| В просьбе об освобождении Нечая и на этот раз было отказано гетману; царь писал ему: «Иван Нечай нам изменил, польскому королю Яну-Казимиру присягал, наших ратных людей на проездах многих побивал, в Мстиславль и Кричев мещанам прелестные листы писал, по которым мещане нам изменили, воевод наших и ратных людей побили, а иных воевод он, Нечай, отослал к польскому королю; он же из Чаус под Могилев и под Мстиславль приходил, многое разорение и кровопролитие починил, в Смоленск к воеводе и в другие города воровские листы писал, называясь верным подданным польского короля; в Быхове заперся, наших милостивых грамот не послушал, почему и взят в Быхове нашими ратными людьми. Польский король и теперь с нами войну ведет, так нам Нечая к вам в Войско Запорожское отпустить нельзя, потому что он, по присяге своей, станет польскому королю желать всякого добра, а нам и вам всякого зла». Но страшное зло сделалось и без Нечая. Неприятельские действия между московскими и польскими войсками не прекращались. В январе 1660 года боярин князь Иван Андреевич Хованский взял Брест, выжег его и высек, поразивши в трех битвах троих неприятельских вождей – Полубенского, Обуховича и Огинского. А между тем в Борисов приехали князь Никита Иванович Одоевский с товарищами для мирных переговоров с польскими уполномоченными; для участия в этих переговорах приехали и послы Войска Запорожского – нежинский полковник Василий Золотаренко и Федор Коробка с 53 козаками. Относительно малороссиян Одоевский получил наказ: отвести им в Борисове дворы добрые; для береженья быть у них стрельцам, чтоб им от ратных государевых людей никакой тесноты и бесчестья не было: на съездах сидеть им в государевом шатре особо на скамье или на стульях от посольского стола недалеко, где пристойно, а к шатру и от шатра велеть им ездить за дьяками, а о рубежах с польскими комиссарами говорить им по информации, какая им дана от гетмана Юрия Хмельницкого и от всего Войска Запорожского. В информации говорилось, что Волынь и Подолия не должны отделяться от владений царского величества, тем более что государь уже называется волынским и подольским; чтоб уния была уничтожена; чтоб пленники украинские, особенно взятые не на войне, были возвращены; чтоб была свободная торговля между Малороссиею и Польшею. |
| Можно себе представить огорчение Андрея при виде обруганного и обесчещенного посла, верного слуги мечника Михны. В словах и поступках смелого Мстислава было уже не простое неповиновение, а дерзкая обида и оскорбление. И Андрей, по сказанию южного летописца, с большим сочувствием относящего к Мстиславу, «ражьгся гневом» и изменился в лице», «взострися на рать и бысть готов» 79 . Он решил наказать непокорного ему племянника. По его слову быстро собрались ополчения Ростовцев и Суздальцев, Владимирцев и Переславцев, Белозерцев, Муромцев и Рязанцев, к ним присоединились и Новгородские полки под начальством сына Андрея, Юрия. Андрей сам не пошел в поход; он после похода на Болгар в 1164 году больше не принимал лично участия ни в одной битве, – все войска он поручал предводительству испытанного полководца Бориса Жидиславича и велел дружинникам выгнать непокорных князей Рюрика и Давида Ростиславичей, из их отчины, а «Мстислава, – говорит Андрей, – возьмите; ничего ему не делайте, а привезите его ко мне». По приказанию Андрея на дороге к Киеву к его дружинам пристали князья Полоцкие, Пинские, Туровские и Городенские; потом Ольговичи с полками Черниговским и Новгородсеверским, – братья Андрея и племянники его, княжившие в южной Руси, даже Роман Смоленский должен был идти против братьев своих, боясь Андрея. Все эти ополчения, изгнавши Рюрика из Киева, Давида из Белгорода, направились, главным образом, на Вышгород, где затворился смелый Мстислав. Целых девять недель шла осада, но затем рвение в дружинах, присланных Андреем, против их воли, ослабело; начались раздоры между князьями, которых некому было прекращать без Андрея. Некоторые из князей из-за этих раздоров перешли на сторону Мстислава, который между тем не унывал, и, пользуясь распрями предводителей, делал смелые вылазки. Наконец, дружины одна за другой начали расходиться по домам, не имея личных интересов сражаться с Мстиславом, а Мстислав, пользуясь слабостью и трусостью отступавших дружин, напал на обоз их, отбил у них его и захватил несколько пленных. |
