| Вот, извольте посмотреть: идет жень-премье; шубоньку сшил он себе кунью, по всем швам строченную, поясок семишелковый под самые мышки подведен, персты закрыты рукавчиками, ворот в шубе сделан выше головы, спереди-то не видать лица румяного, сзади-то не видать шеи беленькой, шапочка сидит на одном ухе, а на ногах сапоги сафьянные, носы шилом, пяты востры – вокруг носика-то носа яйцо кати; под пяту-пяту воробей лети-перепурхивай. И идет молодец частой, мелкой походочкой, той знаменитой “щепливой” походкой, которою наш Алкивиад, Чурило Пленкович, производил такое изумительное, почти медицинское действие в старых бабах и молодых девках, той самой походкой, которою до нынешнего дня так неподражаемо семенят наши по всем суставчикам развинченные половые, эти сливки, этот цвет русского щегольства, это nec ultra русского вкуса. Я это не шутя говорю: мешковатое ухарство – вот наш художественный идеал. Что, хорош образ? Много в нем материалов для живописи, для ваяния? А красавица, которая пленяет юношу и у которой “кровь в лице быдто у заицы?..” Но вы, кажется, не слушаете меня? Литвинов встрепенулся. Он действительно не слышал, что говорил ему Потугин: он думал, неотступно думал об Ирине, о последнем свидании с нею… – Извините меня, Созонт Иваныч, – начал он, – но я опять к вам с прежним вопросом насчет… насчет госпожи Ратмировой. Потугин сложил газету и засунул ее в карман. – Вам опять хочется узнать, как я с ней познакомился? – Нет, не то; я бы желал услыхать ваше мнение… о той роли, которую она играла в Петербурге. В сущности, какая это была роль? – А я, право, не знаю, что сказать вам, Григорий Михайлыч. Я сошелся с госпожою Ратмировой довольно близко… но совершенно случайно и ненадолго. Я в ее мир не заглядывал, и что там происходило – осталось для меня неизвестным. Болтали при мне кое-что, да вы знаете, сплетня царит у нас не в одних демократических кружках. Впрочем, я и не любопытствовал. Однако я вижу, прибавил он, помолчав немного, – она вас занимает. – Да; мы побеседовали раза два довольно откровенно. Я все-таки себя спрашиваю: искренна ли она? Потугин потупился. – Когда увлекается – искренна, как все страстные женщины. Гордость также иногда мешает ей лгать. – А она горда? Я скорей полагаю – капризна. – Горда как бес; да это ничего. – Мне кажется, она иногда преувеличивает… – И это ничего; все-таки она искренна. Ну, а вообще говоря, у кого захотели вы правды? Лучшие из этих барынь испорчены до мозга костей. |
| – Ирина, Ирина, – твердил он, – мой ангел… Она внезапно приподняла голову, прислушалась… – Это шаги моего мужа… он вошел в свою комнату, – прошептала она и, проворно отодвинувшись, пересела на кресло. Литвинов хотел было встать…Куда же ты? – продолжала она тем же шепотом, – останься, он уже и так тебя подозревает. Или ты боишься его? – Она не спускала глаз с двери. – Да, это он; он сейчас сюда придет. Рассказывай мне что-нибудь, говори со мною. – Литвинов не мог тотчас найтись и молчал. – Вы не пойдете завтра в театр? – произнесла она громко. – Дают “Le Verre d’eau, устарелая пиеса, и Плесси ужасно кривляется… Мы точно в лихорадке, – прибавила она, понизив голос, – этак нельзя; это надо хорошенько обдумать. Я должна предупредить тебя, что все мои деньги у него; mais j’ai mes bijoux. Уедем в Испанию, хочешь? – Она снова возвысила голос. – Отчего это все актрисы толстеют? Вот, хоть Madeleine Brohan… Да говори же, не сиди так молча. У меня голова кружится. Но ты не должен сомневаться во мне… Я тебе дам знать, куда тебе завтра прийти. Только ты напрасно сказал той барышне… Ah, mais c’est charmant! – воскликнула она вдруг и, засмеявшись нервически, оборвала оборку платка. – Можно войти? – спросил из другой комнаты Ратмиров. – Можно… можно. Дверь отворилась, и на пороге появился генерал. Он