| «Промышленный рост остановился». «Доходность предприятий сокращается». Этими фразами обывателя пугают, как в детстве «бабайкой». Потому что независимо от того, понимает он или нет всю эту экономическую талмудистику с ее «ликвидностями» и «фьючерсами», сами слова «понижается», «перестает расти», «угрожает спадом» действуют на ум обывателя грозно. По подобию набатного колокола. Раз звучит – значит, что-то стряслось. Неизвестно что – враг ли у ворот, амбар ли горит, – но стряслось несомненно. Мы пропитаны злодейской идеей непрестанного прогресса Все оттого, что мы пропитаны злодейской идеей непрестанного прогресса . Мы ею незаметно пропитались – на правах жителей второсортной эпохи. Мы пили чай и смотрели телевизор; жевали бутерброд и читали школьный учебник; дышали воздухом и слушали радио. А в это время и чай, и бутерброд, и воздух пропитывались бредом о бесконечном прогрессе, звучащем из радио, телевизора и сочащемся из книжек. Так вместе с воздухом и пищей мы впитали в кровь убеждение, что мир поступательно развивается от худшего к лучшему по строгой прямой и не иначе. И что прежние поколения людей были глупее и несчастнее нынешних по определению. И что человечество должно развиваться без конца, без спадов и остановок. Наука, техника, суета, шум, рынок, возня без передышки, головокружение от успехов и прибыли, прибыли, рост ликвидности… Всё у нас в крови и подсознании. Это просто взяли в очередной раз и украли враги у христианства идею о бесконечном совершенствовании личности и низвергли ее с религиозных высот прямо в сборочный цех завода «Renault». Или на буровую ВР. Или в офисный центр любого из мегаполисов. Как вам нравится. Украли у христианства представление о бесконечности духовного совершенства и внедрили его идеей бесконечного роста в область прибыли Да, христиане говорят о вечной любви, о бесконечном духовном росте в желании уподобиться Отцу светов, о безграничных добродетелях, таких как терпение или милосердие. Но христиане никогда не говорят о бесконечном и обязательном росте потребления , о безграничном богатстве, рождающем безграничную алчность, о непременной необходимости множить комфорт, доходя до абсурда. И уж тем более не считают это нормой. А у нас украли, говорю, представление о бесконечности духовного совершенства и внедрили его, в виде идеи бесконечного роста, в область прибыли и производства. Получился новый идол. Пред ним бьют в бубны и жгут жертвенные костры. Дымом этих костров отравлено дыхание уже не одного поколения. |
| А тут случай особый. - Я специально из Киева приехала, чтобы проститься с Патриархом! - рассказывает студентка Алена. - Хоть до ночи стоять буду! Люди, чтобы хоть как-то согреться, делятся со случайными соседями шарфами и кофе из термосов... - Я не жду, что в небесной канцелярии поставят галочку, - усмехается Владимир Петрикин. - Просто должен проститься с Патриархом. Я несколько раз попадал на службы, которые он вел. Уходил из церкви - и на душе спокойствие... - Розы, свежие розы! - вдруг раздается откуда-то сбоку. Оказывается, ушлые торговцы быстренько подсуетились и расставили палатки прямо на нашем пути. Продают и розы с лилиями, и бутерброды с пирожками, и чай с минералкой. Полно перекупщиков цветов. Одна роза у них стоит 350 рублей (в палатке такая же - 130 рублей). - Грех-то какой! - шепчутся в очереди. Увы, пока одни скорбят, другие делают деньги. Толпу то и дело рассекают мнимые нищие и калеки. За углом они закуривают и складывают костыли. Вслед за «убогими» идут «монашки»: обычное пальто, за спиной рюкзак, на голове черный платок. На шее жестяной ящик для купюр. - Я не жду, что в небесной канцелярии поставят галочку, - усмехается Владимир