| 1913. S. CXV-CXXVII), однако многие совр. исследователи считают предложенную им версию текстов чрезмерно субъективной (напр., см.: Crousel, Simonetti. 1978. P. 32-33; Behr. 2017. P. XXV-XXVIII). Лат. перевод трактата «О началах» был сделан Руфином Аквилейским в 398 г., после его возвращения в Италию из Палестины. Работа над переводом проходила в контексте начавшейся еще в Палестине бурной дискуссии Руфина с блж. Иеронимом по вопросу ортодоксальности богословия О. Вследствие этого подход Руфина к трактату «О началах» в значительной мере определялся апологетическими задачами. Непосредственно перед этим, в 397 г., Руфин перевел на лат. язык 1-ю кн. соч. «Апология Оригена» сщмч. Памфила, в которой для подтверждения ортодоксальности и церковности учения О. приводились мн. цитаты из его трудов. В 1-й кн. соч. «Апология Оригена» присутствует ок. 30 отрывков из трактата «О началах»; впосл. Руфин включил собственный перевод этих отрывков в полный лат. перевод трактата «О началах» без существенной переработки. Как сообщает сам Руфин в предисловии к переводу трактата «О началах», в процессе работы он исходил из убеждения, что взгляды О. по всем богословским вопросам были безупречно православными, а все соблазнительные высказывания в его книгах связаны с тем, что эти книги «в очень многих местах испорчены еретиками и злонамеренными людьми». Поэтому при переводе Руфин позволял себе удалять или «исправлять» те отрывки, к-рые он считал «искаженными и подложными», а также добавлять от себя «объяснения», якобы опираясь на рассуждения О. в др. сочинениях (см.: Origenes Werke. 1913. Bd. 5. S. 5). Следствием подобной методологии стало наличие значительных расхождений между греч. текстом О. и лат. версией Руфина. Сопоставление этих текстов (в тех случаях, когда это возможно) показывает, что Руфин, верно передавая общий ход рассуждений О., во мн. проблемных местах радикально редактирует или искажает текст. Т. о., перевод Руфина дает верное представление о сочинении О. в целом, однако не может служить надежным источником в тех случаях, когда речь идет о содержавшихся в трактате «О началах» спорных и неортодоксальных высказываниях О. |
| В своей истории, в предисловии к шестой книге, этот же историк пишет: «в предшествующих пяти книгах… по возможности написана церковная история от времен Константина. Хотя мы и кончили, однако не могли написать всего того, что высказано древними историками, которые, как подумаешь, умели распространять и сокращать (скрадывать) происшествия». Едва ли можно сомневаться в том, что здесь выражается отзыв между прочим и об Евсевии с его сочинением: «Жизнь Константина», написанном в тоне далеко не беспристрастном. Другим сочинением, которым равно пользовались, как источником, Сократ, Созомен и Феодорит, была «церковная история» (Ecclesiastica Historia) латинского писателя Руфина, издавшего свой труд в самом начале V-ro века. Скажем несколько подробнее об этом латинском источнике продолжателей Евсевия. Церковная история Руфина, в одиннадцати книгах, есть частью перевод из Евсевия, частью самостоятельный труд, написанный по образцу церковной истории Евсевия. Выдавая в свет свою историю, Руфин далеко не руководился в этом случае какими-либо научными целями; он не был историком по призванию, его историческое сочинение своим существованием одолжено простому случаю. Из истории жизни Руфина видно, что инициатива этого труда принадлежала аквилейскому епископу Хромацию, пресвитером в ведомстве которого и состоял Руфин. Хромаций же не имел в виду интересов научного знания, а хотел доставить изданием истории лишь назидательное чтение. Руфин говорит, что на Италию случилось нападение вождя Готов Алариха. Италия представляла собой вид страшного опустошения. Поэтому епископ Аквилейский ради утешения несчастных жителей страны и приказал Руфину заняться составлением истории, «дабы, замечает Руфин, душа читающих историю, углубляясь в дела давно минувшие, могла забывать о том, что случилось недавно» 124 , т. е. о бедствиях от Алариха. Отсюда видно, что Руфин не был историком так сказать по призванию, а историком ради послушания. История Руфина появилась около 402 года. Мы сказали, что Руфинова история состоит из 11-ти книг. |
