| 138 Сообщите поскорее об его состоянии. Издалека, при дальности и заторможенности сообщения, все представляется тревожным и тяжелым. Живу я ускоренным темпом, дел накопляется все больше и все, конечно, спешные, так что не знаешь, за какое именно схватиться. Так уж устроен, что не могу не двигаться вперед и, следовательно, не создавать новых вопросов. А старые, между тем, тоже остаются и тянутся длинным хвостом. Сейчас, вот, опять новая работа вклинилась в прежние дела. 18-го ночью вернулся из 5-дневной экспедиции на один из беломорских архипелагов, 139 куда ездил с целью геолого-минералогического обследования. Удалось найти там ценные ископаемые: хороший облицовочный камень – розовые гнейсы, многочисленные пегматитовые жилы – полевошпатные и кварцевые, содержащие также слюду, магнетит и турмалин, недурной песок, а из растительного мира – большие запасы оленьего мха, ягеля. В настоящее время занят обработкой наблюдений, писанием докладных записок, анализами и проч., т.к. дело это промышленного масштаба. Поездка оставила сильные впечатления. Пришлось прикоснуться к коренным, первозданным породам, к дикой, безлюдной природе, лазать по скалам, плавать на моторной лодке с острова на остров, спать н а скалах и на оленьем мхе. Пейзаж величественный и Незабываемый. Из моря выходят грибообразные шапки или словно караваи хлеба, голые, оглаженные, с крутыми, а местами совсем отвесными берегами, уходящими под большим наклоном в море. Верхняя часть этих караваев серая – от лишаев и мхов, окаймление же прекрасного розового цвета, словно освещено прощальным лучом закатного солнца. Но это – собственный тон гнейсовых пород, слагающих острова архипелага. Вблизи видишь, что они, эти породы, действительно, розовые, от бледно-серо-розового до темно-розового. Форма этих каменных шапок внушает невольное волнение всякому, кто соприкасался с геологией: типичные бараньи лбы, напрашивающиеся по совершенству в атлас или в курс лекций, но бараньи лбы гигантские, от 1 км до 2 км поперечником. Древнейшие образования мира (этим гнейсам следует считать между одним и двумя миллиардами лет) соприкасаются, непосредственно переходят в молодые ледниковые – выразившиеся в бараньелобной форме, в облизанности поверхности, с которой ледник содрал все позднейшие отложения, в многочисленных валунах, рассеянных по многим из этих островов и в ряде других проявлений. |
| Старик-татарин цапался по откосу, с усилием выдирал какую-то сухую траву, – зачем? – Селям алекюм! – А-а-лекюм! – хрипнул старик, взмахивая рукой, словно хотел сказать: про-пал «алекюм», как все! Я шел и шел, выглядывая какой-нибудь ухоженный татарский виноградник, тая в мешочке, под шишками, заплатанную рубаху. Не даст ли татарин-сторож хоть груш сушеных… Не попадался ухоженный виноградник. Я забирался в ржавые заросли ажины. Не было на ажине ягод. Не было человека на дороге. А вот целых три человека! Дети… Их было трое – две девочки и мальчик. Старшая, лет двенадцати, тревожно взглянула на меня обведенными синевой, усталыми, ввалившимися глазами, когда я присел рядом. Двое младших раскладывали на тряпке обглоданные бараньи кости, кусок овечьего сыра и татарский чурек, лепешку. – Мунька, убери! – крикнула старшая, кинув на меня быстрый взгляд карим глазком, и сама по-хозяйски завернула тряпку. Пир нежданный! Не скатерть ли «самобранка» эта тряпка? И не из сказки ли эти бараньи кости, и брынза, и чурек пышный – на этой пустой дороге?.. – Ешьте. Я не возьму, не бойтесь. Они на меня косятся. Мальчуган, лет семи, смотрит ощипанным галчонком – худой, ротастый. Они все подсушены сильно, но их лица приятно-детски! красивы даже. У старшей лицо серьезно, тонкие губы сжаты, выгнуты чуть в углах – показывают характер. Но почему этот пир нежданный?! и зачем эти разноцветные ленточки?.. В черных волосах старшей – и за ушами, и на