поморщился при виде Литвинова, однако поклонился ему, то есть качнул верхнею частью корпуса. – Я не знал, что у тебя гость, – промолвил он, – je vous demande pardon de mon indiscretion. А вас Баден все еще забавляет, мсье… Литвинов? Ратмиров всегда произносил фамилию Литвинова с запинкой, точно он всякий раз забывал, не тотчас припоминал ее… Этим да еще преувеличенно приподнятою шляпой при поклоне он думал его уязвить. – Я здесь не скучаю, мсье le general. – В самом деле? А мне Баден страшно приелся. Мы скоро отсюда уезжаем, не правда ли, Ирина Павловна? Assez de Bade comme ca. Впрочем, я на ваше счастье сегодня пятьсот франков выиграл. Ирина кокетливо протянула руку. – Где ж они? Пожалуйте. |
| Литвинов повиновался, сел. – I say, Valerien, give me some fire, – проговорил другой генерал, тоже молодой, но уже тучный, с неподвижными, словно в воздух уставленными глазами и густыми шелковистыми бакенбардами, в которые он медленно погружал свои белоснежные пальцы. Ратмиров подал ему серебряную коробочку со спичками. – Avez-vous des papiros? – спросила, картавя, одна из дам. – De vrais papelitos,comtesse. – «Deux gendarmes un beau dimanche», – чуть не со скрипом зубов затянул опять подслеповатый генерал. – Вы должны непременно посетить нас, – говорила между тем Литвинову Ирина. Мы живем в Homel de L’Europe. От четырех до шести я всегда дома. Мы с вами так давно не видались. Литвинов глянул на Ирину, она не опустила глаз. – Да, Ирина Павловна, давно. С Москвы. – С Москвы, с Москвы, – повторила она с расстановкой. – Приходите, мы потолкуем, старину вспомянем. А знаете ли, Григорий Михайлыч, вы не много переменились. – В самом деле? А вы вот переменились, Ирина Павловна. – Я постарела. – Нет. Я не то хотел сказать… – Irene? – вопросительно промолвила одна из дам с желтою шляпкой на желтых волосах, предварительно нашептавшись и похихикавши с сидевшим возле нее кавалером.– Irene? – Я постарела, – продолжала Ирина, не отвечая даме, – но я не переменилась. Нет, нет, я ни в чем не переменилась. – «Deux gendarmes un beau dimanche!» – раздалось опять. Раздражительный генерал помнил только первый стих известной песенки. – Все еще покалывает, ваше сиятельство, – громко и на о проговорил тучный генерал с бакенбардами, вероятно намекая на какую-нибудь забавную, всему бомонду известную историю, и, засмеявшись коротким деревянным смехом, опять уставился в воздух. Все остальное общество также засмеялось. – What a sad dog you are, Boris! – заметил вполголоса Ратмиров. Он самое имя «Борис» произнес на английский лад. – Irene? – в третий раз спросила дама в желтой шляпке. Ирина быстро обернулась к ней. – Eh bein, quoi? que me voules-vous? – Je vous le dirai plus tard, – жеманно отвечала дама. При весьма непривлекательной наружности она постоянно жеманилась и кривлялась; какой-то остряк сказал про нее, что она «minaudait dans le vide» – «кривлялась в пустом пространстве». |
| Воевода или сам удовлетворял земское ходатайство или, если почему либо в этом затруднялся, пересылал его в Москву в соответствующий приказ при своей отписке. Для наглядного примера укажем несколько случаев того и другого рода. В августе 1646 г. к сольвычегодскому воеводе обращались с челобитными Учецкая, Лальская и Ратмировская волости с жалобой на то, что волостным обществам приходится платить за брошенные впусте деревни, даже и за те, которые взяты прежними владельцами или другими съемщиками на льготу. На каждой из челобитных воевода наложил свои резолюции, которыми предписывал привлечь к платежам крестьян, пометавших деревни и потом взявших их на льготу 90 . В ноябре 1652 г. Варженская волость Устюжского уезда ходатайствовала о разрешении произвести переверстку тягла. Волость жаловалась, что после писцов мир произвел вытную разверстку только один