| С облегчением сердечным вздохнули москвичи, освободившись от Савватия. Но после того начались новые заботы о том, как избрать себе владыку по сердцу всем. Но кого же? Два представились кандидата. Один (Паисий саратовский) был известен строгостью жизни и требований, точным блюдением правил древнего старообрядчества; – второй был известен как апологет раскола, человек ещё в полной силе. – Это – Арсений Швецов, недавно перед тем назначенный во епископы на Урал. Но первый был стар и сам отказывался; второй же, хоть и сильно желал московской кафедры, но его не хотели очень и очень многие, – особенно купцы московские и попы рогожские. За Арсением примечали сильное самолюбие вместе с властолюбием, ярый фанатизм по отношению к православной Церкви, что казалось неудобным для лица имеющего частые столкновения с членами этой Церкви, – и, на что особенно упирали его противники, проповедуемое им еретичество о подлетном рождении Сына Божия. – Неудивительно поэтому, что не могло сразу же, скоро состояться назначение владыки на Москву, – тем более, что другие кандидаты как-то не намечались. Всё-таки приверженцы Арсения настояли хоть пока на время поручить ему местоблюстительство московской кафедры, надеясь за это время приготовить всё нужное, чтобы расположить избирателей на сторону Арсения. Около года продолжалось местоблюстительство Арсения. Не однажды созывались и частные совещания, и публичные собрания за это время для избрания московского владыки. Но неприязнь к Арсению была настолько велика, что некоторые из членов избирателей – московские попечители выражали желание скорее совсем остаться без епископов, как было прежде – 50 лет тому назад, чем иметь в Москве Арсения. После таких чистосердечных признаний волей-неволей Арсению пришлось уступить, и на московскую раскольничью архиерейскую кафедру был избран в первых числах прошлого октября раскольнический начетчик на Дону Иустин Авксентьев Картушин. Посвящение Картушина во лже-епископа происходило в пятницу – 16 октября при участии всего сонма съехавшихся в Москву лже-владык раскольнических и отличалось особенной торжественностью. При наречении Картушин говорил слово и произвёл сильное впечатление на слушателей своим красноречием. Торжество закончилось парадным обедом в доме (на заводе) одного мецената-раскольника. |
| 3486 . – 2 ноября. О препровождении к иеромонаху Арсению Мацеевичу на рассмотрение сочинения «О Полтавской победе» По указу Её Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод по резолюции Кабинета Её Императорского Величества, подписанной на синодальном сообщении сего года сентября 21-го дня о книге торжества июня месяца в 27-м числе в Троице славимому Богу о великой Богом дарованной победе блаженной и вечнодостойной памяти Государю Императору Петру Великому над Свейским королём Карлом вторым на десять и воинством его, содеянною под Полтавою в лето 1709-е, которою резолюциею велено: ежели во оной книге есть какие слова и изображения, которые досадительны быть могут, то оные выставить, однако ж прежде переправя, подать для апробации в Кабинет. Приказали : со оной книги копию отослать ко обретающемуся в Санкт-Петербурге конционатору иеромонаху Арсению Мацеевичу и велеть ему находящиеся в той книге слова и изображения, которые досадительны быть могут, назначить к выключению, а вместо оных против их приписать иные по приличеству и по учинении того подать Святейшему Правительствующему Синоду при доношении немедленно, и о том к нему, иеромонаху Мацеевичу, послать указ. 3487 . – 5 ноября. О предписании Слуцкому архимандриту и Виленскому старшему иеромонаху не допускать к священнослужению бежавшего к униатам иеромонаха Сенеки Залуцкого и доставить его в Св. Синод По указу Её Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод по доношению преосвященного Рафаила, архиепископа Киевского, о двократном из Киево-Печерской лавры иеромонаха Сенеки Залуцкого за Российский рубеж в Польскую область в литовскую нацию побеге, и о преклонении его из благочестия на унию, и что он в тамошних церквах, в благочестии содержащихся, новосмышленным униатским образцом (кроме всякого приуготовления и надлежащей проскомидии) священные литургии служить дерзает, в чём-де немалая обстоит опасность, дабы церкви тамошние и монастыри, яко во благочестии не утверждённые и силы в том не сведущие, в крайнее не пришли униатское заблуждение; а Киево-Печерской лавры от архимандрита Илариона для ведома его преосвященству сообщено, что-де оный Залуцкий нации польской, города Каменца, в тое Лавру принят 1721-го, а пострижен 1722-го годов, а у состоявшихся-де присяг в верности Её Императорскому Величеству в 1730-м году был ли, о том в той Лавре неизвестно, а в 1731-м году подлинно был. Приказали : послать к его преосвященству указ, дабы от его преосвященства к пребывающим в Слуцке архимандриту и к Виленскому старшему иеромонаху пристойным образом было подтверждено, чтобы оного Залуцкого не токмо во имеющиеся тамо православные монастыри не допускали, но и никакого с ним сообщения (ежель чрез оные ни под каким секретом не можно того, чтоб его захватя, вывезть в Россию, учинить) не имели; також о достатии того Залуцкого в Россию чрез какие благоизобретения возможно и о присылке его в Святейший Синод и в Иностранную Коллегию послать указ же. |