плечах, и по груди, яркие ленточки! Она все время сама оглядывает себя: красиво! И даже на замызганной, в дырьях, ситцевой юбочке – всюду нацеплены разноцветные ленточки! – Почему ты такая, в лентах? Праздник, что ли? Она плутовато усмехнулась: – А так… татары нарядили… Татары?! Я еще ничего не понимаю. – Да как накорми-ли нас! Всю ночь в кошаре кормили, и все рядили. А потом мы заснули. И вином поили, и барашку ели… И еще и домой дали! – За что же они тебя вином поили? Татары вина не пьют. – А так… поили… – и повела она плечиком и усмехнулась к морю. – И сами пили. |
| 24:12–18 Моисей восходит на гору Синай для получения скрижалей завета. 24 взойди ко Мне. См. ст. 2. Моисей должен был получить дальнейшие указания о построении скинии. Бог дал Моисею каменные скрижали, на которых Сам Господь записал Свои повеления. 24 оставайтесь здесь. Эти слова предваряют события, описанные в гл. 32. 24 слава. Это слово используется, когда речь идет о Божественном присутствии. «Обитание» Бога среди Его народа одна из основных тем книги Исход. 24 Моисей вступил в средину облака. Моисей входит в огненное облако Божиего присутствия (32,15), оставив позади старейшин и даже Иисуса Навина. Глава 25 2531:18 В этих главах речь идет об устройстве скинии, где Господь будет обитать среди Своего народа, и о служении, которое надлежит совершать в скинии. Строительные материалы для Божиего жилища верующие должны приносить добровольно и с готовностью (25,1–9; ср. 35,5–9; 36,3–7). В указанном фрагменте приводятся семь обращений Бога, каждое из которых предваряется словесной формулой: «И сказал Господь Моисею» (25,1; 30,11, 17,22.34; 31,1.12). В первых шести содержатся указания, касающиеся построения святилища, в седьмой речь идет о субботе. Вступление завета в силу установило царствование Бога над Израилем. Об этом царствовании свидетельствует жилище Бога, которое является символом Его царской власти над Израилем. Указания Моисея относительно построения скинии начинаются со Святого Святых символ Божиего присутствия, затем переходят к святилищу и внутреннему двору трем сферам святости, или отделенности, которые впоследствии будут соединены теми, кто проходит через них, т.е. священниками. 25:1 Материалы для построения скинии должны быть собраны как добровольные приношения. (В то время как Моисей получал эти указания, народ собрал золото для идола.) 25 золото и серебро и медь. Т.е. чистые металлы, а не их сплавы. 25 голубую, пурпуровую и червленую. Неясно, являются ли эти цвета символическими. виссон. Тонкая ткань, возможно, принесенная из Египта. 25 кожи бараньи. Баранья кожа была выдублена или окрашена, а возможно, и выдублена, и окрашена. |
| Ребята в ужасе закрыли глаза. Они раскрыли глаза, только услышав, что Варвара Степановна кого-то благодарит. В её руках были букет цветов и большая связка превосходных, благоухающих бананов. Хоттабыч отвечал ей, согнувшись в изысканном поклоне и прижав руку сначала ко лбу, а потом к сердцу… Наши три друга окончательно уточнили обстановку, собравшись внизу, в их каюте. – А почему ты мне, о Волька, не сказал ещё тогда, сразу после экзамена, в первый день нашего счастливого знакомства, что я подвёл тебя своей самонадеянной и невежественной подсказкой? Ты меня очень обидел этим. Сказал бы мне, и я бы не мешал тебе столько дней своей назойливой благодарностью, и ты смог бы спокойно подготовиться к переэкзаменовке так, как это подобает такому просвещённому отроку, как ты. Так сказал Хоттабыч, и в голосе его звучала самая неподдельная обида. – А ещё раньше ты превратил бы Варвару Степановну в колоду, на которой разделывают бараньи туши? Я, брат Хоттабыч, тебя уже очень даже хорошо изучил. Все эти дни мы с Женей провели в диком страхе за Варвару Степановну. Ведь ты её обязательно превратил бы в колоду? Хоттабыч покорно вздохнул: – Превратил