| Обратив в христианство примерно тридцать душ 219 , мы, по манию Божию, устроили мир 220 , который, по их словам, никто кроме нас не смог бы устроить. «Сей мир, – говорили они, – тобой устроен. Если он будет прочен, то все мы, как ты учишь, охотно станем христианами 221 . Если же государь Руси изменит уговору, нам придется думать только о войне, а не о христианстве». С тем я и прибыл к государю Руси, который ради Божьего [дела] одобрил это, отдав в заложники сына 222 . Мы же посвятили в епископа [одного] из наших 223 , которого он затем вместе с сыном поместил в середине земли [печенегов] 224 . И установился, к вящей славе Господа, Спасителя нашего, христианский закон среди наихудших и жесточайших из всех обитающих на земле язычников 225 . [Теперь Бруно отправляется к пруссам 226 . Миссионер оправдывается от возможных обвинений в службе Болеславу Польскому больше, чем Генриху II тем, что старается всеми силами примирить их. Тем более что союз Генриха с язычниками-лютичами против Болеслава 227 представляется противоестественным, и потому Бог помогает Болеславу. Лучше было бы помириться с Болеславом и заняться обращением лютичей. Вестники из-за моря от свигиев (Suigii) сообщили, что посланный туда Бруно епископ крестил государя свигиев, у которого до тех пор только жена была христианкой, и много народу. Но в результате гонений новокрещеные с епископом покинули прежние места 228 . Генрих должен употребить все силы для обращения лютичей и пруссов.] (Ер. Brun. Р. 98–100) 197 Может быть начальной буквой как родового (Бруно), так и монашеского (Бонифаций) имени автора «Послания». 198 В 1004–1007 гг., вероятно, с перерывом, Бруно миссионерствовал среди так называемых «черных венгров» (Ungri Nigri), под которыми следует подразумевать, очевидно, трансильванских секеев. Победа венгерского короля Иштвана (Стефана) I Святого над своим тестем Дьюлой, правителем Трансильвании, и подчинение востока Венгрии имели место ок. 1003 г. 199 Епископ аугсбургский, младший брат Генриха II и Гизелы, жены венгерского короля Иштвана I. |
| Концепция бесконечного вездесущего Бога не позволяет мыслить вселенную «вне» Бога, а Бога «вне» вселенной. Бог, пребывающий «вне» самого себя, не был бы Богом. Таким образом, вселенная может быть должным образом мыслима только «в Боге». Бруно ни в коем случае не втягивает Бога внутрь мира, а вводит мир в Бога, как в свет. Если мир безмерен и бесконечен в пространственном отношении, значит, Бог должен быть ещё более велик (semper major). Таким образом, для Бруно идея Бога является необходимой. В то же самое время для него Бог – это не только «всеобъемлющее». Он также есть целостное Бытие в каждом индивидуальном бытии. Бог – это и наибольшее, и наименьшее. Если в геометрии наименьшее – это точка, а в физике – атом, то в метафизике это монада. Всё сущее состоит из этих первоначальных частиц. Они образуют подлинное единство мира, ибо Бог есть monas monadum, монада монад. Следовательно, говорит Бруно, «Бог – это монада, источник всех чисел» (Deus est monas omnium numerom fons). Так же, как точка, принятая в качестве центра, расширяясь, становится кругом, так и божественная монада умножается в бесчисленных существах. Мир во всём своём многообразии есть умножение Божества (multiplicatio Dei). Наибольшее присутствует в наименьшем, и весь мир отражается в мельчайшем из предметов. Зародыш всего сущего есть в каждой вещи, стремление к развитию и умножению (explicato et multiplicatio) выталкивает каждое индивидуальное бытие за пределы самого себя – истинное совпадение противоположностей, coincidentia oppositorum по Николаю Кузанскому. И всё же для Бруно характерно органическое, а не механистическое, как у Ньютона, видение вселенной. Соответственно, он принимает древнее учение стоиков о anima mundi, мировой душе, известное также и отцам церкви: «мировая душа», несущая жизнь и приводящая в движение всё сущее, представляет собой божественную динамику вселенной. «Душа присутствует во всём сущем, и нет вещи настолько малой, что была бы не причастна ей и не обрела бы в ней жизнь». Подобно стоикам и отцам церкви, Бруно мог также называть мировую душу божественным Духом, истинной реальностью и формой всего сущего. |
