| Когда действует сила Божия, да не имеет места вопрос: как? Ибо хотя многое и бывало и бывает выше естества и последовательности помыслов, однако же нет ничего выше Бога, зиждущего все удобное и сверх ожидания (49,99). Так всегда Господь творит и устрояет, и каждое событие так направляет, что верно служащие Ему как светила просиявают и добродетель их делается известною повсюду (35,508). Всякая добрая и боголюбивая душа, как скоро по разрешении от сопряженного с нею тела освободится отсюда, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающие ее блага, а по очищении или по отложении… того, что ее омрачало, услаждается чудным каким-то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке, потому что избегла здешней жизни как несносного узилища и свергла с себя лежавшие на ней оковы, которыми крылья ума влеклись долу. Тогда она в видении как бы уже пожинает уготованное ей блаженство (8,262). Когда отходят от тела души праведных, тогда лики Ангелов приемлют души их в собственную свою область, в чистый век, и таким образом приводят их ко Господу. Но если душа в этой жизни подчинялась и повиновалась демонам и была их рабою, то удерживается ими и в их остается власти, когда отходит от мира (30,178). Какой же плач приличен тебе, душа, которую умертвил губительный змей, Божий образ запечатлев горькою смертью? Плачь, плачь, окаянная, это одно для тебя полезно. Покину дружеские и веселые пиры, покину великую славу красноречия и благородство крови, покину дома с высокими кровлями и все земное счастье, покину даже сладостный солнечный свет, самое небо и блистательные звезды, которыми оно увенчано. Все это оставлю тем, которые будут после меня, а сам, с повязкой на голове, как мертвец и бездыханный, взгляну на одр?… А там камень, и под ним неумирающее тление; впрочем, не от этого смущается мое сердце, трепещу единственно правдивых Божиих весов (12,21). Худое плавание, конечно, уже вижу и казнь за ненавистный грех, вижу мрачный тартар, пламень огненный, глубокую ночь и позор обличенных дел, которые теперь сокрыты (9,123). |
| И юный хан уж под стеною; Его встречают у ворот Девицы красные толпою; При шуме ласковых речей Он окружен; с него не сводят Они пленительных очей; Две девицы коня уводят; В чертоги входит хан младой, За ним отшельниц милых рой; Одна снимает шлем крылатый, Другая кованые латы, Та меч берет, та пыльный щит; Одежда неги заменит Железные доспехи брани. Но прежде юношу ведут К великолепной русской бане. Уж волны дымные текут В ее серебряные чаны, И брызжут хладные фонтаны; Разостлан роскошью ковер; На нем усталый хан ложится; Прозрачный пар над ним клубится; Потупя неги полный взор, Прелестные, полунагие, В заботе нежной и немой, Вкруг хана девы молодые Теснятся резвою толпой. Над рыцарем иная машет Ветвями молодых берез, И жар от них душистый пашет; Другая соком вешних роз Усталы члены прохлаждает И в ароматах потопляет Темнокудрявые власы. Восторгом витязь упоенный Уже забыл Людмилы пленной Недавно милые красы; Томится сладостным желаньем; Бродящий взор его блестит, И, полный страстным ожиданьем, Он тает сердцем, он горит. Но вот выходит он из бани. Одетый в бархатные ткани, В кругу прелестных дев, Ратмир Садится за богатый пир. Я не Омер: в стихах высоких Он может воспевать один Обеды греческих дружин И звон, и пену чаш глубоких. Милее, по следам Парни, Мне славить лирою небрежной И наготу в ночной тени, И поцелуй любови нежной! Луною замок озарен; Я вижу терем отдаленный, Где витязь томный, воспаленный Вкушает одинокий сон; Его чело, его ланиты Мгновенным пламенем горят; Его уста полуоткрыты Лобзанье тайное манят; Он страстно, медленно вздыхает, Он видит их – и в пылком сне Покровы к сердцу прижимает. Но вот в глубокой тишине Дверь отворилась; пол ревнивый Скрыпит под ножкой торопливой, И при серебряной луне Мелькнула дева. Сны крылаты, Сокройтесь, отлетите прочь! Проснись – твоя настала ночь! Проснися – дорог миг утраты!.. Она подходит, он лежит И в сладострастной неге дремлет; Покров его с одра скользит, И жаркий пух чело объемлет. В молчанье дева перед ним Стоит недвижно, бездыханна, |
