| Тем не менее борьба на два фронта – с африканскими и восточными арабами – оказывалась для Византии едва ли по силам, а потому успехи обильно чередовались с неудачами. Напротив, арабы начинали демонстрировать завидную слаженность в действиях. В сентябре 871 г. мусульмане Калабрии обратились за помощью к своим братьям в Африке, чтобы отвоевать обратно Бари, и вскоре Аглабитский правитель направил им свое войско, ведомое Абдаллах-ибн-Якубом, заранее назначенным правителем Италии, на Салерно. Город был осажден и после нескольких месяцев осады уже готов был открыть свои ворота, но Людовик II, все еще остававшийся в Италии, разбил сарацин в сражениях при Сан-Мартино и у Беневента. Арабы срочно сняли осаду и ретировались. Как уже говорилось, эти земли находились в сфере интересов Константинополя, и потому в 873 г. Василий I направил в Отранто войско во главе с патрикием Григорием, чем вызвал новое недовольство Людовика II. Василию I постоянно приходилось быть очень осторожным, старательно варьируя между многочисленными и опасными арабами, и своим, таким ненадежным западным союзником. Едва ли могла речь зайти о совместных действиях его войск и армии франков, а любая отдельно взятая операция тут же оборачивалась новыми проблемами. Так, критские арабы, тотчас прознавшие о передвижении византийских войск в Италию, организовали внушительную флотилию и устроили настоящий грабеж Далмации, опустошив даже Святую гору Афон. Но друнгарий флота, непобедимый Никита Орифа, разгромил разбойников, потопив 20 судов из 27 кораблей сарацин. Арабы попытались было перестроиться и организовать нападения на западные берега Пелопоннеса, но и здесь неутомимый Никита Орифа разбил их в морском сражении. Эта битва настолько деморализовала критян, что они срочно запросили мира у Римского императора сроком на 10 лет 60 . Вслед за этим тяжелое поражение было нанесено арабам при попытке овладеть ими городом Еврипид (Халкиду) на Эвбее. Теперь император Василий Македонянин решил покончить с пиратством на Средиземном море, выбрав в качестве главного пункта наступления остров Кипр, захваченный арабами еще в 825 г. Поход был успешным: его войско под командованием стратига Алексея, этнического армянина, в 874 г. провело удачную операцию, освободив остров от власти сарацин. |
| Прибыв на полуостров, посланник василевса разобрался в причине конфликта между отдельными монастырями и монахами, а затем объявил царский «Типикон» как обязательный документ, отныне регламентирующий жизнь монашеской «республики» 527 . Как уже говорилось, император благоразумно уклонился от каких-либо конфронтаций с патриархом и спокойно наблюдал за тем, как сам собой организовался и ширился заговор митрополитов против столичного патриарха – Василию так и не удалось завоевать их авторитет. Если бы Скамандир добровольно признал главенство царя над собой, Цимисхий, без сомнения, быстро подавил эти разрозненные попытки ограничить прерогативы Константинопольского архиерея со стороны митрополитов. Однако патриарх Василий I оказался неискушенным для такой тонкой «игры» и вскоре попался. Он, без всяких оговорок полагая священническую власть выше царской, начал строго следить за благочестием в Римском государстве, действуя через голову царя и помимо него, а также собирать сведения о состоянии дел в Византии. Каким-то неосторожным словом или действием он дал повод для обвинений себя в государственной измене, а именно в поддержке какого-то очередного претендента на царскую диадему. Вероятно, его имя связали – конечно, безосновательно, с мятежным Львом Фокой. Так или иначе, но несколько митрополитов и множество епископов весной 974 г. напрямую обвинили патриарха перед царем. Впрочем, это был не единственный повод выставить патриарха в дурном свете. Немного забегая вперед, скажем, что незадолго до своей смерти Оттон Великий организовал избрание на Римскую кафедру папы Бенедикта VI (973–974). Но едва смертный холод сковал его члены, кардинал Франко соединил свои усилия с могущественной семьей Кресценциев, заключил Бенедикта в тюрьму, а сам принял понтификат под именем Бонифация VII (974, 984–985). Первым делом он приказал задушить своего предшественника, и даже для видавшего виды Рима этого оказалось слишком. Бонифация свергли и, спасаясь бегством, тот со всей папской казной бежал в Южную Италию, а оттуда – в Константинополь. Тонкий знаток дел на Западе, он оказал Цимисхию ряд ценных услуг, постоянно поддерживая того своими советами в противостоянии с Западом, а потому жил в Константинополе весьма свободно. Однако патриарх Василий Скамадир, к вящему неудовольствию собственного императора, был настроен совсем иначе. Воспитанный в духе единства Кафолической Церкви и превосходства Римского епископа, патриарх столицы откровенно поддерживал нового понтифика Бенедикта VII (974–983). То обстоятельство, что тот анафематствовал Бонифация, наверное, мало волновало Цимисхия. А вот то, что новый папа занимал антивизантийскую позицию и опирался в этом на Константинопольского патриарха, давало повод для обоснованных обвинений. Это в том числе и решило судьбу Скамадира 528 . |
