| Разделы портала «Азбука веры» ( 3 голоса: 2.7 из 5) Оглавление Облака Бешеный ветер срывает с ледяных горных вершин тучи летучего снега. Низкое солнце зажигает их золотым огнём. За каждым снеговым конусом лениво колышется холодное жёлтое пламя. Вершины вздымаются в небо, как гигантские белые свечи с золотыми лезвиями огня. И неистовый горный сквозняк раскачивает и клонит тяжёлое пламя… Снизу к вершинам подбирается ночь. Долины залила тень — как чёрная вода. И тень эта поднимается выше и выше. Зато ярче и ярче разгораются свечи вершин, и жёлтое пламя летучих снегов колышется уже не на дневном голубом небе, а на вечернем — глубоком и синем, как океан. Горы горят… С туманной равнины к горам накатывается белый прибой облаков. Странно смотреть на облака сверху. Пенистые гряды взволнованных облаков накатываются на горный кряж. Они затопили предгорья, вливаются в заливы — ущелья, окружают невысокие вершины, превращая их в острова. Клубясь и дымясь, они упорно ползут всё выше и выше по склонам и, обессилев, откатываются назад. И тогда в зазор у чёрного кряжа видна сумрачная подоблачная глубина. Прилив и отлив. Багровое солнце — золотая летучая рыба — медленно падает в облачную пелену, окунается в неё с головой, и белое море пенистых облаков вдруг становится красным! Огненная рыба накалила облака докрасна! От чёрных гор до мутного горизонта красная зыбкая равнина. И теперь уже красные валы накатываются на крутые берега, красные заливы вклиниваются в ущелья, из красного моря торчат чёрные острова. И, протыкая его снизу вверх, словно играющие чёрные рыбы, взлетают из красных волн чёрные грифы. Спиралью завинчиваются они в густо-синее небо на неподвижных крыльях-ладонях с растопыренными пальцами, а потом тяжело машут ими, направляясь к «берегу» на ночлег. Красное море колышется тише и тише и наконец засыпает, Тёплый живой его свет начинает потихонечку меркнуть. И вот уже снегом, морозом и льдом потянуло от потемневшей и посиневшей равнины. И уже это больше не море, а белая тундра в полярную ночь. Облачные сугробы и торосы, тёмные бездонные полыньи. Зимняя морозная ночь. Луна нестерпимо лазоревая и заиндевелая. Звёзды большущие и звонкие, как ледышки. Хвост Большой Медведицы увяз в облаках, как в снегу. Тишина. И только глубоко внизу, в подоблачной глубине, слышен нестихающий гул подоблачных водопадов. |
| Другой воспитанник Вифании того же курса о содержании в семинарии в его время рассказывает следующее: «Иные не имели лучшей одежды, как затрапезный сюртук, никогда не нашивали брюк; постели были разные, от тюфяка до войлока, с подушками набитыми сеном. Ученики своекоштные вносили в казну от 60 рублей ассигнациями до 25 ассиг. Начальство семинарское старалось всячески облегчать для бедных отцов содержание детей, уменьшая плату за годовое содержание. Разумеется, на эту сумму содержание ученика не могло быть хорошим. Чрез три года шили один суконный сюртук; старый отбирался и давался кому-либо из младших учеников. Каждый год шили нанковый сюртук и брюки. Если кто не имел своего тулупа, то давали фризовую шинель. Выдавали каждый год по три пары белья, коленкору для манишек и косынок, четыре наволочки, две простыни, двое сапог и еще головы, чрез два года – картуз. Кормили обыкновенно щами и кашею, иногда варили похлебку; по праздникам давали булку. В скоромные дни щи были за обедом с говядиной, в ужин – без говядины. К ужину вновь не варили щей, но в оставшиеся от обеда подливали воды и разогревали. Рыба, и то соленая, подавалась только по праздникам и воскресеньям в постные дни. Не помню, чтобы когда-нибудь была свежая рыба. Пустые щи, особенно разбавленные водою, были невкусны, и мы рады были, если кто-нибудь из товарищей достанет головку чесноку и положит