| Насколько успешно разрешена эта задача Василием Васильевичем, в подтверждение можно указать на то, что проф. И. Е. Троицкий признавал за его диссертацией значение докторской. По отзыву философа В. С. Соловьева , в ней «Болотов превосходно объясняет и справедливо оценивает с богословской точки зрения отличительные особенности оригеновского субординационизма». На протяжении всего сочинения Василий Васильевич с величайшей легкостью вращается в области самых абстрактных определений и едва уловимых оттенков мысли, так что не подготовленному специально и не заинтересованному ранее вопросом читателю может показаться трудным и утомительным следовать за автором и держаться на тех высотах, по которым водит его последний, хотя всякому нетрудно видеть, как светлый ум автора всюду вносит здесь ясность. Близкое отношение спекуляции Оригена к неоплатонической философии заставило Василия Васильевича познакомиться и с этой философией, учение которой о началах бытия и излагается им в его книге. По отношению к Оригену , избранный им для исследования пункт в его системе естественно приводит его к изучению воззрений Оригена в целом. А эти воззрения представляют собственно первую систему христианского гнозиса, первый опыт объединения в цельном воззрении веры и разума, богословия и философии. Следствием этого изучения должна была явиться широта вообще богословских взглядов Василия Васильевича и интерес к другим подобным спекулятивным построениям. Бывшим слушателям Василия Васильевича известно, с каким интересом и даже воодушевлением излагал он, например, на лекциях древние гностические системы, с их не столько религиозно-богослов-ским, сколько поэтически-философским характером, пытаясь определить действительный философский смысл их и дать их оценку со спекулятивной точки зрения. Догмат о Св. Троице Василий Васильевич рассматривает, исследуя учение Оригена по этому вопросу, вообще в его исторических судьбах в древней Церкви, чтобы определить отношение Оригена к предшественникам и историю и оценку его учения в последующие времена. Ввиду известного соприкосновения с доктриной Оригена арианской доктрины, предметом внимательного изучения он тогда уже делает и арианство. |
| Но коль скоро Евфимий и Новгородцы позволили себе достигнуть своих желаний незаконным образом, – каково посвящение первого митрополитом литовским, то совершенно естественно было, чтобы летописцы новгородские и псковские и автор жития Евфимиева, желая представить незаконное законным, выдавали Герасима за митрополита всея России. Имеем и положительное, впрочем, позднейшее и нисколько не достоверное, свидетельство, что Евфимий принятием посвящения от Герасима привлёк на себя гнев московского великого князя 831 . Таким образом, со всей вероятностью следует думать, что Герасим был поставлен в митрополиты не всея Руси, а только литовские, и что его поставление не служило препятствием к тому, чтобы Иона шёл в Константинополь искать себе посвящения в митрополиты всея России или московские 832 . Но если сейчас указанного нельзя считать причиной, по которой Иона мог бы замедлить своим путешествием в Константинополь для посвящения, то тем не менее это замедление имело место и его действительной причиной должно считать государственные неблагоприятные обстоятельства самой Москвы. К Петрову дню 1432 года Василий Васильевич возвратился из Орды, принесши от хана ярлык на великое княжение, и в продолжение второй половины года Иона избран был на кафедру митрополии; но или он задержан был в Москве свадьбой великого князя, которая имела место 8 Февраля 1433 года, или ничем не задерживаемый занимался сборами в Константинополь, которые не могли быть слишком скорыми, поскольку нужно было приготовить возможно достаточное количество денег, как на престоле великокняжеском пошли замятия. Спустя весьма непродолжительное время после свадьбы Василия Васильевича поднялся на него Юрий Дмитриевич и в продолжение двух годов, – 1433 и 1434-го, дважды ссаживал его с великокняжеского престола, чтобы занимать последний самому 833 . При таких обстоятельствах Иона, очевидно, не мог решиться пойти в Константинополь: отправившись в Грецию от одного великого князя. Он мог прийти назад при другом и этим другим мог быть не принят. Возможность думать о путешествии настала со второй половины 1434 года. Юрий Дмитриевич, заняв во второй раз престол великокняжеский 31 Марта этого года, умер на нём спустя два с небольшим месяца, – 6 Июня 834 ; из трёх оставшихся после него сыновей двое младших (Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный) хотели видеть великим князем лучше Василия Васильевича, чем своего старшего брата (Василия Косого), от которого отказались. Вследствие всего этого Василий Васильевич не только возвратился на престол великокняжеский, но и сел на нём твёрдо 835 . |
| Учение о Святой Троице есть центральнейший, основной догмат христианства. Спекуляция же Оригена не только представляет кульминационный пункт в истории христианского богословия первых трех веков, но и вообще понятие Оригена о Божестве, сложившееся под влиянием неоплатонической философии, принадлежит к разряду самых высоких: Бог понимается у Оригена не только как безусловно простое существо, в котором все определения взаимно проникают друг друга, но и как существо, превышающее всякие качественные определения, хотя в то же время живое. При несогласии в частностях учения Оригена о Троице с точным православным учением, как оно позже определено было на Первом Вселенском соборе, выяснение истинного смысла и характера этого учения, так называемого субординационизма Оригена, являлось задачей весьма нелегкой. В подтверждение, насколько успешно разрешена эта задача Василием Васильевичем, можно указать на то, что проф. И. Е. Троицкий признавал за его диссертацией значение докторской. По отзыву философа В. С. Соловьева , в ней «Болотов превосходно объясняет и справедливо оценивает с богословской точки зрения отличительные особенности Оригеновского субординационизма». На протяжении всего сочинения Василий Васильевич с величайшей легкостью вращается в области самых абстрактных определений и едва уловимых оттенков мысли, так что не подготовленному специально и не заинтересованному ранее вопросом читателю может показаться трудным и утомительным следовать за автором и держаться на тех высотах, по которым водит его последний, хотя всякому нетрудно видеть, как светлый ум автора всюду вносит здесь ясность. Близкое отношение спекуляции Оригена к неоплатонической философии заставило Василия Васильевича познакомиться и с этой философией, учение которой о началах бытия и излагается им в его книге. По отношению к Оригену , избранный им для исследования пункт в его системе естественно приводит его к изучению воззрений Оригена в целом. А эти воззрения представляют собственно первую систему христианского гносиса, первый опыт объединения в цельном воззрении веры и разума, богословия и философии. Следствием этого изучения должна была явиться широта вообще богословских взглядов Василия Васильевича и интерес к другим подобным спекулятивным построениям. Бывшим слушателям Василия Васильевича известно, с каким интересом и даже воодушевлением излагал он, напр., на лекциях древние гностические системы с их не столько религиозно-богословским, сколько поэтически-философским характером, пытаясь определить действительный философский смысл их и дать их оценку со спекулятивной точки зрения. Догмат о св. Троице Василий Васильевич рассматривает, исследуя учение Оригена по этому вопросу вообще в его исторических судьбах в древней церкви, чтобы определить отношение Оригена к предшественникам и (дать) историю и оценку его учения в последующие времена. Ввиду известного соприкосновения с доктриною Оригена арианской доктрины предметом внимательного изучения он тогда уже делает и арианство. |
