| Деревья на севере умирали лежа, как люди. Могучие корни их были похожи на исполинские когти хищной птицы, вцепившейся в камень. От этих гигантских когтей вниз, к вечной мерзлоте отходили тысячи мелких щупалец–отростков. Каждое лето мерзлота чуть отступала, и в каждый вершок оттаявшей земли немедленно вползал и укреплялся там коричневый корень–щупальце. Деревья здесь достигали зрелости в триста лет, медленно поднимая свое тяжелое могучее тело на этих слабых корнях. Поваленные бурей деревья падали навзничь головами все в одну сторону и умирали, лежа на мягком толстом слое мха, яркого розового или зеленого цвета. Стали устраиваться на ночь, быстро, привычно. И только Ашот с Малининым никак не могли успокоиться. – Что вы там? — спросил Пугачев. – Да вот Ашот мне всё доказывает, что Адама из рая на Цейлон выслали. – Как на Цейлон? – Так у них, магометан, говорят, — сказал Ашот. – А ты что — татарин, что ли? – Я не татарин, жена — татарка. – Никогда не слыхал, — сказал Пугачев, улыбаясь. – Вот–вот, и я никогда не слыхал, — подхватил Малинин. – Ну, — спать!.. Было холодно, и майор Пугачев проснулся. Солдатов сидел, положив автомат на колени, весь — внимание. Пугачев лег на спину, отыскал глазами Полярную звезду — любимую звезду пешеходов. Созвездия здесь располагались не так, как в Европе, в России, — карта звездного неба была чуть скошенной, и Большая Медведица отползала к линии горизонта. В тайге было молчаливо, строго; огромные узловатые лиственницы стояли далеко друг от друга. Лес был полон той тревожной тишины, которую знает каждый охотник. На этот раз Пугачев был не охотником, а зверем, которого выслеживают, — лесная тишина для него была трижды тревожна. Это была первая его ночь на свободе, первая вольная ночь после долгих месяцев и лет страшного крестного пути майора Пугачева. Он лежал и вспоминал, как началось то, что сейчас раскручивается перед его глазами, как остросюжетный фильм. Будто киноленту всех двенадцати жизней Пугачев собственной рукой закрутил так, что вместо медленного ежедневного вращения события замелькали со скоростью невероятной. И вот надпись «конец фильма» — они на свободе. И начало борьбы, игры, жизни… |
| — Я понимаю… я понимаю. — Что девает сейчас папа? — Редактирует какую-то шахтерскую “Кочегарку”. А я? Я теперь при обкоме и снова на букву “ке” — был Калининский, теперь Кемеровский, в отделе агитации и пропаганды, — мать усмехнулась, развела руками, — я умею только агитировать, пропагандировать — на это ведь ни ума, ни сердца не надо. — Всякому свое, — подхватил Ашот. — Женщинам и детям в забой вместо мужиков, комиссагам — призывать их к тгудовым подвигам. — Он пристально и неприязненно поглядел на свою еще моложавую мать, привыкшую к белым накрахмаленным блузкам, к черной юбке, и, заметив, как она нервно перебирает воротничок этой самой блузки, протянул руку, погладил ее по жестким черным завиткам. — Пгости, пожавуйста. Давай пгекгатим этот газговог. Ни вы с папой, ни я уже не сможем жить отдельно от той жизни, котогая нам выпава. — Ашот прислушался. — Гебята с габоты пгишли, в гогнипу ни они, ни хозяева не сунутся — пойдем к ним. Он приобнял мать, вывел ее в прихожую и, виновато улыбаясь, сказал Грише Хохлаку и Лешке Шестакову: — Вот моя мама. Добгавась в такую даль. В столовку работников не отпустили. Ужинали все вместе. — Неча, неча казенной кашей брюхо надсажать. Угощайтесь, чем Бог послал. Мать Васконяна ела опрятно, поглядывая на парней, на хозяев, сама и первую рюмку подняла: — За добрых людей! Ашот расхрабрился, выпил до дна, закашлялся, забрызгался. — Ну, Ашотик, ну, воин! — с потерянной, извинительной улыбкой вытирала она платочком губы сына, и