Петрикин. - Просто должен проститься с Патриархом. Я несколько раз попадал на службы, которые он вел. Уходил из церкви - и на душе спокойствие... - Розы, свежие розы! - вдруг раздается откуда-то сбоку. Оказывается, ушлые торговцы быстренько подсуетились и расставили палатки прямо на нашем пути. Продают и розы с лилиями, и бутерброды с пирожками, и чай с минералкой. Полно перекупщиков цветов. Одна роза у них стоит 350 рублей (в палатке такая же - 130 рублей). - Грех-то какой! - шепчутся в очереди. Увы, пока одни скорбят, другие делают деньги. Толпу то и дело рассекают мнимые нищие и калеки. За углом они закуривают и складывают костыли. Вслед за «убогими» идут «монашки»: обычное пальто, за спиной рюкзак, на голове черный платок. На шее жестяной ящик для купюр. - Пожертвуйте ради Христа! - заглядывают в глаза. |
| - Ивина сторожит доску! Прекрасно! - произнес он, потирая свои пухлые маленькие ручки. - Опять нашалила? - лукаво прищуриваясь, произнес кругленький человечек, которого звали Адольфом Ивановичем Шарфом и который был учителем арифметики в классе маленьких. - Я наказана за то только, что у меня есть уши и что я слышу то, что не нравится Зое Ильинишне, - капризным голосом протянула шалунья Ивина, делая вид, как будто она плачет. - Скверная девчонка! - произнесла Зоя Ильинишна, и я видела, как она вся дрожала от волнения и гнева. Мне было сердечно жаль ее. Правда, она не казалась ни доброй, ни симпатичной, но и Ивина отнюдь не была добра: она мучила бедную девушку, и мне было очень жаль последнюю. Между тем кругленький Шарф задал нам арифметическую задачу, и весь класс принялся за нее. Потом он вызывал девочек по очереди к доске до окончания урока. Следующий класс был батюшкин. Строгий на вид, даже суровый, священник говорил отрывисто и быстро. Было очень трудно поспевать за ним, когда он рассказывал о том, как Ной построил ковчег и поплыл со своим семейством по огромному океану, в то время как все остальные люди погибли за грехи. Девочки невольно присмирели, слушая его. Потом батюшка стал вызывать девочек по очереди на середину класса и спрашивать заданное. Была вызвана и Жюли. Она стала вся красная, когда батюшка назвал ее фамилию, потом побледнела и не могла произнести ни слова. Жюли не выучила урока. Батюшка взглянул на Жюли, потом на журнал, который лежал перед ним на столе, затем обмакнул перо в чернила и поставил Жюли жирную, как червяк, единицу. - Стыдно плохо учиться, а еще генеральская дочка! - сердито произнес батюшка. Жюли присмирела. В двенадцать часов дня урок закона Божия кончился, и началась большая перемена, то есть свободное время до часу, в которое гимназистки завтракали и занимались чем хотели. Я нашла в своей сумке бутерброд с мясом, приготовленный мне заботливой Дуняшей, единственным человеком, который хорошо относился ко мне. Я ела бутерброд и думала, как мне тяжело будет жить на свете без мамочки и почему я такая несчастная, почему я не сумела сразу заставить полюбить меня и почему девочки были такие злые со мною. |
| И, если бы рядом оказалась кинокамера, я бы не удивилась. Но камеры не было, сценка из домашнего спектакля промелькнула, оставив у зрителей именно – сожаление… Еще один переход, и рядом со мной оказываются двое мальчишек лет десяти с мамами-приятельницами. Уминают бутерброды с сервелатом: «Мама, еще бутерброд и еще салфетку. Нет, чая больше не надо. И Лешке еще бутерброд». Мальчишки хороши, всем приятно смотреть, с каким аппетитом они насыщаются. Вот они подкрепились, и я решила их поэкзаменовать: «А вы знаете, куда мы идем?». Первыми моему вопросу порадовались мамочки, и я поняла, что детки подготовлены. Тот, который Лешка, начал издалека, но все у него