| – Как можно такою позднею порою отправляться в такую дальнюю дорогу! – всегда говорила Пульхерия Ивановна (гость обыкновенно жил в трех или в четырех верстах от них). – Конечно, – говорил Афанасий Иванович, – неравно всякого случая: нападут разбойники или другой недобрый человек. – Пусть Бог милует от разбойников! – говорила Пульхерия Ивановна. – И к чему рассказывать эдакое на ночь. Разбойники не разбойники, а время темное, не годится совсем ехать. Да и ваш кучер, я знаю вашего кучера, он такой тендитный да маленький, его всякая кобыла побьет; да притом теперь он уже, верно, наклюкался и спит где-нибудь. И гость должен был непременно остаться; но, впрочем, вечер в низенькой теплой комнате, радушный, греющий и усыпляющий рассказ, несущийся пар от поданного на стол кушанья, всегда питательного и мастерски изготовленного, бывает для него наградою. Я вижу как теперь, как Афанасий Иванович, согнувшись, сидит на стуле с всегдашнею своею улыбкой и слушает со вниманием и даже наслаждением гостя! Часто речь заходила и об политике. Гость, тоже весьма редко выезжавший из своей деревни, часто с значительным видом и таинственным выражением лица выводил свои догадки и рассказывал, что француз тайно согласился с англичанином выпустить опять на Россию Бонапарта, или просто рассказывал о предстоящей войне, и тогда Афанасий Иванович часто говорил, как будто не глядя на Пульхерию Ивановну: – Я сам думаю пойти на войну; почему ж я не могу идти на войну? – Вот уже и пошел! – прерывала Пульхерия Ивановна. – Вы не верьте ему, – говорила она, обращаясь к гостю. – Где уже ему, старому, идти на войну! Его первый солдат застрелит! Ей-богу, застрелит! Вот так-таки прицелится и застрелит. – Что ж, – говорил Афанасий Иванович, – и я его застрелю. – Вот слушайте только, что он говорит! – подхватывала Пульхерия Ивановна, – куда ему идти на войну! И пистоли его давно уже заржавели и лежат в коморе. Если б вы их видели: там такие, что, прежде еще нежели выстрелят, разорвет их порохом. И руки себе поотобьет, и лицо искалечит, и навеки несчастным останется! |
| Афанасия для религиозной мысли и жизни христианства. Хотя св. Афанасий во время продолжительной борьбы с арианством, так глубоко захватившей его, не мог писать систематически, с полным раскрытием и обоснованием своих мыслей, тем не менее и в полемических его произведениях в основе лежит подлинное христианское умозрение, так что св. Афанасий во все время своей литературной деятельности не оставлял научной почвы, – он только в известной степени ослабил метафизический идеализм оригеновского богословия религиозно-практическими началами и стремлениями, со значительным наклоном в сторону последних. В эти рамки поставлено было и богословие Оригена. Св. Афанасий ограничивает стремление Оригена соединить христианство и естественное познание в универсальную систему религиозной философии и исключает из христианского учения чисто философские проблемы оригенистов, подчиняя умозрительные и космологические интересы религиозно-практическим целям. Таким образом, св. Афанасий ввел в богословскую науку александрийцев новую струю и этим дал церковному богословию новый отпечаток и направление, которыми определен был существенный характер всей последующей церковной богословской науки. Сведения о жизни Дидима Совершенную противоположность исполненной треволнений, неустанной борьбы и споров жизни св. Афанасия Александрийского представляет жизнь его младшего современника Дидима Александрийского , этого знаменитого слепца, занимающего видное место среди выдающихся мужей IV в. Среди бурь этого времени его жизнь является поразительно спокойной, очень мало затронутой общецерковными интересами. Несмотря на это, немногие богословы в IV и V вв. пользовались таким почтительным уважением, как Дидим. Историк Сократ, вообще не щедрый на похвалы, не находит достаточно слов, чтобы прославить его (Hist. eccl. IV, 25); он называет дивным, красноречивым и славным своей ученостью и ставит его рядом с Василием Великим и Григорием Богословом . Слава об учености Дидима проникала даже к великому отшельнику Антонию. |
