| Вага не слышал Алису. Он уже подошел к Весельчаку У и сказал: — Можно обратиться к вам с просьбой? — Валяй, — сказал Весельчак У, довольный тем, что все для него кончилось благополучно. — Меня зовут Вага Бычий Хвост, — сказал индеец. Весельчак У уже слышал об этом, но не удержался и вновь захохотал. Вага терпеливо, не обижаясь, дождался, пока пират отсмеется. — Мне нужно совершить подвиг, — сказал он, — иначе я не могу жениться. — А чем же я могу тебе помочь? — Возьмите меня в пираты. Наверное, я тогда смогу быстро отличиться. — Молодой человек, — сказал наставительно старый пират, — мы не совершаем подвигов, мы безобразничаем. Мы грабим и убиваем. Даже таким отпетым негодяям, как я, подобная жизнь в конце концов надоедает. Стыдно становится. Ведь не случайно мы с Крысом бросили грабежи и занимаемся честным сбытом награбленного. Так что я советую тебе, Бычий Хвост: иди в университет и совершай там подвиги — сдавай экзамены на пятерки. И Весельчак У громко рассмеялся, довольный собственным остроумием. А Вага отошел от него расстроенный — ведь подвиги откладывались на будущее. Весельчак У приблизился к фокуснику и сказал: — Вам надо лететь домой. Должен сказать, что могу предложить вам неплохой корабль «Черная смерть», сам на нем бы летал, да надоело. Берите его напрокат, только деньги вперед. — Весельчак У, откуда у нас деньги? — удивилась Алиса. — И за каждого ученого, который полетит с вами, тоже вперед, — сказал Весельчак У. — Это проще простого, — сказал фокусник и провел рукой перед лицом Весельчака У. И вынул у него из уха бриллиант размером с голубиное яйцо. Весельчак У посмотрел бриллиант на свет, попробовал его надкусить и спросил: — Настоящий или снова фокусы? — Если будут жалобы, запомните мой адрес, — сказал Пуччини2. — Земля. Москва. Цирковое училище. Директору. — Или мне напишите, — сказала Алиса. — Твой-то адрес мы хорошо знаем, — сказал Весельчак У. Он проводил шумную толпу гостей до выхода на поле космодрома, показал, где стоит «Черная смерть», отдал фокуснику ключи от корабля, а потом отозвал в сторону Алису и сказал: |
| — Ну-ну, — сказал дракон. — Попрошу без баловства. В меня один человеческий мальчишка лет сто назад кинул камнем, до сих пор шрам под глазом на самой правой голове. — Нет, на левой; — сказала самая левая голова, которая, видно, очень завидовала самой правой. — Можешь потрогать. — Герасик, не надо! — крикнула Алиса. — Это мой знакомый дракон. — Они все такие. Сначала знакомые, а потом кусаются, — сказал Герасик. Но все-таки опустил камень. — Ну что там? — спросила Алиса. — Ничего особенного, — сказал Герасик. Твой Громозека сидит запертый в избушке — скрутили его. — Ему больно? — Не очень. Он в кости играет с Людоедом. И ругается. Только не по-нашему. — А что они хотят с ним сделать? — Мне они не рассказали. Может, к ужину его приготовят. Я думаю, все будет зависеть от того, насколько они будут голодными. Если не голодными, то и до утра оставят. На завтрак. Так что у нас время есть. — Тогда побежали к волшебнику Ооху. Он, наверное, знает, где опустился этот проклятый корабль. — Не добежим, — сказал Герасик. — Далеко. Что-нибудь изобрести надо. Я вот думаю, если взять бычий пузырь, подержать его над костром, чтобы дыму побольше набралось, он ведь вверх полетит? — Герасик, немедленно прекрати изобретать воздушный транспорт! — сказала Алиса. — Человечество для этого еще не созрело. — Ага, — согласился Герасик, задумчиво глядя на дракона. — С бычьим пузырем я уже пробовал. Только бычий пузырь маленький, человека не поднимет. А что, если… — Почему ты на меня смотришь? — спросил дракон. — А у драконов, — продолжал Герасик, будто и не слышал, — у драконов пузырь должен быть великого размера. Если взять драконий пузырь да надуть его дымом… — Алиса, хоть он и твой друг, — сказал тут дракон, — я должен его немедленно испепелить и уничтожить. Из чувства самосохранения. Драконов на свете считанные единицы, а он хочет из меня вынуть пузырь. Дракон начал надуваться, и из ноздрей всех его голов пошел дым. — Мальчики, мальчики! — закричала Алиса. — Перестаньте ссориться. Немедленно! Нам нужно спешить к волшебнику Ооху. От этого зависит судьба Земли. Дракоша, приляг, пожалуйста, мы влезем тебе на спину, и ты отвезешь нас к волшебнику. |