| Никону . В этих официальных записях под 15 сентября Арсений грек называется еще «безместным старцем» 212 ; в том же месяце он определен на службу в патриаршем дворе, причислен к составу патриарших крестовых черных попов, в ряду которых занимает всегда последнее место; годовой оклад жалованья ему тогда же назначен обычный в 10 р. наравне с другими крестовыми старцами-попами 213 . Но это жалованье Арсению греку всегда только расписывалось в расходных книгах; но сам он никогда не получал его при п. Никоне и после него до 1660 года, когда 17 числа февраля оно выдано ему полностью в количестве 70 рублей за все семь лет прежней его службы начиная с сентября 1653 года 214 . Факт этот объясняется тем, что Арсений грек тогда имел уже другие поручения и занятия, за которые получал особое и даже большее вознаграждение от патриарха, чем то, какое полагалось ему за службу при крестовой церкви. Первое по указаниям наших источников поручение дано ему вскоре по определении его на патриарший двор и касалось главной цели, для которой он сюда был принят, именно исправления книг; в конце октября и начале ноября 1652 г. он вместе с другим патриаршим келейным старцем Зосимой ездил в Новгород для осмотра тамошних библиотек и для покупки находившихся здесь греческих книг, при чем Арсений посылался для выбора и оценки греческих книг, как знаток их, а старец Зосима как главное доверенное лицо патриарха и как поручитель за неизвестного в Новгороде грека 215 . Тотчас по возвращении Арсения из Новгорода в наших записях начинается ряд указаний на письменные и переводные работы его для патриарха, на покупку для того бумаги и чернил и на выдачу за то особых денег Арсению; эти келеные работы его не прекращаются, но более усиливаются после того, как он определен был на должность главного справщика печатного двора; особая денежная плата Арсению указывает здесь на время особых усиленных работ его по переводу и справе книг 216 . Кроме означенных занятий Арсений грек занимался в Москве и обучением в чудовской патриаршей школе. |
| Несколько раньше я имел намерение вернуться в Ташкент и написал об этом митрополиту Арсению, но из ответа его понял, что он вовсе не обрадуется моему приезду. Еще до окончания моей архангельской ссылки я послал наркому здравоохранения Владимирскому письмо с просьбой предоставить мне возможность заняться в специальном исследовательском институте разработкой гнойной хирургии. На погибель себе я от митрополита Сергия отправился в Министерство Здравоохранения, чтобы лично ходатайствовать об этом. Нарком Владимирский меня не принял, а отправил к своему заместителю. Я просил заместителя об организации для меня специального научно-исследовательского Института гнойной хирургии. Он очень сочувственно отнесся к моей просьбе и обещал поговорить о ней с директором института экспериментальной медицины Федоровым, который должен скоро приехать. На радость диаволу, на погибель себе, я очень обрадовался этому, но Бог, хранивший меня и направлявший мои пути, сохранил меня от гибели, ибо Федоров отказался предоставить епископу заведование научно-исследовательским институтом. Мне некуда было деваться, но на обеде у митрополита Сергия один из архиереев посоветовал мне поехать в Крым. Без всякой разумной цели я последовал этому совету и поехал в Феодосию. Там я чувствовал себя сбившимся с пути и оставленным Богом, питался в грязной харчевне, ночевал в доме крестьянина и наконец принял новое бестолковое решение — вернуться в Архангельск. Там месяца два снова принимал больных в амбулатории. В Архангельске открывался в это время медицинский институт, и мне предложили кафедру хирургии. Я отказался и, немного опомнившись, уехал в Ташкент. Но оставаться в Ташкенте, мешая митрополиту Арсению, нельзя было. Я опустился до такой степени, что надел гражданскую одежду и в Министерстве здравоохранения получил должность консультанта при андижанской больнице. Там я тоже чувствовал, что благодать Божия оставила меня. Мои операции бывали неудачны. Я выступал в неподходящей для епископа роли лектора о злокачественных образованиях и скоро был тяжело наказан Богом. Я заболел тропической лихорадкой Папатачи, которая осложнилась отслойкой сетчатки левого глаза. |
