| Христос через любимого своего ученика одинаково ко всем людям обращается со следующим увещанием: " дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною» ( 1Ин. 3:18 ). Если мы потому заключаем о величайшей любви к нам Иисуса Христа, что Он положил душу свою за нас, то и наша любовь тогда только может быть названа этим святым именем, когда мы готовы положить душу свою за наших братьев ( 1Ин. 3:16 ). Между тем как буддийский аскет вступает в соприкосновение с миром затем только, чтобы эксплуатировать его в свою пользу, христианский аскет, вместе с развитием божественной идеи в его сознании и в нравственной деятельности, идет в самый центр волнующейся вокруг него людской жизни 348 для того, чтобы служить делу спасения людей, радоваться их истинными радостями и плакать вместе с ними об их настоящем горе ( Рим. 12:15 ). С христианской точки зрения, бо – в каком бы то ни было отношении – и должен быть слугой для меньших ( Мф. 20:26 ). Уединение и для христианского аскета необходимо, но только как временное изолирование от людей для подготовления к борьбе со злом, для укрепления сил, утомленных в ней, и восстановления внутреннего духовного мира, нарушенного и возмущенного зрелищем людских нестроений и неправд. Но если бы христианскому аскету нужно было навсегда бежать из мира и укрыться от него всеми возможными средствами, то где же в нем будет эта любовь, которая всему верит, всего надеется, все переносит, долготерпит, не ищет своего, милосердствует и все собой покрывает? ( 1Кор.13:47 ). Если он должен быть, по слову Спасителя, солью земли, светом мира и светильником ( Мф. 5:1315 ), то никак не может прерывать живых сношений с миром. Бегать из мира потому, что в нем много зла, греха, значило бы тем самым свидетельствовать полное равнодушие к судьбам Царства Божия на земле, высказывать несовместное с христианской жизнью самомнение и поступать вопреки примеру Спасителя, по преимуществу с грешниками-то и имевшего общение, ради их спасения. Скажут: он может молиться и молитвой служить общему благу. |
| Однажды к генералу Хрулеву солдаты привели мальчика лет десяти, босого, дрожавшего как в лихорадке и перепуганного до полусмерти. Этот мальчишка, ваше превосходительство, какой-то тайный подряд взял, докладывали солдаты. — Какой же ты взял подряд? — спросил его генерал. — Ядра ношу от рогатки к Камчатскому люнету. — Кто ж тебе позволил? — Никто. Все ребята носят. Мальчугану приходилось бегать более полуверсты под сильнейшим неприятельским огнем. — Много ли же ты тащил сегодня ядер? — спросил его генерал. — Тридцать. Генерал Хрулев улыбнулся и снова спросил: — Ну, отчего же ты босой? — Мне легче назад бежать, когда ядро отнесешь. Генерал погладил его по голове. Офицеры дали ему денег. Успокоенный мальчуган набрался смелости и спросил: — Дозвольте, ваше благородие, ядра носить. Какой-то солдатик толкнул мальчишку в бок. — Надо говорить, ваше превосходительство, глупый, — поправил он шепотом. — Ты с самим генералом разговариваешь, неуч. Мальчишка опять состроил испуганную рожицу. — Носи, молодец! — разрешил генерал Хрулев. Мальчуган умчался как пущенная стрела, только его босые пятки замелькали по дорожке. Были и такие дети-герои, которые в пылу боя не захотели расставаться со своими отцами и заступали на их место, когда тех убивало неприятельское ядро. На пятом бастионе был общий любимец Николай Пащенко — десятилетний сын артиллериста. Отец его был комендором, наводил пушки. Мальчик смело и лихо прислуживал ему. — Ну-ка, батя, пусти в «него» капральство, — пристанет, бывало, мальчик к отцу, которого очень любил. — Отвяжись! Нечего попусту заряды тратить. Это не шутки, — ворчит комендор и делает вид, что сердится на сына. — Угости «его», дядюшка, пристает мальчуган к какому-нибудь солдатику. — Подожди, Николушка. Угостим лихо. Придет час, и ты поработаешь. Вдруг прилетело ядро и убило комендора. С горячими слезами простился Николай с отцом. Затем он стал на его место и метко наводил мортиры и пушки. В большой отцовской куртке, босой он немало поработал на бастионе. За заслуги Николай Пащенко был награжден георгиевским крестом. |