бы, не буду скрывать. В колоду или мерзкую жабу. – Ну вот! А разве она этого заслужила? – Пусть только кто-нибудь попробует превратить эту достойную женщину в колоду или жабу! Он будет иметь дело со мной! – запальчиво воскликнул старик и добавил: – Я благословляю тот день, когда вы вразумили меня изучить азбуку и приучили к чтению газет, ибо теперь я всегда в курсе, где какое море строится. И ещё я благословляю тот день, когда аллах умудрил меня «зачитать» – я, кажется, так выразился, о Волька? – твой учебник географии. Ибо эта поистине мудрая и увлекательная книга раскрыла передо мною благословенные просторы истинной науки и уберегла меня от того, что я в ослеплении своём склонен был считать наказанием вашей высокочтимой наставницы. Я имею в виду Варвару Степановну. – То-то же! – сказал Волька. – С этим вопросом всё! – Ага! – подтвердил Женя. Рекомендуем |
| Я ничего ей не ответила, только мысленно огрызнулась: – А кто тебе сказал, что я люблю природу? Любят природу только сентиментальные институтки да чеховские барыни, а я, слава Богу, не принадлежу ни к тем, ни к другим. Жара не уменьшилась и на следующий день. Но пейзаж за окном стал более типичным. Теперь уже, несмотря на тропическую температуру, нельзя было сомневаться в том, что мы все же едем на север: гранитные глыбы, «бараньи лбы», поросшие мхом и лишайником, торфяные болотца, пестревшие шелковистой пушицей, карликовые березки и тощие сосенки, поля вереска и иван-чая... Только тут я впервые поняла, осмыслила, что еду в родные моему сердцу места, которых я не видела более десяти лет. И сразу же, как только я это осмыслила, из моего сознания выпали и мои спутники, и конвой, и только что пережитые полгода тюремного заключения, и, наоборот, как совсем недавнее и живое, встали передо мной мои княжегубские, ковдские, кандалакшские и соловецкие воспоминания... Вспомнился и наш последний – последний в жизни – разговор с другом моим Талей в августовский вечер 1917 года, накануне моего отъезда из Княжой. – Мы еще вернемся сюда когда-нибудь, – сказала она, – через несколько лет, хочешь? – Еще бы! – Это будет презабавно: приедем налегке, туристками, по железной дороге, но уже не в теплушке и не на тормозе товарного вагона, а в «международном спальном» – с вагоном-рестораном и всевозможным комфортом. Приедем и пойдем бродить по нашим излюбленным местам: на гору, в лес, по тропинке на скалы. А вечером возьмем лодку и поедем на остров. На другое утро мы расстались, а спустя несколько месяцев ее не стало. ...И вот, через двенадцать лет, я еду по этому пути, но – одна, без Тали, и не в «международном», а в «столыпинском» вагоне, о котором я тогда не имела и представления. Словно очнувшись, я оглянулась вокруг себя, на своих спутниц, на конвойного, на забранное решеткой окно – и вдруг что-то подступило к горлу, и нежданные, непрошенные слезы врасплох хлынули из глаз горячим потоком. |
| Входящие в состав этой левоцентристской коалиции партии получили, соответственно, «Социал-демократическая партия Хорватии» (SDP) - 61 место; «Хорватская народная партия - Либеральные демократы» (HNS-LD) - 13 мест (плюс ещё 1 по квоте от чехо-словацкого национального меньшинства); «Хорватская партия пенсионеров» (HSU) - 3 места; «Демократическая ассамблея Истрии» (IDS-DDI) - 3 места. Правоцентристская коалиция, образованная тремя партиями, в совокупности набрала 563 215 (23,5%) голосов и получила 47 парламентских мандатов, на 19 меньше чем в прошлом составе. Входящие в состав правоцентристской коалиции партии получили: «Хорватское демократическое содружество» (HDZ) - 44 места (41 на внутренних избирательных участках плюс все 3 - по квоте от граждан, живущих за рубежом), «Хорватская гражданская партия» (HGS) - 2 места и «Демократический центр» (DC) - 1 место. Партии, не входящие ни в одну из коалиций, получили: «Хорватские