| — утверждает владыка Каллист. Он особо подчеркивает идею солидарности, общности, противостоящие атомизации и «индивидуализму» общества потребления: «цель всякого пира — именно выразить koinonia и братство людей. Пища здесь — связующее звено, и поэтому каждая совместная трапеза есть утверждение общности» — помимо прочего, это подразумевает дела милосердия, социальную активность, реальное восстановление общности, а не на словах и в символах только. О том, что пост — не есть проклятие миру, а наоборот, его благословение, митр. Каллист пишет: «Наши тела созданы Богом, и значит, по существу своему хороши. Пища и питие, как и сексуальность, есть дар Божий; все материальные вещи могут быть таинством Его присутствия, средствами общения с Ним. Почему же тогда мы должны воздерживаться и поститься? Дело в том, что хотя мир, как творение Божье, “хорош весьма”, это в то же время мир падший. Пост и воздержание исправляют наши взаимоотношения с материальным миром, очищая нас от последствий нашей греховности и восстанавливая первоначальное видение сотворенного мира. С этой точки зрения аскеза — не отрицание, а утверждение внутренней святости всего материального. Наша цель — не подавление тела, но его преображение. Правильно понятая аскетика есть борьба не против, а за тело» — а, как мы знаем, у наших современников более чем хватает проблем со своим телом, кроме уже упоминавшихся пищевых расстройств, скажем, автотравматизм и пр. Кроме этого, митр. Каллист проговаривает и множество других весьма актуальных вещей. 6/6. «Бычий голод» Джорджо Агамбена Последним в этой подборке — но совсем не по важности! — будет текст Агамбена «Бычий голод», который послужит и переходом от постной к пасхальной тематике. Агамбен, опираясь на смысл шаббата, реконструирует нечто, что можно было бы назвать богословием праздника, а следовательно, и праздничной трапезы. Агамбен утверждает, что заповедь о субботнем покое не означает «что во время празднования шаббата люди должны отказаться от какой-либо деятельности вообще. [Запрещена] вся сфера труда и производительной деятельности в целом. Вся область разрешённой деятельности и поведения [в шаббат], от самых обыденных занятий до торжественных и хвалебных песнопений, пронизана той неопределимой эмоциональной тональностью, которую мы называем “праздничностью”. В иудеохристианской традиции этот особенный вид коллективной жизни и деятельности выражается в заповеди (смысл её мы сегодня, кажется, совершенно позабыли) “соблюдать праздники”. Бездействие, являющееся основополагающим для понятия праздника, — это не просто инертность или воздержание, а именно соблюдение, то есть особенная форма поведения и жизни». |
| И вот оказывается, что праздник как особое состояние, особая деятельность, современным людям не доступен: «Несмотря на некую сохранившуюся еще ностальгическую выразительность, праздник, более чем очевидно, перестал быть тем, что мы проживаем с истинной верой. В этом смысле Кереньи сравнивал потерю праздничного ощущения с состоянием человека, который хочет танцевать, но больше не слышит музыки. Музыки мы больше не слышим, мы не умеем больше “соблюдать”. И, тем не менее, мы не можем отказаться от праздника, продолжая в любом случае, даже вне официальных праздничных дней, следовать той особенной — и утерянной — форме поведения и жизни, которую мы называем “празднованием”. Мы упорно