| Прощай, подвижница! На меня смотрит девочка, показывает на щепку: – Па… ла… ход… у-у-у… Мальчик косточкой по стеклу стучит. Ушла Таня. Смотрю на Чатырдаг – ясный-ясный. Там выпал снег. Туда, за его громаду, полезет с бочонком Таня, а он будет ее сдувать. Будут орлы кружиться… А вино – весело за спиной – буль-буль-буль… ПОД ВЕТРОМ Миндальные сады доктора… Надо зайти проститься. Я совершаю последний круг, последнее нисхождение. Делать внизу мне нечего: сидеть на горе легче. Охлестывает меня ветвями, воет-визжит кругом. Покалывает и прячет синее море – играют на нем барашки. Белеет через деревья дом доктора. Дубовые колоды вделаны на века. Стены – крепость. Водоемы хранят и в жары студеную – зимних дождей – воду. Продал доктор свой крепкий дом и перебрался в новый – из тонких досок, – в скворешник-гробик. А вот и доктор. Он стоит перед домиком, неподвижно, раскинув руки, как огородное чучело. Ветер треплет его лохмотья. – Ветром занесло к вам… доктор… проститься перед… зимой! – Да-да… – бросает он озабоченно, а его, кисель киселем, лицо продолжает смотреть кверху. – Зрение проверяю… Вчера отчетливо различал, а сегодня шишек не вижу… – Ветром посбивало! – Вы думаете… Но я и сучков не вижу. Десять дней принимаю один миндаль… горький. Нет, оставьте! Я не имею охоты продолжаться. Обидно, что не кончу работу, потеряю глаза… Заключительные главы – «апофеоз русской интеллигенции», не успею! Слепну, ясно. Вчера один коллега, который каждый день умеет есть пирожки, прислал пирожок… но такие боли… опиум принял и уснул. Перед утром видел ее, Наталью Семеновну… Положила голову на плечо… «Скоро… Миша!» Конечно – скоро. А ведь должен же быть хоть там какой-нибудь мир, где есть какой-нибудь смысл?! Ибо хотим смысла! И вот, под опиумом мне все открылось, но… забыл! Два часа вспоминал… а как я был счастлив! Помню… про «дядюшку» что-то… – Как, про «дядюшку»?! – Как будто смешно… но… У человества, у нас, у нас! дядюшки не было! Такого, положительного, с бородой честной, с духом-то земляным, своим… с чемоданчиком-саквояжиком, пусть хоть и рыженьким, потертым, в котором и книги расчетные, и пряники с богомолья, и крестики от преподобного… и водица святая… и хоро-шая плетка! |
| Работы у Параши хватало тоже. Она содержала в чистоте рыбацкую избу, чистила рыбу, готовила еду, мыла посуду - была хозяйкой. Кроме того, помогала мужикам вытаскивать на берег карбасы, после штормов вместе с ними очищала от водорослей и грязи снасти. Рыбаки относились к ней, как к внучке - доброжелательно и заботливо. Параша на тоне быстро окрепла, и бабушка радовалась наступившим в их жизни добрым переменам. Однажды девочка едва не погибла. Рыбаки ушли на сенокос, оставив ее одну на хозяйстве. День с утра был солнечный и ветренный, задувал крепкий южный, «летний» ветер. Стояло «ведрие» - самая сенокосная погодка, как раз под заготовку сена. Но к полудню теплый ветер вдруг стих, и какое-то время стоял мертвый штиль. Потом запотягивал «полуночник», северо-восток, и начал быстро превращаться в штормовой. К берегу подошла дальняя морская волна, на их кончиках забелели «барашки». Пошел штормовой шквал. А семужьи невода стояли в море. Чего было делать девочке Паране? Она не могла бросить кормильцы-снасти на растерзание шторма. Поморский обычай этого не допускал. И, потом, ей же было доверено быть хозяйкой, и она обязана это доверие оправдать. Ждать из леса мужиков не имело смысла: не известно ведь, когда они явятся. И девочка Параня пошла на отчаянный поступок - села в карбас, плавающий у берега, достала из воды якорь и погребла к неводу. Расстояние было небольшое, но в нос била волна и мешал встречный ветер. Кое-как догребла до ближнего кола, отвязала от него снасть и стала вытягивать ее в лодку. Перебираясь слабыми руками вперед, преодолевая мощный натиск волн и подтаскивая карбас, она вскоре осознала, что ей не справиться. Мокрый невод был слишком тяжел для девочки-подростка. Она с превеликим трудом доставала его из воды, подтягивалась дальше и дальше, перехватывала верхницу. Но быстро вконец обессилела, и дальше двигаться уже не могла. Соленые брызги верхушек волн хлестали ей в лицо, заливали глаза. Она сидела на банке, опустив мокрые плечи на холодном ветру. У нее не было сил даже пореветь от своей беспомощности. |