| Если так же, как, к примеру, известный астрофизик Эрих Янч в своей замечательной книге The Self Organization of the Universe (1979) («Самоорганизация вселенной»), мы скажем: «Бог – это эволюция», – мы опустимся ниже того уровня, которого достигли Бруно и Гёте, поскольку назвав эволюцию динамикой мира, мы оставим без объяснения динамику самой эволюции. Последствием отрицаний могут стать лишь упрощения. Соответственно, мы ничего не приобретём, если вслед за Янчем заявим, что Бог, но не Творец, всё же является Духом Вселенной, но очевидно, что мы откроем перед собой бескрайние перспективы, если скажем: именно потому, что Бог – Творец, он также является Духом Вселенной. «Дух», понимаемый как «динамика самоорганизации» различных уровней бытия во вселенной, божественен не только потому, что мы сконструировали динамическую концепцию Бога как Бога и назвали динамику Богом. Дух божественен в силу троичной концепции Бога. Лишь тогда, когда мы поднимаемся на этот уровень понимания, мы можем сказать: «всё» от Бога, «всё» через Бога, «всё» в Боге. В этой широкой троичной перспективе учение Бруно находит своё законное место: это учение о безмерной вселенной в бесконечном Боге, о Боге, который посредством монад действует на самом глубинном уровне природы мира, Боге, который одушевляет и одухотворяет вселенную. Бруно хотел быть философом, поэтому он избегал таких христианских понятий, как творение мира, воплощение, наделение Духом. Но это не должно быть поводом для упрёка, поскольку в то время эти богословские доктрины не были ясны естествоиспытателям и философам в такой форме, чтобы с ними можно было плодотворно работать. Часто говорят, что Джордано Бруно стоял у начала эпохи Нового времени как пророк и предвестник грядущих открытий. На мой взгляд, в конце этой эпохи Джордано Бруно возвращается как глашатай постмодернистской «парадигмы» выживания человеческого мира в органичной гармонии с Духом Вселенной. XII. Дао – китайское таинство мира. «Дао дэ цзин» Лао-цзы глазами западного читателя |
| «Дружок мой, — продолжает Фрейд, — я все понял. Вся экзистенциальная терапия — это сублимация. Вам ничего не осталось, как заняться защитным механизмом. Я ведь про это уже писал — у меня была книжка о Леонардо да Винчи, где я все его картины анализировал как возгонку, сублимацию, потому что он не мог овладеть красивыми женщинами и стал великим художником». Я довожу до абсурда, но я не просто отвечаю на ваш вопрос: легко ли мне было как психологу сказать: «Дорогая Аня! Вы же по имени, как Анна Зигмундовна Фрейд, у вас одно имя, поэтому вы абсолютно правы. Я рад, что вы как филолог и журналист увидели, что происходит с этими людьми». Узники концлагеря Бухенвальд Это будет упрощенная картина реальности, потому что в самых кризисных ситуациях, в самых критических появляется Франкл. Читайте «Сказать жизни “Да!”». В ситуации безысходности что сделал Франкл? Он себя не приговорил к безысходности. Он себя все равно считал человеком перспективы. Тем самым онтологизировал реальность (онтологизировать — делать существующим, присутствующим. — Примеч. ред.). Как только вы себе говорите: «Я умер, я умер, я умер. Я в абсолютном зле, я в абсолютном зле, я в абсолютном зле, — и еще добавляете: — А те, кто там остались, в этом еще более виновны», — тем самым вы конструируете ситуацию абсолютного зла. Есть другие пути — это путь Франкла, это путь Бруно Беттельгейма, автора книги «Просвещенное сердце», которую сегодня надо читать и перечитывать (Бруно Беттельгейм — американский психолог и психиатр австрийско-еврейского происхождения, 11 месяцев был узником Дахау и Бухенвальда. — Примеч. ред.). Бруно Беттельгейм создал уникальную детскую терапию. Она родилась, когда он был в системе концлагерей. И потом возникла Чикагская школа Бруно Беттельгейма. Я бы сегодня везде опубликовал статью Бруно Беттельгейма о психологической привлекательности тоталитаризма. В ней рассказывается, как человек расплачивается за комфортную жизнь при тоталитарном режиме потерей своей собственной души. Наконец, странный еще один пример. Сталин умер 5 марта 1953 года. Через некоторое время в один из лагерей ГУЛАГа к человеку приходит руководство лагеря и говорит: «Вас реабилитировали». |