| Вся эта гипотеза, на мой взгляд, не выдерживает критики. Перевод РА далек от буквальности, но предполагать, что руфиновские интерполяции могли представлять собой не единичные вкрапления отдельных слов или предложений, а более протяженные отрезки текста, в сущности, нет никаких оснований, кроме утверждений Иеронима, будто Руфин использовал при переводе схолии Дидима Слепца . Но, во-первых, Дзамаликос не упоминает о схолиях Дидима, приписывая интерполяции самому Руфину. Во-вторых, если бы Руфин действительно использовал схолии Дидима в данном случае, некий повод для обсуждения вечности творения в самих этих схолиях должен был присутствовать уже в оригинале РА. Однако, гипотеза Дзамаликоса предполагает, что в греческом оригинале РА не было вообще никакого повода для обращения к вопросу о вечности творения. Кроме того, в РА 1, 4, 3–5 о вечности творения говорится в применении к идеям, локализованным в Логосе, а в РА 3, 5, 3 имеется в виду вечность сменяющих друг друга миров, причем эти две трактовки вечности творения, как мы еще увидим, являются абсолютно несовместимыми. Если принять гипотезу Дзамаликоса, получится, что Руфин, сознательно интерполировавший в текст РА эти отрывки, был при этом как-то уж слишком непоследователен в трактовке столь важной для него концепции. Наконец, зачем вообще Руфину могла понадобиться такая интерполяция, на которую сам текст РА совсем не провоцировал? Дзамаликос дает на это следующий ответ: «Руфин очевидно опасался, что эта теология (т.е. оригеновская. – А.С.) не сможет ответить на специфический вопрос вроде «что делал Бог до творения?» или «почему Он не творил раньше?». Поэтому он вставил в текст РА совершенно ненужную и все же сбивающую с толку аргументацию... Он принял псевдовопрос «почему не раньше?» за реальную проблему; поэтому он полагал, что должен защитить своего автора в этом отношении и оградить его от возможного обвинения в ереси». Непонятно, каким образом введение в текст РА идеи вечности творения могло бы защитить Оригена от потенциальных обвинений в ереси, если именно эта идея их впоследствии на него и навлекла (среди прочего), тогда как ее предполагаемое отсутствие в тексте РА само по себе как раз не создавало бы никаких проблем с точки зрения ортодоксии. Получается, что Руфин сам же создал совершенно чуждую Оригену проблему, которую затем сам же и пытался разрешить, защищая Оригена от ставших возможными в результате этого обвинений в ереси, но и это ему не удалось. |
| Но хотя совесть императора была потрясена, политические соображения, которыми руководствовался его ум, все же склоняли его к противлению. Внушенный ему советниками страх, что создается власть, соперничающая с властью светской, и что эта новая власть будет проверять действия установленной государственной власти и сделается, таким образом, единственным источником закона, подавлял проснувшийся в нем голос совести, и в течение восьми долгих месяцев он не сделал ни шагу к примирению с Церковью; Амвросий же с своей стороны не соглашался ни на малейшее послабление. Между Церковью и императорским двором были порваны все сношения. Чем дальше, тем положение становилось серьезнее, и, когда приближалось Рождество, все спрашивали, неужели и в этот день общей радости император останется единственным христианином, не имеющим права на участие в величайшем празднике Церкви, один не будет приветствовать пришествие в мир Спасителя. И сам он, одинокий и печальный, сидел в глубине дворца, с тоскою задавая себе тот же вопрос. В одну из минут подобного мучительного размышления, Руфин, префект (начальник) двора, вошел к нему по делам службы и застал его с поникшей головою и в слезах. Руфин был именно из тех советников, которые настаивали, если не на приведении в исполнение ужасного приказа, то, по крайней мере, на мысли не допускать контроля над светской властью. «Что это с тобой?» – спросил он тоном, в котором слышался пренебрежительный упрек его слабости. «Ты не можешь себе представить, Руфин, – сказал Феодосий, – как я страдаю. Все храмы открыты ворам и нищим, они свободно входят туда, чтобы помолиться Богу, a для меня храмы закрыты; закрыты для меня и двери рая, ибо я не могу забыть слов Спасителя: «И все, что свяжете на земле, будет связано на небе». «Только-то? – ответил Руфин. – Я сейчас же пойду к епископу и добьюсь, чтобы снято было с тебя запрещение». «Нет, – сказал император, – тебе не удастся смягчить Амвросия, потому что приговор его справедлив, и я понимаю, что все могущество императора не заставит его нарушить правил Церкви». Руфин настаивал, и император, наконец, позволил ему пойти к Амвросию; быть может, он питал в душе слабую надежду, что просьба такого важного сановника покажется Амвросию достаточным удовлетворением, ибо из этого будет ясно, какую цену придают его суждениям. И он решился сам следовать на недалеком расстоянии за Руфином, чтобы скорее узнать, чем кончится эта попытка. |