как-то не складывалось… Мама с упреком: «Но ведь мы же с тобой вчера об этом читали!». Зато второй, более шустрый изложил все кратко и четко. «Ну, а сами-то вы, спрашиваю, хотели сюда пойти?» Оба хитро заулыбались: «Конечно, мы ведь в школу сегодня не пошли!». Ближе к семи вечера стало холоднее, стали охотнее брать чай, предлагавшийся извне волонтерами, и мечтать попасть в храм до закрытия. На последнем переходе, еще на набережной, очередь стала разбухать. Извне стали проситься с детьми. Кто же откажет? Но на каждого ребенка, странным образом, приходилось трое, а то и четверо взрослых. Подошли к последним коробкам металлоискателей, посмотрела на часы: 20.10. Отправила СМС мужу: «Подошла к храму, больше не звони». С остановками подходим к ступеням, ведущим в храм. Я чувствую прилив вдохновения. И в то же время: как странно, что сегодня я могу войти сюда только через десять часов. Как странно…. В самом храме греки и чужие священники. К мощевикам Святыни для скорости прохождения очереди все прикасались только рукой. Я же – удивительное дело - смогла приложиться. Дело в том, что за мной что-то застопорилось, причем, с обеих сторон. Я положила руку на крышку ковчежца и задержала ее, так как меня никто не торопил. Мягкий импульс тепла. Руку я не убирала. Да, импульс тепла. Необычного тепла. Я обернулась, но за мной все еще никого не было. Помедлила еще… Приложилась… Тепло – будто сконцентрированное, долго копившееся в жарком климате. |
| Ты никогда не готовишь только для себя одного – это не то, что там вот, я проголодался, подошел к холодильнику, открыл, сделал себе бутерброд, остальные все играют, а я один ем. Конечно, отчасти это связано с тем, что все равно даже с нашим маленьким количеством детей и такой семейной атмосфере большой семьи, где-то мы не перестаем быть приютом. И где-то мы не перестаем быть сестрами, а они – быть детьми из разных семей. Тем не менее, этот момент мне кажется очень важным – даже в те моменты, когда такое происходило, и вот этот один ребенок, особо голодный, сделавший себе бутерброд, выходит на улицу – недоумение в глазах других девочек, которые говорят: как, ты, что один ешь, а мы что? То есть очень быстро становится понятно, что такое невозможно. Это совершенно естественно переходит в знание: трапезы – они всегда вместе. И если, например, приехал родитель навестить, и он привез какие-то сладости, то это понятно, что эти сладости должны быть обязательно разделены на всех. Это такой уже закон, сестры не обязательно должны смотреть, чтобы он должен был выполнен – уже сами дети знают об этом. Как так – я дам половине детей, а другие как? И как им же будет обидно, что мой родитель приехал, привез мне сладкое, а у них ничего нет. Поэтому, конечно же, и родители уже все знают, что если я приезжаю, привожу какое-то вкусности – причем мы стараемся все-таки сократить объем вкусностей и сделать их по максимуму полезными. Пусть это будут лучше фрукты, чем какие-то чипсы и «бамбы» так называемые – к нам вообще уже не привозят. Сладости – это всегда такой большой соблазн. Даже те немногочисленные группы паломников, которые к нам заезжают, зная, что у нас есть дети, обязательно везут сладости. У нас уже это перешло в такую шутку. Я говорю, что принимаю сладости только вместе с деньгами на зубного врача, с пожертвованием. Потому что если столько сладостей есть, то понятно, что зубы очень скоро почти у всех начнут вываливаться. Но шутки шутками, а сладостями, мы, конечно же, делимся. |
