| Но это скорее ошибка, чем свидетельство смены его религиозных убеждений. Бруно был еретиком позднего Возрождения, но отнюдь не сторонником Реформации. Вскоре он отправился дальше – через Лион в Тулузу, которая в то время была вторым после Парижа важнейшим университетским центром Франции. Там он защитил диссертацию по Фоме Аквинскому и Петру Ломбардскому и получил диплом, дающий право преподавания. Это стало началом его необычайно успешной преподавательской карьеры. Одним из итогов того периода стало также написание работы Clavis magna («Великий ключ»), посвящённой мнемотехнике Раймонда Луллия. Ars memoriae («искусство запоминания») всегда вызывало у Бруно восхищение, и, судя по всему, он сам обладал феноменальной памятью. Но в своей работе он пошёл дальше этого. Его цель состояла в том, чтобы привести работу сознания в соответствие с математическими алгоритмами и тем самым превратить мозг человека в думающую машину, которой можно было бы управлять. В 1581 году Бруно переехал в Париж, стал профессором Коллеж де Камбре (College de Cambrai) и получил широкую известность как автор книги по искусству запоминания De umbris idearum («О тенях идеи»), посвящённой им королю Франции Генриху III. В Париже Бруно также написал целый ряд литературных произведений, включая Il candelaro («Свечник»). В апреле 1583 года он перебрался в Лондон, где жил на правах гостя в доме французского посла. Летом 1583 года Бруно прочитал курс лекций по космологии Коперника в Оксфорде, и в атмосфере толерантности, сложившейся в Англии в период правления королевы Елизаветы, а также опираясь на поддержку со стороны сэра Филиппа Сиднея, написал ряд своих космологических сочинений: Cena delle cenere («Вечер Пепельной среды»), De l’infinito universe et mondo («О бесконечности вселенной и мирах»), De la causa, principo et uno («О причине, начале и едином»). Бруно пытался подражать стилю платоновских диалогов, но в итоге из-под его пера выходили скорее дидактические поэмы, чем, собственно, диалоги. Он также опубликовал несколько риторических сочинений, включая Spaccio de la bestia trionfante («Изгнание торжествующего зверя», 1584), которое было воспринято как оскорбительное по отношению к папе и церкви и впоследствии привело к вынесению его автору обвинительного приговора. |
| Аннон II, архиеп. Кёльнский, с церквами, к-рые он основал. Миниатюра из «Vita Annonis Minor» (Darmstadt, Hessische Landes-und Hochschulbibliothek. Hs. 945. Fol. 1v). Ок. 1180 г. Аннон II, архиеп. Кёльнский, с церквами, к-рые он основал. Миниатюра из «Vita Annonis Minor» (Darmstadt, Hessische Landes-und Hochschulbibliothek. Hs. 945. Fol. 1v). Ок. 1180 г. Определяющим в развитии города стало правление архиеп. св. Бруно (953-965), младшего брата имп. Оттона I и его архикапеллана. Руотгер, составитель Жития св. Бруно, подчеркивал политический авторитет архиепископа, 2-го после императора человека в гос-ве. Во время похода Оттона I против венгров Бруно выполнял обязанности наместника империи, в 954 г. архиепископу было передано герц-ство Лотарингия, в котором Бруно обладал высшей судебной и военной властью, правом чеканить монету, собирать налоги и пошлины. Полномочия архиепископа как герцога (archidux) Лотарингии способствовали укреплению его единоличной власти над городом; одновременно прелат получил право участвовать в избрании германского короля. Т. о. оставаясь вассалом германского короля (или императора), св. Бруно стал 1-м князем-епископом, духовным и светским главой суверенной территории - церковного княжества. Основу земельных владений кафедры составили области в долине Рейна (вокруг Бонна, Юлиха, Нойса, Ксантена), позднее к ним были присоединены земли в Вестфалии (окрестности городов Аттендорн, Медебах и Зост). Единство светской и духовной власти прелата, статус К. как архиепископской кафедры и столицы сеньории подчеркивались в чеканке кёльнского денария: начиная с правления архиеп. Пилигрима (1021-1036) на одной стороне монеты был представлен правящий архиепископ, на другой - символическое изображение К. По указанию св. Бруно началась перестройка кафедрального собора (завершена при архиеп. Геро), основан бенедиктинский мон-рь при ц. вмч. Пантелеимона, которая также подверглась значительной перестройке (это был частный мон-рь кафедры). Основано крупное аббатство св. Мартина Турского (совр. ц. Грос-Санкт-Мартин). Границы города расширились, включив прилегающие непосредственно к Рейну торговые площади (районы Альтер-Маркт и Ноймаркт). |