ребята подумали, что и в детстве мать так же вот обихаживала сына на людях, стесняясь и любя. Им-то ни губы, ни попу никто не вытирал, своими силами обходились. — Пгостите, пожавуста! — вытирая слезы с глаз, повинился Васконян. — Непривышный, — пояснил матери Корней Измоденович и авторитетно обнадежил: — Однако на позициях всему научится, холод и нужда заставят. — Хорошо бы. — Изнежен он у вас, вот ему и трудней середь людей, да ишшо в тако время. — Да, да, конечно. — Бывали хуже вгемена… — вмешался в разговор Васконян. — Ничего, Когней Измоденович, ничего, как вы говогите: Бог не выдаст, свинья не съест… Я уже самогонку пгобовав — и удачно. Вон гебята подтвегдят. |
| Одно из правил Ашота Григорьяна — говорить с родителями максимально откровенно, не давать ложную надежду, рассказывать обо всех рисках операции. Хотя одно из преимуществ эндоваскулярных операций — минимизация рисков. Это более безопасные операции, чем на открытом сердце. Хирургия сегодня идет по пути минимизации травмы и скорейшего выздоровления. — Понятно, что лечить детей с пороками сердца начинали с помощью открытой хирургии. И чтобы устранить дефект межпредсердной перегородки, ребенка нужно госпитализировать, взять в операционную, ввести в наркоз, разрезать грудную клетку, подключить аппарат искусственного кровообращения, остановить работу сердца, зашить дефект, запустить сердце. Такой метод может привести к порезу купола диафрагмы, — рассказывает Ашот Григорьян. Ашот Григорьян. Фото: instagram.com/doc.grigoryan После искусственного кровообращения есть риск того, что сердце будет работать некорректно, могут быть нарушения ритма, которые потребуют имплантации стимулятора. Пока грудная клетка срастается, нужно носить бандажи или корсеты. И она может срастись с деформацией, может развиться остеомиелит. Останется шрам, мамы девочек по этому поводу особенно переживают. После эндоваскулярных операций остается маленький прокол в области паховой складки диаметром 4–5 мм. Операция занимает в среднем около часа, не нужно останавливать сердце. Ребенок после наркоза час-два проводит в палате интенсивной терапии или реанимации, а иногда сразу возвращается в палату к родителям. Уже на следующие сутки он может вставать, ходить, через 2–3 дня его выписывают. — Я люблю студентам говорить, что эндоваскулярные методы лечения пороков сердца делятся на три категории: когда вы радикально вылечиваете больного; когда вы облегчаете его состояние; когда ваша операция носит жизнеспасающий характер, стабилизируя состояние. Не все пороки можно лечить эндоваскулярно, но многие. И если раньше в крупных центрах сердечно-сосудистой хирургии упор делался на кардиохирургию, то с развитием эндоваскулярных технологий тенденция изменилась. |
| Как преодолеть беспокойство: когда тебе достается лимон, сделай из него лимонад. – Этот Ашот всегда был бенамус ! – И не говори: руки не из того места растут, и наглый до невозможности! Мои туфли так халтурно починил, через неделю снова порвались… – Оксану еще каким-то образом удалось обманом за собой удержать, иначе какая женщина с ним бы рядом застряла. – Эээ, ей, бедной, уже идти было некуда, плюс бездетная – никому сто лет не нужна. Вот и осталась. Такой неторопливый обличительный разговор вели две соседки по корпусу в Санзона, столкнувшись рано утром в тесном полуподвальном магазинчике. Первая, Этери, спустилась за хлебом, вторая, Карина, пришла высматривать приносимый из Мухиани свежий мацони в банках. Хлеб уже завезли, а вот мацони пока не наблюдался в шаговой доступности. И две домохозяйки застряли прямо у входа, обсуждая последнюю убанскую новость. А новость была из ряда вон выходящая. Ашот из 35-го