| Мы отметим только существенные положения догматического учения великого отца Церкви. а) Учение святого Афанасия о Святой Троице На учении о Боге Самом в Себе святой Афанасий не останавливается и подробно не раскрывает; тем не менее это именно учение является необходимым пунктом его богословского умозрения. Божество святой Афанасий – в духе Платоновой философии – определяет такими же отвлеченными чертами, как и Ориген . Бог есть простая, блаженная и непостижимая сущность (De Synod., 35). Он не доступен никакому определению: нельзя сказать, что есть Бог Сам в Себе – можно говорить лишь о том, что Он не есть (Ep. ad. monach., 2). Божество превыше всякой сущности и человеческого примышления (Orat, contra gentes, 2). Бог безначален и вечен, бестелесен, невидим и не осязаем. Он реальный носитель всей полноты Божественной жизни, единое начало Божественной сущности (Orat, contra gentes, 41). Подобно Арию, святой Афанасий резкою гранью отделял Божество Само в Себе от всего сотворенного Им. «Все сотворенное, – говорит он, – не имеет ничего подобного по сущности со своим Творцом» (De incarnat., 2). «Какое сходство между тем, что из ничего, и между Творцом, созидающим это из ничего» (Orat, contra arian I, 1:20, 26, 53). Но в то же время, как Арий полагал Логос на той стороне грани, которая касается твари, святой Афанасий полагает Его абсолютно на стороне Бога. Слово не сотворено, а рождено. Родить значит произвести совершенный образ самого себя и сообщить все то, что есть в самом себе, свою сущность, свою природу, свою славу: так Бог родил Слово – Сына. Понятие «Сын» и «Слово» у святого Афанасия взаимно заменимы: «мы признаем Его, не разделяя Сына и Слова, но зная, что Сын есть то самое Слово» (Ed. ad Epict. 12). Определяя ближе отношение Слова-Сына к Богу-Отцу, святой Афанасий с одной стороны утверждает, что Сын отличен от Отца, а с другой стороны, что Отец и Сын – едино, так как Они – одной сущности. Сын есть истинный и преискренний Отчий Сын, собственно принадлежащий Отчей сущности, единородная Премудрость, истинное и единственное Божие Слово. Он – не тварь, не произведение, но собственное рождение Отчей сущности. Посему Он истинный Бог, как единосущный истинному Отцу (Orat, contra arian I, 9). Но единого Отца и Сына нельзя представлять по-савеллиански: Они едино не в том смысле, что один и Тот же иногда есть Отец, а иногда Сын Самого Себя; напротив того, два суть по числу, потому что Отец есть Отец, и не Он же есть Сын, и Сын есть Сын, и не Он же есть Отец, но естество одно, потому что Рождение не неподобно Родившему, и есть Его образ, и все, что принадлежит Отцу, принадлежит и Сыну. Поэтому Сын есть не другой Бог, ибо не совне примышлен. Если Сын есть иное, как рождение, то Он тоже самое, как Бог. Он и Отец суть едино по сродственности и свойственности естества и по тождеству единого Божества (Orat, contra arian III, 4). |