| Подробно другим богословам, Бруно различает несколько родов смысла св. Писания, но он употребляет при этом термины, отличные от общеупотребительных в средние века. Буквальный смысл Бруно называет физическим, моральный – этическим, а фигуральный (символический) – логическим. Примеры первого рода смысла Бруно указывает в рассказах книги Бытия о происхождении мира, но в той же книге, именно в исторической её части, он находит и логический (logica фигуральный) смысл. В других книгах, например, в книге Иова и псалмах фигуральный (logica) смысл соединён с этическим (loco logicae ad ethicam tendunt). Наконец, есть такие книги, например Песнь Песней, где на первом плане поставляется не логика и не этика, но созерцание (theorica contemplatio). В этих книгах содержатся возвышенные тайны Божии, превосходящие обычное человеческое знание 150 . В пророческом вдохновении Бруно различает также несколько отдельных видов и форм. То обстоятельство, что пророки о будущем говорили как бы о настоящем или даже как о прошедшем, Бруно объясняет изобильным воздействием на них Духа Святого (nimia sancti Spiritus agilitate). Одни пророчества сообщаются через слова, как например Моисею Бог иногда говорил через ангелов; другие пророчества сообщаются через откровение (revelatio), как например Иезекиилю и Даниилу весьма многие откровения были даны через чудесные сновидения; наконец, иные пророчества бывают через тайное вдохновение Св. Духа (per occultam sancti Spiritus inspirationem), как например, пророку Давиду были открыты тайны страданий Христа 151 . Св. Писание справедливо называется „Писанием народов”, потому что оно предназначается для народов всего мира. Уже одно это название показывает, что св. книги содержат в себе истины, доступные и легко понимаемые многими. В этом заключается их неоспоримое превосходство над сочинениями философов, которые, наоборот, понимаются только немногими, хотя почти ничего истинного не содержат в себе 152 . Это, впрочем, далеко не значит, что Писание не может быть понято ложно. Для еретиков именно св. Писание служит как бы силком, в котором они запутываются. Писание в этом отношении справедливо сравнивается с дождём. Если дождь падает на добрую почву, то на ней произрастают добрые плоды, а если на худую, то появляются тернии и волчцы. Так и св. Писания в добрых людях производят свет добродетели, а злых ослепляют 153 . |
| Страница из Дела МГБ по обвинению Льва Платоновича Карсавина в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-4 и 58-10 – ч.I. Извлечения из Меморандума по материалам дела – формуляр " Алхимик " Хранится в Особом архиве Литы при содействиии директора архива Овидиюса Левериса. Донесение секретного агента МГБ " Платонаса " от 10.05.1944 г. И отвечает так, словно рассказывает о себе, каким сохранили его воспоминания коллег и студентов: " Бруно был блестящим остроумным оратором, совсем не похожим на утомительно-монотонных и солидных профессоров. Его пламенная живая речь, за которой едва поспевали перья скорописцев, увлекала. Читал он, стоя ... пересыпал свое изложение шутками, сарказмами, то разражаясь инвективами, то уходя в изощренную диалектику или невразумительные, но тем более привлекательные для слушателей темные умозрения. Память его казалась необыкновенной, вмещающей всю полноту человеческого знания: и силлогизмы философов и стихи поэтов " . До ареста в 1922 году, когда писалась книга о Ноланце, для Карсавина все было именно так, как сам он написал о начале интеллектуальной карьеры Бруно: " Шумный успех его выступлений должен был удовлетворять его