корпуса, который отбыл на заработки в Россию и пропадал незнамо сколько времени без опознавательных звонков, вдруг позвонил на соседский телефон и обрадовал свою супругу Оксану, даму знойного возраста и обладательницу мясистого носа с бородавкой, беспардонным адюльтером: – Оксан-джан, ты только не обижайся, я слегка запутался... У меня тут дочка родилась... Я ее Ануш назвал. В честь моей мамы. Соседи, позвавшие Оксану к трубке, наблюдали всю гамму переживаний благодаря последовательности реплик в реале. А предусмотрительный десятилетний Тенго мигом побежал в соседнюю комнату и подслушал весь разговор, от слова до слова, через параллельный аппарат. (Дело происходило в 2002-м году, и мобильные еще не были в ходу у широких народных масс, к счастью или к несчастью, – смотря под каким углом рассматривать технический прогресс.) Опустим культурно все те эпитеты, которыми наградила Оксана неверного мужа от повышенной эмоциональности, но через частокол колких и далеких от литературного обращения слов Ашот все же успел вставить свои веские пять копеек: – Оксана, ты это... холодной воды выпей. Помогает. Не надо так нервничать. Так, я еду домой с дочкой, тут ребенка не оставлю... Дело решенное. Я мужчина: как сказал, так и будет! |
| Вот так, дорогой. Впрочем, это я опять в сторону. Так вот, месяца через два попали с Ашотом мы в лагерь выздоравливающих. Я старшим дневальным, то есть старостой барака, старик Ашот садовником. И как взял он ящик с рассадой, так и рассмеялся: «Ну, наконец я работаю опять по специальности». Он был профессором Петровской академии. А посылки мне поступают регулярно, в начале месяца и в конце. И в каждой посылке видна она – то надушенный лавандой платочек, то рубаха с моими инициалами шелком, то опись ее рукой сделана. Так прошло еще два месяца. Ашот говорит: «Ну теперь живи, ждать уж нечего. Порвал твой Георгий твое письмо. И хорошо сделал. Видишь ведь, какое время…» И через два дня после этих его слов меня и выдернули. Да как! Ночью! Пришел сам начальник отделения вместе с начальником лагпункта – так еще никого не забирали. Даже и на расстрел так не забирали. Проверили по формуляру и велели собираться с вещами. Уж по дороге начальник лагеря спросил тихо: «Писал ты?» – «Писал». – «Ну вот и дописался на свою голову». Когда я шел мимо нар, весь барак молчал. Ашот лежал около меня, спал. Когда пришли, даже глаз не открыл, только когда я, уже выходя, наклонился над ним, он так же, не открывая глаз, сказал тихо: «Прощай, Георгий! Прости. Понадеялся я на скота. Ну ничего, скоро все там будем. Я тоже теперь уже и постараюсь, не задержусь». Вот так я и очутился в одной камере с вами. Вот и все. Он вздохнул, лег на койку и вытянулся. …Взяли старика на другой день после обеда. Вызвали на допрос и через десять минут пришли за вещами. Забрали все, даже матрац и одеяло. И опять рядом с койкой Зыбина стоял голый черный железный скелет. Он глядел на эту железку и думал: «Вот и кончилась жизнь хорошего, доброго человека – Георгия Матвеевича Каландарашвили. Всю жизнь он верил в право, и ему полностью показали, что оно такое. Почтим же его память мысленно вставанием, потому что по-настоящему мне вставать сейчас не хочется, да и незачем. Мир праху твоему, товарищ! Ах, почему тебя действительно не отговорил этот старый армянин. И ведь вот беда, смерть пришла к тебе как раз в тот момент, когда тебе снова захотелось жить. Стеклышки, стеклышки – зеленые, красные, синие, – ведь всегда дело только в них!» ЧАСТЬ ПЯТАЯ Глава I За золотыми и перламутровыми стеклами в парке играл оркестр: труба, саксофон и мелкие-мелкие тарелочки. Зыбин шел по лестнице между двумя конвойными и как ни старался, а все равно