| Примечания В Предисловии книги Палладий называет его хранителем богопросвещенного и благочестивого царства, а в Заключении начальником при царском ложе, или постельничим. Руфин так передает слова святого Макария: " Я не вижу в ней ничего скотского; о чем говорите вы, это не в ее теле, а в глазах смотрящих на нее. Это обольщение демонов, а не истина вещей " (Руфин. Жизнь пустынных отцов. Гл. 28). ин так предает это: " Сказывают, что, когда по ночам он выходил в пустыню, ему сопутствовали очень многие пустынные звери, и он давал им пить воду, черпая ее из своего колодца, и тем вознаграждал их за труд сопутствия " (Там же. Гл. 6). Руфин так передает слова Анувия: " С того времени как я в гонении исповедал имя Спасителя нашего, наблюдал я, чтобы после исповедания истины ложь не выходила из уст моих и чтобы, возлюбив небесное, ничего не любить мне земного, и благодать Господа в этом мне помогала, ибо при Его содействии не имел я нужды ни в чем земном и всякую пищу, какой желал я, Он доставлял мне служением Ангелов " (Там же. Гл.10). Созомен замечает о Нитрии: " Эту страну называют Нитриею селитряною, потому что ей сопредельно место, в котором добывают селитру. Там было немалое число монашествующих, но около пятидесяти монастырей, смежных между собою. В иных было общежитие, а в других жили порознь " (Созомен. Церковная история. Кн. 6. Гл. 3). Руфин и Сократ называют его Пиаммоном. Благости и наказанию и разуму научи мя (Пс. 118, 66). Снестся ли хлеб без соли, или есть вкус во тщих словесех? (Иов 6, 6). О другом мученике Филороме упоминают Евсевий (Церковная история. Кн. 13. Гл. 10) и Никифор (Церковная история. Кн. 7. Гл. 9). Тот пострадал в царствование Диоклетиана, а описываемый Палладием терпел за веру при Юлиане. Унция - мера веса (в России - 29,86 г), применявшаяся до введения метрической системы мер. Аспиды - семейство ядовитых змей (кобры, ехидны и др.). Овол - мелкая монета. [iv] Литра - мера веса, равная 327 г. [v] Лепта - самая мелкая медная монета, иногда называемая медницею. |
| Однако эта общетеоретическая позиция, близкая к оценкам Иеронима Стридонского , во-первых, высказана в связи с рассказом о торжестве еретиков на Ариминском соборе, а во-вторых, не развивается Руфином на уровне исторического рассказа. Обращение к конкретным сюжетам «Церковной истории» показывает, что Руфин вовсе не воспринимал недавнее прошлое Церкви как период неизлечимой болезни, постоянной и непреодолимой смуты. Напротив, создавая свой труд в момент внешней опасности, принесшей в римский мир уныние, автор стремится обнаружить серьезную позитивную составляющую в недавнем прошлом Церкви, последовательно изображая стойкость православных в борьбе со своими религиозными противниками, как из еретического, так и из языческого стана. Мотив торжества православной Церкви становится ведущим для обеих финальных книг «Церковной истории» Руфина. Изображая внутрицерковную борьбу, Руфин стремится свести все объяснение происхождения смуты к обману немногими. Все повествование этого историка показывает, что главная и единственная причина всех ересей кроется прежде всего в порочных качествах незначительной части церковных лидеров и в их мелочных эгоистических страстях. Лидеры еретических партий используют как против православных священнослужителей и паствы, так и против власть имущих обман и притворство. Еретики лицемерят: некоторые из сторонников Ария, по словам Руфина, подписывали Никейский Символ веры «только рукой, но не сердцем [manu sola non mente]» (X.5). Ими движет расчет: Евсевий Никомидийский «ждал удобного момента», чтобы добиться от императора восстановления Ария (Х.12). Они испытывают страх перед правдой: боясь, как бы Афанасий Александрийский не открыл перед императором истину и не уличил их в извращении веры, ариане измышляют против этого епископа обвинения (Х.15). Еретики изначально дурные люди: ересиарх Евномий прокажен не только телом, но и душой (Х.25); в Аримине и Селевкии собрались «хитрые и лукавые люди [callidi homines et versuti]» (X.21). Даже если они скрывают свою дурную суть, она все равно открывается: арианский епископ Луций, дождавшись кончины Афанасия, получил возможность проявить «свою жестокость» в отношении православных (XI.3). Еретические учения часто выглядят на страницах «Церковной истории» не столько извращением веры, сколько способом, используемым недостойными священнослужителями решить вопросы, не имеющие прямого отношения к вере. Не случайно Руфин говорит, что Арий «человек более религиозный по форме и виду, нежели по добродетели [vir specie et forma magis, quam virtute religiosus]» (X.1), который «безмерно жаждал власти и почестей» (Х.1). |