| У лужи — каменка. Тонкие пальчики стиснуты в кулачки, видно, от боли… Далёк, далёк и труден птичий путь. Много ещё птиц потеряется в темноте и не откликнется на зов пролетающих стай. Много попадёт в зубы лисиц и когти ястребов. Но ещё больше — долетят. Обязательно долетят. Счастливого им пути! Баклан Море на рассвете ещё спит. Оно тихое и почти бесцветное — серое в сумерках. Вдоль прибойной полосы чёрным строем, как солдатики, сидят бакланы. Я выстрелил по строю картечью. Бакланы разом, как по команде, взмахнули крыльями и полетели в море, трогая концами крыльев тихую воду. Но один остался на берегу. Я подошёл, поднял его за чёрные, холодные и мокрые перепончатые лапки. Голова баклана беспомощно моталась на длинной шее. Он был убит наповал. Я сел на песок и стал рассматривать новую для меня птицу. Вертел баклана в руках, дул ему под перо. Потом вынул циркуль-измеритель и измерил бакланий клюв, лапу, крыло и хвост, чтобы позже точнее определить его по определителю. Цвет баклана был чёрный, то с зелёным, то с бронзовым отливом. Особенно хороши были глаза: косые, изумительного зелёного, малахитового цвета. Долго я возился с мёртвым бакланом. Вставало солнце. Лучи его будили всё живое. Проник луч в траву, и закопошились в траве разные жучки: усатые, горбатые, мохнатые. Пригрел луч цветочный бутон — бутон шевельнулся, тихонько раскрылся, как синий глазок. В бутоне букашки ночевали, расправили на солнце крылья и улетели. Просыпалось и море. Я отложил птицу: море на восходе всего прекрасней. Горизонт посинел. Ближе протянулись по морю полосы лазури, ещё ниже — лиловые, потом зелёные, как бакланьи глаза, и даже бронзовые, как отблеск бакланьего пера, — там, где было мелко и проглядывал песок дна. А с синего горизонта побежали по морю белые весёлые барашки. Не оторвал бы я глаз от моря, если бы не сильный шум позади. Оборачиваюсь и вижу: мёртвый баклан ожил! Хлеща крыльями, он бежал по жёлтому песку к морю, на ходу выплёвывая рыбу. Птицы-рыбоеды всегда так делают, когда хотят облегчить свой полёт. Этот воскресший обжора выплюнул тридцать бычков — чуть не килограмм рыбы! И полетел в море, сшибая чёрными крыльями белые гребешки волн. Вот он сел на воду и закачался на волнах. |
| — Его еще называют разрывным течением, разрывной банкой. Это поверхностное течение, которое под прямым углом устремляется к берегу и направляется в обратную сторону. Как правило, ширина такого течения невелика — 5-20 метров, в отдельных случаях — до 200 метров шириной. Визуально определить его можно: оно выглядит как ровный поток воды с волновыми и пенными завихрениями по бокам. В центре их нет, а справа и слева – барашки. Бороться с таким течением, плывя к берегу, проблематично, человек просто выбивается из сил. Два года назад я отдыхал на Филиппинах в компании дайверов. И на нашем корабле был австралиец с супругой. И когда мы после очередного погружения возвращались обратно, началась большая волна. И капитан не смог подойти к берегу близко, мы были вынуждены прыгнуть в воду и плыть около 100 метров. И уже на берегу оказалось, что австралиец на берегу, а его жена — нет. Посмотрев в сторону моря, я увидел в примерно 200 метрах от берега голову австралийки, она очень быстро удалялась от берега, попав в такое отбойное течение. Относительно благополучно женщину мы тогда спасли. А несколько лет назад на Азовском море в детском лагере тоже была история: утонули дети, попав как раз в такое течение. И