| Одежда алтайцев отличается простотой и незатейливостью, у южных алтайцев летняя мужская одежда состоит из рубахи с широкими рукавами, косым воротом, который никогда не застегивается, и коротких штанов, едва покрывающих колена, с прочным шнуром около талии, один конец которого едва не достигает до земли; чем виднее шнур из-под короткой рубахи, тем наряд считается красивее. В жаркие дни рубашка совсем снимается, и алтаец остается в одних штанах. Сверх рубашки, если нужно, надевают халат с широкими рукавами из бумажной материи, украшенный каймами и нашивками. Зимой для тепла одеваются или в кафтаны, сшитые из мягкой кочмы 117 , или в бараньи шубы, непременно белой шерсти. Эти одежды надеваются одна на другую; чем ближе к телу, тем они короче. Обувь зимой и летом состоит из кожаных остроносых сапог без каблуков, с широчайшими голенищами; за правое голенище как у мужчин, так и у женщин заткнут кисет с табаком и трубкой. Алтайцы курят все, без различия пола и возраста; даже грудным детям матери иногда суют в рот трубку. Поверх одежды инородцы подпоясываются ремнем, на котором на отдельных ремешках привешиваются нож в ножнах и огниво в кожаной оправе с сумочкой для кремня и трута; без этих принадлежностей алтаец не бывает никогда. На голову надевают высокую меховую шапку с загнутыми краями или околышем из мерлушки, соболя, лисицы и с плоской яркого цвета втульей 118 с разноцветным кружком посередине и двумя лентами, которыми завязывается околыш. Из-под шапки висит коса, к концу которой нередко привязывают медную пуговицу или другое что-нибудь блестящее. Женщины одеваются, как и мужчины, в рубашки, штаны, сапоги и шапки, но вместо халата они носят «чегедек» – весьма красивый женский костюм из бумажной материи, преимущественно синего цвета, обшитый галуном и парчой, с огромными китайскими пуговицами. Зимой чегедек надевается на шубу. Если косы служат украшением женской головы вообще, то алтаянок в особенности: по всей косе у них насажены медные пуговицы, концы кос должны быть непременно ниже пояса, и, если коса недостаточно длинна по природе, прививают к косам шнуры из конской гривы или из шерсти. Косы соединены между собой нанизями из пуговиц и раковинок в несколько рядов, так что у франтихи вся задняя часть покрыта как бы панцирем, который при малейшем движении шумит и гремит. Серьги употребляются большей частью медные или оловянные; к ним приделываются на шнурах подвязи, соединенные с косами. Околыш на шапках щеголих можно встретить из шеек диких селезней. Вместо шапок у женщин близ Телецкого озера встречается изредка род кокошника с широко разведенными концами. |
| Скорей, скорей к крыльцу, средь чёрных всех одинаковых бушлатов дознаться во теми, здесь ли ещё 104–я. А тут как раз поднапёрли, поднапёрли бригады (деваться некуда — уж отбой скоро!) и как на крепость лезут — одну, вторую, третью, четвёртую ступеньку взяли, ввалили на крыльцо! – Стой, …яди! — Хромой орёт и палку поднял на передних. — Осади! Сейчас кому–то …бальник расквашу! – Да мы при чём? — передние орут. — Сзади толкают! Сзади–то сзади, это верно, толкачи, но и передние не шибко противятся, думают в столовую влететь. Тогда Хромой перехватил свой посох поперёк грудей, как шлагбаум закрытый, да изо всей прыти как кинется на передних! И помощник Хромого, шестёрка, тоже за тот посох схватился, и завстоловой сам не побрезговал руки марать — тоже. Двинули они круто, а силы у них немеренные, мясо едят, — отпятили! Сверху вниз опрокинули передних на задних, на задних, прямо повалили, как снопы. – Хромой грёбаный… в лоб тебя драть!.. — кричат из толпы, но скрываясь. Остальные упали молча, подымаются молча, поживей, пока их не затоптали. Очистили ступеньки. Завстоловой отошёл по крыльцу, а Хромой на ступеньке верхней стоит и учит: – По пять разбираться, головы бараньи, сколько раз