| Империя продолжала быть разделенной на два враждебные лагеря: один из них оставался более или менее победоносным в продолжение, приблизительно столетия, благодаря своему умственному превосходству; однако он беспрерывно подвергался нападениям то прямым, то косвенным, но всегда яростным – со стороны партии ретроградной, сила которой заключалась преимущественно в слепой и преданной толпе. Лица, которые доставили торжество православия в 842 году, руководились теми же воззрениями, которые некогда одушевляли Тарасия. Они хотели сохранить нравственные и материальные силы нации, истощаемые в бесплодных распрях, и пожертвовали религиозной стороной реформы. Не много позже, Василий I Македонянин пошел далее: он в своих больших законодательных работах вычеркнул многие из тех постановлений, которые имели целью установить общество на новых основаниях; он объявил, что он отменяет их, потому что они противоречат божественным догматам. Однако, мы не должны думать, что вся эта борьба VIII и IX веков осталась совершенно бесплодной. Эллинизм средних веков никогда не мог быть возвращен к тому положению, в каком он находился до Льва III. Чтобы успокоить бурю, поднятую борьбой иконокластов и иконопоклонников, Македонская династия делала вид, что она хочет отложить в сторону все нововведения и произнесла против них осуждение, как против чего-то нечестивого. Но в сущности она озабочена была тем, как бы спасти многие из учреждений реформы, и в большей части своих действий, не переставала вдохновляться тем широким и либеральным духом, которым руководились предыдущие императоры. Таким образом, спасительные намерения Льва III, Константина V, Никифора, Льва V и Феофила были более или менее осуществлены. Мысль Льва III и его приверженцев пережила видимое поражение, которому подверглось его дело. Высшие классы, церковные и политические, совершившие революцию VIII века, сделали известные уступки низшим классам; они спустили знамя, водруженное иконоборцами; но так как высшие классы все-таки удержали в своих руках кормило, то они не перестали более или менее следовать тем путем, на который страна уже вступила. |
| Что же надобно думать о представленном нами рассказе? Здравая и беспристрастная критика никак не может допустить его верности. Во 1 – х, потому, что оба писателя стоят в предвзятых враждебных отношениях к Фотию, и, из привязанности к Игнатию, мечут всякую грязь лжи и клеветы на первого. Что мудреного, если с радостью приняли и внесли в свои хроники выдуманную какой – нибудь праздной головой басню, для объяснения перемены в отношениях императора к изгнанному? Во 2 – х, ни той, ни другой стороне не было не малейшей надобности в измышлении льстивой генеалогии: ни измышляющему Фотию, потому что без всяких особенных ухищрений, при помощи обыкновенных прошений и ученых услуг, открывалась надежда на восстановление милости императора, – ни принимающему вымысел властителю, потому что за шесть лет времени, сколько пробыл Фотий, Василий успел изрядно утвердить и обеспечить свой царственный авторитет деяниями и внешней и внутренней политики, и ими в глазах общества заслонить не только низкое свое происхождение, но и преступное занятие престола. Интересно представить себе, как бы смотрели друг другу в глаза патриарх и император: первый, как изобретатель ложного родословия, а вторый, как доброхотный приниматель заведомо лживого вымысла. Не встречались ли бы они между собою со знаменательной улыбкой, как авгуры у Цицерона, или, скорее, бегали ли бы друг друга, сознавая себя обманщиками и лицедеями? А что Константин багрянородный в своей истории царствования Василия македонянина говорит о царственном происхождении своего деда, каковым приходился ему Василий, – ему, конечно, как не прославившему своего царствования, за литературными занятиями, никакими особенными делами, интересно было ввести в сказание о прославленном деде вымышленный рассказ, как нечто истинное и достоверное. Католические же писатели, из ненависти к Фотию, в обличение его лживости, с особенной охотой и подробностью говорят об этом, по их убеждению, Фотиевом вымысле. К сожалению, и умеренный жизнеописатель Фотия, Гергенрётер, некоторое время сомневавшийся в действительности этого вымысла Фотием, в сочинении своем о нем (т. II, стр. 262), увлекшись примером других критиков, решился приписать рассказанное дело расчетливой изобретательности удрученного патриарха. |