главное правило при попадании в отбойное течение — его нельзя преодолевать, плывя в сторону берега. Нужно плыть параллельно берегу, поперек течения. Как только вы вышли из этого потока, а вы это сразу почувствуете, вы сможете благополучно доплыть до берега. — Такое бывает только в море? А в озерах и реках чего стоит бояться? — На реках есть омуты. Они образуются, когда поток воды упирается в изгиб берега и устремляется в центральную часть реки. Омуты не дают возможности подплыть к берегу, как правило, их видно, они выглядят как водовороты. Омуты возникают из-за неоднородности рельефа дна. Это может быть валун, резкая отмель, какой-то предмет, лежащий на дне. — Многим людям скучно купаться просто в море, им подавай волны. Насколько это опасно и какие есть правила поведения на волнах? |
| • Проси всегда священников молиться за тебя по воскресеньям. Пусть молятся во время Божественной Литургии пред святым престолом, поскольку в тот момент небо отверсто! Тогда спускается Благодать словно роса и покрывает божественным покровом! • Не ешь свиное мясо! Свиньи – нечистые животные 20 и нравятся демонам. Предпочитай мясо небольших животных, таких как барашки или козы, которые являются чистыми животными. • Будь внимателен, поскольку твоя болезнь несовместима с расстройствами. Когда расстраиваешься, тогда начинаются проблемы. И действительно, когда я начинал роптать или расстраиваться о всём, что пришлось претерпеть в жизни, мне становилось намного хуже. Но, когда я, к примеру, расстраивался о смерти кого-то из знакомых, никаких демонических нападений замечено не было. • Когда случаются нападения врага, читай Псалтирь. Если сам не можешь, пусть почитает тебе брат или ещё кто-нибудь. Знай, что Псалтирь – самая сильная молитва против демонов. И действительно, псалмы Пророка Давида – сильнейшее оружие против злых духов и этому я свидетель: если терял сознание и кто-то читал надо мной Псалтирь, сразу приходил в себя. Также Старец мне однажды сказал: • Смотри, не ходи никогда один в пустынные места. Запрещается тебе ходить одному в безлюдные места. Позаботься, чтобы всегда кто-нибудь сопровождал тебя. Я рассказал одному рассудительному старцу об этом совете и он подтвердил мне, что пустынные места населяет много бесов, и если застанут меня в полном одиночестве, то из всей ненависти, которую ко мне питают (поскольку я вышел из их сетей), будут пытаться меня убить. До сего дня, если я за рулём на машине еду один в очень пустынное место, то обязательно теряю сознание. • Будь внимателен: в городе, где ты живёшь, много магов. Того злодейства, что происходит в этом городе нигде больше в Греции нет, даже в Афинах с многомиллионным населением. Тогда я осознал, почему мои родственники водили меня от колдуна к колдуну. Потому что в нашем городе было чуть ли ни в каждом доме по колдуну! Разговоры |
| – Не что, а кто. Мой дельфин. Дельфин Белобочка. – Ах, Белобочка! Мне про него говорили. Но я сразу не понял. Дельфина пока не видел. – Я его зову Бочка – так проще. Бочка-Белобочка поплывет с Рэсси искать Нектона. – Знаю. – Сергей с облегчением вздохнул: кажется, он точно выполнял сложное задание. Все шло так, как объяснил ему Светловидов. Вот Дон, вот Рэсси, скоро прибудет Белобочка. Но как Рэсси поплывет с незнакомым дельфином – этого Сыроежкин не представлял. А ведь именно они – Рэсси и Белобочка – должны спасать Нектона. – Нектон? – с удовольствием сказал Сергей. – Красивое, мужественное имя. – Да, – подхватил Дон. – Свободный кит. Синий кит, морской гигант, одиноко бороздил просторы океана. Кит был известен морякам разных стран, хотя и избегал встреч с кораблями. Потому и имя ему было дано Нектон, что значит по-древнегречески «свободно плавающий» – свободный кит. Мало кто сталкивался с Нектоном в просторе океана: он любил спокойные прохладные глубины. Но те, кто хоть раз видел, как