| Кроме красочной толпы пассажиров, третий класс имел множество и других развлечений. По проходам непрерывным потоком двигались продавцы, фокусники, нищие, устроители лотерей. Последние брали едущих врасплох. Потные, красные они врывались в отделение, всучивали в руки пассажиров свои билеты, громко торопя с уплатой и быстро исчезали. Через некоторое время они возвращались, раздавая счастливцам ничтожные выигрыши, но и цена билета была по карману каждому. Нищие были самых разных категорий. Почти всегда они ужасно ко всем приставали, но были и такие, которые вели себя с большим достоинством: они раздавали карточки, на которых на разных языках была описана их несчастная доля. Самыми жуткими были калеки дети с вывернутыми руками и ногами. Индуизм учит, что милостыня помогает дающему подниматься на ступень выше в следующем воплощении. Потому многие дают гроши нищим. Забавляли нас безбилетные. Когда случался редкий контроль, их оказывалось пять или шесть в одном отделении. Контролёр хладнокровно высаживал их на следующей станции, но они, смешиваясь с толпой, садились снова в другой вагон. Багажа у них «не оказывалось», т. е. он был у сообщника обладавшего билетом. Остановки были, пожалуй, самой интересной частью пути. Когда поезд медленно подходил к станции, его с нетерпением ожидало самое разнообразное сборище людей и животных. Стаи обезьян удивительно проворно атаковали вагоны и захватывали всё, что попадало в их ловкие лапы. Вороны и другие птицы влетали в открытые окна и уносили пищу зазевавшихся пассажиров. Козы, собаки, коровы быстро подбирали остатки пищи, бросаемые на рельсы. Новые толпы нищих проникали в поезд, продавцы еды предлагали свои жгучие и ярко окрашенные снадобья. Всё находилось в беспрерывном движении, всё куда-то спешили, толкались, кричали. Это продолжалось до самого отхода поезда. Путешествия в третьем классе в Индии не могут сравниться ни с чем в других странах. Города Индии Не говоря уже о нашем посещении Цейлона, который показался нам островом красоты и своеобразной культуры. Каждый город Индии, в который мы попадали, был для нас целым новым миром, описать который нам очень бы хотелось, но я ограничусь лишь двумя наиболее удивительными местами: Агрой и Бенаресом. Таж Махал |
| Войницкий (вяло). Что тебе рассказать? Астров . Нового нет ли чего? Войницкий . Ничего. Все старо. Я тот же, что и был, пожалуй, стал хуже, так как обленился, ничего не делаю и только ворчу, как старый хрен. Моя старая галка, maman, все еще лепечет про женскую эмансипацию; одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни. Астров . А профессор? Войницкий . А профессор по-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в кабинете и пишет. «Напрягши ум, наморщивши чело, всё оды пишем, пишем, и ни себе, ни им похвал нигде не слышим». Бедная бумага! Он бы лучше свою автобиографию написал. Какой это превосходный сюжет! Отставной профессор, понимаешь ли, старый сухарь, ученая вобла… Подагра, ревматизм, мигрень, от ревности и зависти вспухла печенка… Живет эта вобла в именье своей первой жены, живет поневоле, потому что жить в городе ему не по карману. Вечно жалуется на свои несчастья, хотя, в сущности, сам необыкновенно счастлив. (Нервно.) Ты только подумай, какое счастье! Сын простого дьячка, бурсак, добился ученых степеней и кафедры, стал его превосходительством, зятем сенатора и прочее и прочее. Все это неважно, впрочем. Но ты возьми вот что. Человек ровно двадцать пять лет читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве. Двадцать пять лет он пережевывает чужие мысли о реализме, натурализме и всяком другом вздоре; двадцать пять лет читает и пишет о том, что умным давно уже известно, а для глупых неинтересно, – значит, двадцать пять лет переливает из пустого в порожнее. И в то же время какое самомнение! Какие претензии! Он вышел в отставку, и его не знает ни одна живая душа, он совершенно неизвестен; значит, двадцать пять лет он занимал чужое место. А посмотри: шагает, как полубог! Астров . Ну, ты, кажется, завидуешь. Войницкий . Да, завидую! А какой успех у женщин! Ни один Дон-Жуан не знал такого полного успеха! Его первая жена, моя сестра, прекрасное, кроткое создание, чистая, как вот это голубое небо, благородная, великодушная, имевшая поклонников больше, чем он учеников, – любила его так, как могут любить одни только чистые ангелы таких же чистых и прекрасных, как они сами. Моя мать, его теща, до сих пор обожает его, и до сих пор он внушает ей священный ужас. Его вторая жена, красавица, умница – вы ее только что видели – вышла за него, когда уже он был стар, отдала ему молодость, красоту, свободу, свой блеск. За что? Почему? |