| Не смотря на всю симпатию… Нет, не хотелось! Шурочке хотелось быть, «как все»! Быть среди всех! Там, среди «всех», мечтала она, наконец, обрести уверенность в себе. И она уже на это решилась! Всё своё одинокое, всё вымученно правильное, всё беловоронье – всё это Шурочке надо было в себе заглушить, забить и затоптать. И как можно быстрее. Ох, как оно Шурочке мешало жить! «Я буду, как все! Как все!» Иногда Шурочка даже ловила себя на том, что ей надо, и что ей, можно сказать, даже хочется – стать хуже, грубее, и примитивнее, чем она есть на самом деле. А как ещё могла она заглушить в себе всё то, что чувствовала? Было в Шурочкином сердце то же самое, что было в Машке. Было, было. И Шурочка знала это, и Машка знала. Только Машка не боялась быть «белой вороной»… Но Машка – это Машка, а Шурочке надо было быть, как все. Какая уж тут симпатия, какая уж тут дружба с этой «монашкой»! На новоселье Шурочка звала всех, и была рада, что Машка пошла вместе со всеми. По дороге народ скинулся, и купили парням бутылку водки, девчонкам – пару бутылок вина, закуски, и торт. Новоселье началось. Пили в каждом углу новой Шурочкиной квартиры, наливая вино и водку в старые, разнокалиберные фарфоровые чашки, и купленные по дороге пластиковые стаканчики. Поили домового, наливая в углы и водку, и вино, кричали: «Ура!» Музыка гремела, все танцевали, веселились, валялись на Шурочкиной постели, и дурачились, кто как мог. Шурочка тоже танцевала, давая себя обнимать и прижимать. Пожалуй, впервые за всю свою жизнь, она давала «так» себя обнимать. Как все. Бутылки опустошили быстро. Пришлось бежать за «добавкой». Маша стала собираться домой примерно через час, тогда, когда за «добавкой» побежали. – Шура, я ухожу. – Маша потянула Шурочку за рукав. Они вышли в прихожую. – Маш, да чего ты! Ещё так рано! Оставайся! – разгорячённая Шурочка хватала Машку за руки, и пыталась втянуть обратно, в комнату. Но Маша уже натянула пальто и шапку. – Нет, Шура. Мне пора. Я должна идти. Я не могу… Тут уже пьянь пошла, ты же видишь. Ты не разрешай им больше за водкой бегать… |
| Через время, весело посвистывая, он поднял с кучи рыболовных сетей беспомощного Стефана и медленно понес его по лестнице на кровлю. Там он положил свою ношу на устроенную им недалеко от края кровли постель. Мальчик с наслаждением вдыхал в себя воздух и смотрел вверх на ясное небо, раскинувшееся над ним великолепным шатром. В глубине неба спокойно блестели луна и звезды, а с озера дул приятный ветерок. - Ах, Тит, — со вздохом заметил мальчик, — если бы не было ночей, не выдержал бы. Ты не можешь представить, как надоели мне эти дни, когда положительно ничего нельзя делать, иной раз не с кем слова молвить! И если бы отец был дома… Мальчик внезапно остановился и вздохнул. - Гого! Стефан, пришел Гого! Веселый детский смех раздался с кровли. - Он здесь, — послышался женский голос, и сразу же показалась чья-то маленькая фигурка на коротких толстых ножках и неуверенными маленькими шагами стала приближаться к Стефану, с восхищением смотревшему на ребенка. - Ты только посмотри, Тит, как он уже может хорошо бегать, — говорил он, — милый мальчуган! Иди сюда, Гого, иди ко мне! У меня есть пряник с сахаром, хороший пряник. При магическом слове «пряник» маленький человек пустился бежать и непременно бы упал, если бы его вовремя не подхватил на руки Тит. Он посадил его подле Стефана, которому, по-видимому, доставляла огромное наслаждение непонятная детская болтовня. - Лукавый ты у меня, — сказал Тит Стефану. — Ведь я говорил, что тебе придется расстаться со своими пряниками. Вслед за этим он вынул из своей поясной сумки пряники, которые, к его сожалению, оказались несколько измятыми, и вручил их Стефану. - Дома твоя мать? — послышался знакомый женский голос с соседней крыши. - Дома. Но она еще занята, — ответил Тит, — придет сюда, как только справится с делами. В это время возле лестницы показалась Приска. - Добрый вечер, соседка! — сказала она, заметив на соседней кровле женщину. — Иди сюда, сейчас я буду рассказывать, что услышала удивительного у колодца, когда ходила туда по воду. |