| Такт кончился неудачей этот поход князей против Мстислава. Южнорусский летописец, не сочувствовавший Андрею Боголюбскому в его стремлениях к единовластию, а напротив с ясною любовью описывавший «храбрые» поступки Мстислава, приписывает причину неуспеха похода гордости и похвальбе князя Андрея и так отзывается об этом неуспехе: «Андрей князь толик умник сы, во всех делах добль сы и погуби смысл свой невоздержаньем, ражьгся гневом... Богови студна и мерьзка хвала и гордость; си бо вся быша от дьявола на вы, иже весевает в сердце наше хвалу и гордость» 80 , заканчивает он свою сентенцию, не понимая государственных идей князя. Тяжело было переносить эту неудачу Боголюбскому... Впрочем, это сопротивление Ростиславичей воле Андреевой, так же как победа Новгородцев над Суздальцами в 1169 г., не умалили власти великого князя Андрея над Киевом. Когда улеглось первое раздражение, когда стихла страсть, Ростиславичи одумались и почувствовали свою неправоту пред Андреем. Они смирились пред ним и послали новое посольство к нему просить Киевского княжения для кроткого и всегда покорного Андрею князя Романа. Андрей Боголюбский был доволен их повинной, но не желая ронять своего достоинства, несколько замедлил ответом. «Подождите, – передал он Ростиславичам чрез посла, – я послал к братьям в Русь (вероятно, предлагая кому-нибудь из них Невское княжение). «Когда будет весть от них, я дам ответ...» Но ответа ему давать не пришлось: его постигло семейное горе, а затем дни его пресекла мучительная, насильственная смерть, которая нанесена была ему рукою некогда близких и любимых им людей, на коих он более всего полагался. VII. Сыновья А. Боголюбского: Изяслав, Мстислав и Глеб. Ранняя их кончина. Заговор против Боголюбского и мученическая кончина князя. Мятеж в Владимире и во всей Ростовско-Суздальской земле. Погребение Андрея и открытие его мощей. Заключение Одновременно с огорчениями, причиненными твердому волей и неумевшему отступать от раз намеченной цели, Великому князю Андрею непокорными ему князьями, он должен был перенести целый ряд горестей в личной семейной жизни. Андрей Боголюбский не был счастливым семьянином: из четырех сыновей его, получивших прекрасное воспитание в доме отца и отличавшихся необыкновенными дарованиями, лишь один Юрий 81 пережил отца своего, а остальные три: Изяслав, Мстислав и Глеб были похищены смертью в цвете мужества и силы один за другим при жизни Андрея 82 . |
| «Всеволодом» названа совокупность следующих княжений четырех разных князей: Изяслав 1054–68, Всеслав 1068–69, Изяслав 1069–73, Святослав 1073–76, Всеволод 1076–77, Изяслав 1077–78, Всеволод 1078–93. Ну просто ни дать, ни взять копия правления Ивана III. « Владимир Мономах 1093–1125 (32 года) – Василий III 1505–33 (28 лет)». После этой строки идет нечто, где реализована уже совершенно невиданная степень свободы. Согласно летописи, справа здесь следующим должен идти Иван Грозный 1533–84 (51 год). Кто же ему соответствует слева? Вот список из НХ (опускаем даты): «Братья Мстислав и Ярополк (14 лет), Всеволод (7 лет), Изяслав (9 лет), Юрий Долгорукий (9 лет), Изяслав Давыдович и Мстислав Изяславич (в сумме 12 лет)». Но в НХ справа стоит не Иван Грозный: правая часть здесь разбита, как и