| После этого Руфин вернулся в Рим. И там он перевел на латинский язык «Апологию Оригена», написанную Евсевием Памфилом, а также важнейший догматический труд александрийского богослова «О началах». При переводе Руфин допустил вольности, которые можно было при строгом отношении к делу расценить как подлог: он прибег к корректуре оригеновского текста, удаляя из него в переводе очевидно неприемлемые идеи, устраняя из триадологии переводимого автора элементы субординационизма. Но эта правка все же и не была столь смелой, чтобы удалить из оригеновского текста все вообще места, которые расходились с православным богословием никейской эпохи, так что читатели книги «De principiis» – так она названа в латинском переводе – нашли повод обвинить Руфина в ереси. Дело было доведено до папы. Сириций решил не придавать важного значения обвинениям и отправил Руфина в родную ему Аквилею. Но Руфин вынужден был объясняться и оправдываться и в своих оправданиях прибег к опрометчивому и небезупречному приему: ввиду прочного на Западе авторитета своего старого друга Иеронима, он стал ссылаться на одобрительные высказывания его об Оригене, не уточняя, что они относились к давнему времени, так что почитатели Иеронима нашли повод вступиться за его репутацию и защитить его от «клеветы» Руфина. Ситуация особенно накалилась потому, что преемник скончавшегося в 398 году Сириция Анастасий не без влияния резко изменившего тогда отношение к Оригену Феофила Александрийского ополчился на действительных и мнимых оригенистов. В письмах из Рима блаженному Иерониму рассказали об отношении к Оригену нового папы и заодно о том, что Руфин, оправдываясь, ссылается на авторитет своего старого друга, выдавая его за единомышленника. Тогда Иероним взялся за новый и корректный перевод сочинений Оригена. Ознакомившись с этим переводом, получив заключение о трудах Оригена богословски образованного епископа Кремонского Евсевия, которому они высланы были на рецензию, папа пришел к окончательному заключению о том, что в них содержатся еретические мысли, и добился от императора Гонория издания указа об их запрете и истреблении. |
| Около 389–390 гг. Хроматий направил Амвросию недошедшее до нас богословское письмо, в котором просил Миланского святителя «полистать древних писателей» 53 и помочь ему понять смысл пророчества Валаама ( Числ. 23 ); из ответного письма Амвросия видно, чго богословский интерес Хроматия был обусловлен полемикой с «противниками» 54 , и часности, с манихеями 55 . Амвросий дает ему подробный ответ, обращаясь в завершение письма к Хроматию с теплыми словами: «Сие подношение передаю для твоего святого ума ... Будь здоров и нас люби, ибо и я тебя люблю» 56 . Однако, важно отметить, что связь Хроматия с Амвросием не ограничивалась только участием в борьбе против ересей. Недавние исследования 57 показали, что тексты Хроматия содержат следы влияния конкретных текстов Амвросия Медиоланского : так, он, очевидно, был знаком с толкованием Амвросия на Евангелие от Луки (Explanatio in Lucam, PL 15, 1607–1944) 58 . В сносках к переводу Проповедей Хроматия мы отмечаем параллели с сочинениями Амвросия. Пресвитер Руфин (ум. 411) С христианской Аквилеей непосредственно связан пресвитер Руфин, известный как переводчик библейских толкований, аскетических и исторических трудов с греческого на латинский язык, благодаря которому, в частности, сохранились некоторые труды Оригена , утраченные в оригинале 59 . Уроженец Конкордии, Руфин жил в Аквилее с 368 по 373–374 гг. и, по всей видимости, именно в Аквилее принял крещение, так как, говоря о различии церковных обычаев Рима и Аквилеи, он замечает: «Мы же следуем тому порядку, который приняли в Аквилейской Церкви через благодать купели» 60 . Позднее Руфин жил здесь в течение девяти лет (399–407) в разгар своего конфликта с Иеронимом. Значение, которое имела в жизни Руфина Аквилея, во многом связано с фигурой святителя Хроматия. Епископ был для ученого-эрудита меценатом, заказчиком и первым читателем его переводов. Именно Хроматий побудил Руфина взяться за перевод и дополнение «Церковной истории» Евсевия Кесарийского , как тот пишет в Предисловии: «(«Историю» Евсевия) мы дополнили вкратце, насколько смогли, тем, что произошло потом ...вплоть до наших дней... |