вам говорить?! Когда нужно, тогда и пущу! Углядел Шухов перед самым крыльцом вроде Сеньки Клевшина голову, обрадовался жутко, давай скорее локтями туда пробиваться. Спины сдвинули — ну, нет сил, не пробьёшься. – Двадцать седьмая! — Хромой кричит. — Проходи! Выскочила 27–я по ступенькам да скорей к дверям. А за ней опять попёрлись все по ступенькам, и задние прут. И Шухов тоже прёт силодёром. Крыльцо трясут, фонарь над крыльцом повизгивает. – Опять, падлы? — Хромой ярится. Да палкой, палкой кого-то по плечам, по спине, да спихивает, спихивает одних на других. Очистил снова. Видит Шухов снизу — взошёл рядом с Хромым Павло. Бригаду сюда водит он, Тюрин в толкотню эту не ходит пачкаться. – Раз–берись по пять, сто четвэртая! — Павло сверху кричит. — А вы посуньтесь, друзья! Хрен тебе друзья посунутся! |
| – До вечера 18 июля 1918 г. у преступников не было почти никакого продовольствия, в связи с чем они были вынуждены ходить в деревню Коптяки, чтобы выпить молока, так как по свидетельству И.И. Родзинского, они были истощены. Это свидетельство важно в связи с мнением о том, что следователь Н.А. Соколов принял «бараньи» кости, найденные на руднике после пиршества чекистов, за частицы уничтоженных останков Царской семьи. На это возражение, граничащее подчас с глумлением не только над памятью пострадавшей семьи, но и царского следователя, теперь можно дать аргументированный ответ, что версия об «обеде» чекистов на руднике не имеет под собой оснований, так как большевики покинули этот район уже в ночь на 19 июля 1918 г. Нужно уточнить, что И.И. Родзинский, по его словам, приехал на рудник только в ночь с 17 на 18 июля. Днём 17 июля Юровский отправил на рудник П.З. Ермакова с обедом для команды, а также днём 18 июля – «грузовик с продовольствием». Следовательно, продовольствия у чекистов не было только с ночи на 18 июля и до середины этого же дня. Утверждение о том, что они ничего не ели с ночи на 17-е до ночи на 19-е, т.е. в течение двух суток, ошибочно. Здесь ещё хочется отметить одну немаловажную деталь. Из текстов оппонентов следует, что Н.А. Соколов, в их представлении, принципиально не мог ошибаться. Безусловно, Н.А. Соколов был следователем высочайшего класса. За несколько месяцев он собрал огромное количество ценнейших сведений и сумел в невероятно тяжелых условиях сохранить материалы следственного дела. Без его материалов в наши дни расследование преступления вековой давности было бы невозможно. Но и он, конечно, мог в чём-то ошибаться, как любой человек. Особенно, если учесть, что завершить следствие на месте ему не удалось: он был вынужден уехать из Екатеринбурга, не допросив множество потенциальных свидетелей и не доведя до конца поисковые работы. Ведь буквально в тот же день, когда он допросил сторожа Я. Лобухина с переезда 184, он получил приказ об эвакуации из Екатеринбурга. Так что полнотой информации Н.А. Соколов не обладал. Католического догмата о непогрешимости у нас нет, поэтому странно выглядит, когда любые сомнения в выводах Н.А. Соколова автоматически записываются в «глумления». Как вообще может вестись объективное исследование в таком случае? |
| Миша Кашкин, местный всезнайка, всё точно про праздничный суп пронюхал. — Из сурепки он будет, из сурепки, — шептал ребятам. Из сурепки? Так это ж отличный суп. Рады ребята такому супу. Ждут не дождутся, когда позовут на обед. Вслед за первым получат сегодня ребята второе. Что же им на второе будет? — Макароны по-флотски? — Жаркое? — Бигус? — Рагу? — Гуляш? Нет. Не знали ленинградские дети подобных блюд. Миша Кашкин и здесь пронюхал. — Котлеты из хвои! Котлеты из хвои! — кричал мальчишка. Вскоре к этому новую весть принёс: — К хвое — бараньи кишки добавят. — Ух ты, кишки добавят! Так это ж отличные будут котлеты. Рады ребята таким котлетам. Скорей бы несли обед. Завершался