лейбористы - Партия труда» (HL-SR) - 121 785 (5,1%) голосов и 6 мест (в прошлом составе представлена не была); «Хорватский демократический союз Славонии и Бараньи» (HDSSB) - 68 995 (2,9%) голосов и 6 мест (на 3 места больше, чем в прежнем составе); «Независимый список Ивана Грубишича» - 66 266 (2,6%) голосов и 2 места (в прежнем составе представлен не был); «Хорватская крестьянская партия» (HSS) - 71 450 (3,0%) голосов и 1 место (на 5 мест меньше, чем в предыдущем составе); осколок, возникший в результате раскола право-консервативной, националистической и радикально антисербской партии «Хорватская партия права д-ра Анте Старчевича» (HSP) - 66 150 (2,8%) голосов и 1 место (в прошлом составе представлена не была). Сама «Хорватская партия права» (HSP) набрала 72 360 (3,0%) голосов, но ни по одному из избирательных округов в парламент не прошла, также как и «Хорватская социал-либеральная партия» (HSLS), набравшая 71 077 (3,0%) голосов (в прежнем составе парламента HSP имела 1 мандат, а HSLS - 2 мандата). 3 мандата получила «Независимая демократическая сербская партия» по квоте от сербского национального меньшинства, ещё 4 мандата получили по своим квотам представители прочих национально-этнических меньшинств. |
| Кнаус сослался на то, что ему не дано такой инструкции. — Говорят, к нему дочь приехала?.. — засмеялся уздень. Прапорщик вспыхнул и схватился за шашку, да вспомнил, что парламентёры неприкосновенны, и только закусил себе губы. Хатхуа притворился, не заметившим этого движения. — Я слышал, красавица. Кадий наш был у вас; — видал её. Ну, что же, тем лучше. Моей женой будет. — Да, только до тех пор тебе придётся поболтаться на виселице. — Мне на виселице? Я не принимал присяги русским. Меня за измену судить нельзя. — За измену нельзя, а за разбой и воровство можно. Князь побледнел и бросил гордый взгляд на белобрысого офицера. — Скоро твоей матери придётся плакать о тебе… осиротеет она… — А разве ты незаконнорождённый, что о тебе плакать будет некому? Кабардинца точно нагайкой ударили. Он уже на стременах привстал, но тотчас же сдержался. — Мы ещё встретимся с тобой… Посмотрим в бою, так же ли остра твоя шашка, как твой язык. — Достаточно остра, чтобы рубить бараньи головы! — продолжал с истинно-тевтонским спокойствием Кнаус. — Смотри, сам не попади на забаву нашим бабам. Они тебя заставят воду носить, коноплю варить, шерсть чесать. — А разве для этого мало кабардинских князей в горах? Хатхуа с силою сжал рукоять своей шашки. Глаза его метали молнии на Кнауса, но белобрысый немчик только улыбался, очевидно, уже вполне владея собою. — Ты бы, князь, шёл к нам. У нас в первой роте водовоз болен. — Я к вам и приду. Только на каждом зубце вашей крепости по голове воткну сначала. У вас их хватит. — Если хочешь поступить к нам мясником, у нас довольно скота… На год запаслись… Хатхуа ударил коня нагайкой, тот поднялся на дыбы. — Довольно языки чесать… Мы с тобою не бабы. Горец повернул коня и подъехал к своим. Брызгалов читал у себя привезённый казаком пакет. Переводчик Керим передавал ему содержание этой бумаги по-русски: «Да благословенно будет имя Аллаха отныне и во веки… В неизречённой благости и милосердии своём он пожелал, чтобы умы неверных просветились блеском учения его. Истребляя упорных и слепых гяуров, он всем, жаждущим истины, широко открывает сады Эдема… Приходите и пейте из источника правды! Наслаждайтесь благочестием и воспойте ему хвалу. Ему и пророку его. Ибо един Бог, и нет иных, кроме него. Един пророк его Магомет, и нет равного ему пред тысячью тысяч очей Аллаха… Имя ему Адн, и рука его — весь мир, всю вселенную держит на кончике мизинца… |
