| Но несомненно, что общее мнение, если взять рядового печерского инока, твердо стояло на мысли, что всему есть своя мера и всякому иноку положено свое – по званию и состоянию, и осуждало отступление от этой мерки. Еще при Феодосии один купец, из Торопца родом, роздал свое «имение» и постригся у Антония в чернецы. Этот Исакий принялся за себя жестоко: надел власяницу, заказал купить себе козла, одрал его и надел свежую козлиную кожу шерстью на власяницу, так что на нем и усохла «кожа сыра», плотно прильнув через власяницу к телу. Семь лет пробыл Исакий в таком виде в пещере длиной в четыре локтя, «не вылазя», «на ребрех не легав, но сидя мало приимаше сна». Кормили его в «оконце» через день одной просфорой. Дошло до того, что постучали как-то Исакию в оконце, чтобы передать пищу, а ответа не последовало. Нашли его без чувств, и потом два года Феодосий отхаживал его, оглохшего, без языка и без движения, пока все это мало-помалу вернулось к нему. Исакий вспомнил, как явились в пещеру к нему бесы, ударили в сопели, гусли и бубны и заставили его плясать до полусмерти. После этого случая он решил побеждать дьявола не в пещере, а «ходя в монастыре» и соблюдая по-прежнему «воздержание жестоко». И вот поведение его было тотчас же оценено как «уродство»! Он начал «помогать поварам, варя на братию». Да на заутреню ходил раньше всех, стоял там «крепко и неподвижно», хоть и в мороз, в протоптанной обуви, обмораживая ноги, пока заутреню не отпоют. Тут он и шел в поварню, заготовлял дрова, воду, разжигал огонь, а «повара от братии» приходили на готовое. И они же еще и издевались над ним, как над юродивым! И все дальнейшие разнообразные физические испытания, которым он подвергал себя в течение трех лет, подробно описанные, зачислены рассказчиком «Патерика» на счет «уродства». А затем Исакий-купец и сам решил, что бесы побеждены, и дальше продолжал уже спокойно жить в посте, бдении и воздержании, видимо уже не хватаясь за не подобающие его званию дела 235 . Исакий, видимо, строил свою жизнь, не оглядываясь на окружающих. Упоминавшийся уже Федор, замученный князем Мстиславом, был мягче и, если бы не брат Василий, погибший вместе с ним, рисковал не выдержать взятого на себя монашеского подвига. Федор был богат, роздал все нищим, постригся и долго жил в пещере (Варяжской) по указанию игумена. Прошли годы, ослабло тело, явилось недовольство «монастырской ядью». Федор предавался грустным мыслям о прожитом времени и о потерянном богатстве и жаловался друзьям, пока не обрел опору в Василии: тот нашел секрет восстановить душевное равновесие ослабевшего, и, хотя бес потом хитростью чуть было не искусил его бежать, захватив обнаруженный в пещере клад, Федор с помощью того же Василия справился и с этим искушением, зарыл клад поглубже и предался «работе велией». |
| Но по отношению к этим людям царь сохранял известную дистанцию, демонстрируя им свое недоверие и недовольство. Во время публичных казней осенью 1575 года дело не ограничилось бросанием голов казненных на их дворы: сын князя Мстиславского Василий был лишен придворного чина кравчего, а своего шурина Никиту Романовича царь приказал «ограбить», и явившиеся на двор боярина на Варварке стрельцы забрали домашнее убранство, лошадей, оружие. По свидетельству Горсея, Никита Романович должен был просить помощи у проживавших рядом с его двором английских купцов. В записках того же Горсея сохранился рассказ о том, как по приказу царя брат Афанасия Нагого Семен «выколотил из пяток у Андрея Щелкалова пять тысяч рублей». Когда царь праздновал в 1580 году свою последнюю свадьбу, такие близкие его родственники, как князь Иван Мстиславский и Никита Романович, не были на нее приглашены, и свадьба была отпразднована в узком кругу «дворовых» советников царя. Как уже отмечалось неоднократно, в древнерусском обществе существовала строгая зависимость между происхождением того или иного лица и местом, которое он мог занимать на лестнице сословной иерархии. Тем самым обеспечивалась монополия на все сколько-нибудь высокие государственные должности для группы княжеских и наиболее знатных старомосковских боярских родов, а на должности более низкие, второго и третьего уровня, могли претендовать представители других «добрых» боярских семей, испокон века служивших московским князьям. Каждый сын боярский знал, какого примерно положения он мог достичь даже при успехах по службе и милости со стороны правителя. С учреждением опричнины, когда за бортом опричного двора остались все наиболее знатные боярские и княжеские фамилии, положение изменилось — расширились возможности карьеры для лиц второго и третьего плана, получавших возможность претендовать на более высокие должности, но принцип продвижения по лестнице чинов сохранялся. Единственным серьезным отступлением от него было создание института думных дворян для людей, которые по своему происхождению никак не могли рассчитывать на получение думных чинов. |