во щи. Они вкусны тогда казались. На каждого клалось в обед и ужин по три порции хлеба, и остатки от обеда и ужина всякий мог брать себе, и это составляло завтрак и полдник. Капуста была белая и полубелая. Случалось, что из каши и щей вытаскивали мышей; иногда дело ограничивалось шуткой, посмеются, если это в постный день, что щи у нас скоромные, иногда выкладывали подобную добычу на тарелку и носили ректору. Случалось и в хлебе таскать запеченных червей или мышиные лапки. Не многие могли для дополнения скудного стола покупать каждый день калачи. Обыкновенно сушили хлеб и потом, посоля, ели с большим аппетитом с водою; осенью покупали картофель и пекли его в комнатах в печке и этим лакомились. |
| • Если вам кажется, что какой-то продукт дал аллергическую реакцию – не давайте его 5–7 дней, и вы поймете, от него была реакция или нет, потом можно попробовать дать еще, очень осторожно, с одной чайной ложки. Мясо проще всего вертеть на мясорубке. Даже если это самая дешевая мясорубка. У более дорогих моделей мясорубок есть насадки с более мелкими отверстиями, начните с таких. (Мой сын регулярно стал есть мясо ближе к 2 годам). Если у ребенка низкий гемоглобин, введите мясо раньше. Менее аллергенными считаются мясо ягнятины, индейки и постной свинины, затем говядина и курица. Начинать надо обязательно с одного вида мяса, с небольшого количества (1/3 чайной ложечки), 5 дней наблюдаете за реакцией ребенка (на аллергию), затем начинаете увеличивать количество пюре, доведя его до 60–70гг. После 5 дней можно начать вводить другой вид мяса и т.д. Обычно рекомендуют давать мясо каждый день, но для ребенка на ЕВ это не так актуально. Рыбу начинайте давать через 2 месяца после мяса, выбирайте не красную (лосось часто аллергенен), мне импонирует мнение, что надо есть местные продукты, и для нас речная и озерная белая рыба – самое то (если рыба в ваших реках загрязнена, выбирайте морскую). Для первого прикорма выберите рыбу с нерезким вкусом и запахом. Слейте с рыбы бульон. Желток. Попробуйте перепелиный – он менее аллергенен, начните с половинки. Если ребенок не стал есть его, подмешайте в овощи или суп. Некоторые мамы делают большие порции прикорма за один раз и замораживают маленькие порции в морозилке (например, в формочках для льда), а потом разогревают в микроволновке. Мне этот метод не очень по душе – я предпочитаю и сама питаться свежеприготовленными продуктами. Однако это тоже приемлемый вариант. Кстати, заморозить овощи для ребенка осенью – отличная идея! Мы морозим ягоды (для компота), кабачки, горох, капусту брокколи, цветную, огурцы (с них снимаем шкурку, режем на кусочки и размораживаем естественным образом, идет как добавка к картоф.пюре), морковь и тп. (а польские производители морозят даже картошку!). Получается, что если сделать большую порцию из замороженных продуктов – то вновь замораживать их – совсем невкусно получится. Точно так же я не сторонник убирать в холодильник остатки и потом подогревать их для ребенка, особенно до полуторалетнего возраста. |
| накрачеи – литаврщики (накры – литавры) наузы – гадальные книги: это слово обозначало такж и завороженный от исчистой силы амулет ногавицы – узкие брюки или род обуви, сшитой наподобие голенишь обычно ярко раскрашенные ноугородки золочены – серебряный новгородский рубль по стоимости и весу был в то время вдвое дороже московского ночвы – неглубокое деревянное корыто овощи – все вообще плоды: и овощи, и фрукты одры страдные – рабочие повозки со скамьями ожерелье – пристяжной вышитый стоячий воротник рубахи или зипуна ометюк – обметенный край платья или покрывала опашница – короткая мантия свободного покроя из богатой ткани опресноки – пресные хлебцы, употребляемые в церковном ритуале