танцуем, компенсируя отсутствие музыки шумом дискотек и громкоговорителей, мы не прекращаем растрачивать и разрушать — причем чаще всего саму жизнь, — так и не достигнув состояния [праздника]». Интересно, что в уже цитировавшемся нами тексте Беньямин говорит нечто рифмующееся с мыслью Агамбена: «Капитализм — это отправление некоего культа sans (t)rêve et sans merci [без передышки и снисхождения]. Нет ни одного «буднего» дня, нет дня, который не был бы праздничным — в пугающем смысле развертывания всех помпезных священнодействий, крайнего напряжения радений». Иными словами, капитализм нарушил ритм постов и праздников, обессмыслил человеческое время; нет собственно ни будней, ни шаббата, ни поста, ни праздника: также как капитализм дестабилизировал пищевую функцию. О последней Агамбен пишет: «В Застольных беседах Плутарх рассказывает, как присутствовал в Херонее на празднестве под названием “Изгнание булимии”. Кого–нибудь из рабов, ударяя прутьями вербы, выгоняют из дверей, со словами: “Прочь, булимия, сюда, богатство, сюда, здоровье!” Boulimos в переводе с греческого означает “бычий голод”. Изгнать “булимичного” раба значит исключить определённый способ поедания пищи (пожирания или поглощения, как у зверей, пытающихся утолить заведомо неутолимый голод) и тем самым освободить пространство для иного вида питания — человеческого и праздничного, возможного только после того, как “бычий голод” будет изгнан, а булимия прекращена. То есть принятие пищи должно стать шаббатом питания. Ударами прутьев из веток авраамова дерева изгоняют из дома раба, воплощающего в своём теле бычий голод, который необходимо выдворить из города, дабы освободить место для праздничной трапезы. Точно так же и человек, страдающий булимией, ощущает всей своей плотью бычий голод, который уже невозможно выгнать из города. Часто страдающий ожирением, неуверенный в себе, неспособный держать себя в руках и потому, в отличие от анорексика, вызывающий всеобщее осуждение булимик оказывается напрасным козлом отпущения при невозможности подлинного праздничного поведения в наше время, бесполезным пережитком очищающей церемонии, смысл коей современные общества утратили». |
| Хроматическое наклонение по Эратосфену состояло из полуторатонового интервала (9/8х256/243–32/27), большого и малого полутонов: 32/27х2187/2048х256/243=4/3, что дает приблизительно ля-фа-диез-фа-бекар-ми. Так настраивался нижний тетрахорд. Аналогично в интервале ми-соль, настраивался верхний тетрахорд; и разница между ними по-прежнему оставалась равной одному тону (9/8). Хроматическое наклонение оказалось довольно популярным, так как позволяло тонко выражать эмоции поэтического текста. Зато энгармоническое наклонение, видимо занесенное с востока, не прижилось, так как считалось слишком мрачным и суровым (правда, у него были и влиятельные сторонники, например трагик Еврипид), и впоследствии кочевало только по музыкальным теориям. 530 Орган был изобретен Ктесибием из Александрии (рубеж II-I вв.) и назывался первоначально, надо полагать, «механическим орудием» ( μηχανικ ο= ργανον). Он состоял из 20–50 трубок типа больших свирелей, глиняных или бронзовых, и приводился в движение воздухом из воздушной камеры, который подавался в трубки под напором воды (затем от воды отказались). Достоинствами нового инструмента были большая сила звука, широкий диапазон (до 4 октав) и легкое, клавишное, управление. Поэтому он быстро вошел во всеобщее употребление – в театрах, в цирках и даже в домашнем музицировании. Конструкция органа описана римским последователем Ктесибия – Витрувием (I в.). 531 Труба. Хотя латинское tuba, соответствующее греческой салпинге, принято переводить словом «труба», надо сказать, что этот инструмент в римской армии был в действительности больше похож на современную тубу. Этот инструмент к римлянам попал через этрусков, которые создали усовершенствованный вид трубы – загнутый кверху сигнальные рожок, литуус. В римской армии оба использовались для подачи сигналов: труба – у пехоты, литуус – у конницы. Предшественником трубы являлся корн – бычий рог, срезанный у острия. Однако римскую трубу нельзя считать, в свою очередь, предшественником современных медных духовых инструментов ввиду отсутствия прямой эволюции. |
