| В житии новгородского юродивого Арсения, уроженца Ржевы Владимирской, говорится, что, когда Арсений ушел в Новгород юродствовать, он известил об этом письмом мать и жену. Однако частное письмо и сочинение, предназначенное для всеобщего пользования, — вещи разные. В древнерусском рукописном наследии, как кажется, зафиксирован только один автор–юродивый — это Парфений Уродивый, именем которого надписаны «Послание неизвестному против люторов» и «Канон Ангелу Грозному воеводе». Установлено, что Парфений Уродивый — это псевдоним Ивана Грозного. В статье Д. С. Лихачева, где обосновывается эта атрибуция, есть следующее любопытное для нашей темы рассуждение: «Искажения и глумлепия над христианским культом были типичны для Грозного. Демонстративно выставляя свою ортодоксальность во всех официальных случаях, он вместе с тем был склонен к кощунству, к высмеиванию этого же культа, к различного рода нарушениям религиозных запретов». Нет сомнения, что самый выбор псев–донима был кощунством, и дело не только в этимологии имени Парфений («девственник»), но и в том, что свои сочинения Грозный приписал юродивому. Вся агиография юродивых православной церкви недвусмысленно указывает, что человек, пребывающий в юродстве, ни в коем случае не мог выступать на писательском поприще, ибо юродство — это уход из культуры. Если же Грозный имел в виду юродство в житейском смысле, то прозрачный оттенок кощунства не снимался: получалось, что церковное песнопение сочинил душевнобольной. Грозный создал особую концепцию царской власти. Царь как бы изоморфен богу, царь ведет себя «аки бог», и подданные не смеют обсуждать его поступки. Поэтому «поведение Грозного — это юродство без святости, юродство, не санкционированное свыше, и тем самым это игра в юродство, пародия на него… Для тех современников, которые были свидетелями поведения Грозного, этот игровой элемент мог сниматься: для одних он мог ассоциироваться со стереотипами житийного мучителя или античного тирана, для других же — с колдуном, продавшим душу дьяволу и живущим в вывороченном мире. |
| Князь, только что принятый во Псков, посылая Арсения, вошел в соглашение с Гедимином и литовскими князьями. Это обстоятельство несомненно помешало делу 112 . Много позже в 1463 г. псковичи рассорились с новгородцами, не помогавшими им в войне с немцами, и отказали новгородскому архиепископу Феодосию в пошлинах и праве пользоваться псковскими вотчинами, принадлежавшими Софийскому дому. Не ограничиваясь этим, они послали грамоту московскому князю Ивану Васильевичу и просили себе особого епископа из псковичей. Просители предлагали великому князю взятку в 50 руб. Князь не осмелился сразу решить очень важное дело; но после совета с м. Ионой, принимавшим вместе с князем все меры удержать за Москвой новгородских архиереев, отказал, прибавив, что во Пскове никогда не было особой архиерейской кафедры 113 . Псковичи сначала было успокоились, но потом, воспользовавшись народными бедствиями, решились самостоятельно без всякого архиерея управлять церковными делами в своей области. Во главе движения стояло псковское духовенство. Собравшееся вече предоставило ему самостоятельно править церковными делами по Номоканону. Новгородский владыка узнал об этом и поторопился приехать во Псков. На вопрос: кто смел так сделать, ему коротко и ясно ответили: «ты судить здесь, т. е. в Пскове, можешь не долго, о чем сам знаешь. В короткий промежуток и наездом нельзя исправить зла, которое глубоко укоренилось в народе и духовенстве». Только при содействии Москвы в 1470 г. удалось все уладить по-старому 114 . Скоро начались внутренние беспорядки в самом Новгороде, закончившиеся потерей его вольности, после чего архиепископы стали назначаться из москвичей. Нерасположение псковичей к новгородским архиереям поддерживалось самими владыками. Они, по справедливому замечанию преосвящ. Макария, кажется, более заботились о месячном суде во Пскове и своих пошлинах, нежели о духовных потребностях Пскова 115 . Недовольствуясь месячным судом чрез три года, новгородские архиереи стали являться в Псков не в очередь. |