| Абсурд сопровождает действия не только отрицательных, но и положительных героев: Бруно использует мертвую мышь для того, чтобы мерить грядки: «каждая грядка у нас – три с половиной мышки длиной и две шириной» ; если же «клумба оказывалась длиннее, чем ему хотелось, он принимался колотить мышку своим крошечным кулачком, крича: – Ну вот! Все опять не так! Почему ты не держишь хвост прямо, как я тебе велел!» , а, устав, устраивает «из дохлой мышки некое подобие дивана» . Но из абсурда есть выход, что демонстрируют Сильвия и Бруно в сказке о лисятах, которых несли в корзинке и которые съели сначала все, что в ней лежало, а потом друг друга, вплоть до того, что последний из них съел самого себя. И здесь мы можем увидеть очень интересные мысли самого писателя о грехе и воздаянии, возможности исправить то, что непоправимо: «– И тогда Бруно сказал: «послушай-ка, старший Лисенок! Неужели ты, противный плут, скушал самого себя, а? А старший Лисенок отвечал: «чавк-ур-р!» И Бруно открыл корзину и увидел в ней всего лишь один рот! И тогда он достал этот рот из корзинки и принялся отчаянно трясти его! И тряс-тряс-тряс и наконец вытряхнул из него Лисенка! И сказал ему: «а ну-ка, открой рот, хитрый плут!» И принялся трясти его, и тряс-тряс-тряс, и вытряхнул из него второго Лисенка! И сказал ему: «А ну-ка открывай рот, хитрец!» И начал трясти его, и тряс-тряс-тряс, и вытряхнул из него самого маленького Лисенка, и яблоки, и хлеб! А Бруно загнал лисят в угол и сказал им: «Слушайте, обманщики! Вы поступили очень нехорошо и будете наказаны. Но сначала ступайте в детскую и умойте свои мордочки и почистите переднички. И ждите, пока колокольчик не позовет вас к ужину. И как только услышите его, прибегайте в столовую, но знайте, что вместо ужина вам будет хорошая порка! А потом отправляйтесь в постель! А когда утром колокольчик позовет вас к завтраку, знайте, что и завтрака вам тоже не будет, а будет хорошая порка! И это тоже послужит вам уроком! А потом отправляйтесь готовить уроки! И только если вы будете вести себя на отлично, вы получите на обед немного каши и ничего больше! («Как он мягко обошелся с ними!» – прошептал я Бруно. |
| Говорю «в значительной мере», потому что отчасти это новое для XVIII века содержание есть рецепция античных и патриотических представлений. Но и самая рецепция эта через десятки столетий не может не быть признана творческим делом. Все замечательные революционные нововведения Сковороды можно охарактеризовать одной фразой: он сознательно вернул серьезное значение символу и сделал символ одной из центральных категорий своего философствования. Внимательного читателя в сочинениях Сковороды поистине изумляет изобилие образов, эмблем, символов. Но еще более поразительно то, что эти образы и символы у него нанизываются не на рассудочную основу мировоззрения, а имеют совершенно самостоятельный, ни от чего другого не зависящий смысл, и если в мировоззрении его есть рационалистические ляписы, то они показывают только, что, начав замечательное нововведение, Сковорода не мог один его завершить и иногда ниспадал с основной своей точки зрения. В общем же рассудочные моменты него подчинены принципу символическому, а не обратно. В этом он коренным образом отличается от Д. Бруно, которому некоторые хотели бы уподобить Сковороду. Хаотическая и лишенная художественной чуткости фантазия переполняла мышление Д. Бруно образами и кстати, и некстати. Но все образы Д. Бруно вертятся на рассудочной оси. Их всегда нужно расшифровывать рационалистически, переводить на язык рассудка. Без перевода они не имеют смысла и правды. Поэтому вся картинность и цветистость сочинений Бруно в существе своем риторична, т. е. метафизически лжива и неправдива. Поэтому Спиноза в сравнении с Бруно есть шаг вперед. Многое из того, что Бруно не может сказать отчетливо и ясно, говорит Спиноза в изумительно чистой форме. У Сковороды же, как у Платона, язык символов имеет самодовлеющее значение. Ни на какой другой язык его перевести нельзя. Этим языком он говорит не потому, что он не владеет языком рассудка, а потому, что никаким другим языком, кроме языка символов, невозможно выразить то, что он хочет сказать. И это вытекает с логической необходимостью из основной точки зрения Сковороды, из его антропологизма. |