| Возвратившегося в семинарию сына и неимевшего пристанища начальство должно было поместить в больнице, а правление постановило уговорить отца чрез одного из членов от духовенства. Другой отец, по увольнении сына его из семин. корпуса за непослушание и дерзости, прислал в правление письменный отзыв, называя действия его «странными» и выражаясь в таком роде, что сын его «выброшен на улицу», за него правление «бьет отца по карману, отцу же ничего неизвестно». Бумага отправлена на усмотрение консистории, как «оскорбительная для присутственного места», а отцу дано знать о причинах увольнения, которые ему раньше должны были быть известными от самого сына и из его отпускной книжки, где прописывались все его проступки. Но, видно, отец и после того не принял нужных мер к исправлению сына, или не мог его исправить, так как чрез несколько времени он был исключен за самовольную безвестную отлучку. Еще один отец (из петербургских протоиереев), раньше взявший сына из общежития, где его будто бы стесняли, жаловался на правление митрополиту, после того как сыну его предложили подать увольнение из семинарии, вследствие донесения о нем инспектора, «в виду явно обнаружившегося несочувственного направления его задачам и целям семинарского воспитания»; отец обвинял инспекцию с которой не раз входил в пререкания, и одного из преподавателей, и просил снова принять сына в семинарию. Но просьба его оставлена без удовлетворения. 406 Воспитанник этот не передал инспекции письма, полученного им от к–ских семинаристов, «как дело противное чести против них», по его выражению, но читал письмо всему классу. Подобных писем получено было несколько в спб. семинарии в 1882 г., с предложением воспитанникам взять на себя дело подачи прошения на Высочайшее имя о допущении семинаристов в университет. Меньшинство в правлении предлагало сделать выговор всему классу, из которого никто не заявил о письме, а ученика, не представившего начальству письма, заключить в карцер, выставив балл по поведению, какой выйдет из месячных отметок. |
| Один мой товарищ по университету – он пошел потом в военно-юридическую академию, некто Скворцов, Александр Петрович, – заболел, будучи на втором курсе, и даже несерьезно заболел, но так испугался, что вылил на себя бутылку керосину и зажег. Насилу спасли. – Он теперь жив, папа? – Конечно, жив, но страшно обезображен. Так вот… Профессор Берг в своем капитальном труде приводит поразительные статистические данные… Они сидели и разговаривали спокойно, как два хороших знакомых, попавших на очень интересную тему. Павел выражал на лице изумление и ужас, вставлял вопросы и изредка восклицал: «Черт знает, что такое! Да неужели твоя статистика не врет?» И внутри его было так мертвенно-спокойно, как будто не живое сердце билось в его груди, как будто не кровь переливалась в его венах, а весь он был выкован из одного куска холодного и безучастного железа. То, что он думал сам о грозном значении своей болезни и своего падения, грозно подтверждалось книгами, в которые он верил, умными иностранными словами и цифрами, непоколебимыми и твердыми, как смерть. Кто-то большой, умный и всезнающий говорит со стороны об его гибели, и в спокойном бесстрастии его слов было что-то фатальное, не оставлявшее надежд жалкому человеку. Был весел и Сергей Андреич: смеялся, закруглял слова и жесты, самодовольно помахивал рукою – и со смятением чувствовал, что в правде его слов таится страшная и неуловимая ложь. С подавляемою злобою он поглядывал на развалившегося Павла, и ему страшно хотелось, чтобы это был не хороший знакомый, с которым так легко говорится, а сын; чтобы были слезы, был крик, были упреки, но не эта спокойная и фальшивая беседа. Сын опять ускользал от него, и не к чему было придраться, чтобы накричать на него, затопать ногами, даже, быть может, ударить его, но найти что-то нужное, без чего нельзя жить. «Это полезно, то, что я говорю: я предостерегаю его», – успокаивал себя Сергей Андреич; но рука его с жадным нетерпением тянулась к боковому карману, где в бумажнике, рядом с пятидесятирублевой бумажкой, лежал смятый и расправленный рисунок. |