| римлянами), но на самом деле представляли пеструю смесь разных национальностей с решительным преобладанием славян, уже в конце предыдущего периода произошел существенный переворот, выражением которого служит знаменитая Эклога императоров – иконоборцев Льва Исаврянина и Константина Копронима, изданная около 740 года. Это – своего рода греко-варварские институции, которые во многих отношениях отменяли Юстинианово законодательство, преимущественно в сфере землевладения, брачного, семейного и наследственного права. Но наряду с Эклогою в руках византийских юристов-практиков продолжали еще обращаться разные частные компиляции из источников Юстинианова права, кое-как приспособленные к изменившемуся юридическому быту византийского общества. Подлинные же законные книги Юстиниана были давно позабыты и оставались недоступными для понимания современных юристов. Эти обстоятельства побудили императора Василия Македонянина предпринять новую кодификацию источников гражданского права с целью – устранить из Юстиниановых законов все устарелое и негодное для практики, все же прочее, что осталось в силе, издать вновь, присоединив сюда разнообразную и разрозненную массу позднейшего законодательного материала и приняв новые нормы обычного права. Исполняя эту сложную и трудную задачу, Василий Македонянин, во 1-х, издал (около 870 года) так называемый Прохирон, т.е. ручную книгу законов, которая, как сказано в ее предисловии должна была вытеснить из употребления «законодательство нечестивых иконоборцев», то есть Эклогу, но которая на самом деле дословно повторяет многие постановления Эклоги, так как последняя отвечала потребностями жизни; во 2-х, велел собрать в один сборник отрывки Юстинианова законодательства, потерявшие практическое значение; в 3-х, дал новую редакцию тем Юстиниановым законам, которые оставались в действии или, по крайней мере, должны были служить коррективами к действующему праву, под именем «Ревизии законов» (Ανακθαρσις τν νμων). Первая из этих законодательных работ – Прохирон еще при том же императоре (около 883 года) издана была в новом виде и под новым названием Эпанагоги, в составлении которой необходимо предположить участие духовного лица, так как в ней содержится много постановлений, касающихся духовной иерархии и, между прочим, целый титул (3-й) о патриархе, содержащий в себе совершенно новые постановления; в позднейших византийских юридических компиляциях этот титул не без основания приписывался патриарху Фотию. |
| Таковы были в настоящем периоде источники церковного права государственного происхождения. Как относились они к таким же источникам предыдущего периода, т. е. к законам Юстиниана, принятым в церковный номоканон? Не подлежит сомнению, что законодательством византийских императоров настоящего периода и самой жизнью современного общества создавалось уже новое, собственно-византийское право, во многих отношениях отличавшееся от Юстинианова права. В юридических воззрениях и обычаях византийских греков, которые продолжали величать себя ромеями (т. е. римлянами), но на самом деле представляли пеструю смесь разных национальностей с решительным преобладанием славян, уже в конце предыдущего периода произошел существенный переворот, выражением которого служит знаменитая Эклога императоров-иконоборцев Льва Исаврянина и Константина Копронима, изданная около 740 года. Это – своего рода греко-варварские институции, которые во многих отношениях отменяли Юстинианово законодательство, преимущественно в сфере землевладения, брачного, семейного и наследственного права. Но наряду с Эклогой в руках византийских юристов-практиков продолжали еще обращаться разные частные компиляции из источников Юстинианова права, кое-как приспособленные к изменившемуся юридическому быту византийского общества. Подлинные же законные книги Юстиниана были давно позабыты и оставались недоступными для понимания современных юристов. Эти обстоятельства побудили императора Василия Македонянина предпринять новую кодификацию источников гражданского права с целью – устранить из Юстиниановых законов все устарелое и негодное для практики, все же прочее, что осталось в силе, издать вновь, присоединив сюда разнообразную и разрозненную массу позднейшего законодательного материала и приняв новые нормы обычного права. Исполняя эту сложную и трудную задачу, Василий Македонянин, во 1-х, издал (около 870 года) так называемый Прохирон, т. е. ручную книгу законов, которая, как сказано в ее предисловии должна была вытеснить из употребления «законодательство нечестивых иконоборцев», то есть Эклогу, но которая на самом деле дословно повторяет многие постановления Эклоги, так как последняя отвечала потребностям жизни; во 2-х, велел собрать в один сборник отрывки Юстинианова законодательства, потерявшие практическое значение; в 3-х, дал новую редакцию тем Юстиниановым законам, которые оставались в действии или, по крайней мере, должны были служить коррективами к действующему праву, под именем «Ревизии законов» ( Ανακθαρσις τν ν μων). |