из зеленых пучин, пустив ввысь радужный фонтан, выплывает острая, расщепленная таинственной улыбкой бархатно-черная морда с серпом усов и умными глазами; как мощным рывком, оставляя за собой тонны взбитой пены, выпрыгивает кит в небо и, сверкая на солнце иссиня-темной спиной с белым пятном, летит свободно над волнами, набирая в мешки своих легких порцию воздуха, необходимую для погружения; как потом, перевернувшись, словно ныряльщик с вышки, отвесно входит в воду, медленно и без брызг, исчезает на несколько часов в загадочных глубинах, на прощание шлепнув море лопастью сильного хвоста, отчего еще долго бегут белые барашки волн, – те счастливцы, кто видел Нектона, рассказывали о его силе и редкой красоте, смелости и особом чутье, их скупые слова со временем превращались в легенды. Подлодки не рисковали спускаться в морскую пучину, где чудовищной тенью скользил свободно Нектон: там крепкую сталь мгновенно разорвет давление воды. Но на судоходной глубине, среди обычных кораблей, шедших своим курсом, одна подлодка специально искала встречи с Нектоном. Подлодка «Тунец», принадлежавшая фирме «Пеликан», изучавшая жизнь дельфинов, получила срочное задание найти и загарпунить сонным снарядом Нектона. Несколько строчек в одной из газет Теймера о том, что новейший зоопарк «Мир животных» готовится принять необычный экспонат – синего кита, известного среди моряков под именем Нектон, – встревожили Международный Совет охраны животных. Совет дал поручение морским станциям, всем экспедициям найти и задержать подлодку. Тогда же профессор Громов предложил в помощь свое новое изобретение. |
| «Было у меня послушание на кухне. Покормила я людей, потом другие пришли – снова кормлю. Все вокруг Батюшки собрались слушать, что он будет говорить. Я стала возмущаться про себя: «Никто не остался посуду помыть, а я тоже хочу послушать Батюшку». Только я это помыслила, вдруг прибегает на кухню отец Виталий, и так быстро, как птичка, раз-раз – всю посуду перемыл, поставил и убежал – мне ни слова не сказал… Это был мне урок». Одна раба Божия, расстроенная от того, что ей не удавалось хорошо выполнить послушание, пожаловалась на себя Батюшке: «Я такая бестолковая, глупая, как баран». Он тут же снял ее печаль: «А барашки были около Господа». Его удивительная любовь простиралась на все живое. Во всем он видел проявление Божьего замысла и радостно, восхищенно удивлялся Его творению. Отец Виталий говорил, что до сих пор на земле есть райские цветы и рассказывал, какие они. Он сокрушался, когда видел, что кто-то срывал без всякой нужды травинку, лесной цветочек и потом выбрасывал. «А ведь это создание Божие», – говорил он. Память людей, знавших отца Виталия, сохранила, казалось, незначительные эпизоды, но в них видна та же великая сила любви, которая поражала. Монахиня Инна: «Отец Виталий очень любил животных. Однажды у нашей кошки родилось четверо замечательно красивых котят. А соседская собака не любила их. Тогда отец Виталий решил сделать их друзьями: возьмет котят, поднесет к собачке близко-близко, та гавкнет – он уберет их. Затем еще и еще раз. «Хочу подружить их», – сказал он и при этом смеялся как дитя. У Батюшки была особенная кошка. Во время поста все ели постный борщ – и она тоже. Если кто-то давал ей в это время колбасу – она не брала. Когда все становились на молитву, кошка садилась тут же и тихо высиживала все правило. «Отец Виталий очень любил животных. Однажды у нашей кошки родилось четверо замечательно красивых котят. А соседская собака не любила их. Тогда отец Виталий решил сделать их друзьями: возьмет котят, поднесет к собачке близко-близко, та гавкнет – он уберет их. Затем еще и еще раз. «Хочу подружить их», – сказал он и при этом смеялся как дитя. У Батюшки была особенная кошка. Во время поста все ели постный борщ – и она тоже. Если кто-то давал ей в это время колбасу – она не брала. Когда все становились на молитву, кошка садилась тут же и тихо высиживала все правило. |