праздничный обед, как и полагалось, третьим. Что же будет сегодня на третье? — Компот из черешни? — Запеканка из яблок? — Апельсины? — Желе? — Суфле? Нет. Не знали ребята подобных третьих. Кисель им сегодня будет. Кисель-размазня из морских водорослей. — Повезло нам сегодня. Кисель из ламинарии, — шептал Кашкин. Ламинарии — это сорт водорослей. — Сахарину туда добавят, — уточнял Кашкин. — По полграмма на каждого. — Сахарину! Вот это да! Так это ж на объеденье кисель получится. Обед был праздничный, полный — из трёх блюд. Вкусный обед. На славу. Не знали блокадные дети других обедов. Блокадный хлеб Из чего он только не выпекался — ленинградский блокадный хлеб! Разные были примеси. Добавляли к ржаной муке — муку овсяную, ячменную, соевую, кукурузную. Применяли жмых — льняной, хлопковый, конопляный. Использовали отруби, проросшее зерно, мельничную пыль, рисовую шелуху и многое другое. По десять раз перетряхивали мешки из-под муки, выбивая возможное из невозможного. Хлеб был кисловатым, горьковатым, травянистым на вкус. Но голодным ленинградцам казался милее милого. Мечтали люди об этом хлебе. Пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинградцам сокращали нормы выдачи хлеба. 2 сентября состоялось первое сокращение. Норму установили такую: 600 граммов хлеба взрослым, 300 граммов — детям. Вернулся в этот день Валеткин отец с работы. Принёс хлеб. Глянула мать: |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 36 голосов: 4.3 из 5) О любви На другой день к завтраку подавали очень вкусные пирожки, раков и бараньи котлеты; и, пока ели, приходил наверх повар Никанор справиться, что гости желают к обеду. Это был человек среднего роста, с пухлым лицом и маленькими глазами, бритый, и казалось, что усы у него были не бриты, а выщипаны. Алехин рассказал, что красивая Пелагея была влюблена в этого повара. Так как он был пьяница и буйного нрава, то она не хотела за него замуж, но соглашалась жить так. Он же был очень набожен, и религиозные убеждения не позволяли ему жить так; он требовал, чтобы она шла за него, и иначе не хотел, и бранил ее, когда бывал пьян, и даже бил. Когда он бывал пьян, она пряталась наверху и рыдала, и тогда Алехин и прислуга не уходили из дому, чтобы защитить ее в случае надобности. Стали говорить о любви. – Как зарождается любовь, – сказал Алехин, – почему Пелагея не полюбила кого-нибудь другого, более подходящего к ней по ее душевным и внешним качествам, а полюбила именно Никанора, этого мурло, – тут у нас все зовут его мурлом, – поскольку в любви важны вопросы личного счастья – все это неизвестно и обо всем этом можно трактовать как угодно. До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что «тайна сия велика есть», все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. То объяснение, которое, казалось бы, годится для одного случая, уже не годится для десяти других, и самое лучшее, по-моему, – это объяснять каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать. Надо, как говорят доктора, индивидуализировать каждый отдельный случай. – Совершенно верно, – согласился Буркин. – Мы, русские порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем из них самые неинтересные. В Москве, когда я еще был студентом, у меня была подруга жизни, милая дама, которая всякий раз, когда я держал ее в объятиях, думала о том, сколько я буду выдавать ей в месяц и почем теперь говядина за фунт. Так и мы, когда любим, то не перестаем задавать себе вопросы: честно это или не честно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет, раздражает, – это я знаю. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 9 голосов: 3.2 из 5) Исчезновение Знаете ли, я скажу вам секрет: все это, быть может, было вовсе не сон! Ф. Достоевский. «Сон смешного человека» I Когда-то я жил в этом доме. Нет — т о т дом давно умер, исчез, я жил в другом доме, но в этих стенах, громадных, темно-серых, бетонированных, похожих на крепость. Дом возвышался над двухэтажной мелкотой, особнячками, церквушками, колоколенками, старыми фабриками, набережными с гранитным парапетом, и с обеих сторон его обтекала река. Он стоял на острове и был похож на корабль, тяжеловесный и несуразный, без мачт, без руля и без труб, громоздкий ящик, ковчег, набитый людьми, готовый к отплытию. Куда? Никто не знал, никто не догадывался об этом. Людям, которые проходили по улице мимо его стен, мерцавших сотнями маленьких крепостных окон, дом казался несокрушимым и вечным, как скала: его стены за тридцать лет не изменили своего темно-серого цвета. Но я-то знал, что старый дом умер. Он умер давно, когда я покинул его. Так происходит с домами: мы покидаем их, и они умирают. II Октябрьской ночью 1942 года после одиннадцатисуточного переползания с одной среднеазиатской станции на другую эшелон дотянулся до Куйбышева. Откочевали назад то знойные, то ледяные ржавые казахстанские степи, отдышала полынь в открытые двери тамбура, отмаячили навсегда старухи, сидевшие на корточках с мисками, где в тинистой жиже плавали бараньи кишки и что-то еще баранье, черное. Пошли дожди, настал холод. В Куйбышеве мертво стояли в тупике, никто ничего не знал. Разнесся слух, что на Москву отправят не раньше, чем в понедельник. Внезапно на рассвете объявили, что отправляется какой-то непредвиденный воинский эшелон, к нему прицеплено два вагона, и надо спешно, не теряя ни минуты, пересаживаться туда. Прыгали, бежали, спотыкаясь, волокли узлы в серой знобящей мгле. Игорь тащил очень тяжелый, из толстой кожи отцовский чемодан, набитый вещами, бельем, банками, фруктами, сахаром, одеялами — бабушка насовала все, что можно, чтобы ей и Женьке было меньше везти, — и мешок с двумя зимними пальто, своим и Женькиным, двумя парами валенок, и еще веревочную авоську, где лежала буханка черного хлеба и книжка очерков Эренбурга «Война», купленная в Ташкенте на вокзале. Игорь читал книжку в дороге, лежа в духоте и кислом воздухе под потолком. Чемодан и мешок Игорь связал поясным ремнем и перекинул через плечо. Сумку с черной буханкой нес в руке. Ремень лопнул, не выдержав тяжести. Спутники Игоря проходили мимо, сочувственно вскрикивали, но помочь не могли: каждый тащил свое. |
| Завтра, господа, мы уже не увидимся; я на самый короткий срок отлучусь в уезд. Но послезавтра вы получите мои сообщения. Я бы советовал вам собственно завтрашний день просидеть по домам. Теперь мы отправимся все по двое разными дорогами. Вас, Толкаченко, я прошу заняться Лямшиным и отвести его домой. Вы можете на него подействовать и, главное, растолковать, до какой степени он первый себе повредит своим малодушием. В вашем родственнике Шигалеве, господин Виргинский, я, равно как и в вас, не хочу сомневаться: он не донесет. Остается сожалеть о его поступке; но, однако, он еще не заявил, что оставляет общество, а потому хоронить его еще рано. Ну — скорее же, господа; там хоть и бараньи головы, но осторожность все-таки не мешает... Виргинский отправился с Эркелем. Эркель, сдавая Лямшина Толкаченке, успел подвести его к Петру Степановичу и заявить, что тот опомнился, раскаивается и просит прощения и даже не помнит, что с ним такое было. Петр Степанович отправился один, взяв обходом по ту сторону прудов мимо парка. Эта дорога была самая длинная. К его удивлению, чуть не на половине пути нагнал его Липутин. — Петр Степанович, а ведь Лямшин донесет! — Нет, он опомнится и догадается, что первый пойдет в Сибирь, если донесет. Теперь никто не донесет. И вы не донесете. — Без сомнения, упрячу вас всех, только что шевельнетесь, чтоб изменить, и вы это знаете. Но вы не измените. Это вы за этим-то бежали за мной две версты? — Петр Степанович, Петр Степанович, ведь мы, может, никогда