| Крестьяне жаловались преосвященному еще в 1739 году; тот назначил следователя, духовных дел старосту попа Федора Бокова, но поп по свойству с протопопом следствия не произвел. В 1740 году жаловались в Синод; но как только протопоп узнал об этом, то по согласию с воеводою и подьячим подал в канцелярию прошение, что крестьяне ему ослушны, вследствие чего забрали их человек 40 и били плетьми, приговаривая, чтоб на протопопа нигде не просили. Подали вторичную жалобу в Синод, и опять ничего не сделано; а протопоп берет их сыновей, женит насильно на купленных своих женках и держит у себя как купленных холопей; а подушные платят за них крестьяне, многих крестьянок мучит в доме своем тяжкою работою, требуя взяток: а священник Василий Степанов берет из деревень девок и женок молодых и держит у себя по месяцу, забыв страх Божий, имея законную жену. Синод еще в 1753 году освободился от своего обер-прокурора князя Якова Шаховского, который был сделан генерал-кригскомиссаром на место Степана Федоровича Апраксина. Место Шаховского в Синоде занял Афанасий Львов, который так неловко вмешался в дело своих родственников и своего прикащика против Сафонова. В описываемом году Синод получил из Сената очень неприятную для него бумагу. Сенат потребовал ведомостей: 1) Сколько в каждом монастыре положено быть монахов и сколько на них определено порций? 2) Сколько из этого наличного числа монахов убыло и притом сколько их порций осталось? 3) Ныне на тех порциях отставных штаб-, обер – и унтер-офицеров и рядовых сколько содержится? Синод отвечал, что ведомостей прислать не может, ибо положение о монахах, составленное в прежде бывшем Монастырском приказе (если только такое положение было), вместе с прочими делами бывшей Коллегии экономии сгорело в московский пожар 1737 года. За этим следовала длинная жалоба на недостаток в содержании монастырей; если и бывают остатки от доходов, то не всегда и не во всех монастырях, истрачиваются в другие годы в случае нужды за хлебным недородом. «И тако за оным винословием тех остатков действительно и утвердительно, чтоб всегда могли быть в своем совершенно достаточном и единственном сос тоянии, почитать отнюдь не должно и невозможно», – говорилось в ответе Синода. |
| Этот предположенный Регламентом совет и действительно был в Св. Синоде. И при рассуждении в 1723 г. о вдовствующих священнослужителях: «которым прежде того принуждение бывало лишатися мест своих или неволею в монашество постригатися без всякия к тому кроме онаго овдовения вины», Св. Синод определил: «с сего времени как прежде овдовевших, так и впредь во вдовых быть имеющих протопопов, попов, протодиаконов и диаконов, которые по овдовении своем показуют и впредь являть будут житие доброе, благочинное, неподозрительное, и во всех священному чину должностях исправное, от чина и от мест их не лишать, но быть им (буде никакой ко отлучению или извержению правильной вины не явится) в прежнем своем достоинстве непременно 88 . Этого правила и держался Св. Синод в последующее время. Хотя и видим частные попытки со стороны некоторых епархиальных архиереев ко введению обязательного пострижения вдовых священнослужителей, по особенным обстоятельствам и нуждам епархий, и – одно предложение общего введения повсюду непременного пострижения вдовых священнослужителей; но все эти попытки были отклонены Св. Синодом и общее правило о непринуждении к монашеству вдовых священнослужителей было утверждаемо. Никакие причины и представления епархиальных архиереев не были уважаемы Св. Синодом. Первая во времена Св. Синода попытка, принуждения к монашеству вдовых священнослужителей, и притом только некоторых, сделана была вологодским епископом Афанасием Кондоиди, но была отклонена Св. Синодом. Он доносил Св. Синоду, что в монастырях его епархии за недостатком иеромонахов и иеродиаконов, имеются священники и диаконы белые, а настоятели престарелые, и на место их произвести некого. Но вдовых священников в его епархии обретаются не малое число и из них и не молодые, сдавшие свои места, причем обязывались письменно – по сдаче не священнодействовать, и мирских треб не отправлять, но по посвящении на их место дерзают служить, от чего происходят ссоры между новопоставленными и ими. Для предотвращения этого и для пополнения монастырей, он предлагал таковых постригать и с принуждением. |