| Если бы терзаемому палящей жаждой, покрытому прахом и пылью дороги, изнуренному, изможденному путнику влил кто в засохнувшее горло струю ключевой воды, — не так бы ею он освежился, не так оживился, как оживился бедный [Чичиков]. «Спаситель мой!» сказал Чичиков, вдруг схватившись с полу, на который бросился в разрывающей его печали, вдруг его руку быстро поцеловал и прижал к груди. «Бог да наградит вас за то, что посетили несчастного». Он залился слезами. Старик глядел на него скорбно-болезненным взором и говорил только: «Ах, Павел, Павел Иванович, Павел Иванович, что вы сделали?» «Что ж делать! Сгубила проклятая! Не знал меры; не сумел во-время остановиться. Сатана проклятый обольстил, вывел из пределов разума и благоразумия человеческого. Преступил, преступил. Но только как же можно этак поступить? Дворянина, дворянина, без суда, без следствия, бросить в тюрьму. Дворянина, Афанасий Васильевич. Да ведь как же не дать время зайти к себе, распорядиться с вещами? Ведь там у меня всё осталось теперь без присмотра. Шкатулка, Афанасий Васильевич, шкатулка, ведь там всё имущество. Потом приобрел, кровью, летами трудов, лишений… Шкатулка, Афанасий Васильевич. Ведь всё украдут, разнесут… О, боже!» И, не в силах будучи удержать порыва вновь подступившей к сердцу грусти, он громко зарыдал голосом, проникнувшим толщу стен острога и глухо отозвавшимся в отдаленьи, сорвал с себя атласный галстук и, схвативши рукою около воротника, разорвал на себе фрак наваринского пламени с дымом. «Ах, Павел Иванович, как вас ослепило это имущество. Из-за него вы не видали страшного своего положения». «Благодетель, спасите, спасите», отчаянно закричал бедный Павел Иванович, повалившись к нему в ноги. «Князь вас любит, для вас всё сделает». «Нет, Павел Иванович, не могу, как бы ни хотел, как бы ни желал. Вы подпали под неумолимый закон, а не под власть какого человека». «Искусил шельма сатана, изверг человеческого рода!» Ударился головою в стену, а рукой хватил по столу так, что разбил в кровь кулак, но ни боли в голове, ни жесткости удара не почувствовал. |
| «Покажите черного сукна», раздался голос. «Вот, чорт побери, Хлобуев», сказал про себя Чичиков и поворотился, чтобы не видать его, находя неблагоразумным с своей заводить с ним какое-либо объяснение насчет наследства. Но уже его увидел. «Что это, право, Павел Иванович, не с умыслом ли уходите от меня? Я вас нигде не могу найти, а ведь дела такого , что нам нужно сурьезно переговорить». «Почтеннейший, почтеннейший», сказал Чичиков, пожимая ему руки: «поверьте, что всё хочу с вами побеседовать, да времени совсем нет». А сам думал: «Чорт бы тебя побрал». И вдруг увидел входящего Муразова. «Ах, боже, Афанасий Васильевич. Как здоровье ваше?» «Как вы?» сказал Муразов, снимая шляпу. Купец и Хлобуев сняли шляпу. «Да вот поясница, да и сон как-то всё не то. Уж от того ли, что мало движения». Но Муразов, вместо того, в причину припадков Чичикова, обратился к Хлобуеву: «А я, Семен Семенович, увидавши, что вы взошли в лавку, — за вами. Мне нужно кое-о-чем переговорить, так не хотите ли заехать ко мне?» «Как же, как же», сказал поспешно Хлобуев и вышел с ним. «О чем бы у них разговоры?» подумал . «Афанасий Васильевич — почтенный и умный человек», сказал купец: «и дело свое знает, но просветительности нет. Ведь купец есть негоциант, а не то, что купец. Тут с этим соединено и буджет, и реакцыя, а иначе выйдет паувпуризм». Чичиков махнул рукой. «Павел Иванович, я вас ищу везде», раздался позади голос Леницына. Купец почтительно снял шляпу. «Ах, Федор Федорыч». «Ради бога, едемте ко мне. Мне нужно переговорить», сказал . Чичиков взглянул — на нем не было лица. Расплатившись с купцом, он вышел из лавки. «Вас жду, », сказал Муразов, увидевши входящего Хлобуева: «Пожалуйте ко мне в комнатку», и он повел Хлобуева в комнатку, уже знакомую читателю, неприхотливее которой нельзя было найти и у чиновника, получающего семьсот рублей в год жалованья. «Скажите, ведь теперь, я полагаю, обстоятельства ваши получше? После тетушки все-таки вам досталось кое-что». «Да как вам сказать, Афанасий Васильевич. Я не знаю, лучше ли мои обстоятельства. Мне досталось всего пятьдесят душ крестьян и тридцать тысяч денег, которыми я должен был расплатиться с частью моих долгов, и у меня вновь ровно ничего. А главное дело, что дело по этому завещанью самое нечистое Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества. Я вам сейчас расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…» |