| 350. О приходе на украинные города ногайских людей. Пришли ногайские люди войною на Московское государство и воевали многие украинные города. И перебрались через Оку реку, и воевали коломенские, и серпуховские, и боровские места, и пришли под Москву в Домодедовскую волость и многих людей в плен взяли. Тем же городам многую пакость содеяли: дворян и детей боярских многих схватили. В разъезде взяли под Москвою Дениса Аладьина, а товарищей его иных побили, а иные убежали к Москве. 351. О послах ногайских к Москве. Услышал же в Ногайской орде князь Исчерек со всеми мурзами, что воцарился на Московском государстве государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, прислал к Москве послов своих бить челом о вине своей, что ходили ногайские люди воевать Московское государство без их [мурз] ведома; и [били челом, чтобы] пожаловал бы государь их, велел принять под свою высокую руку. И государь послов пожаловал и отпустил их к мурзам. 352. О посылке под Астрахань и о взятии Астрахани и о Маринке. Послал государь под Астрахань боярина князя Ивана Никитича Одоевского, да окольничего Семена Васильевича Головина, да дьяка Василия Июдина. Они же пошли и зимовали в Казани, а Заруцкий в ту пору зимовал с Маринкой в Астрахани. И начал астраханцам делать утеснение великое, и воеводу князя Ивана Дмитриевича Хворостинина казнил. И была в Астрахани между ними рознь великая. И прослышал про то воевода на Терке Петр Васильевич Головин, и послал под Астрахань казанца Василия Хохлова с ратными людьми. Он же пришел под Астрахань. Астраханцы увидели, что он пришел, и выбежали к нему все из Астрахани. Заруцкий же, видя приход терских людей и соединение с ними астраханцев, побежал из Астрахани с Маринкою на Еик. Воевода же Петр Васильевич Головин послал к Москве с сеунчем того Василия Хохлова. Боярин же князь Иван Никитич Одоевский с товарищами пошли наспех в Астрахань; и, придя, в Астрахани сели; и тех воров, которых захватил, тех переловили; и укрепился в Астрахани и послал за Заруцким многих людей. Они же его встретили на Еике, на острове, и тут его побили, и Маринку и Воренка живых взяли, и многую с ними казну взяли, и послали его к Москве к государю. На Москве же того Заруцкого посадили на кол, а Воренка и изменника Федьку Андронова повесили, а Маринка умерла в Москве. |
| Впрочем, следует признать, что если бы о В.В. Болотове мы могли судить только по тем работам, которые были опубликованы лишь при его жизни, то образ его предстал бы пред нами несколько бледным и неполным. Славу и известность у широкой публики Болотову принесли главным образом четыре тома «Лекций по истории древней Церкви», которые после неожиданной смерти Василия Васильевича отредактировал и издал его ученик Александр Иванович Бриллиантов . Сам выдающийся ученый и подлинный преемник В.В. Болотова 31 , он взял на себя поистине титанический труд: разобраться в бумагах покойного учителя, систематизировать их и «довести до готового вида» иногда еще сырые материалы. Иначе как подвигом этот труд А.И. Бриллиантова не назовешь. И совершил он его с истинно христианским смирением, сам отступив в тень, отбрасываемую великой фигурой своего наставника. Именно благодаря А.И. Бриллиантову на русском языке появился монументальный и весьма подробный труд по истории древней Церкви. О достоинствах его мы не будем говорить – они столь очевидны, что бросаются в глаза даже неискушенному читателю. Отметим только, что и в западной науке, богатой церковно-историческими исследованиями, немного можно найти работ, которые выдержали бы сравнение с трудом В.В. Болотова . Безусловно, работы Луи Дюшена 32 , Ганса Литцмана 33 и др. заслуживают всяческого уважения, но они явно уступают по глубине и широте охвата труду Василия Васильевича. Пожалуй, лишь многотомная «История Церкви от Ее возникновения до наших дней» (Histoire de l’Eglise), издававшаяся под редакцией Августина Флише и Виктора Мартина (шестой том ее охватывает каролингскую эпоху: 756–888 гг.), является достойной соперницей творению Болотова и даже в ряде моментов превосходит его, но здесь следует учитывать, что эта многотомная серия создана коллективным трудом крупнейших католических ученых (Жюля Лебретона, Гюстава Барди, Луи Брейе и т.д.), а творение Болотова – плод только его личных усилий... Еще хотелось бы отметить, что работа Василия Васильевича является записью его лекций, которые в таком своем виде не предназначались для печати, а были своего рода «рабочими заготовками» ученого. Тем более поражают нас «Лекции» В.В. Болотова своим величием. |