| Случилось это таким образом. 17 Августа, поспешая в Академию к приемным экзаменам, я сель в Рязани в вагон поезда 13 и преспокойно двигался к Москве, как вдруг между станциями «Быковым» и «Малаховкой» наш поезд, точно врезавшись во что-то, останавливается. Это было около 11 часов ночи. Всем, много ездившим по железным дорогам и, потому, привыкшим к относительной точности и безостановочности поездного движения от станции до станции, вероятно, знакомо это жуткое настроение, вызываемое неожиданной остановкой поезда в открытом поле, где не видно —226— не только станции, но и простой будки, да еще чуть не в самую полночь. Так и чудятся: нападете разбойников, порча рельсов, взрыв парового котла, близкое крушение и прочие страхи, причем это настроение еще более усиливается от жалобных, точно молящих о помощи, свистков паровоза. Как всегда в подобных случаях, посыпались вопросы: что это значит? отчего поезд остановился? и, так как, по обыкновению, никто ничего не знает, идешь сам на площадку, спрашиваешь бегущих мимо с фонарями кондукторов, но те или сами еще не успели узнать, или намеренно скрывают. Тогда сходить со ступенек площадки и идешь, куда идут другие, и уже на месте узнаешь истинную причину. В настоящем случае я узнал следующее: под поезд бросилась молодая девушка. Восемь вагонов успело прокатиться по ней, прежде чем поезд остановился. Только из-под девятого вагона извлекли ее, уже бездыханный, с раздробленным черепом, труп. Тихая-тихая, августовская, немного прохладная, но еще совсем летняя ночь. Озаренное луной, открытое поле, лишь близ полотна дороги заслоненное живой изгородью невысокого кустарника, в тени которого более бы шло играть в прятки, а не скрываться с той целью, чтобы незаметно ринуться под поезд. Кругом неугомонный треск кузнечиков. Рамка, более подходящая к сценам свидания, мечтательным прогулками, но ни как не к подобным ужасам. Когда я вернулся в вагон, для меня не было сомнения, что все совершилось обдуманно, хотя некоторые из бывших со мной в одном вагоне пассажиров и полагали, что поезд случайно мог зацепить гулявшую и не успевшую сойти с рельсов девушку. |
| Он чувствует себя как тело и потому отождествляет себя с ним; он видит во сне умерших в телесных образах и потому полагает, что души их хотя и отдельны от тела, но все ж телесны. Заключающееся для нашей мысли противоречие этих двух положений не выяснилось еще для первобытного человека. Но коль скоро оно начало понемногу сознаваться, потребовалось его примирение. Возможность его лежала уже в самом опыте дикаря; близкие и обыденные факты наталкивали на него. Галлюцинации, да отчасти и сновидения, чаще всего происходят в области зрения и слуха и редко в области осязания. Поэтому в сознании дикаря мало-помалу осязательная материальность душ должна была стушевываться и давать преобладающее место форме. У гренландцев души – бледны и слабы. 439 Дикие Южной Америки думают, что души блуждают, как тени, в гуще лесов, как облако над болотистыми лугами или как призрак в облике человека. 440 Лукреций объясняет, что наши сновидения и даже фантазии происходят от воздушных образов, отделяющихся от предметов и летающих в воздухе по разным направлениям. 441 У греков было царство теней; когда Одиссей, сошедши в Аид, хотел обнять свою любимую мать, то все усилия его оказались тщетными: всякий раз она ускользала из рук; спрошенная о причине этого, она объяснила, что у мертвых крепкие жилы не связывают костей и только одна душа летает в царстве теней. Когда душа Патрокла, как облако дыма, ушла с ревом сквозь землю, Ахиллес воскликнул: Боги! так подлинно есть и в Аидовом доме, подземном Дух человека и образ, но он совершенно бесплотный. Целую видел я ночь: душа несчастливца Патрокла Все надо мною стояла, стенающий плачущий призрак, Все мне советы твердила, ему совершенно подобясь. 442 Здесь мы видим прекрасное вызванное любовью выражение веры в «я» как в бесплотный облик нашего тела. Но форма есть нечто видимое, а между тем отделение души от тела есть факт невидимый. Противоречие это требовало разрешения. Поражавшая еще на самых первых ступенях развития человека бездыханность трупа давала повод думать, что душа и есть это бесплотное дыхание, улетающее от человека в момент его смерти. |