| Я слушал. И думал: как же мы плохо знаем своих даже самых близких, и просто потому, что скользим по поверхности их жизней, занятые своей особой. И как мало надо, чтобы сделать человека счастливым: просто проявить к нему неподдельный интерес. На следующий день мне надо было ехать в паломничество, рано утром я поднялся, прошел на кухню и... увидел приготовленные мамой и завернутые в фольгу бутерброды в дорогу. Она даже положила в пакет влажные салфетки! Вообще в нашей семье родители не опекают своих детей, я всегда делаю все сам. А тут — в 5 утра на столе лежат для меня мамины бутерброды... Илья, 20 лет, Москва Секрет счастья - это внимание друг к другу. Счастье жизни составляется из отдельных минут, из маленьких, быстро забывающихся удовольствий от поцелуя, улыбки, доброго взгляда, сердечного комплимента и бесчисленных маленьких, но добрых мыслей и искренних чувств. Любви тоже нужен ее ежедневный хлеб. Императрица Александра Федоровна Романова Небо всё в ангелах для нас Я работаю в онкологическом отделении маленькой городской больницы в Нью-Йорке. Однажды, как нередко бывает, разговорилась с одной своей пациенткой. Обратила внимание на то, что они с мужем все время сидят и за руки держатся. Это так чудесно, думаю, когда людям уже под семьдесят, а они за руки до сих пор держатся... Я к ним и «подкопалась», как обычно «подкапываюсь» к симпатичным мне людям, если те не возражают. Зашла речь о годовщинах, они мне и говорят: «А мы в этом году будем отмечать 38 лет совместной жизни». Я обрадовалась да и спросила, на свою голову: «А сколько у вас детей?» Бестактность моя меня погубит!.. «У нас нет детей, — ответили мои старички. — Дочери в этом году было бы 37 лет...» «А что с ней случилось?», — спрашиваю. «Да она родилась с анэнцефалией (это грубый порок головного мозга) и почти сразу умерла... А больше детей не было. Было пятнадцать выкидышей. Не получилось...» Тут я уже дар речи потеряла. Покраснела вся до корней волос, что-то стала лепетать в ответ: «Ой, как же жалко, простите, я и не думала, простите»... А сама готова уже себе язык откусить — ну, как обычно. |
| Следует особо отметить праздничные дни, когда послабление существенно касается состава продуктов: имеется в виду разрешение на рыбу в Благовещение (если этот праздник не попадает на Страстную седмицу) и Вербное Воскресение, а также на рыбную икру в Лазареву Субботу. Рыбная икра к Лазаревой Субботе Самое простое — купить баночку соленой икры, любой, которая доступна по цене. Следует обратить внимание на состав, сейчас встречается «суррогатная» икра, сделанная из рыбного фарша, яиц и других компонентов, причем на неопытный взгляд такая икра почти неотличима от натуральной. Наиболее привычно приготовить с икрой бутерброды, намазав хлеб, гренки, слайсы или даже сладкие булочки постным маргарином, сверху положив некоторое количество икры. Такие бутерброды можно украсить зеленью, оливками или каперсами, подать с лимоном. Более демократичным по цене будет покупка икры вместе с рыбой. Рыбу можно разделать для приготовления в Вербное Воскресенье, а икру, посолив или приготовив по-иному, подать к столу в Лазареву субботу. Паштет икорный Используется икра от соленой рыбы или простая баночная икра (не элитная, красная или черная, а, например, икра минтая или трески). Сварить немного густой манной каши, чуть посолить. Икру растереть ложкой, нарезать очень мелко лук. Смешать все: кашу, икру, лук, и тщательно перемешать, в процессе перемешивания добавить немного масла. Возможно и иное, технологичное решение: компоненты измельчаются и смешиваются при помощи комбайна, вместо жидкого растительного масла взять твердое или маргарин, причем его можно брать большее количество, уменьшая процент каши — этим самым мы приближаемся к «икорному маслу». Икру предпочтительно вмешать в конце, ложкой, т.