| Но та же самая деятельность, которая так привязывала к Аввакуму одних, обращая их в покорных учеников протопопа, восстановляла против него других. Его резкие проповеди и обличения задавали чересчур много интересов и по тому самому не могли не вызывать сильного отпора, постоянные же столкновения с окружающими создавали вокруг него массу врагов. На протопопа пошли жалобы, за полтора года «пять слов государевых сказывали» на него, и наконец слухи о его энергичной пропаганде против новшеств патриарха дошли до Москвы. Оттуда прислан был указ – ехать Аввакуму дальше в ссылку на Лену. Одновременно с этим получил он из столицы известие, что два его брата, жившие на Верху у царицы, равно как их жены и дети, умерли во время мора, бывшего перед тем в России. Со стесненным сердцем поехал протопоп в назначенную ссылку, а уже в Енисейске застал его новый указ, повелевавший ему ехать в Даурию с отправлявшимся туда под начальством воеводы Афанасия Пашкова военным отрядом. Пашков получил поручение искать в Даурской земле пашенных мест со всякими угодьями и на таких местах для укрепления русского владычества ставить остроги; к этой-то экспедиции был прикомандирован и Аввакум в качестве священника и в этом новом своем положении он очутился в непосредственной зависимости от начальника отряда, Пашкова. При широкой власти, какой пользовались тогда отдельные воеводы, очень мало подвергавшиеся контролю со стороны центрального управления, они являлись по большей части вполне самовластными правителями, а царившая грубость нравов часто накладывала на их самоуправные действия еще и отпечаток крайней жестокости. В Сибири, откуда жалобы населения и служилых людей не скоро могли дойти до Москвы, такой порядок давал себя чувствовать сильнее, чем где-бы то ни было; здесь произвол воевод часто принимал такие грубые формы, какие все-таки невозможны были в областях Европейской России. Пашков, в отряд которого попал Аввакум, был именно типичным образцом такого администратора: глубоко невежественный, грубый, жестокий, одаренный в большой мере суеверием и в очень малой какими-либо религиозными понятиями, он представлял из себя как бы образчик беспощадной материальной силы: «Суров человек, – говорит о нем Аввакум, – беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет». Казни, плети и кнуты, пытки, в большинстве случаев кончавшаяся также смертью подвергшихся им лиц, служили у него обыкновенными средствами поддержания дисциплины среди подчиненных. И этому-то человеку дано было из Москвы еще специальное приказание строго наблюдать за Аввакумом и «мучить» его. При наличности таких условий непривлекательная будущность открывалась теперь перед ссыльным протопопом, особенно если принять во внимание и все трудности и опасности далекого пути. Сравнительно с нею и жизнь в Тобольске со всеми ее невзгодами можно было счесть привольной. |
| Владыка Досифей спросим Максима: Подали на тебя запись, протопоп Афанасий, да протодьякон Иван Чюшка, да поп Василей, что ты здещние книги хулишь, и укоряешь, и отметаешь, а сказываешь, что здесь на Руси книг никаких нет, ни Евангелия, ни Апостола, ни Псалтыри, ни правил, ни уставов, ни отеческих, ни пророческих. И Максим с протопопом с очей на очи стал перепиратисяи и говорил он, что не говаривал того, а говорил, что здесь на Руси книги не прямы, а иные книги перевотчики перепортили, ино их надобно переводити. Владыка Досифей спросим Максима: Говорил еси многим людем, что здесь на Москве митрополит поставляется своими епископы русскими без благословения патриарха Цареградскаго, а все-то за гордость не приемлют патриаршескаго благословения, ставятся собою самочинно и безчинно. Максим говорил: Пытал он, начем не ставятся митрополиты руские по прежнему и по старому обычаю, у патриарха цареградского? И сказали ему, что патриарх цареградский дал благословенную грамоту руским митрополитом поставлятися им волно своими епископы на Руси, и он много тое грамоты пытал, и сех мест не видал ея. И он молвит: Коля здесь у них грамоты нет патриарха цареградского, и они в гордости не ставятся по прежнему и по старому уставу и обычаю от патриарха цареградскаго, то есть мне тем плачем Иеремии, егда плакашеся на реце Вавилонстей, плакавшеся ни покаяния имеюща, ни прощения грехов получиша. Но аз, хощу слышать разумно ныне бо видим мятеж еретический. Вавилон бо наричется мятеж, а река Вавилонская ученье еретическое и наши греси. Мы же плачющеся в молитвах к Богу избываем еретическия рати, и раскола, и своих грехов злыя тяготы. А иже вербие в ярган и все притча вербие есть без плода. Тако и жидове без рааума и еретицы без чистыя веры. Арганы вися, висящи на вербеи и душа повешена посреди телеси нашего, не имущци плода добродетели. Тако же и мы, приемше святое крещение и держаще веру правоверную и честную и святую, но плода добра не имуще есмь. Читать далее Источник: Прение Даниила, митрополита Московского и всея Руси, с иноком Максимом Святогорцем//Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. 1847. 7. Отд. 2. С. 1–15. |