| — Билл, приятель! — сказал субъект, повернув голову к двери. — Рад вас видеть. Я уже начал побаиваться, не отказались ли вы от нашего дельца, тогда бы я пошел на свой страх и риск. Ох! Испустив этот возглас, выражавший величайшее изумление при виде Оливера, мистер Тоби Крекит принял сидячее положение и пожелал узнать, что это такое. — Мальчишка, всего-навсего мальчишка, — ответил Сайкс, придвигая стул к камину. — Один из питомцев мистера Феджина, — ухмыляясь, подхватил Барни. — Ах, Феджина! — воскликнул Тоби, разглядывая Оливера. — Ну и редкостный мальчишка — такому ничего не стоит очистить карманы у всех старых леди в церкви! Этот тихоня составит Феджину целое состояние! — Ну-ну, довольно! — нетерпеливо перебил Сайкс и, наклонившись к своему приятелю, шепнул ему на ухо несколько слов, после чего мистер Крекит неудержимо расхохотался и удостоил Оливера пристальным и изумленным взглядом. — А теперь, — сказал Сайкс, усевшись на прежнее место, — дайте нам, пока мы тут ждем, чего-нибудь поесть и выпить, это нас подбодрит — меня во всяком случае. Подсаживайся к камину, малыш, и отдыхай — ночью тебе еще придется пройтись, хоть не так уж далеко. Оливер посмотрел на Сайкса робко и с немым изумлением; потом, придвинув табурет к огню, сел, опустив голову на руки — она у него болела, — вряд ли сознавая, где он находится и что вокруг него творится. — Ну, — сказал Тоби, когда молодой еврей принес еду и поставил на стол бутылку. — За успех дельца! Провозгласив этот тост, он встал, заботливо положил в угол пустую трубку и, подойдя к столу, наполнил стаканчик водкой и выпил. Мистер Сайкс последовал его примеру. — Нужно дать капельку мальчишке, — сказал Тоби, налив рюмку до половины. — Выпей залпом, невинное созданье. — Право же, — начал Оливер, жалобно подняв на него глаза, — право же, я… — Выпей залпом, — повторил Тоби. — Думаешь, я не знаю, что пойдет тебе на пользу?.. Прикажите ему пить, Билл. — Пусть лучше выпьет! — сказал Сайкс, похлопывая рукой по карману. — Провалиться мне в пекло, с ним больше хлопот, чем с целым семейством Плутов! Пей, чертенок, пей! |
| — Полезайте, — сказал возница. — Это ваш мальчуган? — Мой, — отвечал Сайкс, пристально посмотрев на Оливера и небрежно сунув руку в карман, где лежал пистолет. — Твой отец шагает, пожалуй, слишком быстро для тебя! Верно говорю, парнишка? — сказал возница, видя, что Оливер запыхался. — Ничуть не бывало, — вмешался Сайкс. — Он к этому привык. Держись за мою руку, Нэд. Ну, полезай! Обратившись с такими словами к Оливеру, он помог ему влезть в повозку, а возница, указав на груду мешков, предложил прилечь на них и отдохнуть. Когда они проезжали мимо придорожных столбов, Оливер все больше и больше недоумевал, куда же спутник везет его. Кенсингтон, Хамерсмит, Чизуик, Кью-Бридж, Брентфорд остались позади, и тем не менее они подвигались вперед с таким упорством, как будто только что тронулись в путь. Наконец, они подъехали к трактиру, носившему название «Карета и Кони»; неподалеку от него начиналась другая дорога. Здесь повозка остановилась. Сайкс поспешил выйти, не выпуская из своей руки руку Оливера; подняв его и опустив на землю, он бросил на него злобный взгляд и многозначительно похлопал кулаком по боковому карману. — Прощай, мальчуган, — сказал возница. — Он дуется, — отозвался Сайкс, встряхивая Оливера. — Дуется! Вот щенок! Не обращайте на него внимание. — Стану я обращать на него внимание! — воскликнул тот, залезая в свою повозку. — А погода нынче славная. И он уехал. Сайкс подождал, пока он не отъехал на порядочное расстояние, потом, сказав Оливеру, что он может, если хочет, глазеть по сторонам, потащил его вперед. Миновав трактир, он свернул налево, потом направо. Шли они долго — позади остались большие усадьбы с садами; задерживались они только для того, чтобы выпить пива, и, наконец, добрались до города, здесь на стене какого-то дома Оливер увидел надпись крупными буквами: «Хэмптон». Несколько часов они слонялись по окрестным полям. Наконец, вернулись в город и, зайдя в старый трактир со стертой вывеской, заказали себе обед в кухне у очага. Кухней служила затхлая комната с низким потолком, поперек которого тянулась толстая балка, а перед очагом стояли скамьи с высокими спинками, и на них сидели грубоватые на вид люди в рабочих блузах. Они не обратили никакого внимания на Оливера и очень мало — на Сайкса; а так как Сайкс очень мало внимания обратил на них, то он со своим юным спутником сидел в углу, нисколько не стесняемый их присутствием. |