| особенно De incarnatione Verbi 28). Эти соображения приводят к заключению, что «Слово против эллинов» и «Слово о воплощении Бога Слова» написаны около 320 г., может быть, незадолго перед Никейским собором. Если принять, что св. Афанасий родился в 295 г., то во время написания этих произведений он имел около 25 лет 1097 . Происхождением обоих произведений в это время, т. е. когда св. Афанасий был еще сравнительно молодым, не был еще епископом александрийской Церкви и не был вовлечен в борьбу за чистоту и целость православного учения, которой потом он отдал все свои силы и время, объясняются и те особенности их по сравнению с другими произведениями того же автора позднейшей даты, на которые указывают в качестве доводов против принадлежности их св. Афанасию. Недавно закончив свое образование, св. Афанасий естественно в первых своих произведениях, предназначенных для язычников, в изобилии применяет свои познания в философии Платона, а также и других философских системах, в наблюдениях над законами природы, в произведениях Гомера и облекает свои мысли в школьно-риторическую форму, чего не наблюдается в позднейших произведениях его. Позднее он отдался всецело практической деятельности и не имел уже времени для изучения природы и для риторического построения своих произведений, для научных занятий Гомером, Платоном и Гераклитом. Кроме того, борьба с Арием и арианами велась совершенно не на философской почве. Ввиду этих соображений подлинность обоих произведений должно признать совершенно непоколебленной. 1931 «На слова «вся Мне предана суть Отцем Моим...» (Мф. И: 27)» 1098 – представляет небольшой трактат, может быть незаконченный, или отрывок большого произведения, в котором оспариваются ложные толкования, которые ариане давали этим словам Господа, основывая на них свое учение о том, что Сын Божий не вечен и обладает Божественным могуществом и другими Божественными свойствами не по самой природе Своей, но лишь по воле Отца. Автор понимает их в отношении к Сыну человеческому, Его делу и прославлению. |
| Мечта о церковной работе... Несмотря на стеснения и проблемы со здоровьем, епископ Афанасий пытался вернуться к своим литературным и литургическим занятиям. В надежде собрать свои книги и рукописи, он писал знакомым, у которых они находились. Выяснилось, что далеко не все из того, что он спрятал, удалось сохранить. Многие друзья епископа Афанасия прошли через тюрьмы, а при обысках у них были изъяты и уничтожены архивы и библиотеки. Владыка мечтах завершить свои литургические труды. Он прекрасно понимал, что исправлением богослужебных книг или нормализацией Типикона стоит заниматься лишь в постоянном контакте с органами церковного управления, способными реализовать его предложения на практике. Работать «в стол» не имело никакого смысла. Поэтому епископ Афанасий тяжело переживал, что его обращения к патриарху Алексию остаются без ответа. Эта боль звучит в его письме, адресованном архиепископу Симону (Ивановскому), соученику по Духовной академии: «Я сожалею и о том, что раньше писал патриарху. Когда в 1951 году меня спрашивали в спецчасти, кто возьмет меня на иждивение и могу ли я сам себя обеспечить, я выразил уверенность, что Патриарх даст мне работу по моей специальности и примет меня на покой – на иждивение в один из монастырей. Если бы я об этом тогда промолчал и никакого письма патриарху через спецчасть не посылах, может быть, я уже давно