| Эвринома и Офион стали жить на Олимпе, но их счастье продолжалось недолго. Ветер-змей возомнил именно себя творцом Вселенной, чем очень обидел и разгневал богиню. За это Эвринома ударила его по голове, выбив все зубы, и изгнала в мрачные пещеры. После случившегося богиня создала семь планетных сил, поставив во главе каждой силы титаниду и титана: Тейя и Гиперион владели Солнцем; Феба и Атлант – Луной; Диона и Крий – планетой Марс; Метида и Кой – планетой Меркурий; Фемида и Эвримедонт – планетой Юпитер; Тефия и Океан – планетой Венера; Рея и Крон – планетой Сатурн. Первым же человеком стал, согласно этому мифу, Пеласг – предок всех пеласгов. Он происходил из земли Аркадии, а за ним пришли другие, которых он научил мастерить хижины, есть жёлуди, а также делать одежды из свиных шкур. Гомеровский и орфический мифы Гомеровский миф является вариантом мифа пеласгического. Согласно ему, все боги и все живые существа возникли в потоке Океана, омывающего весь мир. Матерью же всех его детей была Тефия 559 . Орфики утверждают, что творение происходило следующим образом: чернокрылая богиня Ночь, перед которой трепетал даже Зевс 560 , ответила на ухаживания Ветра взаимностью и снесла в чрево Темноты серебряное яйцо. Из этого яйца появился Эрос , которого иногда называют Фанетом, он привёл Вселенную в движение. Эрос был гермафродитом, то есть двуполым существом. За его спиной были золотые крылья, а из четырёх голов иногда раздавались бычий рёв или львиное рычание, шипение змеи или блеяние барана. Ночь назвала его Эрикепаем и Фаэтоном-Протогоном и поселилась с ним в пещере, проявляясь в виде триады: Ночь, Порядок и Справедливость. Перед пещерой восседала мать Рея и била в бронзовый бубен, приковывая внимание людей к оракулам богини. Фанет создал землю, небо, солнце и луну, но Вселенной продолжала править триада богинь, пока их скипетр не перешёл к Урану. Олимпийский миф Олимпийский миф известен нам в первую очередь в изложении Гесиода. Сначала из Хаоса возникла мать-Земля и во сне родила сына Урана ( Ορανς – «небо»). Как гласит миф, Уран, взиравший на спящую Землю, пролил на неё оплодотворяющий дождь, в результате чего мать-Земля породила травы, цветы и деревья, а также зверей и птиц. От того же дождя потекли реки и образовались озёра. |
| В это же время Грин написал Новикову отчаянное письмо, которое все советское время пролежало в архиве, и никто не решился, не смог его напечатать: «Дорогой Иван Алексеевич! Письмо, о котором Вы сомневаетесь, мною действительно не получено. По-видимому, какой-то хам в поисках „крамолы“ или просто скучая „без развлечений“ – разорвал конверт, прочел и зевая бросил: „Так вас тилигентов. Буржуи проклятые… Вообще надо уничтожить авторов. На кой они ляд!?“ У нас нет ни керосина, ни чая, ни сахара, ни табаку, ни масла, ни мяса. У нас есть по 300 гр. отвратительного мешаного полусырого хлеба, обвислый лук и маленькие горькие, как хина, огурцы с неудавшегося огородика, газета „Правда“ и призрак фининспектора за (1нрзб) Ни о какой работе говорить не приходится. Я с трудом волоку по двору ноги. Никакая продажа вещей здесь невозможна; город беден, как пустой бычий пузырь… Сужу по вашему письму, что и Вам не легче, – быть может. Но Вы все же в городе сосцов, хотя и полупустых; можно выжать изредка немного молока. А здесь – что? Я пишу вам всю правду… Ваш А. С. Грин. 2 авг.1931 г.» Все, что можно