не увидимся! — Это с чего вы взяли? — Скажите мне только одно. — Ну что? Я, впрочем, желаю, чтоб вы убирались. — Один ответ, но чтобы верный: одна ли мы пятерка на свете или правда, что есть несколько сотен пятерок? Я в высшем смысле спрашиваю, Петр Степанович. — Вижу по вашему исступлению. А знаете ли, что вы опаснее Лямшина, Липутин? — Знаю, знаю, но — ответ, ваш ответ! — Глупый вы человек! Ведь уж теперь-то, кажется, вам всё бы равно — одна пятерка или тысяча. — Значит, одна! Так я и знал! — вскричал Липутин. — Я всё время знал, что одна, до самых этих пор... И, не дождавшись другого ответа, он повернул и быстро исчез в темноте. Петр Степанович немного задумался. — Нет, никто не донесет, — проговорил он решительно, — но — кучка должна остаться кучкой и слушаться, или я их... Экая дрянь народ, однако! II Он сначала зашел к себе и аккуратно, не торопясь, уложил свой чемодан. Утром в шесть часов отправлялся экстренный поезд. Этот ранний экстренный поезд приходился лишь раз в неделю и установлен был очень недавно, пока лишь в виде пробы. Петр Степанович хотя и предупредил наших, что на время удаляется будто бы в уезд, но, как оказалось впоследствии, намерения его были совсем другие. Кончив с чемоданом, он рассчитался с хозяйкой, предуведомленною им заранее, и переехал на извозчике к Эркелю, жившему близко от вокзала. А затем уже, примерно в исходе первого часа ночи, направился к Кириллову, к которому проникнул опять через потаенный Федькин ход. |
| — Вам, excellente amie, 1 без всякого сомнения известно, — говорил он, кокетничая и щегольски растягивая слова, — что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то есть нововыпеченный, новопоставленный... Ces interminables mots russes!... 2 Но вряд ли могли вы узнать практически, что такое значит административный восторг и какая именно это штука? — Административный восторг? Не знаю, что такое. — То есть... Vous savez, chez nous... En un mot, 3 поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir. «Дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть...». И это в них до административного восторга доходит... En un mot, я вот прочел, что какой-то дьячок в одной из наших заграничных церквей, — mais s " est très curieux 4 — выгнал, то есть выгнал буквально, из церкви одно замечательное английское семейство, les dames charmantes, 5 пред самым началом великопостного богослужения, — vous savez ces chants et le livre de Job... 6 — единственно под тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским церквам есть непорядок и чтобы приходили в показанное время...», и довел до обморока... Этот дьячок был в припадке административного восторга, et il a montré son pouvoir... 7 — Сократите, если можете, Степан Трофимович. — Господин фон Лембке поехал теперь по губернии. En un mot, этот Андрей Антонович, хотя и русский немец православного исповедания и даже — уступлю ему это — замечательно красивый мужчина, из сорокалетних... — С чего вы взяли, что красивый мужчина? У него бараньи глаза. — В высшей степени. Но уж я уступаю, так и быть, мнению наших дам... — Перейдемте, Степан Трофимович, прошу вас! Кстати, вы носите красные галстуки, давно ли? — Это я... я только сегодня... — А делаете ли вы ваш моцион? Ходите ли ежедневно по шести верст прогуливаться, как вам предписано доктором? |