был бы на свободе. А как я упомянул о патриархе, его спросили обо мне, – и он ответил: «Я не считаю его своим» 99 . Кроме того, епископ Афанасий справедливо опасался, что его идеи не вызовут в Патриархии особого энтузиазма. «По тем обрывкам изданий Патриархии, – пишет он, – которые случайно попадали ко мне, я заключаю, что по вопросам литургическим, которые исключительно меня интересуют, едва ли найдется общий язык. Одни мои взгляды покажутся слишком консервативными, другие слишком либеральными» 100 . В июле 1954 года, находясь в Зубово-Полянском доме инвалидов, шестидесятисемилетний архиерей пишет «Этапы и даты моей жизни». Этот документ – своеобразная автобиография епископа Афанасия, основное место в которой занимают даты арестов, названия тюрем и имена людей, с которыми Господь сводил его в тюремных камерах и на этапах. |
| Он соединил людей не с Богом, а только с Самим Собою; если же Сам Он не иное что, как слабая тварь, то люди ровно ничего не приобрели от этого соединения, потому что все равно им требуется еще новый посредник, который бы истинно приближал их к Богу 358 . У ариан нет такого посредника, потому что они бесконечно разделили Бога и мир, – но он должен быть и есть у истинных христиан. Этот посредник есть единородный Сын Божий и истинный Бог, вступивший в непосредственное общение с человечеством и чрез Себя соединивший человечество с Отцом Своим, потому что Он и Отец – едино Божество 359 . Обратившись к положительному раскрытию православного учения, св. Афанасий взялся за то же самое оружие, которым пользовался и Арий. Выше было замечено, что Арий стремился обосновать свое мнение путем диалектического развития понятия – αγννητος; св. Афанасий обратился теперь к диалектическому развитию понятий – Πατηр и ϒ ις. Совершенно вопреки Арию, он выдвинул абсолютное понятие Отца, и на основании этого понятия стремился вывести православное определение взаимоотношения Божеских Лиц. Если, рассуждал св. Афанасий, Бог есть Отец, то Он – Отец абсолютно, т. е. всегда им был и всегда им будет, потому что отчество принадлежит природе Бога 360 . Но так как Отец не мыслим без Сына, то, чтобы быть Отцом, Богу от века нужно было иметь Своего Сына, Который поэтому совечен Отцу и существенно близок к Нему, как собственный Его Сын 361 . К этому же самому результату св. Афанасий приходит и при диалектическом развитии понятия Сына. Если Сын есть действительно Сын, то Он – Сын по природе и стоит к Отцу не во внешнем отношении причины и следствия, а во внутреннем отношении единосущия 362 . Если бы Сын не был единосущен Отцу, то Он был бы тварь, а не Сын, – но так как тогда и Отец был бы лишен существенного свойства Своей природы – отчества, то мыслить тварность сыновней природы опять-таки совершенно невозможно 363 . Таким образом, Божеские имена, употребляемые в их прямом, общепринятом смысле, в достаточной степени ясно говорят о существенной близости называемых ими Лиц. |
| Антония 1150 . Экзегетические произведения св. Афанасия, о которых знали в древности, не дошли до нас в полном виде. Чаще всего упоминается «Изъяснение псалмов» 1151 ; от него сохранились в катенах только отрывки. Собрание фрагментов под заглавием Expositiones psalmorum (у Миня, PG 27. Col. 60–590, с дополнением у Питры) в общем должно признать подлинным; но отдельные отрывки подложны, в некоторых текст сокращен, в других расширен, – для критической оценки большое значение имеет сирийский перевод, сохранившийся в рукописи 599 г. В объяснении текста, в противоположность догматико-полемическим сочинениям, господствует аллегория. Можно думать, что толкованием псалмов св. Афанасий занимался в последние годы своей жизни (366–373), когда гонения не нарушали его покоя. Как св. Афанасий