| Трудно представить, что дал бы науке Василий Васильевич, если бы он жил еще 20 лет, или хотя бы только 10, – если бы он со светочем своего знания и своим всесовершенным методом, предоставленный собственной инициативе в своей деятельности и свободный от других занятий, от начала до конца прошел и исследовал всю область древней церковной истории, имея целью при этом открывать и сообщать только новое и неизвестное. Но когда духовные силы его и знания достигли наивысшего расцвета, и нужно лишь было ожидать самых обильных плодов его феноменальной учености и неутомимой деятельности, смерть похитила его, вызвав невыразимо горькое чувство во всех, близко знавших его. Теперь пред нами – лишь его светлый образ, отразившийся и в оставшихся после него произведениях, – образ, который не только навсегда должен сохраниться в истории прошедшего науки, но должен указывать на тот идеал, к которому она обязана стремиться в будущем. Этот идеал, завещанный Василием Васильевичем в его научной деятельности, имеет, можно утверждать, значение более общее и широкое, нежели по отношению к одной лишь специальной отрасли знания и для занимающихся её разработкой. По своим знаниям и научным стремлениям Василий Васильевич объединял в себе, – если можно так выразиться применительно к распределению в России специальных задач высшего духовного и светского образования между особыми учреждениями, – духовную академию с университетом, представляя живой и наглядный пример гармонического сочетания богословия с прочими, светскими, науками. Будучи как церковный историк богословом по профессии, он не только был весьма далек от пренебрежительного отношения к светской учености, но самым делом доказывал признание высокого значения её. Но в тоже время, с уважением и интересом относясь к светским наукам, высшую цель их он видел в свободном служении их богословию как высшей науке в системе человеческих знаний, и они призываются у него к этому служению. Невольно напрашивается при этом на сравнение, когда приходится говорить о Василии Васильевиче как ученом, о его стремлениях, – между прочим, и о его преждевременной кончине, – духовный образ и стремления другого замечательнейшего представителя русской науки второй половины XIX столетия, в буквальном почти смысле современника Василия Васильевича, родившегося лишь годом раньше последнего и скончавшегося также преждевременно, несколькими месяцами позже 4 , успевшего, однако, еще почтить Василия Васильевича кратким некрологом, слова из которого были приведены выше, – образ такого же подвижника науки, как и Василий Васильевич, философа Владимира Сергеевича Соловьева. В качестве философа В. Соловьев и был именно проповедником идеала цельного знания как всестороннего синтеза богословия, философии и положительной науки, причем богословие является вершиной и центром, в котором знание получает свое абсолютное содержание и высшую цель. |
| Кроме того, молодости свойственны порывы, правда, периодического характера и ничего тенденциозного, могущего компрометировать общее направление студенчества в себе не заключающее. Тем не менее эти явления служат не малым тормозом академического преподавания. Не лишены, конечно, этих тормозов и наши духовные академии. Для устранения их академии не могут поступаться своими целями и естественно изыскивают к предупреждению их меры педагогического и дисциплинарного характера. Одним из таких тормозов в 90-х годах минувшего столетия в С.-Петербургской академии была несвоевременная подача студентами семестровых сочинений. 1892 – 3 учебном году, напр., при всей вообще строгости в наблюдении за подачею студентами семестровых сочинений, один студент III курса ухитрился вовсе не подать своего третьего семестра и оставался не переведённым в IY курс до 22 декабря следующего учебного года 25 . Бывали иногда и массовые опаздывай, по взаимному соглашению. Наконец, когда это явление настолько дало о себе знать, что приходилось задуматься об устранении его, Советом академии в 1894 году была составлена комиссия по вопросу о несвоевременной подаче студентами семестровых сочинений, в которой самое деятельное участие принял Василий Васильевич и был в ней так сказать творцом существующих теперь в С.