| Тогда она сказала: — Поверь мне, отец Зосима, что 17 лет прожила я в этой пустыне, борясь со своими безумными страстями, как с лютыми зверями. Когда я принималась за пищу, я мечтала о мясе и вине, какие ела в Египте; мне хотелось выпить любимого мною вина. Будучи в миру, много пила я вина, а здесь не имела и воды; я изнывала от жажды и страшно мучилась. Иногда у меня являлось очень смущавшее меня желание петь блудные песни, к которым я привыкла. Тогда я проливала слезы, била себя в грудь и вспоминала обеты, данные мною при удалении в пустыню. Тогда я мысленно становилась перед иконою поручительницы моей, Пречистой Богородицы и с плачем умоляла отогнать от меня мысли, смущавшие мою душу. Долго я так плакала, крепко ударяя себя в грудь, и наконец как бы свет разливался вокруг меня, и я успокаивалась от волнений. Как признаться мне, отец, в блудных вожделениях, овладевавших мною? Прости, отец. Огонь страсти загорался во мне и опалял меня, понуждая к похоти. Когда на меня находил такой соблазн, то я повергалась на землю и обливалась слезами, представляя себе, что перед мною стоит Сама моя поручительница, осуждает мое преступление и грозит за него тяжелыми мучениями. Поверженная на землю я не вставала день и ночь, пока тот свет не озарял меня и не отгонял смущавшие меня мысли. Тогда я возводила очи к поручительнице своей, горячо прося помощи моим страданиям в пустыне — и действительно, Она мне давала помощь и руководство в покаянии. Так провела я 17 лет в постоянных мучениях. А после, и до сего времени, Богородица во всем — моя помощница и руководительница. Тогда Зосима спросил: — Не было ли тебе нужды в пище и в одежде? Святая отвечала: — Окончив хлебы, через семнадцать лет, я питалась растениями; одежда, какая была на мне при переходе через Иордан, истлела от ветхости, и я много страдала, изнемогая летом от зноя, трясясь зимой от холода; так что много раз я, как бездыханная, падала на землю и так долго лежала, претерпевая многочисленные телесные и душевные невзгоды. Но с того времени и до сегодня, сила Божия во всем преобразила мою грешную душу и мое смиренное тело, и я только вспоминаю о прежних лишениях, находя для себя неистощимую пищу в надежде на спасение: питаюсь и покрываюсь я всесильным словом Божиим, ибо «не хлебом одним будет жить человек!» (Мф.4:4). И совлекшиеся греховного одеяния не имеют убежища, укрываясь среди каменных расселин (ср. Иов.24:8; Евр.11:38). |
| Шофер дотащил бездыханный автомобиль до гаража, который отделяла от молочной узкая, как щель, улочка. Однако она была не так узка, ибо Патрик Дэлрой исчез в ней. Очевидно, он выманил шофера, поскольку тот или кто-то ему подобный ушел за ним и вышел снова с виноватой торопливостью, поднося руку к кепке и засовывая что-то в карман. Потом он исчез в гараже и появился опять; в руках у него были какие-то странные предметы. Хэмфри Пэмп наблюдал все это с немалым интересом. По-видимому, здесь собирались шоферы – иначе трудно объяснить, почему очень высокий шофер в темных очках и кожаной куртке подошел к кабатчику и вручил ему такие же очки и куртку. Особенно же странно, что шофер этот сказал: – Надень это, Хэмп, и пойдем в молочную. Я жду, пока подадут автомобиль. Какой автомобиль, мой искатель истины? Тот, который я купил, а ты поведешь. Совестливый шофер после многих приключений добрался до леса, где оставил осла и хозяина. Но и осел, и хозяин исчезли. Глава 16 СЕМЬ СОСТОЯНИЙ ДОРИАНОВА ДУХА Не ведающие времени часы безумцев, сверкавшие так ярко в ту ночь, быть может, и впрямь приносили счастье, как серебряная монета. Они не только посвятили мистера Гиббса в таинства Диониса и научили мистера Булроза повадкам далеких предков, но и произвели немалую перемену в душе Птичьего Поэта. Он был не хуже и не глупее Шелли; просто он жил в лживом и сложном мирке, где ценятся слова, а не предметы. Ни в малой мере не хотел он уморить своего шофера; просто он не знал, что забыть человека хуже, чем убить. Долго пробыл он наедине с ослом и луной, и много раз изменилось то, что его ученые друзья назвали бы состоянием духа. Первое состояние, как это ни грустно, было черной злобой. Он и не думал, что шофер голоден; он