было продать, они продали. Оставались только золотые часы, которые подарил Александр Степанович Нине Николаевне в 1927 году, но на них найти покупателя ни в Феодосии, ни в Старом Крыму было невозможно. Слишком дорогой оказалась вещица. Как-то раз Грин даже собрался поехать в Ялту, чтобы продать часы, но опоздал на пароход и вернулся домой, привезя жене из Феодосии булочек, пирожных и конфет. Надо было снова ехать выбивать деньги, заключать договоры и брать авансы. С трудом наскребли на дорогу ему одному, и летом 1931 года Грин поехал в Москву. В последний раз. Пил он там по-страшному, пил так, что не мог сам написать письмо домой, и под его диктовку писала перепуганная его видом жена Новикова Ольга Максимилиановна. Пил так, что падал пьяный у забора Дома красной профессуры, работницы общежития КУБУ вели его под руки, он бранился, кричал, брыкал ногами, и заведующая общежитием Мария Николаевна Синицына, которую Грин уважал и обычно слушался, а она с пониманием и сочувствием относилась к его болезни и имела для него всегда наготове шкалик водки, была вынуждена сказать: «Александр Степанович, мне очень жаль, что я должна огорчить Нину Николаевну, но я принуждена немедленно послать ей телеграмму; попрошу ее приехать и успокоить вас. Вы стали невыносимы». |
| 9 εδντες рук.: конъектуре εδτες К, Н, G хорошо соответствует арм. 11 Первый издатель ссылается на известный словарь Du Cange’a средневекового греческого языка, Glossarium mediae et infimae graecitatis, s.v. См. столб. 46 – ссылка именно на это место рукописи (Acta Matyrii S. Apollo MSS.). 12 как я, отвечая, определил нас конъект. В. 18 στε τος δοις εχεσθαι οχ οον τε. Место маловразумительное, и, кажется, столько интерпретаций, сколько конъектур и переводов. Н допускает слишком вольное исправление и неудачное по смыслу; К, G, Mon и Mus предпочитают понимать «своим собственным богам»; Mus предлагает также иной вариант – «не могут молиться по своим (частным, собственным) нуждам» (they may not even pray for their proper needs); Max переводит εχεσθαι не «молиться», а «гордиться», «хвалиться» в том смысле, что афинянам, почитающим бычий череп, нечем кичиться из-за их собственных обстоятельств перед другими народами. 19 κοωμεν рук.: κοομεν К, Н, Mus, ср. § 16а. Другие издатели (G, Мах) следом за Р допускают ряд конъектур, исходя из аналогии с фрагментом Гераклита. Со статьей Patin’a мы не могли ознакомиться, а у Musurillo и прочих доступных нам издателей (за исключением замечаний Мах’а) параллель с Гераклитом не отмечена. Поэтому приведем здесь оба текста в оригинале. Aristocr. Theos . 74, р. 185 Erbse=fr. 128 DK (=86 g 1 Marcovich, ФРГФ 240): τι " Ηρκλειτος ρν τος «Ελληνας γρα τος δαμοσιν απονμοντας επεν «δαιμνων γλμασιν εχονται οκ κοουσιν, σπερ κοοιεν, οκ ποδδοσιν, σπερ οκ παιτοεν». Русские переводы неточные: «Видя, что эллины уделяют богам почетный дар, Гераклит сказал: «Статуям богов, которые не слышат, они молятся, словно те могут слышать, они (ничем) не воздают Plur. вместо Dat. Plur.! – А. Д.], подобно тому, как и не могли бы (чего-нибудь) требовать»» (Маковельский, 168). «Видя, как эллины воздают демонам жертвенные дары, Гераклит сказал: «Демонов изваяниям они молятся не внемлющим, словно внемлющим, не воздающим, словно воздающим, не требующим [выделенные мной курсивом слова отсутствуют в единственном доступном мне издании DK ; следует ли предполагать, что они являются конъектуральным дополнением Marcovich’a или русского переводчика? – А. |