отжени – отгони охабень, охобень – распашное платье из шелка или легкого сукна с ожерельем и с нечетным числом пуговиц; охабнем назывался также тяжелый плащ внакидку на ферязь панагия – нагрудное украшение с изображением Богородицы патока белая – самотеком стекающая с медовых сотов «медовая слеза» – чистый свежий мед пачеленки – суставы пачеси – см. изгреби перевара сыченая – пиво и мед домашнего изготовления перепечи – ритуальные угощения на свадьбе – всякого рода печение пласти – пластовые куски рыбы, вычищенные и высушенные плюсеное – грязное, заброшенное, всякая «дрянь» поволока – см. приволоки подклеть – помещение в фундаменте дома, служившее для разных хозяйственных нужд поезд – поезжане на свадьбе (седячие – также свидетели на свадьбе, но с другой стороны – жениха или невесты) полтевое мясо (от полть, полотки) – разделанная вдоль на две части тушка птицы постав – ткацкий стан, на котором ткут законченный кусок сукна или холста потворные бабы – колдуньи потиральце – полотенце похва – подхвостник у лошади приволока (собирательно) – богатый праздничный наряд причелина – висячие резные доски, покрывающие торцы бревен у сруба и по краям кровли (от чело – лицо) прутовая рыба – вычищенная, слегка просоленная и затем провяленная на прутьях рыба высших сортов пяльцы – рамка для натягивания ткани, по которой шьют или вышивают |
| Совсем приуныл Васютка. Жалко ему самого себя стало, начало донимать раскаяние. Не слушал вот он на уроках и в перемену чуть не на голове ходил, покуривал тайком. B школу съезжаются ребята со всей округи: тут и эвенки, тут и ненцы, и нганасаны. У них свои привычки. Бывало, достанет кто-нибудь из них на уроке трубку и без лишних рассуждений закуривает. Особенно грешат этим малыши — первоклассники. Они только что из тайги и никакой дисциплины не понимают. Станет учительница Ольга Фёдоровна толковать такому ученику насчёт вредности курева — он обижается; трубку отберут — ревёт. Сам Васютка тоже покуривал и им табачок давал. — Эх, сейчас бы Ольгу Фёдоровну увидеть… — думал Васютка вслух. — Весь бы табак вытряхнул… Устал Васютка за день, но сон не шёл. Он подбросил в костёр дров, снова лёг на спину. Облака исчезли. Далёкие и таинственные, перемигивались звёзды, словно звали куда-то. Вот одна из них ринулась вниз, прочертила тёмное небо и тут же растаяла. «Погасла звёздочка — значит, жизнь чья-то оборвалась», — вспомнил Васютка слова дедушки Афанасия. Совсем горько стало Васютке. «Может быть, увидели её наши?» — подумал он, натягивая на лицо телогрейку, и вскоре забылся беспокойным сном. Проснулся Васютка поздно, от холода, и не увидел ни озера, ни неба, ни кустов. Опять кругом был клейкий, неподвижный туман. Только слышались с озера громкие и частые шлепки: это играла и кормилась рыба. Васютка встал, поёжился, раскопал уток, раздул угольки. Когда костёр разгорелся, он погрел спину, потом отрезал кусочек хлеба, взял одну утку и принялся торопливо есть. Мысль, которая вчера вечером беспокоила Васютку, снова полезла в голову: «Откуда в озере столько белой рыбы?» Он не раз слышал от рыбаков, что в некоторых озёрах будто бы водится белая рыба, но озёра эти должны быть или были когда-то проточными. «А что, если?..» Да, если озеро проточное и из него вытекает речка, она в конце концов приведёт его к Енисею. Нет, лучше не думать. Вчера вон обрадовался — Енисей, Енисей, — а увидел шиш болотный. Не-ет, уж лучше не думать. |