полагал, что его подкупили, а может-запугали демонические ослоубийцы. В эти минуты мистер Уимпол был готов терзать своего шофера гораздо страшнее, чем терзал осла мистер Пэмп, ибо здравомыслящий человек не способен ненавидеть животное. Поэт расшвыривал ногами камешки – они летели в чащу – и страстно желал, чтобы каждый из них был шофером. Он вырывал с корнем травы, представляя, что это – волосы врага, ничуть на них не похожие. Он колотил кулаками по тем деревьям, которые, как я полагаю, особенно напоминали предателя, но оставил это, заметив, что дерево крепче его. Весь мир и весь лес стал вездесущим шофером, и он по возможности старался ему повредить. |
| Ах, бедная мать! – Вечером она возвратилась домой. Соседка видела, как во время ее отсутствия к ней украдкой поднялись по лестнице две цыганки с каким-то свертком в руках, а затем убежали, захлопнув за собой дверь. После их ухода из комнаты Пакетты послышался детский плач. Мать радостно засмеялась, словно на крыльях взбежала к себе наверх, распахнула дверь настежь и вошла… О ужас, Ударда! Вместо ее хорошенькой маленькой Агнессы, такой румяной и свеженькой, вместо этого божьего дара, по полу визжа ползало какое-то чудовище, мерзкое, хромое, кривое, безобразное. В ужасе она закрыла глаза. „О! Неужели колдуньи превратили мою дочь в это страшное животное?“ – проговорила она. Уродца сейчас же унесли. Он свел бы ее с ума. Это было чудовище, родившееся от какой-нибудь цыганки, отдавшейся дьяволу. На вид ему было года четыре, он лепетал на каком-то не человеческом языке: это были какие-то совершенно непонятные слова. Шантфлери упала на пол, схватила башмачок, – это все, что у нее осталось от того, что она любила. Долго она так лежала, неподвижная, бездыханная, безмолвная, – казалось, она мертва. Внезапно она вздрогнула всем телом и, покрывая страстными поцелуями свою святыню, разразилась такими рыданиями, словно сердце ее готово было разорваться. И мы все рыдали, уверяю вас! Она стонала: „О моя дочка! Моя хорошенькая дочка! Где ты?“ Я и сейчас еще плачу, как вспомню об этом. Подумайте только: ведь наши дети – плоть от плоти нашей. – Милый мой Эсташ, ты такой славный! Если бы вы знали, как он мил! Вчера он сказал: „Я хочу быть конным латником“. О мой Эсташ! И вдруг бы я лишилась тебя! Пакетта вскочила и помчалась по улицам Реймса. «В цыганский табор! В цыганский табор! Зовите стражу! Надо сжечь этих проклятых колдуний! – кричала она. Но цыгане уже исчезли. Была глухая ночь. Гнаться за ними было невозможно. Назавтра в двух лье от Реймса, на пустоши, поросшей вереском, между Ге и Тилуа, нашли следы большого костра, ленточки маленькой Агнесы, капли крови и козий помет. Накануне была как раз суббота. |
| Разделы портала «Азбука веры» Сюжет В ветхозаветные времена двенадцать еврейских племен переселились в Египет. В то время Иосиф, бывший сыном ветхозаветного патриарха Иакова, был соправителем фараона. Но после того как покровитель израильского народа умер, евреи оказались в невыносимых условиях. Египтяне стали использовать переселенцев в качестве рабов и не позволяли покинуть страну. Трудности жизни иудеев усложнялись тем, что им не позволялось совершать жертвоприношения Единому Богу. Сотни лет плена стали следствием того, что народ стал утрачивать веру в единого Бога. Одним из тех немногих, кто сохранил благочестие, был пророк Моисей. Господом на него была возложена миссия — вывести еврейский народ из Египта. Моисей просил фараона отпустить его соплеменников. Но властитель ослушался, и разгневанный Господь наслал на Египет десять бедствий, причём каждый раз после нового отказа фараона отпустить евреев на египтян обрушивалась новая казнь. После того, как в Египте за одну ночь умерли все первенцы (за исключением еврейских), фараон сдался и разрешил евреям покинуть Египет. Описание На полотне изображено десятое и последнее бедствие, обрушившееся на Египет: «В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своём, до первенца узника, находившегося в темнице, и всё первородное из скота» ( Исх.12:29 ). Действие разворачивается в покоях фараона. Перед нами кульминационный момент противостояния фараона Богу, когда кара за неповиновение обрушивается и на его собственную семью , в результате чего у египетского правителя умирает его сын. Альма Тадема это печальное событие передает с глубоким психологизмом. Фараон представлен с голым торсом, на его голову надет традиционный головной убор – немес, в руке его цветок лотоса. На руках правителя, застывшего, словно каменная статуя сфинкса, в неподвижном безмолвии, бездыханное тело горячо любимого им сына, первенца, к которому прильнула, исполненная горя и отчаяния мать. Рядом с фараоном подобно застывшим статуям замерли погруженные в глубокий траур слуги. |