отставал. Развилась, как говорил дед-столяр, нога, и каждый шаг был болезнен. В камере он этого не замечал, его уже месяц не выводили гулять. «Тут не положено, – объяснил ему дежурный, – вот переведут в следственный…» В каком же корпусе или коридоре он был тогда? Дежурный на этот вопрос не ответил, но он уже и сам стал замечать кое-что. Например, начиная с его камеры, коридор был зачем-то обтянут плотным серым брезентом. Однажды, идя с оправки, он нарочно привалился к нему плечом и почувствовал тугие отбрасывающие тенты. Да, к такой стене уж не прижмешься спиной! |
| Трубка с треском полетела на рычаг. Разговор между супругами был закончен. Зато на другой день весь корпус обсуждал хит сезона – бездетный Ашот все же ухитрился на старости лет родить себе ребенка. Девочка, конечно, не желаемый любым нормальным мужчиной мальчик, но для непутевого Ашота и этот выстрел можно считать прямым попаданием в десятку. Ашот и Оксана не пользовались у соседей особенным уважением. Первый – за свой нагловатый характер, а вторая – за известную скандальность и качание прав, где уместно было бы промолчать. Ашот и Оксана не пользовались у соседей особенным уважением Но тем не менее на этот раз у Оксаны моментально организовалась группа поддержки из соседок, преимущественно предпенсионного возраста, но никогда не бывших замужем. Все они сочувствовали Оксане и советовали, как лучше проучить неверного мужа. Особенно усердствовала Нана с пятого этажа, жившая как раз под описываемым семейством и не раз слушавшая мини-скандалетто, которые то и дело происходили между супругами для своеобразной разрядки. – Оксана, я тебя уважать перестану, если ты его простишь! Нельзя так мужчин сажать на свою шею. Сколько раз он тебя обманывал! Помнишь эту бессовестную Ию из Мухиани? Сколько ты на них нервов потратила, и опять двадцать пять. А сейчас еще хуже – ребенка родил где-то на стороне! Ей дружно вторил хор болельщиц. Общий вердикт был такой: – Ашота надо выгнать, и пусть на старости лет сопьется и станет бомжом! Оксана вертела плохо покрашенной головой направо и налево, и по лицу ее было видно, что она в сомнениях. Все-таки 18 лет вместе прожили. Да, не ахти как, но все так тянут лямку. Безрадостную, скучную, но окраина Тбилиси – это, как известно, не Чикаго. И даже близко не Париж. Тогда Нана надавила на самое больное: – Нет, ты только подумай! Этот негодяй еще хочет повесить на тебя чужого ребенка! А про твое давление он подумал?! Оксана безнадежно махнула шершавой рукой. Э, где такое счастье, чтоб ее муж хоть раз за столько лет просто спросил самое простенькое: – Как ты себя чувствуешь? |
| Я попросила показать фото ее детей, и того ребенка, которого она потеряла. Женщина листала страницы, гладя пальцами лицо погибшего мальчика. Вот он на утреннике, вот дома. Она смотрела на эти фото с утра и до вечера. Маленькая дочка и муж остались в Беслане, Саша был рядом. Но женщина могла думать только об Олежке, погибшем во время штурма школы. Сначала она не верила в смерть сына, но муж показал его нательный крестик. Саша слушал мать, и у него был виноватый вид. Я сказала, что помолюсь за Олежку. Женщина молча кивнула. – Мы уже решили, что обязательно отдадим деньги на восстановление или строительство какого-нибудь храма. Я в Бога оч-ч-ень верю! – Ашот, отец троих спасшихся детей из соседней палаты, был очень взволнован. – Посмотрите, вот эта иконка всех моих детей спасла! Ашот показывает иконку, с которой не расставался ни на секунду, пока Мариам, Оганес и Сирануш находились в заложниках: – Я иконку сначала положил в нагрудный карман, но чувствовал, как будто мне грудь что-то жжет. Тогда зажал иконку в руке, и стрельба прекращалась. Я это одному французскому журналисту показал. Он удивился. Достану из кармана иконку, зажму в руке – все вокруг стихает. Бог меня направил, когда я после того, как штурм начался, побежал туда, где была Мариам, и смог ее найти. Яблоки Мадины я принесла домой. Они долго лежали в вазе. Мне казалось, что я не имею права съесть и кусочка. Потом решила, что, если мне их дали, то, значит, захотели поделиться теплом, переданным Мадине другими людьми. И тогда я вгрызлась в его сочный бок… Елена Оленина, сентябрь-октябрь 2004 г. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Материалы по теме 3 сентября, 2012 3 сентября, 2013 1 сентября, 2014 |
| Васконян швыркал огромным носом с давно обмороженным и уже незаживающим кончиком, на слова хозяйки никак не реагировал, будто и не слыша их. — Людям некогда книжечки читать. — И вздохнула как о человеке конченом или Божьем: — Он, видать, и в военном окопе читать способен. А че, в политотдел угодит, дак… — Я не угожу в политотдев, — на минуту оторвавшись от книжки, перестав качать ребенка, заявил Васконян. — Я слишком честен для политотдева. — И как ни в чем не бывало продолжал свою работу — качал ребенка, снова впившись в книжку, на обложке которой виднелись слова “Былое и думы”. — Тошно мне, тошнехонько, че говорит-то? Че он говорит? — Ашот, иди за стол. Потом со мной к старикам Завьяловым потопаешь. Мы там с Хохлаковым квартируем, изба теплая, старики мировые. А тут, как мой отчим говорит, альянц. — Лешка развел руками, усмехаясь. Коля смутился, опустил голову, чего-то пробовал бубнить оправдательное. Анька, видя такое состояние бойца, готовое перейти в раскаяние, прикрикнула: — Лан, лан те альянц! У нас в Осипове это дело по-другому называется. Лешка налил самогона в четыре посудины. На “не пью” Васконяна и на “не могу” Коли Рындина, твердея смуглыми северными скулами, отстраненно молвил: — Мы ведь в Прошиху попали, Ашот. Погибла семья Снегиревых. Выкорчевали благодетели еще одно русское гнездо. Под корень. Васконян подошел к столу, сделал глоток, утерся рукавом и вернулся к кроватке, поник с зажмуренными глазами над ребенком. Коля Рындин, отвернувшись, истово перекрестился на мерзлое окно, прошептал какое-то молебство, разобралось лишь “и милосердия двери отверзи”, но и этого достало, чтобы Аньке оробеть. — Че дальше-то будет? Когда эта война клятая кончится? — попробовала она запричитать. — Когда чевовечество измогдует себя, устанет от гогя, нахлебается кгови… — не открывая глаз, раскачиваясь в лад люльке, непривычно зло и громко произнес Васконян и внезапно в пустоту, во мрак изрек страшное: — Смоют ли когда-нибудь дочиста слезы всего чевовечества кговь со всего чевовечества? Вот что узнать мне хочется. |
| Старшина Шпатор обожал сказку “Конек-горбунок”, которую Ашот, к удивлению всей казармы, лупил наизусть. Когда чтец, войдя в раж, брызгая слюною, размахавшись руками, даже почти и не картавя, заканчивал сказку: “Пушки с крепости палят, в трубы кованы трубят, все подвалы отворяют, бочки с фряжским выставляют!..” — все какое-то время лежали не шевелясь, а старшина Шпатор тихо ронял: — Вот голова-то у тебя, Ашот, какая золотая! А ты все с начальством споришь, памаш. Лучше бы винтовкой овладевал. Писем домой не пишешь, мать командованию звонит: “Жив ли мой Ашотик?” Ничего ты, памаш, не сознаешь… Шпатор задумчиво шевелил усами, махал рукой возле галифе, незаметно призывая Васконяна следовать за ним в каптерку. Там он подкладывал солдатику огрызок химического карандаша, книгу с накладными, заставлял на обратной, чистой стороне накладной писать письмо под диктовку: жив, мол, здоров, служба идет своим ходом, нормально, горю мечтой поскорее