| 18 Мы берем этот рассказ у Муральта (см. Essai de Chronographie Byzantine. 1057 – 1453, I, 28). Муральт делает при этом следующую ссылку: Oderico, lettere lig. 13. Здесь разумеется сочинение, полное заглавие котораго будет: Gaspar Louis Oderico, Lettere Ligustiche, ossia osservazioni critiche sullo stato geographico della Liguria. Bassano, 1792. В старых каталогах об этом сочинении замечается: travail entrepris pour l’imperatrice Catherine II. Все это было бы просто и ясно, но беда вот в чем: нам приходилось иметь в руках означенное сочинение Одерико; однако, ничего подобного приведенному рассказу о восстании Корсуня мы не нашли ни в 13 письме, ни во всем сочинении. Мы думали сначала, что Муральт сделал грубую ошибку, просто сочинив свое известие при помощи Татищева. Но теперь, после выхода в свет второй половины Хронографии 1057–1453 гг., мы должны отказаться от такого предположения. Мы видим, что Муральт пользовался не изданными сочинениями и бумагами Одерико; следовательно, по всей вероятности, в самом деле, взял у него интересующее нас известие, но по какой-либо ошибке или небрежности перемешал цитаты, что с ним, правду сказать, случается. 26 Поход в Ляхы в летописи стоит под тем же 6584 (1076) годом, как и смерть Святослава, но выше ее; следовательно, может относиться к осени, а если год мартовский, то и к лету 1075 года. Рождение Мстислава Владимировича стоит в Ипатьевской летописи также под 6584 годом П. С. Р. Л., П 2 , 190. Слово «лето» (в поучении) при замечании о рождении сына употреблено, очевидно, в смысле года. 27 То есть, мы ссылаемся на Тмутороканский камень. «В лето 6576 (1068), индикта 6, Глеб князь мерил море по леду, от Тмутороканя до Крчева 8054 сажени». См. [Гр. А. Мусин-Пушкин], Историческое исследование о местоположении древнего Российского Тмутараканского княжения, Спб., 1794 г., стр. 55–64 и табл. В. Г. Васильевский принял чтение надписи, предложенное автором «Исследования»: число сажен, обозначенное буквами, он полагал возможным прочесть «8054»; но уже Оленин обнаружил шаткость этой гипотезы и, на основании внимательного разбора палеографических особенностей надписи, пришел к заключению, что число сажен должно читать «14000», что и было принято Карамзиным; см. А. О[ленин], Письмо к гр. А. И. Мусину Пушкину о камне Тмутороканском.., Спб., 1806 г., стр. 3–7, 32–33 и рис. 5. Н. Карамзин , И. Р., II, пр. 120. Мы знаем, что Д. И. Иловайский предлагал, для придания памятнику большего соответствия с летописью, читать 6570-й год (1062); но странным образом в своем исправлении текста он остановился на полдороге; поправил год и оставил без исправления индикт. Правда, исправить индикт не представлялось никакой возможности; но тогда и год должен оставаться как есть. |
| Сперва татары подходили к городу медленно, мирно, совсем как народ, в престольный праздник съезжавшийся на торжище. С каждым часом их становилось все больше, и вскоре они заполнили все окрестные поля. Всюду задымили костры, возле них расположились обозы. Татары отпрягли коней и вели себя так, точно ничто им не угрожало, точно они совсем не боялись русского войска. Потом их всадники на крепких конях, держась кучно, стали быстро проноситься под стенами Владимира. Одеты они были в долгополые, бурые, как земля, шубы, в меховые колпаки, прикрывавшие опущенными отворотами лицо и шею, так что видны были только раскосые глаза. Татары громко кричали, бранились. В тихом морозном воздухе ясно звучала их непонятная, странная речь и дикие возгласы. Все население Владимира поспешило на стены взглянуть на воинов невиданного народа, о странных обычаях и жестокостях которого передавалось столько жутких рассказов. Княгиня Агафья и снохи ее, княгини Мария и Христина, в сопровождении ближних боярынь и нянюшек, тоже поднялись на крепостную стену близ Золотых ворот. Здесь уже находился воевода и молодые князья Всеволод и Мстислав. Все они внимательно следили за передвижением татарских войск. К Золотым воротам подъехал отряд, в котором выделялись нарядно одетые ханы в красных полосатых и пестрых одеждах. Под ними были отличные рослые кони с дорогой сбруей, отделанной золотом. Некоторые всадники были в кольчугах, другие в блестящих панцирях. Ханов сопровождала сотня воинов с длинными тонкими копьями. Толмач, по виду половецкий перебежчик, на чубаром коне приблизился к воротам и обратился к стоявшим на стене: – Не стреляйте! Слушайте! Великий джихангир, Бату-хан, прибыл сюда со своим могучим, непобедимым войском. Знает ли великий князь и государь Георгий Всеволодович о прибытии в его земли великого хана? Почему же ваш князь до сих пор не явился к великому хану с поклоном? Почему он не шлет даров, не дает клятвы верности, не открывает городских ворот? Где прячется ваш князь? Приведите его сюда, мы с ним будем говорить!.. |