левая, на пять периодов. Первый из них – «семибоярщина», а четыре других – это четыре разных лица, которые, как догадался АТФ, были впоследствии историками романовского периода из политических соображений заменены во всех летописях выдуманным образом единого царя – Ивана Грозного. После этого идет последнее соответствие: «Андрей Боголюбский (17 лет) – Федор Иоаннович (14 лет)». Итак, методика дошла до своего логического завершения: если данные летописей не обнаруживают ровно никакого параллелизма, то тем хуже для летописей! Значит, просто неверны летописи и надо догадаться, что в них стояло до того, как их исказили. Ведь параллелизм-то уже открыт, не отменять же его теперь! Надо лишь его восстановить, заменив, например, неудобного Ивана Грозного нужным числом изобретенных самим АТФ царей – естественно, удобных. Нам остается лишь порадоваться за Ивана III: ведь методика вполне могла бы расчетверить также и его, но АТФ его помиловал, заменив четвертование Ивана III намного более гуманной акцией – склеиванием четырех князей в одного. Что уж после этого вспоминать о таких пустяках, как весьма приблизительное равенство длительностей соответственных царствований даже в относительно удачных случаях. |
| А. II. 430. Колотовины дети, в Мстиславске. 1463, Арх. СБ. II. 4. Обушковы дети, в Мстиславске. 1463. Арх. Сб. II. 4. Василий Бекнев, три Карповича, Тверские боярские дети. 1476. Лет. VIII, 182. «Рылков сын», Викницкий мещанин 1552. Арх. VII. I. 606 и проч. «С XIV в. в Юго-Западной Руси находим самостоятельное употребление форм в роде Петелич, Коленич и т.д., но их можно считать за фамилии, так как в Юго-Западной Руси окончание ич для фамилий обычно. Таким образом, мы видим, что употребление отчеств вместо имен – явление, наблюдаемое и в Юго-Западной, и в Северо-Восточной Руси. Распространенное сначала в высшем классе, преимущественно при обозначении князей, это явление XIV-XV вв. замечается уже и в простом народе, в котором и сохраняется до настоящего времени» 318 . Как же понимать это явление? С одной стороны, современное крестьянство как-то весьма некрепко ассоциирует фамилию с личным именем. Весьма часто фамилии самовольно и без особой нужды меняются, нередки даже случаи, когда родные братья носят различные фамилии и т.п. Так, напр., у некоего Ефрема Токорова, крестьянина Костромской губернии, 6 сыновей; из них 1-й – Иван, 3-й – Нестер, 5-й – Иван, 6-й – Федот носят фамилию «Токоров», тогда как 2-й и 4-й, оба называемые Ефимом, – разные фамилии: один – «Громов», а другой – «Серов». Один из сыновей 1-го сына называется Николай Скворцов, а 3-го – Иван, а фамилий имеет множество, являясь истинным миронимом. Таких примеров можно привести сколько угодно. В деревнях вы можете встретить дядю и племянника, из которых один – Храмков, а другой – Яблоков и т.п. Но, с другой стороны, отчества имеют настолько существенное значение, что порою замещают и имя, и фамилию. По-видимому, мы имеем тут дело с полусложившимся или с полуразрушившимся родовым строем. Это – либо эмбриональное, либо дегенеративное родовое явление – либо смерть, либо рождение рода. Памятование о роде с трудом простирается за пределы одного – двух поколений. Может быть, тут несложившееся достаточно религиозное сознание родовое оказалось недоноском, будучи в корне подсечено христианством. |