| 55 Он старался и, по своей проницательности, умел находить между ними способнейших, всячески поощрял и возвышал их. Они имели в нем талантливого наставника, попечительного начальника и справедливого ценителя своих трудов и успехов. Соединяя в своем лице высокую ученость с самым искренним благочестием, он заботился дать им направление в чистом православно-христианском духе. Отдавая должное способностям и трудолюбию, он особенно ценил в студентах этот дух. Об этом свидетельствует следующий частный случай. Один из студентов Академии, Александр Протопопов (впоследствии архиепископ Тобольский и Сибирский Афанасий), подал на рассмотрение свою очередную проповедь; наставник словесности в Академии, архимандрит Леонид, написал на проповеди его: «Расположение и слог сего слова довольно хороши»; но ректор Филарет, прочитавши ее, написал на ней же: «Дух сего слова драгоценнее самого слога». 56 Направляя молодежь со властию, господствуя над нею своим авторитетом, он был в то же время для нее доступен и общителен. Двери его квартиры были открыты для желающих заявить свои нужды и получить советы и помощь. Студенты могли просить участия и помощи у ректора не только для себя, но и для других лиц, в том нуждавшихся. Об одном из таких случаев пишет он – и не раз – своему родителю: «Позвольте мне принести Вам просьбу. В Ч. (вероятно какое-нибудь село Коломенского уезда) есть священник, а здесь (в Петербурге) один священник, мой друг – дядя его жены, и один студент – брат ее. С. нетрезв; его жена несчастна; ее родственники не знают, как помочь. Почему и они, и я просим Вас, буде можно, попещись о его исправлении советом, выговором, угрозою, как вы рассудите». 57 О других подобных случаях мы будем иметь повод передать впоследствии, при повествовании о начальнической деятельности Филарета в продолжение второго академического курса. Вместе с трудами по преподаванию и управлению в Академии, ректор ее, архимандрит Филарет, по-прежнему подвизается и в деле проповедывания слова Божия. По установившимся близким отношениям к князю А.Н. |
| Потом начали звонить у Спаса в колокола, сбежались посадские люди, п царица Марья велела им опять взять ее, Василису; мужики взяли ее, ободрали и простоволосу держали пред царицею; прибежал на двор Михайла Битяговский и начал уговаривать посадских людей и Михайлу Нагова; но царица и Михайла Нагой велели убить Битяговского. Василиса объявила также, что вместе с нею во время смерти царевича были: кормилица Ирина и постельница Марья Самойлова; спросили и этих женщин: кратко и сжато, почти в одних словах, они объявили, что царевич играл с детьми и, в припадке падучей болезни, накололся сам ножиком. Спросили и детей, игравших с Димитрием: они показали то же, что и женщины; следователи спросили у них: кто еще с ними был на дворе во время смерти царевича? Дети указали дважды на кормилицу Ирину и на постельницу Марью Самойлову, но пропустили Василису Волохову, и следователи не обратили внимания на это обстоятельство! Кроме трех женщин и детей, явился еще один очевидец, стряпчий Семейка Юдин, который сказал, что стоял в то время у поставца и сам видел, как царевич накололся ножом в припадке падучей болезни. Вот и все очевидцы. Остальные же лица говорили по чужим речам (чьим – неизвестно), и тем не менее многие утверждали, что царевич играл с детьми и в припадке падучей болезни сам наткнулся на нож. Но, кроме приведенных, есть еще и другие подозрительные обстоятельства. Здесь первое место занимал вопрос: кто и когда начал первый звонить у Спаса и этим привлек толпу народа на двор царевичев? Михайла и Григорий Нагие показали, что они прибежали с своего подворья к царевичу, будучи встревожены колокольным звоном; Василиса же Волохова объявила, что Григорий Нагой находился у царевича и бил ее прежде, чем начали звонить у Спаса; Григорий Нагой прибавил, что в колокол начал звонить пономарь, прозвищем Огурец. Константиновской церкви пономарь, вдовый поп Федот Афанасьев, прозвищем Огурец, был потребован к допросу и показал, что сидел дома, когда у Спаса зазвонил сторож Максим Кузнецов, и он, Огурец, от себя с двора побежал в город и, когда прибежал к церкви к Спасу, встретился ему кормового дворца стряпчий, Суббота Протопопов, и велел ему звонить в колокол у Спаса, да ударил его в шею и заставил силою звонить, говоря, что царица Марья приказывает, и все это он говорил перед Григорием Нагим. |