| Попугай волновался. Он прыгал на мачте, летал к Рашиду, мешал ему и все торопил и торопил рулевого. — Что с ним? — спросила Алиса. — Нервы? — А ты посмотри, что творится на берегу! Алиса оглянулась и увидела, что из лабиринта выскакивают воины и бегут к берегу, громко крича и размахивая руками. К счастью, попутный ветер все крепчал, на верхушках волн появились белые барашки, серые клочья туч понеслись по темнеющему небу. — А чем они недовольны? — спросила Алиса. К этому времени погоня уже отстала. — Покажи ей, — сказал попугай. Рашид сказал: — Пошли вниз. На столе в каюте стоял небольшой ящик. Рашид открыл его, и Алиса увидела, что он полон золотыми монетами. — Это откуда? — удивилась она. — Это плата, которую должны были вносить те храбрецы, что решили сразиться с Минотавром. Плата за вход. За пять лет накопился целый ящик, но Минотавр ни с кем не хотел делиться и берег монеты пуще своего ока. А когда Могилка выманил его из лабиринта, началась такая суматоха, что даже ты не заметил, как я сбегал в лабиринт и принес коробку. — Но это же воровство! — А мы и есть пираты, — ответил попугай. — Мы грабители и особенно любим грабить то, что добыто нечестным путем. — Почему нечестным? — спросила Алиса. — А где те смелые герои, которые заплатили Минотавру за вход в лабиринт? Он их всех забодал и затоптал. А теперь пускай жует травку… — Мне самому не нравится, что я пират, — сказал Рашид, — но я благородный пират. Глава 11. Неудачливый Икар Нельзя сказать, что Алиса радовалась тому, что попала в пиратскую компанию, но другой у нее не оказалось, к тому же пираты к ней привыкли и считали своей. Оказалось, что Алиса лучше всех готовит, быстрее всех стирает и умеет делать массу других полезных вещей. В отличие от ее спутников, она учила геометрию и тригонометрию и могла вычислить расстояние до далекого острова или путь по звездам. Конечно, попугай, как кормчий, тоже мог стать к рулю, но за триста лет он многое подзабыл. Весь следующий день они держали путь к северу. Пираты спешили попасть в Черное море, а Алиса хотела узнать, побывал ли Синдбад Мореход на горе Парнас и видел ли он крылатого коня Пегаса. |
| 3 С того дня, как я вышел из ворот Крестов, одна мысль не оставляет меня: надо бежать. Невозможно примириться с тем, что впереди десять долгих, бездеятельных, вычеркнутых из жизни лет. Невозможно примириться и с гнетущей соловецкой обстановкой. Я думал о побеге, когда шел по вечерним улицам Ленинграда, настороженно поглядывая на обнаженные сабли шедших сбоку конвоиров; думал о нем в арестантском вагоне, не перестаю думать сейчас. Я продолжаю работать, жить, как все, но я живу двойной жизнью: вторая проходит затаенно внутри, в исступленных мечтах о побеге. С проклятых Соловков, окруженных морем, за всю историю лагеря не убежал ни один человек. В этом году восемнадцать отважных молодцов, разоружив на Муксалме конвой, уплыли на карбасе на Летний берег. Несколько дней мы жили в тревоге за их судьбу. Она скоро выяснилась: все восемнадцать были убиты в перестрелке с настигшей их на берегу охраной. Только сорок километров отделяют нас от материка. С Муксалмы и Анзера еще меньше: там всего четырнадцатикилометровый пролив отделяет острова от Большой земли. Но одному эти километры не преодолеть. Смешно думать, что можно найти себе товарища для побега среди окружающих меня – Стрешнева, Незнамова, Шевелева или Каплина. В этом деле попутчиком не может быть даже Лопатин. Но в Соловках много людей, на нашей камере свет не сошелся клином. В одном этапе со мною прибыло несколько человек молодежи, студентов. Посмотрев на их лица и в упорные глаза, не трудно догадаться, о чем они думают. Не трудно найти с ними и общий язык. Мы сидим на берегу моря: московский студент Синицын, студент из Ростова Петров