| В 1226/27 г. венгры возобновили претензии на Галич; кор. Андраш II отправился в поход, но М. М. сумел отбить его наступление. Тем не менее он отдал Галич сыну короля Андрею, ставшему в 1226 г. его зятем. Летописец др. зятя М. М., Даниила Романовича Волынского, утверждает, что сделано это было по совету галицких бояр. Себе М. М. оставил Понизье - юж. часть Галицкой земли (ниже Галича по Днестру). М. М. умер в 1228 г. в Киевской земле, в Торческе (к-рый сохранялся за ним), приняв перед кончиной схиму. М. М. несомненно был незаурядным полководцем. Его оценки летописцами как политика не столь однозначны. Галицко-Волынская летопись, составленная книжниками, близкими к кн. Даниилу Романовичу, который сам претендовал на Галич, принадлежавший ранее (в 1199-1205) его отцу, изображает деятельность М. М. в негативном ключе, как подверженного влиянию галицких бояр, ненавистных Даниилу. В историографии за М. М. закрепилось прозвище Удалой. Причиной тому стала неверно понятая фраза из сообщения о смерти князя в Галицко-Волынской летописи: «Потом же Мьстислав великыи удатныи князь умре» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 752). Однако «удатный» означает не «удалой», а «удачливый». Поэтому в последнее время нек-рые исследователи называют М. М. не Удалым, а Удатным. Но это также неправомерно, поскольку «удатныи» в приведенной фразе не прозвище, а признание того, что князю в жизни сопутствовала удача. Женой М. М. была дочь одного из наиболее крупных половецких предводителей Котяна. Дочери М. М.: Ростислава - жена кн. Ярослава Всеволодовича (отца св. блгв. кн. Александра Ярославовича Невского ; после Липицкой битвы, где Ярослав выступал против тестя, М. М. отнял у него дочь, но затем их брак был скорее всего восстановлен) (см.: Кучкин В. А. К биографии Александра Невского//ДГСССР, 1985 г. М., 1986. С. 71-80; иное мнение см.: Домбровский. 2015. С. 580-586); Анна - жена кн. Даниила Романовича Волынского; неизвестная по имени (фигурирующие по отношению к ней в историографии имена Мария и Елена ранними источниками не подтверждаются) - жена венг. королевича Андрея. Сыновья М. М.- Василий (ум. в 1217) и, вероятно, Юрий (упоминается под 1232 как шурин Ярослава Всеволодовича). Поскольку в Галицко-Волынской летописи говорится о передаче Даниилом Романовичем «детям» М. М. Торческа зимой 1232/33 г. (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 766), в это время существовал как минимум еще один кроме Юрия сын. Существует предположение о том, что упомянутые как участники съезда князей 1231 г. в Киеве Мстислав, Ярослав и Изяслав были сыновьями М. М. и один из них, Изяслав,- князь, впосл. недолго княживший в Киеве (в 1235), а также пытавшийся в сер. 50-х гг. XIII в. отнять у Даниила Романовича Галич (см.: Горский А. А. Русские земли в XIII-XIV вв.: Пути полит. развития. М., 1996. С. 14-17; аргументы против см.: Домбровский. 2015. С. 731-733). |
| Они отменяли княжеское завещание, скрепленное их же крестоцелованием, призывали и прогоняли князей, вешали их, разбирали по рукам землю в управление, раздавали своим сторонникам волости и доходные казенные статьи, не спросясь у князя. Но трудно разобрать, где во всем этом кончалось право и начинался захват, крамола; по крайней мере ни князь, ни бояре не считали всего этого признанным, бесспорным боярским правом. В смутных обстоятельствах, когда внутри действовала боярская крамола, а извне грозили Венгры и Поляки, приближенные «великие» бояре советовали княжившему в Галиче Мстиславу Удалому отдать Галич вместе с рукой дочери венгерскому королевичу, чтобы этим сдержать короля и прекратить омуту. Они говорили Мстиславу: «сам ты не можешь держать Галича, а бояре не хотят тебя». Значит, при других обстоятельствах, когда бы князь мог держать Галич сам, обходясь без содействия недовольных бояр, их недовольство не было бы для него достаточным побуждением отказываться от власти. По-видимому все зависело от изменчивого перевеса сил. Бояре, которые при случае обращались с своим князем так нахально, в другое время падали ему в ноги, прося милости и каясь: «согрешили мы, приняв чужого князя» 54 . Самое основание политической силы боярства обозначается в летописи неясно. Класс вовсе не действовал дружно в одном направлении, делился