к. при перемешивании в комбайне икринки дробятся, существенно меняется цвет паштета и его ощущение на вкус: икринки уже не лопаются с хрустом на зубах. Икра под маринадом Икру судака, щуки, карпа, налима или другой рыбы хорошо промыть, поджарить в духовом шкафу до готовности и охладить. После этого икру положить в фарфоровую или керамическую посуду, залить маринадом и выдержать на холоде 3–5 часов. Подавая к столу, икру положить в салатницу, посыпать измельченной зеленью петрушки, укропа или зеленым луком. Для приготовления маринада коренья и лук очистить, нарезать соломкой, сложить в сковороду или кастрюлю и слегка притушить. Затем положить пряности, влить воду и прокипятить 10–15 минут. После этого влить уксус, заправить сахаром и солью. На стакан воды по одному корешку (моркови, лука и других, что под рукой), полстакана столового уксуса, чайная ложка сахара, соль, лавровый лист, перец горошком. Икра рыб, запеченная под соусом |
| — Статейку читали? Я и не знал, что я скрытый декадент. Только молчок, при Валентине Петровне ни слова! Она переживает… Валентина Петровна вернулась, неся стакан морса и еще один бутерброд с колбасой. Борис Георгиевич взял бутерброд, стал вяло жевать. — Борис, это было для гостя. Как вам нравится? — Она засмеялась, но за другим бутербродом не пошла, села к столу и стала обмахиваться веером. Все шло хорошо. Антипов рассказывал о новостях, о том о сем, о болезни директора, о том, что с сентября приедут корейцы и албанцы, успел сказать про «Молодой колхозник», намекнуть на рекомендацию, и Борис Георгиевич кивал благожелательно и говорил «ну да, ну да!», вдруг Валентина Петровна ни с того ни с сего неожиданным напором сама заговорила о запретном: — Я не понимаю, у вас такой благостный разговор, а между тем творится бог знает что. Как вы объясняете появление таких статей, как эта, против Бориса Георгиевича? Что это значит? — Валя! — В лице Бориса Георгиевича мелькнул испуг. — Вы не в курсе? Ну как же, в «Литгазете» статья некоего Петренко — разумеется, псевдоним, но мы предполагаем, кто за ним скрылся, — о последней очерковой книге Бориса Георгиевича… — Валя, я прошу! — Борис Георгиевич взял жену за плечи и твердым шагом увел с террасы в комнату. Закрыв дверь, вернулся и сел в свое кресло. Стал выколачивать трубку. Но дверь слегка отворилась, в щели показалось побледневшее, с блестящими глазами лицо Валентины Петровны. — Этот человек бывал у нас дома! Я поражаюсь бесстыдству людей! — Дверь захлопнулась. — Не обращайте внимания… — пробормотал Борис Георгиевич. Мотая головой и мыча, как от боли, он стал ходить по терраске, забыв про Антипова и повторяя: — Не обращайте, не надо. Он ходил долго, а Антипов не знал, что ему предпринять. Напоминать про рекомендацию было некстати. Обождать хотя бы минут десять. Чтоб не сидеть молча, заговорил, о чем просила Татьяна Робертовна: насчет дневников. Не согласится ли Борис Георгиевич взять? Борис Георгиевич перестал ходить и уставил глаза на Антипова с изумлением. |
| Эндерс хотел втащить меня за рукав в трамвай, но я вырвался, дождался, когда трамвай скроется за углом, подбежал к остановке на противоположной стороне улицы, где до сих пор еще ходит шестнадцатый номер, проехал через тихие пригороды к Рейну, а потом снова прочь от Рейна и все дальше от города, пока трамвай не завернул наконец на круг к конечной остановке, петляя между гравийными карьерами и бараками. Лучше бы сейчас была зима, думал я, зима, холод, дождь и небо, покрытое тучами, но зимы не было, и все казалось мне невыносимым; плутая между огородами, я видел абрикосы и горох, помидоры и капусту; я слышал, как дребезжат пивные бутылки и звонит колокольчик мороженщика, который стоял на перекрестке и накладывал ванильное мороженое в