| Определили: 1) В состав нового академического курса вызвать на казённый счёт из семинарий: Рязанской, Тульской и Ярославской – по два воспитанника из каждой; из Вифанской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Калужской, Костромской, Московской, Нижегородской, Новгородской, Орловской, смоленской, Тамбовской, Тифлисской и Харьковской – по 1-му воспитаннику из каждой, всего 20 воспитанников, а остальные 10 вакансий предоставить волонтерам. 2) Предназначение сиё представить установленным порядком на благоусмотрение Святейшего Синода. 3) Об имеющем быть приёме в Академию для желающих поступить в оную напечатать объявление в «Церковных Ведомостях», издаваемых при Святейшем Синоде. 4) Устные испытания произвести в начале будущего учебного года по Священному Писанию Нового Завета, общей (до разделения церквей) и русской (до учреждения Святейшего Синода) церковной истории, латинскому языку и —39— одному из новых языков, по выбору экзаменующихся: для письменных упражнений дать три темы: по нравственному богословию, обличительному богословию и философии. На сём журнале резолюция Его Высокопреосвященства: 1900 г. Апр. 22. По статьям XIV и XVI. Разрешается помощнику инспектора Харьковской духовной семинарии Чистосердову переработать его кандидатское сочинение для соискания степени магистра, студенту Челаку сдать устное испытание после летних каникул. Прочее читано и утверждается». 31 марта 1900 года Присутствовали, под председательством Ректора Академии Арсения, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии Архимандрит Евдоким и Члены Совета академии, кроме профессоров: В Ключевского, не присутствовавшего по болезни, В. Соколова , Н. Заозерского , И. Татарского и И. Попова , находящихся в отпуске. В собрании сем преподаватель Нижегородского епархиального женского училища, кандидат богословия, Николай Боголюбов защищал представленную им на соискание степени магистра богословия диссертацию под заглавием: «Теизм и пантеизм. Опыт выяснения логического взаимоотношения данных систем». Нижний Новгород, 1899 года. Официальными оппонентами были: экстраординарный профессор по кафедре метафизики и логики Алексей Введенский и экстраординарный профессор по кафедре введения в круг богословских наук Сергей Глаголев . |
| 30 августа 1899 года Присутствовали, под председательством Ректора Академии, Арсения, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии Архимандрит Евдоким и члены Совета Академии, кроме профессоров В. Ключевского и И. Корсунского , не присутствовавших по болезни, и С. Глаголева , находящегося в заграничной командировке. Слушали: I: а) Внесенные председателями комиссий, —286— производивших поверочные испытания студентов духовных семинарий, явившихся в Академию для поступления в состав нового (LVIII) академического курса, списки с обозначением баллов по устным и письменным ответам, данным на испытаниях. б) Заявление Преосвященного Ректора Академии о том, что все студенты духовных семинарий, явившиеся в качестве волонтеров, были допущены им к приемным испытаниям, как вполне, по удостоверению подлежащих семинарских начальств, благонадежные в нравственном отношении для принятия в Академию. в) Донесение врача академической больницы Ивана Соколова с приложением списка лиц, прибывших для поступления в состав нового академического курса, которых он, в присутствии Инспектора Академии и одного члена Правления, свидетельствовал в отношении телосложения и здоровья. Из отметок доктора в списке видно, что все поименованные в нем лица могут продолжать свое образование в Академии. Справка: 1) Указами Святейшего Синода от 10 и 25 июня текущего года за 4 и 3650 разрешено было Совету Московской Духовной Академии вызвать в состав нового академического курса из семинарий Вифанской, Владимирской, Воронежской, Литовской, Минской, Московской, Новгородской, Орловской, Пермской, Подольской, Полтавской, Рязанской, Самарской, Смоленской, Тамбовской, Тверской, Тифлисской, Томской, Тульской, Холмской и Ярославской – по одному из лучших воспитанников, окончивших в них курс учения, с тем, между прочим, чтобы по окончании приемных испытаний Совет представил Святейшему Синоду требуемые, по определению Синода от 12 января 1849 года, сведения с указанием и тех лиц, кои явятся к экзамену не по вызову и будут приняты в число студентов Академии. 2) Из вызванных во исполнение сих указов в Академию студентов семинарий явилось 19 человек; не явились студенты Вифанской и Холмской духовных семинарий: первый – по болезни, второй – по домашним обстоятельствам. – В качестве волонтеров явились 46 студентов семинарий; из них 2 священника и 1 иеродиакон. – 3) Испытания произведены были с 17 по |