| Кнаус сослался на то, что ему не дано такой инструкции. — Говорят, к нему дочь приехала?.. — засмеялся уздень. Прапорщик вспыхнул и схватился за шашку, да вспомнил, что парламентёры неприкосновенны, и только закусил себе губы. Хатхуа притворился, не заметившим этого движения. — Я слышал, красавица. Кадий наш был у вас; — видал её. Ну, что же, тем лучше. Моей женой будет. — Да, только до тех пор тебе придётся поболтаться на виселице. — Мне на виселице? Я не принимал присяги русским. Меня за измену судить нельзя. — За измену нельзя, а за разбой и воровство можно. Князь побледнел и бросил гордый взгляд на белобрысого офицера. — Скоро твоей матери придётся плакать о тебе… осиротеет она… — А разве ты незаконнорождённый, что о тебе плакать будет некому? Кабардинца точно нагайкой ударили. Он уже на стременах привстал, но тотчас же сдержался. — Мы ещё встретимся с тобой… Посмотрим в бою, так же ли остра твоя шашка, как твой язык. — Достаточно остра, чтобы рубить бараньи головы! — продолжал с истинно-тевтонским спокойствием Кнаус. — Смотри, сам не попади на забаву нашим бабам. Они тебя заставят воду носить, коноплю варить, шерсть чесать. — А разве для этого мало кабардинских князей в горах? Хатхуа с силою сжал рукоять своей шашки. Глаза его метали молнии на Кнауса, но белобрысый немчик только улыбался, очевидно, уже вполне владея собою. — Ты бы, князь, шёл к нам. У нас в первой роте водовоз болен. — Я к вам и приду. Только на каждом зубце вашей крепости по голове воткну сначала. У вас их хватит. — Если хочешь поступить к нам мясником, у нас довольно скота… На год запаслись… Хатхуа ударил коня нагайкой, тот поднялся на дыбы. — Довольно языки чесать… Мы с тобою не бабы. Горец повернул коня и подъехал к своим. Брызгалов читал у себя привезённый казаком пакет. Переводчик Керим передавал ему содержание этой бумаги по-русски: «Да благословенно будет имя Аллаха отныне и во веки… В неизречённой благости и милосердии своём он пожелал, чтобы умы неверных просветились блеском учения его. Истребляя упорных и слепых гяуров, он всем, жаждущим истины, широко открывает сады Эдема… Приходите и пейте из источника правды! Наслаждайтесь благочестием и воспойте ему хвалу. Ему и пророку его. Ибо един Бог, и нет иных, кроме него. Един пророк его Магомет, и нет равного ему пред тысячью тысяч очей Аллаха… Имя ему Адн, и рука его — весь мир, всю вселенную держит на кончике мизинца… |
| Погоня кончилась. От коней валил пар. Впереди показался хвост большого обоза. Волков пустил коней шагом. Оглядывался, ища в возке шапку. Увидел Санькины круглые глаза, раздутые ноздри. — Что, довольна? Не поверила в Есмень Сокола. Эх ты, дура стоеросовая. Курья голова… Что же мы без кучера-то будем делать. Да как жалко-то, — мужик хороший… И все через твою дурость бабью, чертовка… Санька и не заметила, что ругают. Ах, это была жизнь — не дрема да скука… 7 Каждый день большие обозы со всех застав въезжали в Москву: везли людей для регулярного войска, — иных связанных, как воров, но многие прибывали добровольно, от скудного жития. На московских площадях на столбах прибиты были писанные на жести грамоты о наборе охотников в прямое регулярное войско. Солдату обещали одиннадцать рублев в год, хлебные и кормовые запасы и винную порцию. Холопы, кабальная челядь, жившая впроголодь на многолюдных боярских дворах, поругавшись с домоуправителем, а то и самому боярину кинув шапку под ноги, уходили в Преображенское. Туда ежедневно сгонялось до тысячи душ. Люди иной раз до сумерек ожидали на морозе, покуда офицеры с крыльца не выкрикнут всех по именным спискам. Людей вели в дворцовые подклети. Усатые преображенцы сурово приказывали раздеться донага Человек робел, разматывая онучи, оголяясь, — прикрыв горстью срам, — шел в палату. Между горящими свечами сидели в поярковых шляпах длинноволосые офицеры, как ястреба, глядели на вошедшего: «Имя? Прозвище? Какой год от роду?» А кто ты таков, — хоть беглый или вор, — не спрашивали. Меряли рост, задирали губы, приказывали показать срам. «Годен. В