| Душой правительства был кесарь Варда, образованный и талантливый человек, с большой любовью относившийся к духовному просвещению. Варда был первым – в нашу эпоху – державным покровителем просвещения, и он положил начало тому царственному меценатству, которое характеризует басилевсов Византии вплоть до её падения. Став во главе правительства, умный и образованный Варда прекрасно понимал всю опасность для Империи недостатка просвещения в обществе, совершенно оскудевшего в эпоху иконоборства. Законы государства были забыты народом, в судах царила неправда, суеверия и предрассудки господствовали в обществе. Единственным средством к внутреннему благоустройству Империи было просвещение. И Варда, – по свидетельству византийских историков, – с необыкновенной энергией приступил к созиданию и распространению просвещения в народе. Высоко ценя мудрость, он стал заботиться о её водворении в обществе, взамен невежества и грубости, которые в то время господствовали в Византии. 283 Он восстановил в Магнаврском дворце в Константинополе высшую школу, профессорами которой назначил лучших учёных своего времени. Школа с успехом исполняла своё назначение и скоро, по словам Продолжателя Феофана, «рассеяла тьму невежества и далеко изгнала незнание», – так как её питомцы, по окончании учения, посвящали себя и научно-литературной деятельности, и своими трудами распространяли свет знания по всей Империи. 284 Так Варда положил начало прогрессу просвещения в Византии. Его заслуга в этом отношении тем более важна, что школы, подобные константинопольской, он устроил и в других больших городах Империи, дав и здесь толчок просветительному движению. Император Василий I Македонянин (867–886), основатель знаменитой Македонской династии в Византии (867–1057), не получил систематического образования, но отличался сильным природным умом, любил науку и покровительствовал литературным занятиям. Академия, основанная Вардой в Магнаврском дворце, продолжала существовать и при этом императоре и пользовалась его вниманием и поддержкой. |
| Делалось это или лично 384 или через особо назначенных доверенных лиц – комиссаров 385 . Само собой в тех случаях, где они выступали лично, им принадлежало право (совещательного) голоса. Так было по крайней мере на соборе Никейском 325 г. Причина этого понятна: совместным обсуждением желали достигнуть гармонии между епископами и миром и тем избежать ненужного трения. Сплошь и рядом участие императора или его комиссаров на соборе было прямо необходимо в видах порядка. Споры, как это можно видеть из истории Второго Вселенского собора, были в высшей степени страстны и выходили из границ приличия. Даже императорские комиссары не всегда могли успокоить расходившихся отцов. Этим прямо, например, объясняется просьба римских легатов к императору Маркиану «лично присутствовать на соборе» 386 . Наконец, императору принадлежало утверждение постановлений вселенского собора 387 . Этим актом император резонировал соборные определения. Только постановления, утвержденные императором, приобретали силу закона в римской империи. Так было на всех соборах. Епископские определения, изрекаемые на соборах, «царь (Константин), читаем у Евсевия 388 , утверждал собственною печатью, чтобы областные начальники не могли уничтожать этих мнений». В частности об утверждении постановлений Никейского собора Константином прямо говорит Евсевий 389 и император Василий Македонянин на так называемом восьмом вселенском соборе в Константинополе в 869 г. 390 С этого времени утверждение собора императором является conditio sine qua non для признания его вселенским 391 . Само собой, говорить Лэпинг, признавались отмеченными Св. Духом только те определения собора, которые получали авторизацию императора 392 . Но церковная власть – это особая власть. Она имеет дело с религией, с внутренним миром человека. Здесь идет речь о том, что не поддается регламентации в не укладывается в юридические рамки. Перед религией, как плодом личного внутреннего убеждения, бессильны все внешние грубые силы. Внутренней свободы никто не может победить или осилить. |