раз, более двадцати лет тому назад. Теперь обстоятельства изменились. Деревни, которые тогда только вновь заселялись, начинали распахиваться и были поэтому обложены легко, теперь пользуются хорошими урожаями, а старые де- —139— ревни, которые тогда складывались тяжелее, теперь выпахались и стали «нехлебны». Воевода разрешил произвести переверстку, по сделать ее предписал самому волостному земскому собранию, а не одной только земской управе: «окладываться крестьяном тяглом всем меж себя с совету всей волости крестьян, а заочи судьям и целовальником никого тяглом не окладывать» 91 . Но вот случаи отсылки местной администрацией земских ходатайств в Москву. В 1636 г. устюжский воевода препроводил ходатайство нескольких устюжских волостей с жалобами на отказ устюжских монастырей и «деревенских владельцев» из посадских людей платить тягло с своих деревень вместе с волостным миром 92 . В 1650 г. волость Лузская Пермца подала сольвычегодскому воеводе просьбу об уменьшении числа кабацких целовальников, которых волость обязана была выбирать, так как раньше в ней числилось 87 вытей, а по новому письму она была положена только в 42 выти. |
| Третье заседание съезда было открыто докладом преподавателя семинарии А.Л. Высотского о причинах сравнительно сильного развития сектантства в Таврической губернии. В последующих заседаниях съезда были выслушаны и обсуждены полные живого интереса письменные доклады свящ. с. Астраханки, о. Дмитровского – «о влиянии местных немцев колонистов на распространение сектантства» 101 , свящ. с. Ново-Васильевки о. Блошенко – «о положении православных рабочих у молокан», свящ. о. Ратмирова – «о секте Марияновщина». В истории деятельности Таврического миссионерского съезда особенно достопримечательным является присутствие на нем сектантов – штундиста и молокан, и непосредственное миссионерское общение съезда с заблуждающимися. Святое дело это Бог благословил благими последствиями, а именно – обращением к церкви штундистской семьи крестьянина Головина и счастливо положенным началом доверчивого и, по-видимому, любовного отношения молоканства, в лице его уполномоченных, явившихся на съезд, к представителям православной иерархии. Воссоединение штундиста Головина весьма поучительно и интересно во многих отношениях. Штундист этот пришёл к преосвященному с просьбой разрешить местному причту повенчать его сына штундиста на православной девушке, живущей у него в семье в услужении. Владыка, положив на прошении свою резолюцию, направил Головина с этой бумагой в съезд. Здесь Головин был приглашён в залу заседания. Худой, высокий, неуклюжий, он волчьим взглядом окинул миссионерский собор духовенства и затем, потупив взоры, в первое время отвечал на предлагавшиеся ему вопросы нехотя, отрывочными фразами, злым, раздражённым тоном. Первоначально Головину сделан был опрос об обстоятельствах его дела, о семейных условиях жизни, о времени и обстоятельствах отпадения от церкви. Опрос и беседу вёл В.М. Скворцов. Оказалось, что Головин из числа «несчитанных» сектантов, о которых не ведает, да и не может знать никакая статистика. Он выходец из с. Тимошевки, Бердянского уезда (здесь оказался на-лицо и бывший пастырь этой заблудшей овцы), – живёт где-то на хуторке в Симферопольском уезде, арендуя какую-то степь, имеет до 30 рабочих, которых, конечно, и старается совращать. Когда объяснено было сектанту, что закон возбраняет венчать раскольников на православных, он заявил, что сын его давно согласен идти «по православному пути» и он ему не препятствует. – Так ты сам совратишь православную сноху в свою веру или же будешь всячески теснить и насиловать совесть снохи и сына православных, заметил В.М. Скворцов. – Я этого могу не делать; пусть веруют, как знают; согласен подписку дать. |