| молятся… Что же прибыль обществу от сего? Во истинну токмо старая пословица: ни Богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть. Находится же иной способ жития праздным сим не праздный, но богоугодный и не зазорный, еже служити прямым нищим, престарелым и младенцам. Ибо на многих местех святое писание сие не токмо похваляет, но и узаконяет». В то же время нельзя не признать определенную справедливость царской критики по поводу поведения части монашествующих, малой образованности последних, неприспособленности их к духовным и культурным нуждам общества. Не случайно в этой связи желание Петра привлечь монастыри к делу благотворительности, что получило отражение в упомянутом указе. Однако реформаторы и некоторые их преемники, при всей заботе об организации духовного просвещения в России, устройстве семинарий, в то же время «бесполезных» иноков полагали «тунеядцами», созерцательность – леностью, отшельничество – бегством от государевой службы. Все это и ложилось мрачной тенью на всю петровскую эпоху, эпоху государственного и религиозного прагматизма. В таких условиях, казалось, навсегда терялся монашеский идеал, а вместе с ним и его носители, старцы-аскеты, безмолвники и духовидцы афонской и синайской школ, некогда нашедшие мирное уединение в России, а ныне со смирением доживавшие дни своего земного бытия в пустыньках, скитах, лесах на окраинах огромной империи. По мысли Феофана Прокоповича , ученые монахи как представители книжной духовности должны постоянно пребывать в пределах досягаемости светской власти, почему в новой столице Санкт- Петербурге спешно основывается Александро-Невская Лавра, которой было уготовано стать официальным центром просвещенного монашества. В ее стенах молодые иноки осваивали курс наук духовных наравне с некоторыми светскими дисциплинами, что в образовательном отношении ставило их на одну ступень с питомцами иезуитских учебных заведений Европы. Наряду с очевидным успехом церковного образования следовало ожидать общего подъема духовности православных подданных российских самодержцев, на что и делался расчет. Народ же оставался в целом равнодушен к усилиям правительства, жил и молился по старому образцу, но живой веры не проявлял. Мало того, были случаи откровенного неуважения к своим архипастырям со стороны простых верующих; здесь они имели отрицательный пример построения государством отношений с Церковной иерархией (вспомним репрессированного по навету завистников Феофилакта, архиепископа Новгородского, митрополита Арсения Мациевича и др.) Во время Чумного бунта в Москве в 1771 г. был растерзан чернью архиепископ Московский Амвросий (Зертис-Каменский) – редкое преступление для России синодального периода 673 . |
| Языческими верованиями, с которыми христианство встретилось на Руси, Сергей Иванович с интересом занимался, изучая создавшееся из этой встречи в русском народе двоеверие по историческим памятникам и наблюдая его остатки в современном нам народном быту, в особенности на своей родной стороне, а эти наблюдения уводили Сергея Ивановича в широкую область фольклора. В связи с его интересом к вопросу о взаимодействии язычества и христианства возникли статья о «Бабах богомерзких», напечатанная в сборнике статей в честь В. О. Ключевского , и актовая академическая речь «Исповедь Земле», произнесенная им в 1912 г., в которой это явление исповеди Земле рассматривается как пережиток языческого культа. Не во всем можно было с Сергеем Ивановичем соглашаться, иногда приходилось с ним долго и оживленно спорить, но и при несогласии во взглядах нельзя было не уважать глубокой искренности его идей, нельзя было не ценить, дышавшей в каждом его слове, горячей любви к тому народу, историей религиозного быта которого он занимался. Наши беседы с Сергеем Ивановичем сделались особенно продолжительны и часты, когда мы оба очутились в той обстановке, которая особенным образом к ним располагала: на последнем археологическом съезде в Новгороде в 1911 г. На этом съезде мне пришлось присутствовать при публичном выступлении Сергея Ивановича перед большой аудиторией. Сергей Иванович вообще редко и, видимо, неохотно выступал вне своей академической аудитории; но каждый раз, когда он это делал, он делал это с честью, являясь во всеоружии своих знаний. Я был свидетелем двух его таких выступлений – на упомянутом Новгородском съезде и затем в том же 1911 г. 12 ноября в Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. На съезде, в первом же его научном заседании, происходившем под почетным председательством высокопреосвященного Арсения, Архиепископа Новгородского, был прочитан одним из членов съезда доклад о епископе Новгородском Нифонте. Сергей Иванович, превосходно знакомый с вопросом, так как ему пришлось немало поработать над обращенным к Нифонту «Вопрошанием Кирика», выступил с рядом веских, обстоятельно развитых и необыкновенно ясно изложенных возражений, развертывая перед внимательно следившим за этим диспутом многолюдным собранием свою глубокую эрудицию в истории русской церкви и древнерусской письменности. |