| Рост – шесть футов, кожа светлая, волосы каштановые, вьющиеся. Сметливый, говорит складно, грамотный. Вероятно, будет выдавать себя за белого. На спине и на плечах – глубокие рубцы Клеймен в правую руку литерой «Г». За поимку живым – вознаграждение в 400 долларов. Столько же, если будут представлены убедительные доказательства, что он убит». Почтенный старичок внимательно прочитал это объявление, бормоча вполголоса каждое слово. Длинноногий субъект, ведший осаду каминных щипцов, опустил ноги на пол, вытянулся во весь свой огромный рост, подошел к объявлению и всадил в него полный заряд табачной жижи. – Вот я какого мнения об этом, – кратко пояснил он и вернулся на прежнее место. – Что это вы, любезнейший? – удивился хозяин. – Повстречайся я с тем, кто это писал, и его бы угостил точно так же, сказал длинноногий, преспокойно отрезая кусок табаку от плитки. – Поделом болвану, что от него негры бегают. Имеет отличного невольника, и до чего его довел! Такие объявления – позор для Кентукки. Вот что я обо всем этом думаю, если угодно знать. – Правильно, правильно! – поддержал его хозяин. – У меня у самого есть негры, сэр, – продолжал длинноногий, – и я им сколько раз говорил «Ребята, хотите бежать, бегите хоть сию минуту. Задерживать вас никто не будет». Пусть знают это, тогда у них всякая охота пропадет бегать. Мало того у меня на всех моих рабов вольные заготовлены, на тот случай, если со мной какая-нибудь беда стрясется, и об этом они тоже знают. И верьте мне, сударь, ни у кого другого негры так не работают, как у меня. Сколько раз я посылал их в Цинциннати с табунами жеребят стоимостью долларов по пятьсот, и они каждый раз возвращались обратно и все деньги мне привозили, до последнею доллара. И в этом нет ничего удивительного. Когда обращаешься с негром, как с собакой, добра от него не жди, а если он видит от тебя человеческое отношение, то и работать будет, как порядочный человек. – И честный скотопромышленник подкрепил свои слова метким плевком, угодившим прямо в камин. |
| Предай тебя, агнице Иисусова, во объятия святой веры и ниспрашивая на твои подвиги благословения от Отца небесного, остаюсь, – со всем усердием желающий тебе внимания и помощи Божией. 19 Июня, 1855. 266. К С.М.П. Монаху ни о ком и ни о чем не следует тужить скорбеть, кроме спасения своего и ближних своих. Но, любимый мой. внемли себе и храни сердце свое всяцем хранением, да не како, спасая других, себя погубишь. Неции, как церковная история показывает, других спасли, а себя не спасли. Обрати все свое попечение, благодать помогающей, на себя, на свое спасение. Выползи первее из глубины греховной сам, а потом и других вытаскивай. Смотри, буди мудр, яко змия, и цел, яко голубь. Не перехитрить нам с тобою исконного хитреца и льстеца, ежели не получим ум Евангельского мудреца, который строит храмину своего спасения не на песке, а на камне. По-моему, лучше более творить, а меньше говорить; а в нас бывает наоборот: мы больше говорим, чем творим. О Господи, спаси же, о Господи, помози же! Молись прилежно, да устроится путь мой и путь твой благополучно! 1 Июля, 1855. 267. К М.Е.М. О.П. придумывает, как бы полегче взойти на небо? Не знаете ли вы какого-либо средства, как бы, не трудясь или мало подвизаясь, достигнуть вечного блаженства? А я, грешный, согласно Св. Писанию, думаю, что многими скорбями подобает нам внити в царствие небесное. Не лучше ли позаботиться нам о том, как стяжать терпение, а не бежать от терпения? Бегать от терпения значит не желать спасения. Да даст нам и вам милосердый Господь разум во всем и терпение ко всему! Татьяне Васильевне посылаю благословение Божие, с пожеланием моим ей сердечного спокойствия, внимания себе и внутреннего уклонения от мира. 268. К Д.Е.С.С. Благодарствую тебя за угощение, особливо же за то, что я не точию на столике твоем и в благодатной келейке твоей, но и в тебе самой нашел все по-прежнему, нашел одну чистую любовь и неизменную преданность ко мне, переселенцу. Мы, по милости Божией, возвратились во свояси благополучно 1-го числа Августа вечером. Путешествие наше ко святым местам не состоялось. |