| Он трепетно припал к ее рукам. Ирина посмотрела на его наклоненную голову. – Ну так знай же, – промолвила она, – что и я на все готова, что и я не пожалею никого и ничего. Как ты решишь, так и будет. Я тоже навек твоя… твоя. Кто-то осторожно постучался в дверь. Ирина нагнулась, еще раз шепнула: «Твоя… прощай!» – Литвинов почувствовал на волосах своих ее дыхание, прикосновение ее губ. Когда он выпрямился, ее уже не было в комнате, только платье ее прошумело в коридоре и издали послышался голос Ратмирова: «Ен bien! Vous ne venez pas?». Литвинов присел на высокий сундук и закрыл себе лицо. Женский запах, тонкий и свежий, повеял на него… Ирина держала его руки в своих руках. «Это слишком… слишком», – думалось ему. Девочка вошла в комнату и, снова улыбнувшись в ответ на его тревожный взгляд, промолвила: – Извольте идти-с, пока… Он встал и вышел из гостиницы. Нечего было и думать тотчас возвратиться домой: надо было остепениться. Сердце в нем билось протяжно и неровно; земля, казалось, слабо двигалась под ногами. Литвинов опять отправился по Лихтенталевской аллее. Он понимал, что наступало мгновенье решительное, что откладывать дальше, скрываться, отворачиваться – становилось невозможным, что объяснение с Татьяной неизбежно; он представлял, как она там сидит и не шевелится и ждет его… он предчувствовал, что он ей скажет; но как приступить, как начать? Он махнул рукой на все свое правильное, благоустроенное, добропорядочное будущее: он знал, что он бросается очертя голову в омут, куда и заглядывать не следовало… Но не это его смущало. То дело было поконченное, а как предстать перед своего судью? И хоть бы точно судья его встретил – ангел с пламенным мечом: легче было бы преступному сердцу… а то еще самому придется нож вонзать… Безобразно! А вернуться назад, отказаться от того, другого, воспользоваться свободой, которую ему сулят, которую признают за ним… Нет! лучше умереть! Нет, не надо той постылой свободы… а низвергнуться в прах, и чтобы те глаза с любовию склонились… – Григорий Михайлыч! – промолвил чей-то печальный голос, и чья-то рука тяжело легла на Литвинова. |
| Счастливая, сияющая входит она в ложу бельэтажа рядом со своей благодетельницей. За ними робко прокрадывается Лизанька с Ненилой Васильевной или Кленушка с Домной Арсеньевной по очереди. Надя плохо слушает то, что говорится или поется на сцене. Она больше занимается самой собою: заметив устремленные на нее из других лож взгляды, она начинает принимать самые эффектные, по ее мнению, позы. Ей так приятно быть центром всеобщего внимания, так удивительно интересно. А позади нее Лизанька и Ненила Васильевна шепчут ей на ушко: — Королевна наша, поглядите, вон барышни из ложи напротив глаз с вас не сводят. Небось лопаются от зависти, на красоту вашу глядя. — Ангел нетленный… Томная принцесса наша, — приводит совсем уже неосновательное и бессмысленное сравнение Лизанька и с деланной восторженностью чмокает Надю в плечо. Когда вместо них в театре «дежурят» Кленушка и Домна Арсеньевна, восторгов бывает меньше со стороны этих двух. Кленушка вытаращенными глазами смотрит на сцену. Ее рот открыт; брови подняты. Игра актеров, а особенно пение действуют на нее изумительно. Под звуки голосов, раздающихся с эстрады, Кленушка забывает весь мир и погружается в мечты о деревне. Никогда ей так не хочется, как в эти часы, вернуться туда. А Домна Арсеньевна клюет носом и дремлет все время спектакля… И снова действительность исчезает для Нади, и снова она погружается в мир грез, центром которого является она, конечно, сама Надя, и не Надя Таирова, а новая Надя — сказочная принцесса Нэд. Но гораздо более театра любит Надя кинематограф. Еще бы! Там всегда бывают такие мало действительные комбинации, такие захватывающие неожиданности, такие страшные приключения! Там она часто видит