ломкие вафли. Как они только могут, думал я, как они могут есть мороженое, пить пиво и мять в руках абрикосы в то время, как Ферди… Было около полудня, я скармливал свои бутерброды угрюмым курам, которые чертили неясные геометрические фигуры на грязной земле во дворе у старьевщика; из окна раздался женский голос: «Ты читал про этого мальчика, которого…», – и мужской голос произнес в ответ: «Молчи же, черт побери, знаю…» Я бросил бутерброды курам, побежал дальше и начал блуждать между железнодорожными насыпями и ямами с грунтовой водой, добрался опять до какой-то конечной остановки, проехал через незнакомые пригороды, вышел, вывернул наизнанку карманы брюк: на серую дорогу тоненькой струйкой посыпался черный порох; я побежал дальше, снова замелькали железнодорожные насыпи, склады, фабрики, огороды, дома; в каком-то кино кассирша как раз подняла стекло в окошке: «Сеанс в три часа». Было ровно три. «Пятьдесят пфеннигов». Я был единственным зрителем; железная крыша кино плавилась от жары; любовь… кровь… обманутый любовник обнажил нож… Я заснул и проснулся лишь в тот момент, когда зрители с шумом устремились в зал на шестичасовой сеанс; шатаясь, я вышел на улицу. Где я забыл свой школьный портфель? В кино? А может, у гравийного карьера, я долго сидел там, наблюдая за мокрыми грузовиками. Возможно также, портфель остался в том месте, где я бросал хлеб угрюмым курам. Когда я слышал голос Ферди по телефону, вчера или позавчера? «Ты ведь придешь в кафе «Цонз», как условлено?» Пауза. «Придешь или не придешь?» – «Приду». |
| «Со Степаном Ивановичем? Это кто же будет? — подумала я. — Ах да, ведь Дима стал называть Степана Степаном Ивановичем». Или, вернее: «Ты, паря Степан Иваныч, запряги-ка Гнедка, — или, — приготовь-ка баню». И все вроде этого. Надобно было видеть физиономию Степана: к обычно глупо-неподвижной прибавилось что-то очень важное, от неожиданного производства в высший чин. С этого времени не только вся дворня стала его величать по имени и отчеству, но и собственная жена Марья. Как ни учил Михалыч, как ни начинал с обычного: «Ты, Степан, смотри…» — причем всегда грозил пальцем. Но Степан в обращении выучил только одно слово «благородие». И Дима тоже получил производство чином выше, Степан стал прибавлять: «Ты, паря-барин, благородие, Дмитрий Дмитриевич». Все-таки муштровка Михалыча всадила в глупую голову Степана некоторое достижение. Терраса со стороны столовой была уже очищена и половина окна вестибюля. Сугробы с этой стороны были выше человеческого роста. Я постучала Диме в окно и показала кофейник, не прошло и пяти минут, как он вошел в столовую. — О! Я вполне заработал сегодня стакан кофе и Ваш любимый трехэтажный бутерброд, собственноручно Вами приготовленный. Трехэтажный бутерброд состоял из куска черного хлеба с маслом, затем полагались холодный рябчик, индейка или утка, затем второй ряд — сыр, и третий — ветчина. Я не раз писала Вам, что Дима весьма легко серый день превращал в солнечный. В мороз у него пели соловьи, и зима походила на весну. Не прошло и получаса, как мы оба были около дома, поиграли в снежки и усердно принялись сбрасывать снег с верхней большой террасы. Любили мы на ней, особенно вечером, да еще лунным, с лесом, с горами, с волшебством ночи беседовать. В двенадцать часов дня приехала Елизавета Николаевна, для нас это была большая радость. Так начался наш новогодний день. Привезла она всякой вкуснятины, главное, для Димы. Надо сказать, что старушка баловала его, то есть делалось только то, что ему нравилось, и меню они оба с вечера составляли. Конечно, он делал это только для нее, и я его заподозрила, что он приходил в восторг от всего только ради ее удовольствия. |
|
|