| Я невольно сравнивал ее с моей сестрой; они были в одном возрасте, но моя Соня была кругла, как пышка, и упруга, как мячик. Она так резво бегала, когда, бывало, разыграется, так звонко смеялась, на ней всегда были такие красивые платья, и в темные косы ее каждый день горничная вплетала алую ленту. А моя маленькая приятельница почти никогда не бегала и смеялась очень редко, когда же смеялась, то смех ее звучал, как самый маленький серебряный колокольчик, которого на десять шагов уже не слышно. Платье ее было грязно и старо, в косе не было лент, но волосы у нее были гораздо больше и роскошнее, чем у Сони, и Валек, к моему удивлению, очень искусно умел заплетать их, что и исполнял каждое утро. Я был большой сорванец. «У этого малого, — говорили обо мне старшие, — руки и ноги налиты ртутью», чему я и сам верил, хотя не представлял себе ясно, кто и каким образом произвел надо мной эту операцию. В первые же дни я внес свое оживление и в общество моих новых знакомых. Едва ли эхо старой часовни повторяло когда-нибудь такие громкие крики, как в то время, когда я старался расшевелить и завлечь в свои игры Валека и Марусю. Однако это удавалось плохо. Валек серьезно смотрел на меня и на девочку, и раз, когда я заставил ее бегать со мной взапуски, он сказал: — Нет, она сейчас заплачет. Действительно, когда я растормошил ее и заставил бежать, Маруся, заслышав мои шаги за собой, вдруг повернулась ко мне, подняв ручонки над головой, точно для защиты, посмотрела на меня беспомощным взглядом захлопнутой пташки и громко заплакала. Я совсем растерялся. — Вот видишь, — сказал Валек, — она не любит играть. Он усадил ее на траву, нарвал цветов и кинул ей; она перестала плакать и тихо перебирала растения, что-то говорила, обращаясь к золотистым лютикам, и подносила к губам синие колокольчики. Я тоже присмирел и лег рядом с Валеком около девочки. — Отчего она такая? — спросил я наконец, указывая глазами на Марусю. — Невеселая? — переспросил Валек и затем сказал тоном совершенно убежденного человека. — А это, видишь ли, от серого камня. |
| Указания к проведению. Сначала в игре принимает участие небольшое число детей (6–8). При повторении могут играть одновременно 12–15 человек. Произносить текст воспитатель должен медленно, четко, ясно, привлекая к этому играющих. Перед проведением игры можно показать малышам настоящие мыльные пузыри. Солнышко и дождик Цель. Учить детей ходить и бегать врассыпную, не наталкиваясь друг на друга, приучать их действовать по сигналу воспитателя. Описание. Дети сидят на стульчиках или скамейках. Воспитатель говорит: “Солнышко! Идите гулять!” Дети ходят и бегают по всей площадке. После слов “Дождик! Скорей домой!” они бегут на свои места. Когда воспитатель снова произносит: “Солнышко! Можно идти гулять”, игра повторяется. Указания к проведению. В игре участвует сначала небольшое число детей, затем может быть привлечено 10–12 человек. Вместо домиков-стульев можно использовать большой пестрый зонтик, под который дети прячутся по сигналу “Дождик!”. Во время прогулки можно предложить детям собирать цветы, ягоды, попрыгать, походить парами. При повторении игру можно усложнить, разместив домики (по 3–4 стула) в разных местах комнаты. Дети должны запомнить свой домик и по сигналу бежать в него. Мой веселый звонкий мяч Цель. Учить детей подпрыгивать на двух ногах, внимательно слушать текст и убегать только тогда, когда будут произнесены последние слова. Описание. Дети сидят на стульях в одной стороне комнаты или площадки. Воспитатель становится перед ними на некотором расстоянии и выполняет упражнения с мячом; он показывает детям, как легко и высоко прыгает мяч, если отбивать его рукой, и при этом приговаривает: Мой Веселый Звонкий Мяч, Ты куда Помчался Вскачь? Красный, Желтый, Голубой, Не угнаться За тобой! С. Маршак Затем воспитатель вызывает 2–3 детей, предлагает им попрыгать одновременно с мячом и повторяет упражнение, сопровождая его словами. Закончив, он произносит: “Сейчас догоню!” Малыши перестают прыгать и убегают от воспитателя, который делает вид, что ловит их. Указания к проведению. При повторении игры воспитатель вызывает других детей и в большем количестве. Последний раз можно предложить быть мячиками всем детям одновременно. Воспитатель должен производить движения и произносить текст в быстром темпе, соответствующем прыжкам детей, прыжки же довольно часты. |