| – Если бы он только знал, чего мы хотим, то первый бы с нами был… – Как же с нами? Против себя самого? – Ну, да. Не пожалел бы и себя для блага отечества, отдал бы все за счастье, за вольность России. Ежели царь – отец, то как может он желать, чтоб народ, дети его были рабами. Помнишь в Писании: сыны суть свободны… – Да ведь это не о царе, а о Боге… – Все равно. – Нет, не все равно… Замолчали и посмотрели друг на друга с тем удивлением, которое слишком поспешной дружбе свойственно, как будто впервые друг друга увидели. – За что же мы его убить хотим? – вдруг усмехнулся Голицын опять давешней жуткой усмешкой. – Убить? – воскликнул Одоевский. – Эх, душа моя, мало мы, что ли, вздору мелем, сами на себя врем? Да если кто и вправду пойдет на убийство, то увидит лицо его, глаза, улыбку, – вот как давеча нам улыбнулся, – и рука не подымется, сердце откажет! Изверга такого нет, чтоб не полюбил его и не был бы рад сам за него умереть. Сказать не умею, а только знаешь, как простой народ говорит: «Государь батюшка, красное солнышко!» У кого этого нет, тот не русский. А ведь мы русские; у нас у всех это есть, да забыли, а вспомним когда-нибудь. – Кто любит арбуз, а кто свиной хрящик; один – царя, другой – вольность, – рассмеялся Голицын: – но нельзя же царя и вольность вместе любить… – Отчего нельзя? – Ну, вот видишь, недаром я спрашивал давеча, так ли ты понял. – Не то, не то… – Нет, Саша, то самое. Опять посмотрели друг на друга с удивлением и, как часто бывает в дружбе, почувствовали, что любят, но не знают друг друга. Да уж полно, любят ли? Не поторопились ли дружбой? Вернулись на Крестовский, наняли лодку и выехали на взморье. Была белая ночь, светло как днем, но краски все полиняли, выцвели; осталось только два цвета – белый да черный, как на рисунке углем: белая вода, белое небо, пустое – одна лишь последняя, прозрачная, с востока на запад тянувшаяся гряда перламутровых тучек; и черная полоска земли, как будто раздавленная, расплющенная между двумя белизнами – воды и воздуха; черная тоня, избушка на курьих ножках; черные тростники на отмелях, а дальше – все плоско-плоско, бело-бело, не отличить воды от воздуха. Тишина мертвая. Рыба всплеснет вблизи; вдали на барке топор застучит; пироскаф Берда, идущий в Кронштадт, первый и единственный пароход в России, по воде, невидимый, зашлепает колесами, – и тишина еще беспредельнее. |
| Избушку эту — теремушку срубили лет пять назад связисты, тянувшие телефонную нить на Крайний Север до самой Игарки. В избушке бывали и загадили ее шальные охотники — горожане, ягодники, грибники и рыбаки. Мы взялись за дело, все отскребли, вымыли пол, изладили десяток мышеловок -чурбаков. Мыши тучами ходили, даже по стенам. Угоив избушку, мы истопили баню, напарились в ней. Вечером мужики выпили по случаю высадки на незнакомый берег и закрепления дружбы, и до глубокой ночи из жарко натопленного становья разносилось далеко по окрестным лесам: «Обнесен стеной высокой Александровский централ». Папа кричал, зажав в отчаянии головушку ладонями, Высотин басил, зажмурившись, мы в три мальчишеских горла звенели поддужными колокольцами поверху. Начался тяжелый промысловый труд, и больше в то лето песен мы не пели — не до песен было. Для начала поставили пяток в пару связанных становых сетей-паромов, к которым надо две тяжелые якорницы да еще третью якорницу, что держит наплав. Пяток сетевых ловушек — только начало, чтобы «нащупать» ход рыбы. Один паром попал на уловистое место, остальные пришлось не раз и не два переставлять, добавлять к ним несколько паромов, чтоб сети попеременке вынать и развешивать на починку и просушку. План нашей бригады был задан — шестнадцать центнеров на сезон, добывать рыбы надо было больше: на еду, на продажу, потому как сезонным рыбакам выдавали небольшой «аванец», остальные деньги по договору выплатить должны были в конце путины. Мы и в самом деле попали на уловистое угодье: шла стерлядь, белая рыба, случались осетры, горбуша одно время повалила — это на паромы и переметы; «по кустам» — как здесь выражаются, по