самосознание, растущее по мере того, как философское вдохновение открывало ему все новые и новые дороги " . Лев Карсавин, вдруг отрывший в себе способность к философской мысли, был вдохновлен озарениями и больше всего хотел, подобно Джордано Бруно " провозглашать эту истину, зная, что за нее его ненавидят и преследуют глупцы " . Пусть " борьба неизбежна " , молодой мыслитель готов по примеру своего второго " Я " " первым бросаться на врагов, увлекаемый собственным темпераментом " . Тонкому и ранимому по своей натуре Льву Платоновичу, скрывавшему эти качества за маской ироничности, было не просто выносить после выхода " Noctes Petropolitanae " испытания моральным остракизмом. Ему хотелось быть понятым, каким-нибудь образом объясниться в своих самых серьезных устремлениях и размышления о личности Бруно как нельзя лучше подходили для этой цели. " Внешне он вынужден был приспособляться " , – пишет Карсавин, как будто о Ноланце. Но эта и последующие фразы указывают и на собственное состояние Льва Платоновича, очутившегося в Берлине: " Он чувствовал себя мучеником за идею. Ради нее " оставил он отечество, пренебрег своими пенатами, презрел свое имущество " . Карсавин прямо указывает на " реальный мир, клокочущий в душе " и " опьяняющий ум " . |
| За что сожгли Джордано Бруно Имя Бруно известно сегодня прежде всего из-за трагического финала его жизни. При этом можно со всей ответственностью заявить, что Бруно пострадал не за свои научные взгляды и открытия. Просто потому, что… у него их не было! 4 июля, 2009 Имя Бруно известно сегодня прежде всего из-за трагического финала его жизни. При этом можно со всей ответственностью заявить, что Бруно пострадал не за свои научные взгляды и открытия. Просто потому, что… у него их не было! Начну с констатации факта: Джордано Бруно (1548-1600) на самом деле пострадал от рук инквизиторов. 17 февраля 1600 года мыслитель был сожжен на Площади цветов в Риме. При любых интерпретациях и трактовках событий факт всегда остается фактом: инквизиция приговорила Бруно к смерти и привела приговор в исполнение. Подобный шаг вряд ли возможно оправдать с точки зрения евангельской морали. Поэтому смерть Бруно навсегда останется прискорбным событием в истории католического Запада. Вопрос в другом. За что пострадал Джордано Бруно? Сложившийся стереотип мученика науки не позволяет даже задуматься над ответом. Как за что? Естественно, за свои научные взгляды! Однако на поверку такой ответ оказывается по меньшей мере поверхностным. А по сути — просто неверным. Гипотезы измышляю! Как мыслитель, Джордано Бруно, безусловно, оказал большое влияние на развитие философской традиции своего времени и — косвенным образом — на развитие науки Нового времени, прежде всего как продолжатель идей Николая Кузанского, подрывавших физику и космологию Аристотеля. При этом сам Бруно не был ни физиком, ни астрономом. Идеи итальянского мыслителя нельзя назвать научными не только с позиций современного знания, но и по меркам науки XVI века. Бруно не занимался научными исследованиями в том смысле, в каком ими занимались те, кто действительно создавал науку того времени: Коперник, Галилей , а позже Ньютон. Имя же Бруно известно сегодня прежде всего из-за трагического финала его жизни. При этом можно со всей ответственностью заявить, что Бруно пострадал не за свои научные взгляды и открытия. Просто потому, что… у него их не было! Бруно был религиозным философом, а не ученым. Естественнонаучные открытия интересовали его в первую очередь как подкрепление его взглядов на совсем не научные вопросы: смысл жизни, смысл существования Вселенной и т.д. Конечно, в эпоху становления науки эта разница (ученый или философ) была не столь очевидна, как сейчас. Вскоре после Бруно один из основоположников современной науки, Исаак Ньютон, определит эту границу так: «Гипотез не измышляю!» (т.е. все мои мысли подтверждены фактами и отражают объективный мир). Бруно «измышлял гипотезы». Собственно, больше ничем он и не занимался. |