своего любимца Шерлока Холмса или Рокамболя. Там получается такой богатый материал для фантазии. Девочка еще слишком молода, слишком легкомысленна, чтобы уметь отличать истинную красоту искусства от грубой фальсификации. Но больше всего Надя любит ездить со своею благодетельницею в гости. Теперь редкую неделю она не бывает у Ратмировых, Ртищевых, Стеблинских. Анну Ивановну уважают все и дорожат ее знакомством, а чтобы сделать удовольствие Поярцевой, все очень любезны и предупредительны к ее любимице. Но Надя принимает такие знаки внимания к себе исключительно ради своих собственных достоинств и гордо поднимает голову и надменно задирает свой крошечный носик, видя расточаемое ей любезное гостеприимство. Она усвоила даже особую манеру говорить с равными ей, особую — с высшими и с низшими. Ее тон приобрел в разговоре с прислугою неприятную резкость, зато в своем отношении к Поярцевой и девочкам-аристократкам мало чем отличается от приторно льстивой Лизаньки и ее мамаши. С Наточкой Ртищевой она «раздружилась», зато старшая княжна Ратмирова, Ася, занимает теперь Надины мысли. Ее тянет к Асе, чтобы иметь право говорить: «Я подруга старшей Ратмировой. Мы с Асей закадычные друзья». |
| – Только зачем вы упомянули об оскорблении? – продолжала она. – Я не оскорблена… о нет! И если кто-нибудь из нас виноват, так, во всяком случае, не вы; не вы одни… Вспомните наши последние разговоры, и вы убедитесь, что виноваты не вы. – Я никогда не сомневался в вашем великодушии, – произнес сквозь зубы Литвинов, – но я желал бы знать: одобряете ли вы мое намерение? – Уехать? – Да. Ирина продолжала глядеть в сторону. – В первую минуту ваше намерение мне показалось преждевременным… Но теперь я обдумала то, что вы сказали… и если вы точно не ошибаетесь, то я полагаю, что вам следует удалиться. Этак будет лучше… лучше для нас обоих. Голос Ирины становился все тише и тише, и самая речь замедлялась все более и более. – Генерал Ратмиров действительно мог бы заметить, – начал было Литвинов… Глаза Ирины опустились снова, и что-то странное мелькнуло около ее губ мелькнуло и замерло. – Нет. Вы меня не поняли, – перебила она его. – Я не думала о моем муже. С какой стати? Ему и замечать было бы нечего. Но я повторяю: разлука необходима для нас обоих. Литвинов поднял шляпу, упавшую на пол. “Все кончено, – подумал он, – надо уйти”. – Итак, мне остается проститься с вами, Ирина Павловна, – промолвил он громко, и жутко ему стало вдруг, точно он сам собирался произнести приговор над собою. – Мне остается только надеяться, что вы не станете поминать меня лихом… и что если мы когда-нибудь… Ирина опять его перебила: – Погодите, Григорий Михайлыч, не прощайтесь еще со мною. Это было бы слишком поспешно. Что-то дрогнуло в Литвинове, но жгучая горечь нахлынула тотчас и с удвоенною силой в его сердце. – Да не могу я остаться! – воскликнул он. – К чему? К чему продолжать это томление? – Не прощайтесь еще со мною, – повторила Ирина. – Я должна увидать вас еще раз… Опять такое немое расставанье, как в Москве, – нет, я этого не хочу. Вы можете теперь уйти, но вы должны обещать мне, дать мне честное слово, что вы не уедете, не увидевшись еще раз со мною. – Вы этого желаете? – Я этого требую. Если вы уедете, не простившись со мною, я вам никогда, никогда этого не прощу, слышите ли: никогда! Странно! – прибавила она, словно про себя, – я никак не могу себе представить, что я в Бадене… Мне так и чудится, что я в Москве… Ступайте. |