-Петербургской академии «правил о взысканиях за несвоевременную подачу семестровых сочинений» 26 . Личный взгляд Василия Васильевича на способы устранения всех этих явлений студенческой жизни, насколько нам известно, состоял в том, что «нынешние студенты нуждаются не только в педагогической узде, а и в шпорах», как говорил иногда сам Василий Васильевич, и что самою радикальною мерою для этого было бы усиление инспекторского руководства студентами и, если можно, учреждение в академии третьего помощника инспектора. Но своих взглядов Василий Васильевич никому не навязывал и по поручению начальства усердно работал в помянутой комиссии и составил правила чисто педагогического характера. Эти правила устанавливают дифференциальный характер взыскания и исходят из положения: «Si duo idem faciunt, non est idem», T. |
| Приложения К характеристике ученой деятельности профессора В. В. Болотова как церковного историка († 5 апреля 1900) В произнесенных при погребении Василия Васильевича Болотова речах и в полученных Академией с разных сторон заявлениях скорби по поводу тяжкой утраты, понесенной наукой с его смертью , нашла в свое время ясное выражение непосредственная оценка в общем сознании всех, знавших почившего ученого, его высокого значения. В некрологах, посвященных его памяти, были уже отчасти отмечены главные стороны и важнейшие факты его учено-литературной деятельности и указаны его заслуги для науки. 350 Полная характеристика и точная оценка Василия Васильевича как ученого, однако, пока невозможны. Возможность для них откроется, когда приведено будет в известность и сделается доступным для изучения в целом виде его ученое наследство. Но и тогда это будет делом нелегким. Василий Васильевич представляет такую величину, что о нем можно, кажется, повторить то, что замечено об одном из наиболее уважаемых им ученых, Альфреде фон-Гутшмиде, издателем сочинений последнего: если бы ему пришлось в речи о себе вполне точно определять объем и цель своей ученой деятельности, как это требуется, например, при вступлении в члены Берлинской Академии наук, он и сам, может быть, был бы поставлен через это в затруднительное положение. Правда, для Василия Васильевича последняя цель его деятельности определялась, можно сказать, конкретнее, нежели для фон-Гут-шмида; но объем ее захватывал область даже более широкую, нежели деятельность последнего. Он чувствовал влечение к самым разнородным отраслям знания и достигал в них, насколько нужно было ему для его цели, совершенства профессиональных специалистов. Понятны трудности, какие должны встретиться при изображении ученого, для которого такой научный универсализм не был лишь желаемым идеалом, а был возможен на деле. Предлагаемый очерк имеет целью указать лишь самые общие черты в образе Василия Васильевича как ученого, именно как представителя той науки, которая была его призванием и разработке которой он посвятил свои силы, объединяя в себе, по-видимому, все нужное для того, чтобы быть почти без ограничения идеальным ее представителем, – церковной истории. Преждевременность в известном смысле этого очерка, неизбежным следствием которой являются слишком общий характер и неполнота его, может, нужно думать, найти оправдание для себя в необходимости почтить память великого ученого хотя беглым и предварительным изображением его со стороны его ученой деятельности, не дожидаясь того, может быть, неблизкого момента, когда будет возможно сделать это с большей обстоятельностью. |