| Это письмо А. М. Панченко сравнил с прощальным заветом умирающего, так как автор настойчиво называет себя в нем мертвецом, да и мать голосит над сыном, как над покойником (Панченко А. М. Нечаев Стефан Трофимович//Словарь книжников и книжностей Древней Руси. СПб., 1993. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2. С. 379. См. также: Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. С. 205213). Это прощальное письмо юродивого – единственный из дошедших до нас текст такого рода. Однако благодаря тому факту, что в Житии юродивого XVI в. Арсения Новгородского упоминается также о прощальном письме юродивого к матери и жене, можно предположить, что сочинение таких «прощальных писем» перед уходом в юродство было своего рода поведенческим топосом того времени. Прощальное письмо юродивого Стефана сопровождает короткая записка Стефана своему дяде Гавриле Самсоновичу, содержащая просьбу не оставить осиротевшую семью, и комплекс кратких сочинений, описывающих кончину юродивого в мае 1667 г. Все эти сочинения представлены в рукописи не автографами, а поздней копией последней четверти XVIII в. Непосредственно с копией XVIII в. в сборнике-конволюте соседствует рукопись середины XVII в., содержащая ряд богослужебных текстов в сопровождении знаменной нотации и три покаянных стиха. При покаянных стихах имеются записи их автора, в которых он, не называя своего имени, сообщает, что сочинил стихи в 1662 и 1667 гг., т. е. в годы, когда был жив юродивый Стефан. В оглавлении сборника-конволюта, выполненного скорописью конца XVIII в., прощальные письма юродивого Стефана обозначены как «Копия с епистолии Стефана блаженнаго»; следующая же строка оглавления, характеризующая фрагмент, содержащий йотированные богослужебные тексты с покаянными стихами, почти полностью замазана чернилами более позднего времени, так что невооружённым глазом читается лишь: «Писанное...овое пение». При прочтении этой строки в инфракрасном и рентгеновском излучении открылась следующая запись: «Писанное рукою блаженнаго Стефана крюковое пение». |
| Новгородские епарх. ведомости. Новгород, 1917. 7. Часть неофиц. С. 324325. 28. Высказывание архиепископа Новгородского и Старорусского Арсения (Стадницкого) на первом заседании Св. синода при Временном правительстве в момент выноса царского кресла 121 4 марта 1917 г. Вот, выносят символ цезарепапизма! 122 Богословские труды. М., 1998. Вып. 34. Юбилейный выпуск. С. 81. 29. Из воззвания к пастырям и пастве Грузинского экзархата 123 экзарха Грузии, архиепископа Карталинского и Кахетинского Платона (Рождественского) 4 марта 1917 г. К вам, сотрудники мои и паства моя, слово мое в этот исторический момент. Родина наша становится на новый путь. Не мятеж теперь, не разложение, не разорение, не распри нужны нашей Родине, а объединение, укрепление, спокойствие. В мирной, кроткой, многострадальной России не должно быть и, Бог даст, не будет революционного ада. Никакого шатания умов и сердца не должно быть и, Бог даст, не будет теперь у нас в крестоносной Грузии. Того повелительно требует от нас, прежде всего и более всего, нынешнее положение вещей. Крепкие духом доблестные войска наши победоносно шествуют по указанию славного вождя своего, Августейшего Наместника нашего, 124 к Багдаду. ...И теперь, борясь одной рукой с коварным врагом, другой будем творить мирную созидательную работу, будем мирно и возможно спокойно перестраивать нашу внутреннюю жизнь, если она требует переделки и перестройки. Следует ли волноваться, надо ли огорчать друг друга и, тем более, проливать кровь, если это пойдет на пользу не нам, а нашим врагам. В сознании важности переживаемого момента, пусть каждый из остающихся дома граждан отдается мирной созидательной работе, зная, что только мир, согласие, любовь и единодушие приведут нас в обетованную землю упорядоченной и благоустроенной жизни. Без спокойствия, без сплочения, единения и сознания нами своего долга пред Родиной, никакое правительство, как бы оно ни было идеально, не спасет нас. Как архипастырь церкви Христовой, проповедницы мира и любви, я отечески взываю к вам, сотрудники мои и паства моя, не терять в эту историческую минуту самообладания, терпения и рассудительности и спокойно встречать все, что бы ни послал нам Бог , без воли Которого и волос не падает с головы нашей. Он, Многомилостивый, не пошлет нам ничего такого, что не было бы нам во благо и на нашу пользу. |