| К сожалению, полный текст приговора с обвинениями Бруно не сохранился. Из дошедших до нас документов и свидетельств современников следует, что те коперникианские идеи, которые по-своему выражал Бруно и которые также были включены в число обвинений, не делали погоды в инквизиторском расследовании. Несмотря на запрет на идеи Коперника, его взгляды, в строгом смысле слова, никогда не являлись для католической Церкви еретическими (что, кстати сказать, через тридцать с небольшим лет после смерти Бруно во многом предопределило и довольно мягкий приговор Галилео Галилею). Все это лишний раз подтверждает основной тезис этой статьи: Бруно не был и не мог быть казнен за научные взгляды. Некоторые из воззрений Бруно в том или ином виде были свойственны и многим его современникам, однако на костер инквизиция отправила лишь упрямого ноланца. Что стало причиной такого приговора? Скорее всего, стоит вести речь о целом ряде причин, заставивших инквизицию принять крайние меры. Не стоит забывать, что расследование дела Бруно продолжалось 8 лет. Инквизиторы пытались подробнейшим образом разобраться в воззрениях Бруно, тщательно изучая его труды. И, судя по всему, признавая уникальность личности мыслителя, искренне хотели, чтобы Бруно отрекся от своих антихристианских, оккультных взглядов. И склоняли его к покаянию в течение всех восьми лет. Поэтому известные слова Бруно о том, что инквизиторы с большим страхом выносят ему приговор, чем он выслушивает его, можно понимать и как явное нежелание Римского престола этот приговор выносить. Согласно свидетельству очевидцев, судьи действительно были удручены своим приговором больше, чем ноланец. Однако упорство Бруно, отказывавшегося признавать выдвинутые против него обвинения и, следовательно, отрекаться от каких-либо своих взглядов, фактически не оставляли ему никаких шансов на помилование. Коренным отличием позиции Бруно от тех мыслителей, которые также входили в конфликт с Церковью, были его сознательные антихристианские и антицерковные взгляды. Бруно судили не как ученого-мыслителя, а как беглого монаха и отступника от веры. Материалы по делу Бруно рисуют портрет не безобидного философа, но сознательного и активного врага Церкви. Если тот же Галилей никогда не стоял перед выбором: Церковь или собственные научные взгляды, то Бруно свой выбор сделал. А выбирать ему пришлось между церковным учением о мире, Боге и человеке и собственными религиозно-философскими построениями, которые он называл «героическим энтузиазмом» и «философией рассвета». Будь Бруно больше ученым, чем «свободным философом», он мог бы избежать проблем с Римским престолом. Именно точное естествознание требовало при изучении природы опираться не на поэтическое вдохновение и магические таинства, а на жесткие рациональные построения. Однако Бруно менее всего был склонен к последним. |
| К сожалению, полный текст приговора с обвинениями Бруно не сохранился. Из дошедших до нас документов и свидетельств современников следует, что те коперникианские идеи, которые по-своему выражал Бруно и которые также были включены в число обвинений, не делали погоды в инквизиторском расследовании. Несмотря на запрет на идеи Коперника, его взгляды, в строгом смысле слова, никогда не являлись для католической Церкви еретическими (что, кстати сказать, через тридцать с небольшим лет после смерти Бруно во многом предопределило и довольно мягкий приговор Галилео Галилею). Все это лишний раз подтверждает основной тезис этой статьи: Бруно не был и не мог быть казнен за научные взгляды. Барельеф на постаменте памятника Бруно в Риме «Суд» Некоторые из воззрений Бруно в том или ином виде были свойственны и многим его современникам, однако на костер инквизиция отправила лишь упрямого ноланца. Что стало причиной такого приговора? Скорее всего, стоит вести речь о целом ряде причин, заставивших инквизицию принять крайние меры. Не стоит забывать, что расследование дела Бруно продолжалось 8 лет. Инквизиторы пытались подробнейшим образом разобраться в воззрениях