| За это время Руфин успел составить краткий ответ. Вместе с этим письмом он посылал Иерониму экземпляр своей «Апологии». Искренность своего отречения от оригенизма Руфин доказывал ссылкой на свое общение со всеми епископами Италии, дружбу с Феофилом Александрийским, покровительство папы Сириция, предшественника Анастасия. В заключение он грозит привлечь Иеронима к судебной ответственности и, пользуясь дружественными признаниями товарища юношеских увлечений, разрисовать своего противника «его собственными красками, если он не прекратит своих оскорблений». d) Во всей этой полемике было очень мало назидательного для сторонних свидетелей перебранки двух монахов. Это чувствовали друзья их. Поэтому Хромаций, епископ Аквилейский, обратился к Иерониму с просьбой прекратить полемику; но удержать раздраженное перо Иеронима было не так легко. В ответ на угрозу Руфина он присоединил к двум книгам своей «Апологии» третью. Эта книга имеет еще менее объективного содержания. Иероним пишет, что не может замолчать, раз ему угрожают судом и, может быть, смертной казнью, чтобы не показаться виновным, и встречает репликами возражения Руфина. Последнее слово осталось за Иеронимом. Руфин не отвечал на третью книгу «Апологии», вероятно удержанный епископом Хромацием. Остаток дней своих он посвятил переводу бесед и комментариев Оригена на Послание к Римлянам. При приближении готов с севера Руфин бежал на юг Италии и умер в 410 году в Мессине. 6 . Борьба Иеронима с противоаскетическим движением на Западе. Монашество, проникшее на Запад с Востока и быстро завоевавшее себе симпатии высших классов и покровительство духовенства, вызвало сильную реакцию в народе, воплотившуюся в учении Елвидия, Иовиниана и Вигилянция. Блаженный Иероним, горячий сторонник монашеского идеала, выступил против этих лиц с литературной полемикой, и единственно эти сочинения вифлеемского подвижника имеют значение в истории христианского вероучения и мысли. А. Первым проявлением противоположного движения было литературное выступление Елвидия. |
| Иероним был приведен к престолу небесного судьи, который ему сказал: «Ты последователь Цицерона, а не христианин» (Ciceronian es, non chri–stianus). Пристыженный Иероним поклялся: «Господи, если когда–либо у меня будут светские рукописи, если буду читать их — отрекусь от тебя (Domine, si umquam habuero coeces saeculares, si legero, te negavi). Четверть века спустя Руфин не без ехидства напомнил Иерониму, что клятвы своей он не исполнил. Руфин уверял, что все произведения далматинского писателя насыщены реминисценциями из языческих авторов, что нет страницы, написанной Иеронимом, на которой он не восклицал бы: «Наш Туллий, или наш Гораций, или наш Вергилий!» (Sed Tullius noster, sed Flaccus noster, sed Maro!). По подсчетам Руфина, цитат из классиков латинской литературы у Иеронима больше, чем из Св. Писания; примерами из поэтов древнего Рима поучает он в своих письмах девиц и молодых женщин. Эрудиты нашего времени, тщательно проверив классический и библейский материал в сочинениях Иеронима, пришли к заключению, что Руфин в полемическом задоре преувеличил и что аллюзий и прямых сносок на Библию у Иеронима все–таки больше, чем цитат из языческих писателей. Однако Руфин был прав — Иероним до конца жизни не в силах был отказаться от Цицерона, Вергилия и Саллюстия. Статистика показала, что на 1223 страницы его текста приходится 284 аллюзии и цитаты из классиков, т. е. в среднем одна на каждые четыре страницы. Любимыми латинскими авторами Иеронима были прежде всего Вергилий и Цицерон, затем Плавт, Теренций (которого комментировал в Риме учитель Иеронима — Донат), Гораций, Саллюстий, Светоний и Сенека–философ. Из Лукреция Иероним дважды цитирует стихи, вероятно, по памяти, ибо с ошибками. В письмах и в апологии против Руфина встречается еще не менее пяти аллюзий на автора поэмы «О природе вещей». Ссылки на языческих авторов гораздо чаще появляются в письмах Иеронима, адресованных образованным людям, чем в комментариях к Библии и богословских сочинениях, предназначенных для бесхитростных вифлеемских монахов. |
|
|