| В море Воота, с Медведицы, в людях еще Колесницы Имя носящей и близ Ориона свершающей вечно 275 Круг свой, себя никогда не купая в водах океана. С нею богиня богинь повелела ему неусыпно Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку. Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился он в море; Вдруг на осьмнадцатый видимы стали вдали над водами 280 Горы тенистой земли феакиян, уже недалекой: Черным щитом на туманистом море она простиралась. В это мгновенье земли колебатель могучий, покинув Край эфиопян, с далеких Солимских высот Одиссея В море увидел: его он узнал; в нем разгневалось сердце; 285 Страшно лазурнокудрявой тряхнув головой, он воскликнул: “Дерзкий! Неужели боги, пока я в земле эфиопян Праздновал, мне вопреки, согласились помочь Одиссею? Чуть не достиг он земли феакиян, где встретить напастей, Свыше ему предназначенных, должен конец; но еще я 290 Вдоволь успею его, ненавистного, горем насытить”. Так он сказал и, великие тучи поднявши, трезубцем Воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав Ветры противные; облако темное вдруг обложило Море и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь. 295 Разом и Эвр, и полуденный Нот, и Зефир, и могучий, Светлым рожденный Эфиром, Борей взволновали пучину. В ужас пришел Одиссей, задрожали колена и сердце. Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу: “Горе мне! Что претерпеть наконец мне назначило небо! 300 С трепетом вижу теперь, что богиня богинь не ошиблась, Мне предсказав, что, пока не достигну отчизны, я в море Встречу напасти великие: все исполняется ныне. Страшными тучами вкруг обложил беспредельное небо Зевс, и взбуровил он море, и бурю воздвиг, отовсюду 305 Ветры противные скликав. Погибель моя наступила. О, троекратно, стократно счастливы данаи, в пространной Трое нашедшие смерть, угождая Атридам! И лучше б Было, когда б я погиб и судьбу неизбежную встретил В день тот, как множество медноокованных копий трояне 310 Бросили разом в меня над бездыханным телом Пелида; С честью б я был погребен, и была б от ахеян мне слава; |
| Мертвый ребенок лежит весь в цветах. " Он воскресит твое дитя " , - кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам Его: " Если это Ты, то воскреси дитя мое! " - восклицает она, простирая к Нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам Его. Он глядит с состраданием, и уста Его тихо и еще раз произносят: " Талифа куми " - " и возста девица " . Девочка подымается во гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, - и вот, в эту самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал, великий инквизитор. Это девяностолетний, почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера перед народом, когда сжигали врагов римской веры, - нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе. За ним на известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и " священная " стража. Он останавливается перед толпой и наблюдает издали. Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног Его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его. И вот, такова его сила и до того уж приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди вдруг наступившего гробового молчания, налагают на Него руки и уводят Его. Толпа моментально, вся, как один человек, склоняется головами до земли пред старцем-инквизитором; тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража проводит Пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании Святого Судилища и запирает в нее. Проходит день, наступает темная, горячая и " бездыханная севильская ночь " . |
|
|