смотрел на Псалтирь, показывает упомянутое уже послание к Маркеллину. Упомянутое Иеронимом произведение св. Афанасия «О надписаниях псалмов» (De vir. ill. 87) не сохранилось до нашего времени, а находящийся у Миня комментарий на псалмы с надписанием «О надписаниях псалмов» 1152 не принадлежит св. Афанасию и написан, может быть, Исихием Иерусалимским . Помещенные у Миня и дополненные Питрой и Май комментарии на книгу Иова, Песнь Песней, на Евангелие Матфея и Луки и на 1 Кор. 1153 , заимствованные из катен, нуждаются в тщательном исследовании. Не перечисляя всех произведений, которые в «Патрологии» Миня помещены в 28 томе под рубриками dubia и spuria, отметим только важнейшие. 1) Interpretatio in symbolum (Ερμηνεα εις το σμβολον [Толкование на символ]) 1154 . По исследованиям Caspari и Kattenbusch " a, Ερμηνεα происходит от символа, данного св. Епифанием в конце его Ancoratus, и Афанасию не принадлежит, – оно, может быть, было произведением одного из первых преемников св. Афанасия. 2) Syntagma doctrinae ad monachos [Синтагма учения, к монахам] 1155 стоит в тесной связи с Doctrina 318 Patrum [Учение 318-ти отцов] 1156 . Последнее состоит их двух частей – краткого вероизложения и более пространного изложения нравственного учения. Первая часть усваивалась св. Василию Великому в качестве составленного им изъяснения Никейского символа, а вторая часть и есть Syntagma doctrinae ad monachos. Считается доказанным, что целое произведение является первоначальным, которое потом распалось та части. Автором его не был ни св. Василий, ни св. Афанасий. Армянское предание усваивает его Евагрию Понтийскому , и это воззрение в настоящее время имеет защитников (например, [G.] N. Bonwetsch). |
| — Совершенно так! — сказал Чичиков. — Зачем же трудиться, как не затем, чтобы, точно, иметь хорошую вещь? — Покажите мне сукна средних цен, — раздался позади голос, показавшийся Чичикову знакомым. Он оборотился: это был Хлобуев. По всему видно было, что он покупал сукно не для прихоти, потому что сертучок был больно протерт. — Ах, Павел Иванович! позвольте мне с вами наконец поговорить. Вас нигде не встретишь. Я был несколько раз — все вас нет и нет. — Почтеннейший, я так был занят, что, ей-ей, нет времени. — Он поглядел по сторонам, как бы от объясненья улизнуть, и увидел входящего в лавку Муразова. — Афанасий Васильевич! Ах, Боже мой! — сказал Чичиков. — Вот приятное столкновение! И вслед за ним повторил Вишнепокромов: — Афанасий Васильевич! повторил: — Афанасий Васильевич! И, наконец, благовоспитанный купец, отнеся шляпу от головы настолько, сколько могла рука, и, весь подавшись вперед, произнес: — Афанасию Васильевичу наше нижайшее почтенье! На лицах напечатлелась та собачья услужливость, какую оказывает миллионщикам собачье отродье людей. Старик раскланялся со всеми и обратился прямо к Хлобуеву: — Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам будет после свободно и по дороге мимо моего дома, так сделайте милость, зайдите на малость времени. Мне с вами нужно будет переговорить. Хлобуев сказал: — Очень хорошо, Афанасий Васильевич. — Какая прекрасная погода у нас, Афанасий Васильевич, — сказал Чичиков. — Не правда ли, Афанасий Васильевич, — подхватил Вишнепокромов, — ведь это необыкновенно. — Да-с, благодаря Бога недурно. Но нужно бы дождичка для посева. — Очень, очень бы нужно, — сказал Вишнепокромов, — даже и для охоты хорошо. — Да, дождичка бы очень не мешало, — сказал Чичиков, которому не нужно было дождика, но как уже приятно согласиться с тем, у кого миллион. И старик, раскланявшись снова со всеми, вышел. — У меня просто голова кружится, — сказал Чичиков, — как подумаешь, что у этого человека десять миллионов. Это просто даже невероятно. |
|
|