попасть на фронт, чтоб сразиться с врагом. В заключение старшина Шпатор совал Васконяну сухарь либо горбушку хлеба. Утянув кусочек в рукав, Васконян упячивался из каптерки, задом открывал дверь и по крошке делил меж своими товарищами тот сухарь, ту горбушку, радуясь тому, что и он может в чем-то отблагодарить своих благодетелей, быть ровней в боевом добычливом коллективе. Глава четвертая После праздников, в декабре, двадцать первый полк доукомплектовывался — прибыло пополнение из Казахстана. Первой роте поручили встретить пополнение и определить его в карантин. То, что увидели успевшие уже хлебнуть всякой всячины красноармейцы, ужаснуло даже их. Ребята-казахи были призваны по теплу, содержались на пересылке или в каком-то распределителе в родном краю в летнем обмундировании, в нем и прибыли в Сибирь. Толкались они на пересылке или в распределителе, должно быть, долго, приели домашние запасы, успели оголодать. Дорогой молодые степняки промышляли топливо и какую-никакую еду. Где-то в Казахстане или за его пределами надыбали поезд с овощами и вскрыли вагон со свеклой. Пекли свеклу в печурках, поставленных среди телячьего вагона, грызли полусырую овощь. И без того смуглые, волосом темные, казахские жолдасы сделались черны что головешки. Глаза слезятся, от кашля, стона и хрипа содрогались вагоны. Выглядывая из приоткрытых дверей, сплошь осопливевшие молодые казахи завывали, роняя какие-то слова или заклинания: |
| Кириллу 33. Он мелко дрожит и с трудом поднимает голову. — Я тут неделю, — рассказывает он, — одно легкое поражено на 50 процентов, второе — на 20. Нормально еще. Температуру сбили. Но одышка еще есть. Только вот дрожь эта странная появилась. Я не жалею, что не привился. Я против прививок вообще. Болезнь у нас называется COVID-19, а вакцина «Спутник 5». Чувствуете несовпадение? — Количество пациентов росло с начала июня, — говорит Ашот Погосян, — 15 июня оно резко увеличилось. Люди, которых болезнь сейчас массово поражает, стали гораздо моложе. С момента открытия в октябре 2020-го к нам поступали в основном люди от 50 лет и старше. Был высокий процент пациентов 65–66 лет. Сейчас же, посмотрите вокруг, вы видите молодые лица — это 20-летние, 18-летние даже есть, много людей возраста 20, 23, 25 лет. Это молодые люди, которые ведут активный образ жизни, даже спортсмены у нас есть. Недавно к нам пациент поступил, который в Америке был на спортивных соревнованиях. Основные изменения болезни — это возраст. Марине 38. У нее 65 процентов поражения легких. Она лежит в палате интенсивной терапии. Здесь к каждой койке подведен кислород. При нехватке воздуха больной сам надевает маску. «Я не понимаю, как так быстро? — говорит она, — Мне вчера делали КТ — было 5 процентов поражения. А теперь 65? Я просто не верю». — Изменились сроки развития болезни, — объясняет Ашот Погосян. — Раньше люди болели по семь дней и поступали к нам с КТ–2-3 — это степень поражения легких 50 процентов. Сейчас мы видим пациентов, которые болеют третьи сутки, и у них КТ-3 и КТ-4 — это 70% поражения легких и более. Изменилась активность цитокинового шторма. Ковид стал более агрессивен. Температура теперь снижается намного сложнее. И это еще одна причина роста госпитализаций. Раньше люди сбивали температуру, одышки не было и они не обращались к врачам. Сейчас температура не сбивается и одышка быстро нарастает. У этого пациента было поражение легких 90% — Поэтому и резко увеличилось количество госпитализаций, людям кислорода не хватает, температура не сбивается, — говорит заведующий. — Плюс основная ошибка, почему еще тяжелее болезнь переносят… Бесконтрольно, без назначения врача, люди пьют тонны антибиотиков. |
|
|