заливам, заостровкам и возле берегов мы «сшибали» старыми мережками щуку, окуня, сорогу, налима, нет-нет вытаскивали тайменей-подростков, большие таймени пластали в клочья старые мережи, вырывались, оставляя дыры, да такие, что мы, парнишки, пролазили в них, поражая артель силою и размерами ускользнувшей рыбины. На сети выплывали мы часа в четыре утра, без завтрака, заспанные, вялые, однако на веслах, в труде разогревались, разминались и работали дружно, порой даже весело, азартно. Мы с Гришей орудовали гребями, Петька на корме, мужики управлялись с якорницами и сетями. За тетивы, за веревки якорниц и за весла без верхонок — рукавиц мы не брались, но ладони наши все равно покрылись красными мозолями и трижды, если не четырежды, сошла кожа с рук, пока не огрубела, не закрепла, как обух топора, и больше руки не прокалывало рыбьими колючками, не разъедало кожу солью. |
| Водится здесь и два рода тетеревов – птиц величиной с наших индейских петухов и с прекрасным пером. Самцы этих птиц обыкновенно черные, с примесью самого темного синего цвета, самки же гораздо меньше величиной и цвета сероватого. Оба имеют под глазами прекрасный кружок. Зайцев там также множество, и в продаже они по четыре штивера за зайца. Зимой все они белые, кролики же, напротив, черные. Бекасы стоят здесь два и три штивера один. Много там и уток, и между прочим одна порода их, называемая гагарой, имеющая весьма быстрый полет и залетающая весьма высоко. Во время полета своего гагары производят шум, очень похожий на голос человека. Они плавают так же быстро, как и летают; но бегать они не могут, потому что устройство ног их, идущих от задней части тела, неудобно для бегу. Реки богаты рыбою. Окуней такое множество, что ими можно накормить двадцать человек за каких-нибудь двадцать штиверов. Лучше их – караси, которые поменьше окуней, но вкусом отличные, и я не думаю, чтобы они находились в нашей стране, потому я и сохранил несколько их в спирту. Строением своим они почти такие же, как и форель,– темноватые и с блестящей чешуей. Щуки здесь весьма обыкновенны, так же как и превосходные угри – особый вид рыбы, похожий на наших вьюнов. Множество корюшки, пескарей, стерлядей, камбалы, мерлана, палтуса и еще темноватой рыбы, которую туземцы называют хариус, вкуса удивительного и такой же почти величины, как треска. Вся эта рыба ловится в четырех часах от города, в одном заливе, образуемом рекою, где вода спокойная, стоячая. Излишне было бы говорить о лососи, которая, как всякому известно, высылается отсюда соленая и копченая к нам и в чужие страны. Здесь находится еще белая лосось, которую русские называют мекльма 8 и которую получил я сушеную. Я видел одну такую рыбу: она очень походила на икру, имела две ноги сзади, и туземцы называли ее Pasciskaet. 9 В ней, внутри ее тела, находится две мыши (мышцы?), называемые Miski, и ворвань, которая употребляется русскими как лекарство. |
| Да будет Набу, Мардук и арбачская Истар благосклонны к царю, моему господину. В двадцать девятый день мы бодрствовали. Поле наблюдения покрылось (об- ские и руководящие указания; Вот, напр., что говорится в халдейском календаре относительно нескольких дней второго месяца (Ийяр апрель–май). «21 день – враждебность: 22 день благоприятный суд, призывание заклинаний; 23 день – сердце не хорошо; 24 день веселие сердца; 25 день жена пусть не приближается, сердце не хорошо; 26 день тайна». Очень много предзнаменований извлекалось из факта родов. «Если женщина родила двойню – мальчика и девочку, это неблагоприятное знамение; страна не пострадает, но дом, в котором родились дети, будет умален». «Если женщина родит ребенка с львиною головою (т.