| К свободным обывателям княжества он относился не как к своим подданным, а как к людям, вступавшим к нему в добровольные гражданские отношения по земле или службе, которые они так же добровольно могли разорвать и перейти в другое княжество. Правительственный сотрудник князя и вместе посредник между двумя гражданскими сторонами, боярин, обыкновенно сам землевладелец, юридически являлся свидетелем в их взаимных сделках, вытекавших из поземельных отношений хозяина удела к нанимателям его земли. Политическое значение государственного советника при князе сливалось с гражданским послушеством, потому что государственная власть в лице князя еще не отделилась от прав и отношений землевладельца. Потому же и правительственные действия князя с его советом иногда были так похожи на юридические акты частных лиц. Последние в сделках друг с другом или в предсмертных распоряжениях своим имуществом призывали свидетелей из лиц, им знакомых и знавших их дела, и эти свидетели брали на себя известную ответственность за акт, совершенный в их присутствии. С значением подобных ответственных свидетелей являлись и бояре введенные в думе своего князя. Сущность юридического и нравственного обязательства, вытекавшего из такого послушества, просто и ясно выражена в дарственной записи княгини Збаражской, урожденной княжны Мстиславской, которая, перечисляя панов, призванных ею в качестве сведоков, пишет: «а туто были и того добре сведомы» такие-то паны. Читая в конце второй духовной великого князя Димитрия Донского, что когда она писалась, «туто были» десять бояр вместе с двумя игуменами, духовными отцами завещателя, мы имеем перед собою и собрание советников князя по поводу важного государственного акта, даже довольно полное собрание, и обычных при составлении таких грамот свидетелей, «послухов», как они и названы в первой духовной того же князя 95 . Представим себе теперь какого-нибудь князя XIII или XIV в., который садился на новый еще не обсиженный стол в значительном краю верхневолжской Руси, выделенном ему по духовной отца, среди населения, большая часть которого только что села или садилась «ново», на «сыром корню». |
| Сии злосчастные Воеводы долго томились в неволе, презираемые Литвою и как бы забвенные отечеством. – Сигизмунд, будучи вне себя от радости, спешил известить всю Европу о славе Литовского оружия; дарил Государей и Папу нашими пленниками; мыслил, что отнимет у России не только Смоленск, но и все прежние завоевания; что Василий не может собрать новых сильных полков и что ему остается только бежать во глубину Московских лесов. Король ошибся: сия блестящая победа не имела никаких важных следствий. С первою вестию о нашем несчастии прискакали в Смоленск некоторые раненные в битве чиновники Великокняжеские. Весь город пришел в волнение. Многие тамошние Бояре думали, подобно Сигизмунду, что Россия уже пала: советовались между собою, с Епископом Варсонофием и решились изменить Государю. Епископ тайно послал к Королю своего племянника с уверением, что если он немедленно пришлет войско, то Смоленск будет его. Но другие верные Бояре донесли о сем умысле Наместнику, Князю Василию Шуйскому, который, едва успев взять изменников и самого Епископа под стражу, увидел знамена Литовские: сам Константин с шестью тысячами отборных воинов явился пред городскими стенами. Тут Шуйский изумил его и жителей зрелищем ужасным: велел на стене, в глазах Литвы, повесить всех заговорщиков, кроме Святителя, надев на них собольи шубы, бархаты, камки, а другим привязав к шее серебряные ковши или чарки, пожалованные им от Великого Князя. Константин воспылал гневом: приступил к Смоленску; но изменников уже не было: граждане и воины бились мужественно с Литвою. Константин ушел: Россияне захватили немало пленников и часть обоза. Недостойного пастыря Варсонофия отвезли в Дорогобуж к Великому Князю, который, изъявив удовольствие Шуйскому и дав все нужные повеления для безопасности Смоленска, возвратился в Москву. – Литовцы заняли только Дубровну, Мстиславль и Кричев, где жители снова присягнули Сигизмунду. 1515 г. Король желал отдохновения и распустил войско; но сын Менгли-Гиреев, Магмет, узнав о победе его, хотел воспользоваться ею, чтобы опустошить южные владения Российские с помощию нового изменника нашего, Воеводы Евстафия Дашковича. |