на партии. Он стремился стать стеной между князем и народом, «простою чадью»; но народ склонялся более на сторону князя, видя в нем своего «держателя, Богом ему данного». Незаметно также, чтобы бояре были сильны землевладением. Господствующим их интересом и средством влияния было управление. Они хлопотали о том, чтобы «держать всю землю», чтобы новый князь раздавал им правительственные должности, города и волости для «корма», отдавал им «весь наряд» земский. Вероятно как областные управители, они имели при себе «свои» полки, с которыми восставали против князей 55 . Значит, они боролись с князем не будучи представителями интересов народа, я хотели править народом, не держа в руках нитей народного труда. |
| В русской истории общепринятое мнение таково, что Леон Диогенович был зятем Владимира по его дочери Марии. Карамзин, который еще находил противоречие между показанием Анны Комниной о смерти Леона под Антиохией (что, как мы теперь знаем, есть просто lapsus calami или memoriae) и рассказом нашей летописи об убийстве его в Доростоле (первое 1073 г., второе 1116 г.), основывал такое свое мнение на том, что сын Марии Владимировны, убитый в 1136 году, в Киевской летописи назван царевичем Васильком Леоновичем, а в других – только внуком Мономаховым и Мариичем или сыном Марии. Василько Леонович, очевидно, сын Леона Диогеновича, и если он приходится внуком Мономаха, то, следовательно, отец его был женат на дочери Мономаха. С. М. Соловьев , устранивший сомнения Карамзина относительно разногласия между византийскою писательницей и нашею летописью указанием на различие между самозванцем 1095 года и Леоном 1116 года, в остальном держится Карамзина. Н. И. Костомаров повторяет их обоих с некоторыми изменениями, мало удачными. У Соловьева: «Дочь Мономаха, Мария, была в замужестве за Леоном, сыном императора греческого Диогена; известны обычные в Византии перевороты, которые возвели на престол дом Комнинов в ущерб дома Диогенова. Леон, без сомнения, не без совета и помощи тестя своего, русского князя, вздумал в 1116 году вооружиться на Алексея и добыть себе какую-нибудь область; несколько дунайских городов уже сдались ему; но Алексей подослал к нему двух арабов, которые коварным образом умертвили его в Доростоле. Владимир хотел, по крайней мере, удержать для внука своего Василия приобретения Леоновы и послал воеводу Ивана Войтишича, который посажал посадников по городам греческим; но Доростол захвачен был уже Греками; для его взятия ходил сын Мономахов Вячеслав с воеводою Фомою Ратиборовичем, но принужден был возвратиться без всякого успеха... Под 1122 годом встречаем известие о новом брачном союзе внуки Мономаховой, дочери Мстислава с одним из членов династии Комнинов» 40 . У Костомарова: «Не так удачны были дела Мономаха с Грецией. Он отдал свою дочь за Леона, сына византийского императора Диогена, но вслед затем в Византии произошел переворот. Диоген был низвергнут Алексеем Комнином. Леон с помощью тестя хотел приобрести себе независимую область в греческих владениях на Дунае, но был умерщвлен убийцами, посланными Комнином. Леон оставил сына, для которого Мономах хотел приобрести то же самое владение в Греции, которого добивался Леон, и сначала воевода Владимира Войтишич посадил было Владимировых посадников в городах, но Греки прогнали их; а в 1122 году Владимир помирился с преемником Алексея, Иоанном Комнином, и отдал за него свою внуку, дочь Мстислава» 41 . |