Бруно, тщательно изучая его труды. И, судя по всему, признавая уникальность личности мыслителя, искренне хотели, чтобы Бруно отрекся от своих антихристианских, оккультных взглядов. И склоняли его к покаянию в течение всех восьми лет. Поэтому известные слова Бруно о том, что инквизиторы с большим страхом выносят ему приговор, чем он выслушивает его, можно понимать и как явное нежелание Римского престола этот приговор выносить. Согласно свидетельству очевидцев, судьи действительно были удручены своим приговором больше, чем ноланец. Однако упорство Бруно, отказывавшегося признавать выдвинутые против него обвинения и, следовательно, отрекаться от каких-либо своих взглядов, фактически не оставляли ему никаких шансов на помилование. Коренным отличием позиции Бруно от тех мыслителей, которые также входили в конфликт с Церковью, были его сознательные антихристианские и антицерковные взгляды. Бруно судили не как ученого-мыслителя, а как беглого монаха и отступника от веры. Материалы по делу Бруно рисуют портрет не безобидного философа, но сознательного и активного врага Церкви. Если тот же Галилей никогда не стоял перед выбором: Церковь или собственные научные взгляды, то Бруно свой выбор сделал. А выбирать ему пришлось между церковным учением о мире, Боге и человеке и собственными религиозно-философскими построениями, которые он называл «героическим энтузиазмом» и «философией рассвета». Будь Бруно больше ученым, чем «свободным философом», он мог бы избежать проблем с Римским престолом. Именно точное естествознание требовало при изучении природы опираться не на поэтическое вдохновение и магические таинства, а на жесткие рациональные построения. Однако Бруно менее всего был склонен к последним. |
| Как мыслитель, Джордано Бруно, безусловно оказал большое влияние на развитие философской традиции своего времени и — косвенным образом — на развитие науки Нового времени, прежде всего как продолжатель идей Николая Кузанского, подрывавших физику и космологию Аристотеля. При этом сам Бруно не был ни физиком, ни астрономом. Идеи итальянского мыслителя нельзя назвать научными не только с позиций современного знания, но и по меркам науки XVI beka. Бруно не занимался научными исследованиями в том смысле, в каком ими занимались те, кто действительно создавал науку того времени: Коперник, Галилей, а позже Ньютон. Имя же Бруно известно сегодня прежде всего из-за трагического финала его жизни. При этом можно со всей ответственностью заявить, что Бруно пострадал не за свои научные взгляды и открытия. Просто потому, что... у него их не было! Бруно был религиозным философом, а не ученым. Естественно-научные открытия интересовали его в первую очередь как подкрепление его взглядов на совсем не научные вопросы: смысл жизни, смысл существования Вселенной и т. д. Конечно, в эпоху становления науки эта разница (ученый или философ) была не столь очевидна, как сейчас. Вскоре после Бруно один из основоположников современной науки, Исаак Ньютон, определит эту границу так: «Гипотез не измышляю!» (т. е. все мои мысли подтверждены фактами и отражают объективный мир). Бруно «измышлял гипотезы». Собственно, больше ничем он и не занимался. Начнем с того, что Бруно с отвращением относился к известным ему и использовавшимся учеными того времени диалектическим методам: схоластическому и математическому. Что же он предлагал взамен? Своим мыслям Бруно предпочитал придавать не строгую форму научных трактатов, но поэтическую форму и образность, а также риторическую красочность. Кроме того, Бруно был сторонником так называемого луллиева искусства связывания мыслей — комбинаторной техники, которая заключалась в моделировании логических операций с использованием символических обозначений (по имени средневекового испанского поэта и богослова Раймунда Луллия). Мнемоника помогала Бруно запоминать важные образы, которые он мысленно размещал в структуре космоса и которые должны были помочь ему овладеть божественной силой и постичь внутренний порядок Вселенной. |
|
|