| – Пойте! – кричит. – Пойте, пожалуйста, «Гоп со смыком»!.. Вдруг откуда-то кучерявый выскакивает. Выскочил, папкой махнул. – А ну, беги! – кричит. Страшно стало Петьке – побежал. На улицу выскочил и бежит. А бежать сапоги мешают. Тяжелые на ногах полсапожки… Споткнулся Петька на каком-то углу и упал в канаву. В канаву упал – проснулся. Весь в поту. Одеяло на пол сползло, разметались подушки. Жарко Петьке – дышать невозможно. А в окно луна смотрит. А рядом ребята храпят. Чернявенький рядом храпит. И над самой Петькиной головой вентилятор: ж-ж-ж-жу. Поднял Петька одеяло, лежит, а спать не может. Страшная давит Петьку тоска. Думает Петька о разных вещах, но больше всего о воле. Вольную жизнь вспоминает, горюет… А вентилятор все: ж-ж-ж-жу! Ж-ж-ж-жу! Спать мешает Петьке. Вот где-то вдали за окном паровоз загудел. Встрепенулся Петька. «Ох, – думает, – хорошо сейчас на вокзале. На вокзале сейчас поезд московский встречают. Ребята наши все, поди, там. Карманы, поди, чистят у публики… Весело! А здесь лежи, как дурак, на простыночках…» Приподнялся Петька на локте, оглядел спящих ребят, усмехнулся горько. «И как это, – думает, – могут люди терпеть. Ведь живут же… И бегать не думают… Даже в лапту играют». Лежит Петька. Потом обливается. Спать не может. А вентилятор: ж-жу… ж-жу… Вдруг далеко где-то колокол ударил. На каланче пожарный ночные часы отбивал: Бом-м! Бом-м! Бом-м! «Три часа», – сосчитал Петька. И вдруг – часики вспомнил. Задрожал весь. «Нет, – думает, – терпения моего нету. Пойду. Попытаю… Может, и достану часики, раздобуду часики…» Потихоньку оделся Петька, подумал немного и сложил одеяло в комок – будто лежит человек под одеялом. Подушку примял… На цыпочках к окну подошел. Осторожно затворку поднял, открыл окно. И сразу приятно ветром в лицо пахнуло. Задышал Петька полной грудью и высунулся из окна. Прыгать, конечно, страшно: второй этаж, и камни внизу блестят: прыгнешь – костей не соберешь. Рядом труба водосточная. Карниз узенький. А до трубы шага три. Осмелел Петька, вылез на карниз, раздвинул пошире ноги и перемахнул к трубе. Вниз по трубе – плевое дело. Раз, раз, и готово – стукнули каблуки о камень. |
| К тому времени, о котором сейчас идет речь, Сен-Клеры перебрались всем домом на свою виллу на озере Поншартрен. Летний зной заставил всех, кто только мог, бежать из душного города к этим берегам, куда долетал освежающий ветер с моря. Вилла Сен-Клера, окруженная со всех сторон верандой, выходила окнами на лужайки и в огромный сад, благоухающий тропическими цветами и растениями. Его извилистые дорожки сбегали к самому озеру, широкая гладь которого искрилась серебром в лучах солнца, непрестанно меняясь и становясь час от часу ярче и прекраснее. День клонился к вечеру. Огненный закат зажег весь горизонт и отражался в воде, неотличимой от неба. По озеру, отливающему золотисто-розовыми бликами, легко, словно призраки, скользили белые паруса лодок, а первые звездочки мерцали высоко в небе, глядя на свое трепетное отражение внизу. Том и Ева сидели на дерновой скамье в увитой зеленью беседке, у самой воды. – Знаешь, дядя Том, – сказала девочка, – я скоро уйду туда. – Куда, мисс Ева? Она встала и подняла руку, показывая на небо. Сердце Тома сжалось, и он вспомнил, как часто ему приходилось замечать за последние полгода, что Ева уже не может по-прежнему часами играть и бегать по саду, что ручки у нее становятся все тоньше и тоньше, личико прозрачнее, дыхание короче. Вспомнились ему и жалобы мисс Офелии, что никакие лекарства не помогают Еве от кашля. Да и сейчас щеки у девочки были горячие… Однако мысль, на которую наводили слова этой доброй женщины, до сих пор ни разу не приходила ему в голову. И как раз в эту минуту вдали послышался встревоженный голос мисс Офелии: – Ева! Ева! Такая роса, а ты все еще в саду! Они вышли из беседки и поспешили домой. Мисс Офелия выходила не одного больного на своем веку. С детства, живя в Новой Англии, она умела распознавать первые признаки того коварного, незаметно подкрадывающегося недуга, который губит столько прекрасных жизней и задолго до конца кладет на них печать смерти. И мисс Офелия не могла не заметить у Евы легкого сухого кашля и болезненного румянца, не могла обмануться блеском ее глаз и лихорадочной возбужденностью. |
|
|