| Глава I II III IV V VI VII В произнесенных при погребении Василия Васильевича Болотова речах и в полученных Академией с разных сторон заявлениях скорби по поводу тяжкой утраты, понесенной наукой с его смертью , нашла в свое время ясное выражение непосредственная оценка в общем сознании всех, знавших почившего ученого, его высокого значения. В некрологах, посвященных его памяти, были уже отчасти отмечены главные стороны и важнейшие факты его учено – литературной деятельности и указаны его заслуги для науки 1 . Полная характеристика и точная оценка Василия Васильевича как ученого, однако, пока невозможны. Возможность для них откроется, когда приведено будет в известность и сделается доступным для изучения в целом виде его ученое наследство. Но и тогда это будет делом нелегким. Василий Васильевич представляет такую величину, что о нем можно, кажется, повторить то, что замечено об одном из наиболее уважаемых им ученых, Альфреде фон Гутшмиде издателем сочинений последнего: если бы ему пришлось в речи о себе вполне точно определить объем и цель своей ученой деятельности, как это требуется, напр., при вступлении в члены Берлинской Академии Наук, он и сам, может быть, был бы поставлен чрез это в затруднительное положение. Правда, для Василия Васильевича последняя цель его деятельности определялась, можно сказать, конкретнее, нежели для фон Гутшмида; но объем её захватывал область даже более широкую, нежели деятельность последнего. Он чувствовал влечение к самым разнородным отраслям знания и достигал в них, насколько нужно было ему для его цели, совершенства профессиональных специалистов. Понятны трудности, какие должны встретиться при изображении ученого, для которого такой научный универсализм не был лишь желаемым идеалом, а был возможен на деле. Предлагаемый очерк имеет целью указать лишь самые общие черты в образе Василия Васильевича как ученого, именно как представителя той науки, которая была его призванием и разработке которой он посвятил свои силы, объединяя в себе, по-видимому, все нужное для того, чтобы быть почти без ограничения идеальным её представителем, – церковной истории. Преждевременность в известном смысле этого очерка, неизбежным следствием которой являются слишком общий характер и неполнота его, может, нужно думать, найти оправдание для себя в необходимости почтить память великого ученого хотя беглым и предварительным изображением его со стороны его ученой деятельности, не дожидаясь того, может быть, неблизкого момента, когда будет возможно сделать это с большею обстоятельностью. |
| После вступления Василия Васильевича на престол у него сразу же разгорелся конфликт со старшим из дядьев - Юрием Димитриевичем, удельным князем звенигородским и галицким, к-рый считал, что власть должна перейти к нему. В результате посредничества митр. Фотия Юрий на время отказался от борьбы за великое княжение, но стороны договорились вынести спор на суд «царя», т. е. ордынского хана. В Орду Василий и Юрий отправились только в 1431 г. До этого планам Юрия по оспариванию престола у племянника мешала позиция митр. Фотия и кн. Витовта. Но в 1430 г. умер вел. князь Литовский, а летом 1431 г.- митрополит всея Руси. В этой ситуации Юрий Димитриевич рассчитывал на успех в борьбе за великое княжение. Однако ханом Орды был Улу-Мухаммед, выдавший ярлык Василию Васильевичу при жизни его отца. Отдал он предпочтение молодому великому князю и во 2-й раз. Ханское решение не прекратило борьбы между племянником и дядей. Юрий Димитриевич в 1433 г. захватил великокняжеский престол, затем под давлением московской знати уступил его племяннику, но в 1434 г. вновь разбил Василия и вокняжился в Москве. Но вскоре Юрий умер, и Василий Васильевич уже с полным правом занял великокняжеский стол. Однако против него выступил старший сын Юрия Василий Косой. Одолеть его удалось только в 1436 г. Оппозицию Василию II после этого возглавил другой двоюродный брат - Дмитрий Юрьевич Шемяка. Конфликты между ними сменялись периодами примирения до 1445 г., когда Василий II вынужден был вести военные действия против хана Улу-Мухаммеда, который к тому времени был изгнан соперниками из Орды и пытался обосноваться в Н. Новгороде. Войска Василия II (к к-рым не присоединились полки Дмитрия Шемяки) потерпели поражение от сына Улу-Мухаммеда под Суздалем, а сам вел. князь попал в плен. Хан начал переговоры с Шемякой о выдаче ему ярлыка на великое княжение, но затем предпочел отпустить из плена Василия, обязав его заплатить огромный выкуп. Обязательства вел. князя перед татарами, ложившиеся тяжким бременем на население, стали поводом для заговора против него, возглавленного Дмитрием Шемякой. |
|
|