| Дождь был вроде бы и несильным, но одежда Петра Степановича промокла почти насквозь. Со старенькой шляпы, напитавшей влаги, дождевые капли падали на видавший виды плащ, откуда стекали тонкими струйками в успевшую уже раскваситься землю. Морщинистое лицо старика тоже было мокрым. Дождь не считался ни со старостью, ни с заслугами он накидывал и накидывал свою осеннюю крапь куда только можно. Временная вседозволенность это ему позволяла. Стоявший под этим моросящим и нудным дождём старик вдруг почувствовал, что губы его стали солёными. – Чудеса, да и только, дожди подсолонились, надо же! Он ещё раз облизнул губы и неожиданно понял, что никакой это не дождь, а самые что ни на есть настоящие слёзы. – Вот ведь, скажи, уже и забыл, когда плакал-то в последний раз, на похоронах Макаровны своей, кажись. А тут – надо же! Рука машинально потянулась к карману, но тут же дёрнулась обратно. Постираться б надо, вон даже платок зачуханный доставать стыдно! Да, жива была бы покойница, разве б так было? Вроде и не запущенный и рубашка белая, и галстук, и костюм ещё ничего, хоть далеко не новый, а всё одно не то! Степаныч тяжело вздохнул и смахнул набежавшие слёзы рукой. – Да, дела! почему-то вслух произнёс он, за что ж она меня так? Он переступил с ноги на ногу, хотел было двинуться наконец-то с этого пятачка, на котором стоял уже незнамо сколько, но взгляд, брошенный уже в который раз на это казённое здание, стоящее неподалёку, остановил его. И вновь ощутил соль на губах. Не мог, ну никак не мог Пётр Степанович понять эту совсем ещё юную девицу, что так незаслуженно обидела его. В чём вина-то его, в чём? В том, что по слякотине этой пришёл подузнать про добавку к пенсии? Так что ж тут плохого? Ведь сам пришёл, не надоедал никому, в очереди даже отстоял, хотя мог бы как заслуженный человек и так пройти. – Какой уж там заслуженный? Разве на заслуженных так орут: «Когда же вы кончитесь, надоели уже со своими цацками-бряцками!» Так не одевал я ни орденов, ни медалей, хотя и мог бы весь свой арсенал на грудь вывесить. Не купил, не своровал, кровушкой своей в лихолетье военное оплатил! Степаныч всё-таки достал скомканный носовой платок, высморкался и снова положил его в карман. |
| Таких субъектов Федерации у нас 50. Большая их часть сосредоточена в Центральном, Северо-Западном, Приволжском и Дальневосточном федеральных округах. Кроме того, напоминаю главам всех субъектов России о необходимости создания и осуществления собственных региональных программ демографического развития. Демографы утверждают, что выбор в пользу второго ребенка – это уже потенциальный выбор в пользу третьего. Важно, чтобы семья сделала такой шаг. И, несмотря на сомнения некоторых экспертов (а я отношусь к ним с уважением), я все-таки убежден, что нормой в России все-таки должна стать семья с тремя детьми. Но чтобы это было так, нужно многое сделать. Нужно создать благоприятные условия в первую очередь для женщин, чтобы они не опасались, что рождение второго и последующего детей закроет им путь к карьере, к хорошей работе, заставит ограничиться исключительно домашним хозяйством. То, что мы начали делать (решение проблемы очередей в детские сады, программа профессиональной переподготовки для женщин с детьми, поддержка гибких форм занятости), будет прямо влиять на выбор семьи в пользу второго и третьего ребенка. Особое внимание нужно уделить дошкольным учреждениям, в том числе поддержать создание частных учреждений подобного рода. Многие барьеры, мешающие их развитию, Правительством уже устранены. Прошу окончательно завершить эту расчистку уже в первой половине будущего года, а регионы прошу активно использовать появляющиеся возможности. Надо наконец дать людям нормально работать, повсеместно открывать надомные, малокомплектные детские сады, группы продленного дня, а значит, предоставить родителям возможность выбора дошкольного учреждения без очередей и нервотрепки. Убежден, у нас есть уникальный шанс в ближайшее десятилетие кардинально решить и другую застарелую российскую проблему – жилищную. Считаю этот вопрос наиболее важным как для Правительства Российской Федерации, так и для руководителей регионов России. На первом этапе реализации нацпроекта «Жилье» удалось создать условия для развития ипотеки. Объем ипотечных кредитов растет в последние два года по 40-50 процентов в год. Это хороший показатель, но, прямо скажем, и это мы с вами тоже хорошо знаем, ипотекой пользуются в основном люди с доходами выше среднего. Остальным гражданам она пока не по карману. |