| Так, подобно Фичино, Пико «пытается создать всеобщую религию, которую называет «новой философской религией». Философия должна заменить религию. Человек есть микрокосмос, он соединяет в себе все начала: земное, животное, божественное. Человек способен как снизойти до состояния животного, так и возвыситься до богоподобного существа» 98]. 305 Дальнейшее развитие подобных идей продолжает Бернардино Телезио (1509–1588). Он «считает, что материя не уничтожаема, качественно однородна, количественно неизменима, полностью заполняет пространство и исключает пустоту» 101]. 306 Концепция Телезио в общем иллюзорна, у него также есть моменты и сенсуалистического гедонизма, направленного против аскетизма. Наконец, учения своих предшественников довел до окончательного логического завершения весьма почитаемый современными оккультистами Джордано Бруно (1548–1600). Он родился близ Неаполя, воспитывался в католическом духе и был священнослужителем, но одновременно увлекался философией и получил степень доктора философии. Философию он считал более высокой категорией, чем религия, но в своих философских изысканиях перешел в область оккультизма и построил систему Космогенеза, за что ныне весьма почитаем современными оккультистами. Свои философские взгляды Бруно строит на базе учений Кузанского и Телезио. «Красной нитью через всю философию Бруно проходит мысль о диалектическом единстве Божественного и природного, материального и идеального, телесного и духовного, космического и земного, рационального и чувственного» 102]. 307 Он как истинный пантеист отождествляет Бога и природу. Природа, согласно его представлениям, «либо есть сам Бог, либо божественная сила, сокрытая в самих вещах» 103]. 308 Учение Бруно о тождестве Бога и Вселенной, по сути, есть натуралистический теософский пантеизм, за что теософы и считают его своим. Но Бруно отождествляет Бога не только с природой, но и с материей, поэтому его пантеизм является также и материалистическим. «На основе сближения Бога с природой и материей Бруно приходит к решению проблемы субстанции. |
| Протоколы допросов Льва Платоновича в вильнюсской тюрьме не могут не изумлять своими совпадениями с историей заключения Бруно. Карсавин также решился говорить правду на первом же допросе, также " свободно ... и правдиво рассказал обвиняемый свою жизнь " . Как и Ноланец Карсавин " не запирается, не отрицает решительно предъявляемые ему обвинения. Напротив – он сам, по доброй воле вспоминает и рассказывает " , о чем вполне мог бы умолчать. Он даже выдает подробности послевоенной встречи с Еленой Чеславовной, словно не понимая, какие для нее могут случиться последствия этой его неуместной откровенности. Как и Бруно Карсавин напрасно рассчитывал быть правильно понятым своими обвинителями. Инквизиторы остаются неизменными, даже если прошло четыре века, потому что они не меняются никогда. Как и в случае с Бруно, обвинители Льва Платоновича были " не способны оценить мысль " Карсавина. А он, как Ноланец, так же был " не способен оценить их мысль " . В октябре 44-го года Лев Платонович отвечал майору МГБ Зарецкому, склонявшему его к сотрудничеству и угрожавшему арестом в случае отказа: " Я хорошо понимаю необходимость помогать органам государственной безопасности и как русский человек сам чувствую эту обязанность, в особенности в обстановке военного времени, но я не могу превратиться в сексота, в агентишку. Я готов помочь, чем и как могу, но в таком случае мне хотелось бы иметь дело с человеком, который бы меня понимал. Все советские люди должны бороться с врагом и помогать органам, и я не думаю отказываться помогать, но это нужно делать толково " . Без малого тридцать лет назад Карсавин написал о процессе Бруно: " инквизиторы не способны оценить мысль Бруно, он так же не способен оценить их мысль, а в ней глубокую идею схоластики " философия – служанка богословия " . Теперь, находясь в Вильнюсской тюрьме, Карсавин был обречен на осуждение теми, кто исповедовал принцип: " партийности философии " , означавший по существу, что " философия – служанка государственной идеологии " . |
| В конце концов, борьба самокритичности с собственной натурой у автора " Джиордано Бруно " завершилась победой идейной непримиримости: " Философ выше мнений и веры большинства!.. Не количеством голосов решается вопрос об истинности того либо иного положения, и " ничто так не близко к заблуждению, как мнение большинства " . Но Карсавин не остановился на этой банальной оценке мнения толпы. Следуя за избранным героем книги, автор прозревает свою миссию как порученную самим Провидением: " Философ получил от неба драгоценный дар: он поставлен Богом в судьи над всем. Он стал бы неблагодарным и безумным, если бы сделался рабом другого, и начал смотреть чужими глазами. Надо