| К утру в душе Литвинова созрело, наконец, решение. Он положил уехать в тот же день навстречу Татьяне и, в последний раз увидавшись с Ириной, сказать ей, если нельзя иначе, всю правду – и расстаться с ней навсегда. Он привел в порядок и уложил свои вещи, дождался двенадцатого часа и отправился к ней. Но при виде ее полузавешенных окон сердце в Литвинове так и упало… духа не достало переступить порог гостиницы. Он прошелся несколько раз по Лихтенталевской аллее. «Господину Литвинову наше почтение!» – раздался вдруг насмешливый голос с высоты быстро катившегося «дог-карта». Литвинов поднял глаза и увидал генерала Ратмирова, сидевшего рядом с князем М., известным спортсменом и охотником до английских экипажей и лошадей. Князь правил, а генерал перегнулся набок и скалил зубы, высоко приподняв шляпу над головой. Литвинов поклонился ему и в ту же минуту, как бы повинуясь тайному повелению, бегом пустился к Ирине. Она была дома. Он велел доложить о себе; его тотчас приняли. Когда он вошел, она стояла посреди комнаты. На ней была утренняя блуза, с широкими открытыми рукавами; лицо ее, бледное по-вчерашнему, но не по-вчерашнему свежее, выражало усталость; томная улыбка, которою она приветствовала своего гостя, еще яснее обозначила это выражение. Она протянула ему руку и посмотрела на него ласково, но рассеянно. – Спасибо, что пришли, – заговорила она слабым голосом и опустилась на кресло. – Я не совсем здорова сегодня; я дурно ночь провела. Ну, что вы скажете о вчерашнем вечере? Не права я была? Литвинов сел. – Я пришел к вам, Ирина Павловна, – начал он… Она мгновенно выпрямилась и обернулась, глаза ее так и вперились в Литвинова. – Что с вами? – воскликнула она. – Вы бледны как мертвец, вы больны. Что с вами? Литвинов смутился. – Со мною, Ирина Павловна? – Вы получили дурное известие? Несчастье случилось, скажите, скажите… Литвинов в свою очередь посмотрел на Ирину. – Никакого дурного известия я не получал, – промолвил он не без усилия, – а несчастье действительно случилось, большое несчастье… и оно-то привело меня к вам. |
| Время между февралем и октябрем описано блестяще. Хочу напомнить, что это появилось в печати в 1903 году. И какую бурю негодования вызвало! Уму непостижимо! Революционная и либеральная интеллигенция и мысли не допускала, что они игрушки в руках неких денежных воротил, против которых направлена вся их священная борьба и гнев. Вот ведь смех, когда господа Ротшильды мило потирали руки, посматривая на дело рук своих. Правда, смеялись ротшильды, оставляя в дураках всех этих честных либералов и революционеров. Их цель понятна – всемирное господство. Для этой цели вполне подходил третий интернационал, уничтоживий великое Русское государство, и на его месте, по мысли Ленина, должна была возникнуть федерация советских народов. Но эта демагогическое образование было нежизненноспособно. Поэтому, пришедший к власти Сталин, создал фактически унитарное государство. Идеи Ленина, творчески перерабатывались Сталиным, как это делал Ленин с учением Маркса. Он строил страну, в которой масонские ложи теряли всякое влияние. Репрессии 30-х годов весьма загадочное явление. Недаром Троцкий, этот патологический убийца, вдруг обнаружил в себе демократа, выступая против Сталина из-за рубежа. Репрессии – не просто чистка аппарата – это удар по психологии ленинизма, выраженной в постоянном желании переделывать мир, удар по идеям мировой революции, удар по выходцам из масонских лож и различных партий. В своей политике Сталин будет возрождать Русское государство, продолжая прикрываться советской фразеологией. Конечно, сам Сталин считал себя верным ленинцем, и не был способен совершить то, что совершил Наполеон во Франции. В этом его парадокс и трагедия. И даже его борьба против Церкви в 30-е годы выглядит каким-то судорожным желанием исправить ситуацию, но маховик запущен, и в ежовскую мясорубку попадут сотни тысяч верующих людей. Правда, потом Ежова, эту, по меткому выражению Сталина, сволочь, перерубит его же мясорубка. А потом придет война, и Сталин позволит свободно существовать Русской Православной Церкви легально. |
|
|