| Я недолго, это ведь недалеко. А потом мы с вами попьем чаю и обсудим, как нам быть дальше. Скромный домик я купила напоследок своему несчастному ребенку, но он меня не осудит, он поймет… А если нельзя на это надеяться, — всхлипнув и утерев слезы, — тогда не все ли ему равно? В заупокойной молитве сказано: ни с чем мы приходим в этот мир. Значит, нам нечего уносить из него с собой. Хорошо, что мне не по карману брать напрокат у гробовщика то, что в таких случаях полагается, и будто контрабандой переправлять все это следом за моим ребенком на тот свет. Ничего бы у меня не получилось и пришлось бы тащить все обратно. Нет! Я лучше сама себя потащу, пока могу, потому что когда в конце концов и меня туда занесут, то уж обратно не вернешься. Мистера Швея опять понесли по улицам, и это были как бы его вторые похороны. Четверо краснощеких верзил взвалили гроб на плечи и в развалку пошли с ним к кладбищу, а возглавил это шествие еще один цветущий верзила, который старался придать своей походке величественность, будто выпечатывал каждым шагом: «Смирно! Смерть идет!» — и от важности не узнавал своих близких знакомых на улицах. И все же многие прохожие с участием смотрели на девочку, которая одна провожала гроб, ковыляя за ним с костылем. Но вот беспокойного ребенка опустили в землю и похоронили на сей раз окончательно, и величественный верзила величественно зашагал впереди одинокой маленькой швеи, точно человеку в ее положении подобало начисто забыть дорогу домой. Умиротворив таким образом свирепых фурий, именуемых обычаями, он отправился восвояси. — Чтобы окончательно успокоиться, крестная, мне надо немножко поплакать, — сказала девочка, входя в дом. — Ведь я, как-никак, ребенка похоронила. Плакала мисс Дженни дольше, чем можно было ожидать. Но вот слезам ее пришел конец, она вышла из темного угла, умылась и приготовила чай. — Ничего, если я буду делать выкройку, пока мы с вами чаевничаем? — ласково спросила она своего старого друга. — Милая моя Золушка! — воскликнул он. — Когда же ты наконец отдохнешь? — Ну-у! Выкройки делать это не работа, — сказала мисс Дженни, уже кромсая ножницами бумагу. — Мне хочется выкроить один фасон, пока я его не забыла. |
| Моё интеллектуальное путешествие повело меня, конечно же, по другой дороге, но она была не менее обусловлена рвением разума, которым мы с ним обладали. Я также вспоминаю, что мой отец не раз доброжелательно напоминал мне, что когда библеисты хотят познакомиться с каким-нибудь специфическим понятием Ветхого Завета, они не пытаются найти ответ посредством обычного самостоятельного обдумывания этого понятия. Вместо этого они собирают и изучают (отыскивая как можно больше различных контекстов) все доступные в настоящее время примеры употребления соответствующего слова на иврите. Этот научный подход и лёг по большей части в основу моих наиболее ранних умственных изысканий (включая то, от которого я всё же вынужден отказаться), основанных на сборе и изучении (в определённом контексте) всей существенной информации по заданной теме. Возможно это может показаться ироничным, что именно семейное окружение, вероятнее всего, привило мне интерес к критическому анализу, который в конечном итоге и привёл меня к отказу от веры моего отца. ЛИЦО ЗЛА Я говорил в некоторых более поздних из своих атеистических произведений, что я пришёл к заключению о несуществовании Бога слишком быстро, слишком легко и по причине, которая впоследствии показалась мне ошибочной. Я часто и детально пересматривал это негативное заключение, но в течение почти семидесяти лет я не находил достаточно оснований, чтобы оправдать любое кардинальное изменение в прямо противоположную сторону. Одной из тех ранних причин моего обращения к атеизму была проблема зла. Во время ежегодных летних каникул мой отец возил меня и мою мать за границу. И хотя это было не по карману церковному служителю, но стало возможным благодаря тому, что мой отец часто в начале лета принимал экзамены на получение школьного аттестата на повышенном уровне (сейчас это называется свидетельством о среднем образовании продвинутого уровня) и получал плату за эту работу. Нам также было проще путешествовать за границу, поскольку мой отец свободно говорил по-немецки после двух лет теологического обучения в Марбургском университете до Первой мировой войны. Таким образом, он смог взять нас на каникулы в Германию и один или два раза во Францию, не тратя денег на туристическое агентство. Моему отцу также было поручено быть представителем методистской церкви на нескольких международных теологических конференциях. На них он брал меня, единственного ребёнка в семье, и мою мать в качестве гостей, не принимающих непосредственного участия. |
|
|