| На допросе бояре напомнили кн. Федору, что по государеву указу неродословным людям с родословными суда и счету в отечестве не бывало, а что касается до его службы, то за службу жалует государь поместьем и деньгами, а не отечеством 138 . Феодальный барон едва ли сумел бы аристократичнее формулировать одно из основных воззрений политической аристократии. Итак, когда правительственные силы, рассеянные по уделам, собрались в Москве и вошли в состав здешнего боярства, в нем установился распорядок лиц и фамилий, отличавшийся аристократическим характером. Это была главная перемена, происшедшая в положении московского боярства при его новом составе. Она дает возможность определить, что такое было московское боярство в этом составе, который, изменяясь, сохраняет свои основы до конца XVII в., до отмены местничества. В памятниках тех веков не находим такого определения. Тогда различали людей родословных и неродословных; но бояре, как отдельные сановники, не все были родословные люди, а родословные люди далеко не все бывали боярами. Слово боярство тогда значило чин боярина, а не класс. Чтобы не слишком расходиться с тогдашним социальным делением, можно дать боярству, как классу, условное значение круга московских фамилий, считавшихся в XVI в. родословными. В определении этой родословности надобно различать ее источники и ее признаки, показатели. В местнических делах трудно найти точные и полные указания на источники по их разнообразию; наиболее обычными доказательствами родословности служили ее признаки, на которые ссылались местники, спорившие о местах. Основным и общим источником можно признать происхождение от лица титулованного или простого, состоявшего на московской службе в звании боярина или окольничего приблизительно до XVI в. С начала этого века, сколько известно, только знатные князья, принятые на московскую службу, каковы Мстиславские, Черкасские, Урусовы, Сулешовы, начинали собою родословные московские фамилии. Осязательнее признаки родословности: они были убедительнее и чаще надобились. |
| В числе доказательств служебного превосходства своего рода перед этими князьями, даже главным доказательством Олферьев приводил в своей челобитной царю такое соображение: «мы, холопи твои, искони вечные ваши государские, ни у кого не служивали окромя вас, своих государей, а Масальские князи служили Воротынским князем, кн. Ив. Масальский-Колода служил кн. И. Воротынскому, были ему приказаны собаки», т. е. он был у него ловчим или, выражаясь языком удельного времени, путным боярином ловчего пути. Кн. Масальский признал силу этого доказательства, заявив на суде, что Роман человек великий, а он человек молодой и счету с Романом не держит никоторого. Так вскрывается целый слой общественных понятий, принесенных в Москву вместе с родовитыми именами, которые с половины XV в. в таком множестве нахлынули в служилые списки московского Разряда. Эти понятия заметно подействовали на правительственный порядок, какой с того времени устанавливался в Москве. Они главным образом создали не самое местничество, следы которого становятся заметны гораздо прежде, а ту особую эпоху в его истории, какой было столетье с княжения Ивана III до перемен, внесенных в местничество московской боярской думой при его внуке, потому что надобно строго отличать старинные общие основания местничества от своеобразного строя местнических отношений, сложившегося в служилом обществе Московского государства. Благодаря тем же понятиям разнообразные элементы, из которых составилось служилое московское общество, распределились на несколько иерархических разрядов, которые довольно явственно обозначились в XVI в. Первый разряд, который тонким слоем лег на поверхности московского боярства, составили высшие служилые князья, предки которых приехали в Москву из Литвы или с великокняжеских русских столов: таковы были потомки литовского князя Юрия Патрикеевича, также князья Мстиславские, Бельские, Пенковы, старшие Ростовские, Шуйские и другие; из простого московского боярства одни Кошкины с некоторым успехом держались среди этой высшей знати. |