| Шуйский, кланяясь, уходит. Воротынский за ним. Борис остается один. Борис. Надеждой сердце полнится мое, Спокойное доверие и бодрость Вошли в него. Разорвана отныне С прошедшим связь. Пережита пора Кромешной тьмы – сияет солнце снова И держит скиптр для правды и добра Лишь царь Борис – нет боле Годунова. Шуйский и Воротынский спускаются по лестнице из Грановитой Палаты. Садятся на коней. Разъезжаются в разные стороны. VII. В бане у Шуйского Баня в усадьбе Шуйского в Москве. Маленький, плюгавый старичок, дохлый, как мерзлый цыпленок. Сморщенный, как старый гриб, с острым носиком, с пронзительно-острыми глазками и жидкой козлиной бородкой, – князь Василий Иванович Шуйский, – только что отпарившись и накинув по голому телу легкую, травчатой тафты, распашонку, отдыхает в предбаннике. Сидя за столом, попивает из хрустальной, запотелой ендовы холодный, прямо со льда, малиновый мед и посасывает вставленный в перстень, целебный камень безоар, прозрачно-зеленый с золотыми искрами, словно кошачий глаз. Вдруг открывается настежь двойная обитая наглухо войлоком дверь в баню. Клубом валит пар, и видно сквозь него, как два боярина, Мстиславский и Репнин, лежа на полках, парятся. Банщики, два калмыка с плоскими рожами, льют воду из шаек на раскаленную каменку. Вода шипит, пар клубится белым облаком, и парящиеся в нем возлежат, как блаженные боги. Банщики мочат березовые веники в мятном квасу и хлещут ими по голым телам. Облако порой сгущается так, что ничего не видно; слышно только хлопанье, шлепанье, а порой сквозь редеющий пар мелькают голые тела. Длинный, сухощавый, жилистый, с рыжей бородой и рыжими по веснушчатому телу волосами, Репнин, корчась от наслаждения караморой, повелительно-грозно покрикивает: – Пару-то, пару поддай! Лей не жалей! Что стали, черти? Убью! Жирный, мягкий, белый, как баба, Мстиславский, молит жалобно: – Батюшки, светики, отцы родные, век не забуду, детушки, озолочу! Веничка-то, веничка свежего! Жги, жги, хлещи, – вот так, вот так, вот тут еще! Любо, любо, ох-ох-хошеньки! — |
| Узнавши, что Захар Ляпунов хочет тайно впустить самозванцево войско в Москву, Мстиславский послал сказать Жолковскому, чтобы тот шел немедленно под столицу. Гетман 20 июля двинулся из Можайска, в Москву послал грамоты, в которых объявлял, что идет защищать столицу от вора; к князю Мстиславскому с товарищи прислал он грамоту, из которой бояре могли видеть, какие выгоды приобретут они от тесного соединения с Польшею; представитель польского вельможества счел нужным изложить пред московскими боярами аристократическое учение: «Дошли до нас слухи, – пишет гетман, – что князь Василий Шуйский сложил с себя правление, постригся, и братья его находятся под крепкою стражею; мы от этого в досаде и кручине великой и опасаемся, чтобы с ними не случилось чего дурного. Сами вы знаете и нам всем в Польше и Литве известно, что князья Шуйские в Московском государстве издавна бояре большие и природным своим господарям верою и правдою служили и голов своих за них не щадили. Князь Иван Петрович Шуйский славно защищал Псков, а князь Михайла Васильевич Шуйский-Скопин сильно стоял за государство. А все великие государства стоят своими великими боярами. Находящихся в руках ваших князей Шуйских, братьев ваших, как людей достойных, вы должны охранять, не делая никакого покушения на их жизнь и здоровье и не допуская причинять им никакого насильства, разорения и притеснения; потому что наияснейший господарь король, его милость, с сыном своим королевичем, его милостию, и князей Шуйских, равно как и всех вас великих бояр, когда вы будете служить господарям верою и правдою, готов содержать во всякой чести и доверии и жаловать господарским жалованьем». Несмотря, однако, на то, что Мстиславский звал гетмана на помощь и что помощь его была необходима против самозванца, для большинства москвичей была страшно тяжела мысль взять в государи иноверного королевича из Литвы. Патриарх сильно противился признанию Владислава, и хотя гетман был уже в восьми милях от Москвы, однако бояре отписали ему, что не нуждаются в его помощи, и требовали, чтобы польское войско не приближалось к столице. |
|
|