| Начавшаяся 4 августа 1995 года операция «Буря» была организована по всем правилам военного искусства, с информационно-пропагандисткой кампанией накануне и четкими спланированными действиями во время ее проведения. Разработанная под руководством инструкторов из американской частной военной компании MPRI, с использованием разведданных НАТО, операция позволила за четыре дня ликвидировать Сербскую Краину. При этом миротворцы ООН, как это уже было во время операции «Молния», снова беспрепятственно пропустили хорватские части на территорию РСК, а там, где возникали «недоразумения», хорваты действовали предельно жестко: если было надо, то наблюдательные пункты ООН расстреливались артиллерией, а «голубые каски» брались в плен. В результате проведенной акции, по разным данным, было убито от 800 до 2,5 тысяч сербов (наиболее известные преступления были совершены в населенных пунктах Двор-на-Уни и Груборах), а более 200 тысяч стали беженцами. Как указывалось в приговорах Международного трибунал по бывшей Югославии генералам Анте Готовине и Младену Маркачу, операция «Буря» была частью совместного преступного сговора с целью изгнания сербов из Хорватии и заселение Краины хорватами. Интересно то, что в 2010 году хорватское правосудие начало расследование преступления в Груборах, а уже в 2014 году суд в Загребе оправдал трех хорватских офицеров, отметив в приговоре, что они не знали о действиях подчиненных, убивших в этом селе стариков. После проведения «Бури» остатки РСК, в которые входили область Срема и Бараньи, а также Восточной Славонии просуществовали в виде автономий под управлением ООН еще два года и были включены в состав Хорватии в начале 1998 года. В результате часть сербов Краины была переселена в Боснию и Герцеговину, на земли, опустевшие после бегства местных жителей. По оценкам международных гуманитарных организаций, около 100 тысяч хорватских сербов так и не вернулись на свою родину. Большинство же оставшихся в Хорватии сербов подверглись ассимиляции, перешли из православия в католичество и записались хорватами. Формальные попытки Загреба с 2000-го года вернуть в Сербскую Краину часть беженцев оказались мало результативными, а число сербов в стране к настоящему времени не превышает 4-5% (на момент распада цифра была около 12%). |
| Мулла, увидев джигита, сразу повалился с коня. – Безумный! Что ты делаешь? – кричали в толпе. – Ты осуждаешь приказ правителя области! – К собакам все ваши приказы! – вопил джигит. – Вместо базарных воров здесь вешают храбрых воинов хана Баяндера! Сейчас он сам сюда прискачет со своими джигитами… Всех вас изрубит, как солому! Джигит подскакал к стражникам, которые, сидя на толстом суку дерева, подтягивали на веревке отчаянно бившегося старика. Косым ударом сабли джигит перерубил веревку. Оба палача упали с дерева. – Развяжите старику руки, или я снесу вам головы! Зрители помогли развязать лежащего старика и подняли его. – Здравствуй, тату Назар-Кяризек! – сказал джигит и соскочил с седла. – Садись скорее на моего коня! Ты рано собрался покинуть нас для плова в райских садах Аллаха. – Вовремя прискакал, сынок Мусук! – ответил старик. – Эти бараньи головы должны были повесить нескольких богатых купцов, спрятавших свои запасы. А судьи получили от купцов подарки и поэтому схватили на дороге первых встречных бедняков и повесили их вместо купцов. И меня вздумали повесить! Постойте, гнусные шакалы! У меня недаром пять сыновей-джигитов! Я поеду к самому хану Баяндеру! Он свернет вам головы!.. Толпа шумела. Прохожие сбегались. Крики усиливались. Мулла, подобрав полы длинной одежды, быстро убегал. За ним спешили и стражники. Вдогонку палачам летели сухие комья земли. Мусук помог отцу взобраться на коня: – Я встретил двух знакомых пастухов и попросил их мне помочь. Хорошо, что мы не опоздали! – Хорошо, что у меня еще крепкая шея! Старый Назар-Кяризек не из таких, чтобы висеть, как туша, на потеху всему базару. Я отправляюсь на войну и вернусь оттуда славным батыром с табуном коней!.. Глава шестнадцатая. Женский совет Назар-Кяризек возвращался в свою юрту, окруженный толпой кипчаков. Из соседних кочевий сбегались посмотреть на счастливца, выскользнувшего из крепкой петли всесильного кадия. Всякий хотел коснуться узды коня, на котором, подбоченившись, ехал старый Назар в козловой шубе, с кривой саблей на поясе. |
|
|