руководиться не убеждениями людей, но истинностью самой вещи и оставить раз навсегда " идолопоклонство " . Не выяснение отношений было главной целью Льва Платоновича, решившегося завершить и опубликовать именно эту из многих своих начатых к тому времени работ. Много важнее ему было заявить о своем отношении к философии, в которую он со всей силой мысли выломился из традиций академической исторической науки. Карсавин не просто цитирует Ноланца, но причудливо подает извлекаемый фрагмент рассказом о своем главном философско-теологическом методе, обнаруженном автором у своего героя, жившего четырьмя веками раньше: " Всмотревшись в себя самого " , достичь " совершенно достоверного знания, перед красою, святыней и истинностью, перед природностью которого, по слову Бруно, " исчезают все обманчивые софизмы " , а " дух сознает свою жизнь и, ранее заключенный в тесную темницу, отваживается на полет в бесконечное " . Увы, не только счастье небесных сфер принесет Льву Платоновичу избранные им духовные и интеллектуальные пути. За них придется платить приступами отчаянного одиночества. Карсавин с горечью признается: " Самое же грустное в жизни человека, что никак никогда и никому не может он высказаться, ниже себе самому. А все прочее кроме этого высказывания ему не интересно " 13. Так же как и для Бруно, заявившему о себе русскому мыслителю, что ему более всего " дорога истинная София " , которая для философа стоит даже выше, чем церковно-принятое вероисповедание. Размышляя над вечной апорией веры и разума, Бруно, а вслед за ним и Карсавин утверждают (как когда-то Сигер Брабантский, главный оппонент Аквината, защитник осужденного впоследствии учения о " двойной истине " ): " Истинное в философии может быть ложным в религии и наоборот. Но разве оба лика Истины не подлинные лики одной и той же Истины, совмещающей в себе противоречия? " При этом Лев Платонович, отводя прозвучавшие в его адрес обвинения после выхода " Ночей " , с глубоко личной интонацией восклицает: " Философ не вытеснил в нем верующего " . Бруно был и остался верующим христианином " . |
| «Герметизм – магико-оккультное учение, восходящее, согласно его адептам, к полумифической фигуре египетского жреца и мага Гермеса Трисмегиста, чье имя мы встречаем в эпоху господства религиозно-философского синкретизма первых веков новой эры, и излагавшееся в так называемом «Герметическом корпусе»… Кроме того, герметизм располагал обширной астрологической, алхимической и магической литературой, которая по традиции приписывалась Гермесу Трисмегисту, выступавшему как основатель религии, провозвестник и спаситель в эзотерических герметических кружках и гностических сектах… Главное, что отличало эзотерически-оккультные учения от христианской теологии… – убежденность в божественной – нетварной – сущности человека и вера в том, что существуют магические средства очищения человека, которые возвращают его к состоянию невинности, каким обладал Адам до грехопадения. Очистившись от греховной скверны, человек становится вторым Богом. Без всякой помощи и содействия свыше он может управлять силами природы и, таким образом, исполнить завет, данный ему Богом до изгнания из рая.» Гайденко П.П. Христианство и генезис новоевропейского естествознания//Философско-религиозные истоки науки. М.: Мартис, 1997. С. 57. Почему инквизиторы боялись приговора Из всего этого с неизбежностью следует, что, во-первых, взгляды Джордано Бруно нельзя охарактеризовать как научные. Поэтому в его конфликте с Римом не было и не могло быть борьбы религии с наукой. Во-вторых, мировоззренческие основания философии Бруно были весьма далеки от христианских. Для Церкви он был еретиком, а еретиков в то время сжигали. Современному толерантному сознанию кажется весьма странным, что человека отправляют на костер за то, что он обожествляет природу и практикует магию. В любом современном бульварном издании публикуются десятки объявлений о порче, привороте и т.д. Бруно жил в другое время: в эпоху религиозных войн. Еретики во времена Бруно не были безобидными мыслителями «не от мира сего», которых проклятые инквизиторы сжигали почем зря. Шла борьба. Борьба не просто за власть, а борьба за смысл жизни, за смысл мира, за мировоззрение, которое утверждалось не только пером, но и мечом. И если власть захватили бы, например, те, кому ближе были взгляды ноланца, костры, скорее всего, продолжали бы пылать, как пылали они в XVI веке в Женеве, где протестанты-кальвинисты сжигали католиков-инквизиторов. Все это, безусловно, не приближает эпоху охоты на ведьм к жизни по Евангелию. |