| Что я слышал и что видел, ничего не могу утаить, и пусть никто не усомнится в этом моем рассказе, не посчитает меня возгордившимся. О светлые чада церкви! Хотел я с добрыми словами обратиться к вашей любви, пастырей наших деяния без умолчаний гласности предать и премудрости, любящей величие спасения, сообщить о доброй деятельности пастырей. Недостаточно ведь, как сказали некоторые, подробен мой рассказ, чтобы возбудить любовь в душе вашей; вам ведь нужно слышать об этом, и для вашей прекрасной души полезно это. Я же, хотя и много дней томился и воодушевлялся любовью к мужам великой души, и необагренным кровью мученикам, и одержавшим победу красноречием, и хотел рассказать кое-что правдивое для вашей любви, но, свою немощь великую увидев, удерживался от прославления и восхваления их. Однако я понял, что забвение и пренебрежение – еще более тяжкие грехи. Так что вот мое писание, насколько мне было по силам. Начало нашей повести расскажем так. О МОСКВЕ Страна Русская и славный город Москва – свидетели слов наших. В то время беда была, и расточалось богатство, красота и слава померкла, и покровительство Владыки покинуло землю нашу, лишены мы были любви его человеколюбия, оскудели города, оскудели люди, но не оскудела мерзость, и возрос плод греха, распространились дела беззаконные, и возненавидели люди друг друга, и все чаще мы стали впадать в соблазн. Истощена была земля наша голодом, и многие стали есть от голода нечистоты, и мясо человеческое, и мертвые тела людей, и птиц, и зверей, и рыб, и о чем подробно в повести сказать нельзя: ели кору деревьев, корни водорослей, грязь непотребную, и подобное этому, и многое такое, сущность чего и передать невозможно. Все это видел царь Борис, который вознесся на престол из чина магистра, получил власть самодержца, как некогда и Василий Македонянин; хотя и не обучен был Писанию и премудрости книжной, обладал острым природным умом. Наступил в те времена голод великий на земле, самодержец же в печали и горести пребывал и, видя смерть многих людей, сжалился весьма над голодающими и, ниву сердца своего благоразумного житом милосердия засеяв, настоящую пшеницу, которая необходима для человеческого существа, раздать повелел. Раскрыл он свои хранилища, достал богатства своей славы, растрачивая сокровища – свои сбережения и повелевая наполненные серебром мешки развязывать и давать в руки нуждающимся. Кто может поведать о человеколюбивом его нраве и заботе о нищих? Умерших в пути, от голода погибших он велел подбирать и облачать в погребальную одежду и хоронить их в земле. Никто из прежних царей не делал ничего подобного тому, что владыка наш по отношению к убогим милостиво совершил. |
| 38 “Inter quaestiones vero et consulta leges vos mundanas postulare perhibetis; de qua re nos codices necessarios vobis ad praesens esse considerare potuissemus, libenti mitteremus animo, si quem penes vos esse compressemus, qui hoc vobis interpretari potuisset; si quos autem de mundane lege libros missis nostris dedimus, cum reverse fuerint, nolumus ibi relinqui, ne forte quislibet eos vobis perverse interpretetetur, aut falsitate qualibet violet”. Но ниже, в 37 ответе, папа говорит: “libros quos vobis ad praesens necessarios esse consideramus, sicut poscitis animo gratanti concedimus et plures Deo largiente praestare desideramus”. Не невероятно, что светски кодекс, препровожденный папой в Болгарию был. Эклога. Во-первых, трудно допустить, что бы болгары познакомились с болгарскою эклогою путем официальной присылки этого кодекса со стороны византийского правительства, в момент обращения болгар в христианство. Хотя император Василий Македонянин не успел еще в это время издать свой прохирон, и хотя эклога имела обширное применение в византийской империи, но в официальных сферах не могли относиться к ней настолько одобрительно, чтобы рекомендовать ее, как кодекс действующего права, что доказывается всем направлением и духом македонского законодательства, которое, реставрируя юстинианово право, направлялось к тому, чтобы устранить эклогу и, несмотря даже на некоторые заимствования из эклоги, принимало вид, что не желает иметь с эклогой ничего общего (См. предословие к прорихону у Цахарие, О πρ χειρος νμος, Heidelbergae, 1837, p.9–10). Во-вторых, если бы эклога была известна уже болгарам раньше их обращения в христианство, благодаря тому, что они заняли страну, в которой действовало византийское право (ср. Губе, назв. Соч. стр. 14–15) и что, в силу этого лишь знакомства, без всякой официальной рекомендации с какой-либо стороны, смотрели на эклогу, как на сборник действующих законов; то трудно было бы объяснить, почему им нужно было обращаться в Рим к папе Николаю с просьбой о присылке кодекса светских законов. |
|
|