| Как все скряги, Лизавета Ивановна неохотно расставалась с благородным металлом. В определенные дни она присылала нам деньги на сорокоуст и другие долгие поминовения, хотя бы и больше рубля, но непременно грошами и пятаками. Неизвестны счастливцы, получавшие от нее серебро: повару на расходы она отсчитывала также медью. Она жадничала не только на свое, но и на братнее, и притом не только для других, но и для того, чьим хозяйством заведовала. Мещанинов редко оставался постами в Коломне, а на Великий пост уезжал в Москву неизменно. Не дела какие-нибудь отзывали его, а голод. Сестрица держала его постом на хлебе и воде, кроме свекольника ничего не давала, и бедный хозяин, не желая перечить, уезжал на прокорм в Москву. Столь не похожие характерами на старосветских помещиков, тем не менее Иван Иванович с Лизаветой Ивановной, подобно Афанасию Ивановичу с Пульхерией Ивановной, были на «вы», всегда были друг с другом вежливы и почтительны. Разность вкусов и характеров не нарушала гармонии: если Иван Иванович не входил в хозяйство, погружаясь в книги, то Лизавета Ивановна, только и думавшая о сбережениях, читала мало и исключительно духовные книги. Вместе с чепцами брат не упускал ей привозить выходившие брошюрами слова Филарета и других проповедников. Со мной Лизавета Ивановна была покровительственно ласкова. К удивлению, расступилась она однажды и пожаловала мне тех же кедровых орехов, и, что замечательно, вместе со стаканчиком, в который они были насыпаны. Между братом и ею происходил обо мне иногда спор. «Расти, учись, будешь протопопом большого Успенского собора». — «Нет, — возражал Иван Иванович, — он будет служить в министерстве». Не сбылось ни то, ни другое благожелание незлобивого брата и скупой сестры. А желали они, очевидно, высшего, что, по их мнению, для меня достижимо: быть протопресвитером Успенского собора и чиновником министерства. Лизаветы Ивановны никто не любил, ни дворня, ни все, кто ее знал. Ее-то батюшка назвал «аршин проглотила»; она держалась прямо, несла голову высоко, была горда всемерно и до старости, вероятно, не могла без досады вспомнить, что осталась купчихой, тогда как ее сестра была замужем за столбовым дворянином, и притом доводившимся сродни грузинскому царевичу. |
| Никон показывал несправедливость в новом порядке дел; восточные патриархи впоследствии тоже самое говорили царю, и несчастный приказ был закрыт. Но мысли Никона выставляли то сомнительными, то несправедливыми потому, что предлагал их Никон: а резкие выражения, в каких отзывался о приказе Никон, только радовали бояр, врагов Никона, которые умели понять протестантский порядок правления, но не хотели знать порядка православной церкви. Мало по малу бояре дошли уже до того, что стали открыто ругаться над патриархом. Стрешнев столько был нагл, что назвал именем Никона свою собаку и ненависть к Никону доводил до открытого кощунства над благословением святительским. 476 Явное и открытое неуважение и противление патриаршей власти придворные бояре начали выражать в грубых оскорблениях патриарших бояр и чиновников. 477 Никон видеть в этом несомненный знак общего заговора и восстания против него царских бояр, видел восстание боярского самоуправства против высшего церковного правительства, видел явное преступление клятвы, какую дали ему бояре торжественно в храме при избрании его в патриархи – «почитать его как архипастыря и отца и не препятствовать ему устроять церковные дела», 478 – и потому сам отказался от дел церковного управления. Таким образом, в церкви русской в то самое время, когда возникли плевелы раскола и не разумные ревнители мнимой церковной старины уже начинали раздор, с церковью, произошел бедственный разрыв между патриархом и боярами, возникла открытая борьба высшей церковной власти с боярским своеволием и продолжалась целых 8 лет. И вот, во время этого-то жалкого раздора, раскол, поднятый другой, духовно-демократической оппозицией протопопов и попов также лично против п. Никона , строгого в церковном суде и правлении духовенством, в это-то время раскол особенно усилился и распространился, приняв сторону боярской оппозиции п. Никона , строгого ревнителя правды и законности, и в царской думе беспристрастно и открыто обличавшего несправедливости и злоупотребления бояр. |