такой-то полк». За дворцовым двором в снежные поля тянулись нововыстроенные солдатские слободы. Толпами годных разводили по избам. В них было тесно набито народу. При каждой — начальником — младший унтер-офицер с тростью. Новоприбывшим он говорил: «Слушать меня, как бога, два раза повторять не стану, спущу шкуру. Я вам и бог, и царь, и отец». Кормили сытно, но воли не давали — не то что в прежние времена в стрелецких полках. Солдатчина!.. Будили барабаном. Гнали натощак на истоптанное поле. Ставили в ряд по черте. Первое учили — разбирать руки: какая левая, какая правая. Иной мужик сроду и не задумывался — какие у него такие руки. Память вгоняли тростью. Появлялся офицер, по большей части не русский и часто — сполупьяну. Став перед рядом, пучил мутные глаза на армяки, полушубки, лапти, валеные, бараньи шапки. Надув щеки, начинал орать по-иноземному. Требовал, чтобы понимали, замахивался тростью. От горя мало-помалу начинали понимать «Марширен» — иди. «Хальт» — остановись. «Швейна» или «русиш швейна» — значит, ругает… После завтрака — опять на поле. Пообедали — в третий раз шагать с палками или мушкетами. Учили неразрывному строю, как в войсках у принца Савойского, ровному шагу, дружной стрельбе, натиску с примкнутыми багинетами. Виновных тут же перед строем, заголив штаны на снегу, секли без пощады. |
| — Н но, лешай! И с крыльца я услышал, как в ворохе тряпья хныкал мальчишка. Конечно, у него оказалась переломленная нога, и вот два часа мы с фельдшером возились, накладывая гипсовую повязку на мальчишку, который выл подряд два часа. Потом обедать нужно было, потом лень было бриться, хотелось что нибудь почитать, а там приползли сумерки, затянуло дали, и я, скорбно морщась, добрился. Но так как зубчатый «Жиллет» пролежал позабытым в мыльной воде — на нем навеки осталась ржавенькая полосочка, как память о весенних родах у моста. Да… бриться три раза в неделю было ни к чему. Порою нас заносило вовсе снегом, выла несусветная метель, мы по два дня сидели в Мурьевской больнице, не посылали даже в Вознесенск за девять верст за газетами, и долгими вечерами я мерил и мерил свой кабинет и жадно хотел газет, так жадно, как в детстве жаждал куперовского «Следопыта». Но все же английские замашки не потухли вовсе на мурьевском необитаемом острове, и время от времени я вынимал из черного футлярчика блестящую игрушку и вяло брился, выходил гладкий и чистый, как гордый островитянин. Жаль лишь, что некому было полюбоваться на меня. Позвольте… да… ведь был и еще случай, когда, помнится, вынул бритву, и только что Аксинья принесла в кабинет выщербленную кружку с кипятком, как в дверь грозно застучали и вызвали меня. И мы с Пелагеей Ивановной уехали в страшную даль, закутанные в бараньи тулупы, пронеслись, как черный призрак, состоящий из коней, кучера и нас, сквозь взбесившийся белый океан. Вьюга свистела, как ведьма, выла, плевалась, хохотала, все к черту исчезло, и я испытывал знакомое похолодание где то в области солнечного сплетения при мысли, что собьемся мы с пути в этой сатанинской вертящейся мгле и пропадем за ночь все: и Пелагея Ивановна, и кучер, и лошади, и я. Еще, помню, возникла у меня дурацкая мысль о том, что, когда мы будем замерзать и вот нас наполовину занесет снегом, я и акушерке, и себе, и кучеру впрысну морфий… Зачем?.. А так, чтобы не мучиться… «Замерзнешь ты, лекарь, и без морфия превосходнейшим образом, — помнится, отвечал мне сухой и здоровый голос, — ништо тебе…» У гу гу!.. Ха ссс!.. — свистала ведьма, и нас мотало, мотало в санях… Ну, напечатают там в столичной газете на задней странице, что вот, мол, так и так, погибли при исполнении служебных обязанностей лекарь такой то, а равно Пелагея Ивановна с кучером и парою коней. Мир их праху в снежном море. Тьфу… что в голову лезет, когда тебя так называемый долг службы несет и несет… |
|
|