| «Бруно был знаком со сборником текстов, известных как Corpus Hermeticum, которые приписывались Египетскому философу Гермесу Трисмегисту. В то время как некоторые видели в герметических текстах предвестие христианства, Бруно видел в них альтернативу ему. Он надеялся, что они составят основу новой религии, которая положит конец разделениям внутри христианского мира. Его картина мира была окрашена магической философией, которая почти стала его религией. Он описывал Моисея как мага, который, изучив магию в Египте, переколдовал фараоновых жрецов. Истинный крест, согласно Бруно, был египетским крестом. Он был полон магической силы для того, чтобы управлять влиянием звезд. Христианский крест был слабым подражанием. Данные указывают на то, что инквизиторы были обеспокоены его теологией, а не его приверженностью учению Коперника». В самом деле, никто не ставил Бруно в вину каких-либо научных изысканий – причиной обвинения и казни послужили его взгляды относительно Христа, Девы Марии, Таинств, а также его оккультные занятия. Конечно, нас ужасает суровость той эпохи – но взгляды, за которые пострадал Бруно, не имели отношения к науке. Оккультисты, поклонники Гермеса Трисмегиста и тайных искусств еще могут числить его своим мучеником. Но мучеником науки он не является ни в малейшей степени. Другой ученый, как утверждается, сожжённый церковниками – Мигель Сервет. Сервет – действительно ученый и врач. И его действительно сожгли в Женеве. Однако причиной этой трагедии послужили отнюдь не его научные взгляды – а его фанатичная религиозность. Он был осужден из-за своей книги «Восстановление Христианства», в которой отрицал Троицу, Божество Христа и вообще высказывал крайне еретические богословские взгляды, от которых категорически отказывался отречься даже под угрозой лютой смерти. Возможно, он мученик своего религиозного учения, но никак не мученик науки. Дрейпер предлагает еще нескольких «мучеников». Один из них – Чекко д " Асколли, итальянский астролог (Дрейпер считает его «астрономом»), сожженный за ересь в 1327 году. Статья в Википедии о нем представляет собой интересное противоречие. С одной стороны, перечисляются пункты обвинения, выдвинутого инквизицией: |
| Т.Н. Джаксон, И.Г. Коновалова, А.В. Подосинова 24. Бруно «Книга о саксонской войне». (1080-е гг.) Автор принадлежал к окружению магдебургского архиепископа Вернера, а затем – мерзебургского епископа Вернера, быть может, в должности члена канцелярии, на что указывает большое количество писем, так или иначе использованных в сочинении Бруно; существует гипотеза о его тождестве с засвидетельствованным в 1100 г. магдебургским схоластиком Бруно. Бруно принадлежал к последовательным противникам германского короля Генриха IV в Саксонии, доказательством чему является его сочинение, которое представляет собой не просто историю саксонского восстания с его начала (1073 г.) до избрания антикороля Херманна фон Зальма в 1081 г., но и талантливый иронический памфлет на Генриха IV. К числу анекдотов, компрометирующих Генриха, относится и приводимая ниже история о посольстве на Русь, которую, тем не менее, не следует воспринимать как выдумку. Устные рассказы, курсировавшие среди саксонского епископата, были, наряду с перепиской, важнейшим источником сведений Бруно. Издания: Критические издания: Brun. b. Sax. 1937; Brun. b. Sax. 1963. S. 192–404. Переводы: На немецкий язык: Brun. b. Sax. 1963. S. 193–405 (a latere); на русский язык: Свердлов 1. С. 177–178 («русский» фрагмент). Литература: Помимо введений к названным изданиям, см.: Schmale 1962. S. 236–244; Wattenbach, Holtzmann 2. S. 591–594; 3. S. RFHMAe 2. P. 591–592. 13. [Некто из приближенных 737 Генриха IV стал удаляться от двора, считая, что близость к такому королю помешает ему войти в жизнь вечную.] Когда король замечает, что тот менее усерден в своей службе, он не доискивается причины, почему тот [это] сделал и не показывает ему своего недовольства, а решив дать отдых своему мечу, старался погубить его оружием другого. И вот, не знаю, по какому поводу, действительному или выдуманному, послал его к королю Руси (Ruscia) 738 . Тот с охотою взялся за это посольство, во-первых, потому что этим как бы показывал, что не впал в немилость у короля тот, которому он, как прежде, не усомнился доверить тайное [поручение]; во-вторых, потому что надеялся в награду за труд этого посольства, когда вернется, удачно исполнив посольство, получить от короля немалый бенефиций. |
|
|