е. подобною львиной), могущественный царь будет править в стране». «Если женщина родит ребенка с двумя глазами на левой стороне, то признак, что боги гневаются на страну, и что страна будет опустошена». «Если женщина родит младенца с тремя глазами на левой и с одним на правой стороне, боги наполнят страну трупами». Сходство младенца с тем или другим животным, отступление того или другого органа от нормальных размеров, уродства (их должно быть бывало множество, судя по текстам о предзнаменованиях), всё в некоторой степени открывало перед человеком завесу будущего. «Если собака ощенится в стаде (в помещении для стада), оружие будет уничтожать жизнь, и царь не будет торжествовать». «Если у овцы родится пять ягнят, это признак опустошения страны, владелец ягнят умрет и его дом разрушится». «Если кобыла ожеребится двойнею, одно рождение мужеское и другое женское и каждое будет иметь только по одному глазу, враг будет торжествовать и опустошит Вавилонию». Извлекались предзнаменования из действий животных. «Если желтая собака забежит во дворец, это признак гибельной судьбы дворца». «Если белая собака забежит в храм, утверждение этого храма будет твердо». «Если птичка бросит кусок мяса или еще чего-нибудь внутрь дома, владелец его будет пользоваться обширным счастьем». «Бык, бодающий вола в городе, не благоприятное предзнаменование для города, но бык забежавший в чьи-нибудь владения, благоприятное предзнаменование для владельца». Предзнаменования давались в снах. «Если рыба окажется на голове человека. |
| Спит медведь, спокойно спит в своем укрытом «дому», но живут осыпи, звучат, движутся, грохочут по онемелой земле, укрытой снегами, пробивают броню Курейки-реки. Как много земли-то кругом! И вся она белая, вся в ровных снегах, ни дорожки, ни тропки, ни единого следочка — иди куда хочешь. Аким поднялся в горы, достиг осередыша, свалил сухостоину, располовинил ее. и скоро в поднебесье, где холод был ясен и звонок, свет неба близок, хотя и вяло, нежарко — воздух-то разрежен — горел костерок. Пламя отгибало к Курейке, всасывало дымок в каньон, в снегу под огнем попикивало. Пока натаивался снег на чай, Аким, отдыхиваясь, устало уронив руки, сидел на сутунке и глядел сверху на прихотливые изгибы Курейки. Эвенки зовут ее Нума, Люма — ласково-то как, прямо прилипает к языку конфетой. Так, и только так возможно называть место, надежно тебя питающее, дающее не только приют, но и смысл существования и любовь, из которой затем прорастает тоска по земле, по такому вот пусть дикому, но родному ее уголку. Эвенки не верили в смерть и тлен: переступая из одного мира в другой, они просто перекочевывали из местности в местность и потому снаряжались основательно, брали с собою нарты, чайник, котел, луки, копья, после ружья, капканы, нынче на могилах и в колодах можно найти поллитра водки, транзисторный приемник. Однажды Аким видел на захоронении эвенков баллончик с аэрозолем, привязанный к березке, — а ну как на том свете гнус одолеет? На сучке той же березки выветривалась папуха денег — вдруг вздумается бойе в магазин забежать, а денег с собою нету! Нума, Люма, Курейка! А где-то за нею тоже белый, широкий Енисей. В него ткнулась хрупкой ледяной иголкой речка Боганида, в устье ее еще торчат небось два-три столба, может, и будка еще не сгнила, она крашеная, будка-то, крепкая. Хорошо бы почувствовать свой предел, отправиться на Боганиду и лечь среди тундры на мох, под свитые корни стлаников, рядом с теми людьми, которые любили тебя в детстве и которых любил ты. Да как узнаешь приход последнего дня и часа? Разучились люди в суете думать о смерти, готовиться заранее к вечному кочевью, нет его — вызнали шибко умные люди; каждый со школы знает: смерть — темень, прах, тлен; умирать — значит пропасть насовсем, сгнить, червям себя скормить. |
|
|