| — Но если вы будете укрывать семейку Панченгов, — сказал Пуччини2, — то вряд ли вас пощадят. — Это еще что такое? — возмутился адмирал Панченга Скулити. — Мне кажется, что кто-то хочет нас предать. Я должен предупредить, что без боя мы не сдадимся, и еще неизвестно, кому после боя будет принадлежать эта планетка. — Адмирал, адмирал, — вмешался Весельчак У, — не обращайте внимания! Мой друг шутит! Как только вы отдадите нам половину своих ученых с их изобретениями, мы сразу же забудем о всех ваших преступлениях. — Как? Разве мало мы вам заплатили? — Тогда мы не знали, какие у вас есть еще ценности, — сказал Весельчак У. — Никогда! — Ах, никогда… — Крыс поднял руку, собираясь вызвать стражу, но Панченга опередил его. Он выстрелил в пирата из бластера, и Крыс закричал ужасным голосом, когда зеленый луч коснулся его плеча. В то же мгновение от боли он потерял облик прекрасного золотоволосого юноши и принял свой естественный вид — страшного скорпиона человеческого роста. Скорпион поднял ядовитый хвост, разрывая им остатки обугленной одежды, и ринулся к перепуганному Панченге. Весельчак У кинул в Панченгу кинжалом, тот еле успел увернуться… Вага Бычий Хвост тоже ринулся в гущу битвы, хотя совершенно непонятно было, с кем же он собирался сражаться. — Пуччини! — закричала Алиса, понимая, что сейчас многие могут погибнуть. — Раз! Два! Три! Замри! — прокричал заклинание фокусник, и в это же мгновение все в гостиной замерли в тех позах, в которых застигло их последнее слово Пуччини. Это была удивительная сцена, вряд ли нашелся бы художник, способный изобразить ее на картине. И главное — сразу же наступила такая тишина, что стало слышно, как о стекло окна бьется муха. Пуччини2 совершенно не удивился. Он ожидал этого. И знал, что надо делать. Он прошел к растопырившему ручищи старшему Панченге и вынул из его омертвевших пальцев цепочку разноцветных виноградин — четки. — Правильно, — сказала Алиса. — Я тоже так подумала. Пуччини2 поднял виноградины к свету, словно стараясь разглядеть, есть ли что внутри их. |
| — Бычий Хвост! — Вот видишь, я волнуюсь и забываю. Подождите там минут десять, не больше. И тогда к вам придут Карл и Салли Коралли. — Спасибо вам, — сказала Алиса, протягивая руку старшему брату Панченге, который оказался счастливым исключением в этой злобной компании. — Я тоже благодарен тебе за доверие, — сказал Панченга, пожимая руку Алисе. — Надеюсь, что, когда мы встретимся вновь, я уже буду честным человеком. Беги, Алиса, Вага Бычий Хвост тебя ждет. Алиса пошла вперед. Некоторое время факел светил ей вслед. — Держись за стену, — донесся сзади голос Панченги. — Мне надо уходить. Сейчас станет темно. — Уходите, уходите, — откликнулась Алиса. Вокруг воцарились полная темнота и тишина. Алиса считала шаги. Тридцать шагов… тридцать пять… Вдруг Алиса остановилась. Ей ничего не было слышно, но она почувствовала, что не одна в коридоре, что совсем рядом притаилась невидимая опасность. Глава 9. Возвращение волшебников Алиса прислушивалась — ничего. Побежать вперед или переждать опасность? Но она знала о пути наружу лишь то, что сказал ей Панченга. А что, если он ее обманул? «Нет, нельзя думать о людях плохо. Человек хочет исправиться, а я его подозреваю в коварстве!» И Алиса пошла вперед. Она не сделала и пяти шагов, как с размаху налетела на решетку, которая перекрывала коридор. Решетка была ржавая и холодная. Что такое? Почему решетка? Алиса провела рукой в сторону — решетка пересекала весь коридор. Дальше пути не было. Она постаралась пошатать решетку — может, это ошибка? Ей так хотелось думать, что Панченга ее не обманул. Но решетка не поддавалась. Алиса поняла, что у нее один выход — бежать обратно. И тут она услышала, как сзади по сводчатому коридору прокатился скрежет еще одной решетки. Ее запирают? Зачем? И тут же послышался негромкий смех. Тишина была такая, что каждый самый маленький и ничтожный звук становился грохочущим, как горный обвал. Алиса узнала голос Панченги. — Ты жива, Алисочка? Ты сейчас умрешь. — Зачем вы это сделали? — спросила Алиса. — Мне приказали, — сказал Панченга. — Я не хотел. Ты мне очень понравилась, но я — послушный сын. |
|
|