| Всем служилым людям королевским было сделано такое же предложение; многие из них остались в службе московской и получили по два рубля денег да по сукну; которые не захотели служить, и те получили по рублю денег и отпущены к королю. Смольнянам дано было также на волю: кто из них хотел ехать жить в Москву, тому давали денег на подъем; кто хотел остаться по-прежнему в Смоленске, тот удерживал свои вотчины и поместья. Устроившись таким образом в Смоленске, великий князь выступил в обратный поход, к Дорогобужу, пославши воевод своих к Мстиславлю: здешний князь, Михаил Ижеславский, присягнул государю московскому, то же сделали жители Кричева и Дубровны. Для оберегания Смоленска на случай прихода Сигизмундова отправился к Орше князь Михаил Глинский; к Борисову, Минску и Друцку двинулись воеводы: двое братьев князей Булгаковых-Патрикеевых, Михаил Голица и Димитрий Ивановичи, да конюший Иван Андреевич Челяднин. Но король выступил уже к ним навстречу из Минска к Борисову: он надеялся на успех своего дела, и эту надежду вселял в него Михаил Глинский. Иностранные известия приписывают Глинскому большое участие во взятии Смоленска; говорят, что он завел сношения с смольнянами, привлек многих из них на свою сторону, и эти-то люди заставили большинство жителей сдаться, не дожидаясь прихода королевского, в котором обнадеживал их воевода Сологуб. По известиям о взятии Смоленска, полученным в Ливонии, Глинский будто бы сказал великому князю: " Нынче я дарю тебе Смоленск, которого ты так долго желал; чем ты меня отдаришь? " Великий князь отвечал: " Я дарю тебе княжество в Литве " . Это известие противоречит известию Герберштейна, будто Василий в Москве обещал Глинскому отдать ему Смоленск. Как бы то ни было, видно одно, что Глинский, хотя и не имел обещания великого князя относительно Смоленска, тем не менее надеялся, что ему отдадут этот город, считая себя главным виновником его взятия и вообще успеха войны, ибо по его старанию были вызваны из-за границы искусные ратные люди; очень вероятно, что знаменитый пушкарь Стефан был из их числа; вероятно также, что Глинский имел сношения с смольнянами, действовал на их решимость к сдаче, если мог иметь сношения с жителями Кракова, как мы видели. Но если Глинский при своем страстном желании получить независимое положение, особое княжество, думал, что имеет право надеяться Смоленского княжества, то со стороны Василия было бы большою неосторожностию выпустить из рук этот давно желанный, драгоценный Смоленск, ключ к Днепровской области, отдать его Глинскому хотя бы и с сохранением права верховного господства) отдать его Глинскому, которого характер, способность к обширным замыслам, энергия при их выполнении не могли дать московскому государю достаточного ручательства в сохранении этого важного приобретения. |
| В сентябре Литва нечаянно ворвалась во Псковские Области от Улеха городка около Муравейна и Овсищ и местечка Коровьяго Бора, произвела зажигание, опустошение, убийство и плен. Такие же многие разорения около Краснаго, Велья, Воронича и Печер производила она и в следующем году. Но взаимно и Русские войска с весны и летом ходили под Витебск и Мстислав до Друсы и Двины, и в Лифляндию. Зима весьма снежная, половодье великое, весна холодная, лето дождливое и мешало уборке хлеба и посеву. Литва приходила под Невель и грабила. Царь Иван Васильевич сам ходил с Московскими и Псковскими войсками на Литву под Полоцк зимою и город взял. Литовцы обманом взяли Изборск января 11: но Князь Юрий опять отнял. По другой Летописи значится сие уже в 1569 г. Посольство Русское к Датскому Королю о заключении мира, по связи дел Лифляндских. Перемирие со Шведами на семь лет по той же связи. Осень была весьма дождливая, и от того половодье в реках и озерах; потом реки и озера декабря 3 замерзли, но через 6 дней опять начались дожди и продолжались до 9 января, от чего половодье возобновилось больше прежнего и вода доходила до Успен ской Церкви на Завеличье; затем последовала дороговизна хлеба и четверть ржи во Пскове продавалась по одиннадцати алтын. Продолжение войны с Литвою и походы в Лифляндию. Литва подступила под Полоцк, a Русские к Литовскому городку Озерищу; потом были многие взаимные разорения. Царь Иван Васильевич, подозревая Дерптских Немцев в измене, повелел всех оттуда вывести и разослал во Владимир, Углич, Кострому и Нижегород. Князь Василий Семенович Серебряной, ходивший на Литву с Великокняжеским войском, остался во Пскове Воеводою и в сем году ходил весною к Смитину, Кесу, Володимиру и Роденску; все окружности сих мест опустошил и З200 человек пленных привел: а напротив того Литовский Воевода Цвиковский с 12000 войска пришедши, осадил Псковский городок Красной. Стоявшие в Великих Луках Великокняжеские войска хотя сперва заставили его по седмидневном облежании снять осаду: но под Вельем имели неудачное с ним сражение, после коего он разорил Красногородскую, Вельевскую и Островскую Округи, и много пленных увел; а потом Литва такие же разорения произвела и около Печер. |
|
|