| Анна Ивановна проживала в селе Всесвягском, во дворце имеретинского царевича Арчила. Верховники уже не могли держать ее в изолированном положении и должны были дозволить посещать государыню сестрам и близким особам. Сам верховный тайный совет назначил для торжественной встречи императрицы князя Алексея Михайловича Черкасского и генерал-майора Льва Васильевича Измайлова, а синод – двух архиереев, новгородского митрополита Феофана и крутицкого – Леонида, да архимандрита Чудовского монастыря Арсения. Между тем затеи верховного тайного совета возбудили толки между шляхетством. В разных домах столицы стали по ночам собираться и толковать о текущих событиях. Возникло недовольство замыслами верховного тайного совета. «Это значит, – объясняли тогда, – что верховники станут настоящими властелинами, и вся Россия подпадет под иго временщиков». Иные доходили до такого ожесточения, что говорили: «Нам бы собраться, напасть на них с оружием и перебить их, если не оставят своих умыслов». Другие были сдержаннее и злобу свою против верховников ограничивали мнением, что следует наотрез напомнить им, что не смеют они сами переделывать государство. Такие господа, ставши противниками верховного тайного совета, собственно, не были все сторонниками древнего самодержавия, но, главное, их всех мучила досада – зачем это, мимо их воли, над ними воцаряется какое-то новое правительство; они говорили, что если власть верховная должна быть разделена и кто-то, кроме государя, будет еще представлять ее, то уж никак не кружок знатных бояр, а все шляхетство в лице своих выборных. Толки стали увеличиваться после того, как 2-го февраля подписанные государынею «кондиции» были прочитаны в собрании сената, генералитета и разных высоких чинов. Слушавших было приблизительно более пятисот особ, и все подписали свое согласие, даже сам Феофан Про-копович, который в своем повествовании сообщает, что «тогда все слушавшие содрогнулись». Но вслед за тем стали подавать в верховный тайный совет проекты и замечания. Верховный тайный совет не противился таким заявлениям, напротив – 5-го февраля положил пригласить в сенат для совещания из знатных фамилий шляхетство, «которые в рангах и без рангов». |
| В русскую придворную культуру модификации этого архетипа пришли из Константинополя. Византийский император, появляясь перед подданными, держал в руках не только символы власти, но также «акакию» — мешочек с пылью, напоминавший о ничтожестве бренного человека. Как бы подражая Христу, император раз в год омывал ноги нескольким константинопольским нищим. То же делал и Патриарх всея Руси (у нас патриаршество было учреждено в 1589 г.). Что касается царя, то в сочельник, часа за четыре до рассвета, он посещал московские тюрьмы и богадельни и жаловал тамошних обитателей. Эти выходы были регулярными, маршрут и ритуал их практически не менялся. Народ знал, где и когда государь общается с последними из своих подданных. Отзвуки идеи о тождестве царя и изгоя есть и в древнерусском юродстве. В Житии Арсения Новгородского изложена местная легенда, согласно которой Иван Грозный с царевичами предложил Арсению выбрать себе «на прокорм» какое–нибудь село или городок. «Я–то выбрал, да дадите ли мне?» Они обещались дать. Тогда Арсений предъявил непомерное требование: «Дайте мне на пропитание сей Великий Новгород, и хватит с меня». Царь понял это буквально и смутился, не желая ни слова нарушить, ни отдать Новгород Арсению. Тот сказал: «Хотите или нет, а я приемлю город». Арсений говорил иносказательно; ему не надобны земные блага. Одно ему дорого — бродить в лоскутном рубище по Новгороду, юродствовать на площадях. Это в его воле и власти, и этого никто ни дать, ни отнять не может. Арсений словно меняется местами с Иваном Грозным, юродивый становится выше царя. Грозный не в состоянии пожаловать Новгородом Арсения — значит, власть Грозного не безгранична, не абсолютна. Истинный «державец» города — бездомный скиталец. Важна оговорка автора Жития, касающаяся «неразумия» царя с царевичами. Юродивого, поясняет автор, понимает лишь тот, у кого «цел ум». Если Грозный не уразумел иносказания Арсения — значит, монарх не «целоумен», он мнимый мудрец, а бродячий дурак — мудрец настоящий. Все это имеет прямое отношение к «перемене мест». |
|
|