| Вследствие таких энергических, умных и благодетельных распоряжений п. Никона , можно сказать, что раскол, вероятно, был бы совершенно остановлен, по крайней мере в том виде, в каком он первоначально проявился, как секта религиозно-обрядовая и восстание немногих непокорных протопопов и попов, или по крайней мере не распространился бы в таком огромном размере, как это случилось, если бы п. Никону дали до конца довершить его великое дело. Но в это-то время, к величайшему несчастью, многочисленные и сильные враги Никона при дворе, о которых будет сказано подробно в другом месте, общим заговором с расколоначальниками, восстали лично против самого Никона, совершенно лишили его прежней свободы действования, даже благорасположения и содействия царя Алексея Михайловича, и принудили удалиться из Москвы, а зачинщиков раскола, вождей и поборников его возвратили из ссылки в Москву, и под видом будто ревности к старой вере, а в самом деле для успешного выполнения своих замыслов касательно п. Никона, дали полную свободу и простор распространению раскола. Таким образом в продолжении 8-ми летнего междупатриаршества, мятежные зачинщики раскола успели докончить свое дело, отторгли от церкви суеверных ревнителей обрядов и образовали особое скопище мнимых старообрядцев 78 . Итак, беспристрастный суд истории, или последовательный исторический ход дела показывает, что вовсе не патриарх Никон был виною нашего раскола и не ревностная поспешность Никона в исправлении книг произвела раскольников, а они произошли сами собою, вследствие предварительного, векового развития в некоторой части руссого народа особого, мнимо-старообряческого направления. Ясный свет истории русской церкви показывает, что раскол глаголемого старообрядства произошел вовсе не от прямого истинно-древнего и истинно-православного направления нашей церковной жизни, а от направления противо-церковного, уклонившегося с прямого пути церкви Христовой еще в XVI веке, и показывает нам даже от начала до конца самые, так сказать, изгибы, самый путь, по которому шло это противо-церковное направление, и наконец неизбежно пришло к расколу. |
| В то же время патр. Никон всемерно заботился о нравственном усовершенствовании и образовании духовенства. От глубокого упадка духовного просвещения в Великороссии до патр. Никона, как мы увидим в своем месте, весьма умножилось число священно и церковно-служителей недостойных, не- рачительных, весьма мало просвещенных: много было священников почти безграмотных. На все это горько жаловался, как известно, еще в XVI веке Геннадий архиепископ новгородский, в первой половине XVII века старец Арсений Глухой, патриархи: Иоасаф I и Иосиф. Приведем здесь только жалобу предшественника Никона, патр. Иосифа: «Видя», говорит он, «в себе и в других множество всяких пороков, чистители иерей, приставницы стражие, делатели винограда Божия не исправляют и не обличают, область приимъше искореняти и насаждати, не лечат и не исправляют, и не пекутся и не постанут о Бозе ревнуя за истину, и иерейство держит кождо, точию временную потребу снабдевает, не усердует о духовных, чтобы получили мзду вечного живота, но паче печется о погибающих мечтех и чрева ради все творит и глаголет» 93 . «По городам и селам во множестве блуждали священники и диаконы безместные и часто бесчинства чинили великие» 94 . Патр. Никон не мог терпеть такой беспорядочной жизни в духовенстве. Стараясь привести в уважение священный чин, он собственным примером строгой жизни внушал всему духовенству иметь бдительный надзор над своею нравственностью, а к нерадивым был взыскателен, к непослушливым и злым, по словам жизнеописателя его, «яростию являшеся», и всякое нарушение церковного чина обуздывать силою своей власти 95 . Безместных священников он не терпел, строго воспрещал им бродить по городам и селам, и старался совершенно прекратить их умножение 96 . Чтобы заставить священников быть внимательными к себе и своим обязанностям, он выслушивал и беспристрастно удовлетворял справедливые жалобы челобитчиков на духовных, принимал доносы от областных управителей о худых поступках духовенства, даже из самых отдаленных епархий, и порочных протопопов, попов и других священно-служителей строго смирял, посылал в монастыри на черные работы, заключал в темницы. |
|
|