и я. Огромный валун закрывает нас от ветра; по свинцовому морю катятся белые барашки волн. Невдалеке, под ногами, гудит прибой. – То, что мы очутились в Соловках, не должно нас обескураживать, – говорит Синицын. – Надо продолжать дело здесь. Я намечаю такой план: небольшими группами мы организуем молодежь. От степени организации и ее широты будет зависеть, что мы можем сделать. У нас есть единицы в Анзере, на Муксалме, в Савватиево: если мы везде будем иметь по двадцать-тридцать человек – для отделений достаточно. Здесь, в Кремле, нужно больше. Опираться мы можем только на молодежь: из старых в решительную минуту примкнут немногие. Если же ничего не получится из этого дела, одновременно мы подготовим другой план побега небольшой группой. Для этого надо связаться сейчас с нашими товарищами на воле. В будущем году осенней ночью, они должны будут с Летнего берега добраться до Муксалмы и увезти нас. Наше исчезновение останется незамеченным: лодки на Муксалме будут в целости, подумают, что мы ушли в лес. Погони не будет. Ваше мнение? |
| В 1931-1932 годах благодаря стипендии общества «Жибурелис» («Маячок») изучает в Париже литературу и искусство. В Париже познакомился с деятелем французской коммунистической партии, известным поэтом и прозаиком, членом Гонкуровской академии Луи Арагоном. В 1934 году становится членом Общества литовских писателей. С 1936 года участвовал в выпуске литовского журнала «Литература». В 1936 году посетил Москву и Ленинг рад. Затем в 1938 году и в 1939 году вновь побывал в СССР . Активно пропагандировал экономические и культурные достижения Советского Союза. Состоял членом Литовского общества изучения культуры народов СССР, в 1939 году стал членом правления этого общества и секретарём Общества литовских писателей. Писал рассказы (сборники «Повседневные истории», 1938 г.), в том числе для молодёжи (сборник «Сахарные барашки», 1935 г.). На литовский язык перевёл роман «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова (частично использована рукопись незавершённого перевода Пятраса Лауринайтиса; 1937 г.), часть романа Стендаля «Красное и чёрное» (1939 г.), отдельные произведения А.С. Пушкина , Анри Барбюса, Беранже, Пиранделло. Сотрудничал с газетой «Литературос науенос» («Литературные новости») и с другими литовскими периодическими изданиями. Первое произведение Пятраса Цвирки в переводе на русский язык опубликовано в каунасской газете «Наше эхо» (рассказ «Чёрт»; 1931 г.) под редакцией Е.Л. Шкляра. Роман «Земля-кормилица» в переводе А. Баужи по авторской рукописи был издан на русском языке в Москве в 1937 году в серии «Всемирная библиотека». Впоследствии он неоднократно переиздавался в переводе советского филолога Б.А. Ларина. На русском языке, помимо романов и рассказов, издано множество сказок и рассказов для детей. Выходивший в нескольких языковых версиях советский журнал «International Literature» опубликовал рассказ «Граница» на английском, испанском, немецком, французском языках (1940 г.). В 1940 году, после бегства президента Литвы А. Сметоны в Германию 15 июня 1940 года, и образования 17 июня 1940 года в Литве Народного правительства во главе с Юстасом Палецкисом, стал членом ВКП(б). Во время всенародных выборов в Народный сейм, которые прошли в Литве 14-15 июля 1940 года, избран депутатом Народного сейма Литвы. Вместе с другими литовскими политиками, является подписантом оригинала «Декларации о вхождении Литвы в состав Союза Советских Социалистических Республик». Вместе с другими депутатами «Народного сейма» – писателями Людасом Гирой, Юстасом Палецкисом, поэтессой Саломеей Нерис и другими – вошёл в состав так называемой полномочной делегации, которая ходатайствовала перед Верховным Советом СССР о приёме Литвы в состав Советского Союза. В 1940-1941 годах возглавлял организационный комитет Союза писателей Литовской ССР. |
|
|