| Ибо искушение пользуется удобным случаем и старается ввергнуть человека в грех . Если Старец Иосиф встречал кого-нибудь по пути, он с легким поклоном говорил: «Благословите!» – и продолжал молитву. Что мог сказать встречный? Ничего. Отец Арсений любил поговорить, частенько у него чесался язык. Когда ему по дороге кто-нибудь встречался, отец Арсений его спрашивал: «Как поживаешь, брат?» И заводил с ним разговор: «Как поживает такой-то там-то? Как дела у того-то? Занимается ли тот-то рукоделием?» Отец Арсений беседовал, но, увидев, что Старец Иосиф заметил это, раскаивался и говорил себе: «Все, попался! Мы разделились, чтобы не болтать, а ты болтаешь с первым встречным». Старец слушал их беседу, терпеливо ждал, а когда повстречавшийся им монах уходил, он говорил отцу Арсению: – Ну что, поисповедовал его? Годится он в священники? – Ох, опять я впал в празднословие, – отвечал отец Арсений. Хотя он и был старше, но признавал за Старцем право давать нагоняй. И в конце жизни признавался: «Если бы он мне не задавал жару, я бы пропал». В дороге они уставали и, когда не успевали вернуться в свою каливу, отец Арсений говорил: – Пойдем в какую-нибудь келлию, заночуем. А Старец Иосиф отвечал: – Нет, Арсений, не пойдем. Ведь если пойдем, потеряем молитву, станем празднословить, услышим что-нибудь неполезное для нас, нам расскажут об одном, о другом. Так и в осуждение можем впасть. Лучше остаться здесь на холоде и мерзнуть, чем кого-нибудь осуждать и слушать болтовню. Ведь что мы там можем услышать? Ничего духовного мы не услышим. Они оставались там, где их заставала ночь, и разжигали костер. А если было холодно, дул ветер, шел дождь или снег, они, не обращая на это внимания, делали всю ночь земные поклоны. И совсем не разговаривали друг с другом. Когда рассветало – торбу на плечи и снова в путь. Где бы они ни останавливались, Старец Иосиф следовал все той же тактике и не позволял отцу Арсению быть рядом: вдруг тот забудется, начнет празднословить, и они прекратят Иисусову молитву. |
| В русскую придворную культуру модификации этого архетипа пришли из Константинополя. Византийский император, появляясь перед подданными, держал в руках не только символы власти, но также «акакию» — мешочек с пылью, напоминавший о ничтожестве бренного человека. Как бы подражая Христу, император раз в год омывал ноги нескольким константинопольским нищим. То же делал и Патриарх всея Руси (у нас патриаршество было учреждено в 1589 г.). Что касается царя, то в сочельник, часа за четыре до рассвета, он посещал московские тюрьмы и богадельни и жаловал тамошних обитателей. Эти выходы были регулярными, маршрут и ритуал их практически не менялся. Народ знал, где и когда государь общается с последними из своих подданных. Отзвуки идеи о тождестве царя и изгоя есть и в древнерусском юродстве. В Житии Арсения Новгородского изложена местная легенда, согласно которой Иван Грозный с царевичами предложил Арсению выбрать себе «на прокорм» какое–нибудь село или городок. «Я–то выбрал, да дадите ли мне?» Они обещались дать. Тогда Арсений предъявил непомерное требование: «Дайте мне на пропитание сей Великий Новгород, и хватит с меня». Царь понял это буквально и смутился, не желая ни слова нарушить, ни отдать Новгород Арсению. Тот сказал: «Хотите или нет, а я приемлю город». Арсений говорил иносказательно; ему не надобны земные блага. Одно ему дорого — бродить в лоскутном рубище по Новгороду, юродствовать на площадях. Это в его воле и власти, и этого никто ни дать, ни отнять не может. Арсений словно меняется местами с Иваном Грозным, юродивый становится выше царя. Грозный не в состоянии пожаловать Новгородом Арсения — значит, власть Грозного не безгранична, не абсолютна. Истинный «державец» города — бездомный скиталец. Важна оговорка автора Жития, касающаяся «неразумия» царя с царевичами. Юродивого, поясняет автор, понимает лишь тот, у кого «цел ум». Если Грозный не уразумел иносказания Арсения — значит, монарх не «целоумен», он мнимый мудрец, а бродячий дурак — мудрец настоящий. Все это имеет прямое отношение к «перемене мест». |
| Если это так, то последующее изъятие этого письма у митрополита Агафангела могло объясняться его антигригорианской направленностью. (Надо заметить, что эта забота Тучкова не спасла ВВЦС от дальнейшей утраты позиций.) «И после этого письма я отказывался, – рассказывал в «Интервью» Ярославский митрополит. – Т[учков] спросил меня: “Кого же теперь оставить для управления Церковью Божиею?» – “Можете вызвать м[итрополита] Кирилла, м[итрополита] Арсения», – сказал я. Т[учков] говорит: “Нельзя ли без м[итрополита] Кирилла?» – “Нет, нельзя, он первый кандидат в Местоблюстители, без него все будет незаконно». Я попросил разрешения написать м[итрополиту] Петру. Мне сейчас же по распоряжению Т[учкова] агент принес бумагу и чернила. В письме я подчеркнул “Патриаршему Местоблюстителю», поблагодарил и написал, что отказываюсь по своему нездоровью и добавил, чтобы он передал власть или м[итрополиту] Кириллу или м[итрополиту] Арсению» 982 . Описанное здесь письмо митрополита Агафангела митрополиту Петру от 12 июня 1926 г. известно и приводится М. Е. Губониным 983 . Весьма примечательно, что, отказываясь от своих прав, Ярославский митрополит продолжал демонстрировать свое недоверие митрополиту Сергию и рекомендовал митрополиту Петру передать местоблюстительство другому иерарху: «первоиерархам Кириллу, митрополиту Казанскому, или Арсению, митрополиту Новгородскому» 984 . «Т[учков], – продолжал свой рассказ митрополит Агафангел, – сказал мне: “Зачем Вы отказываетесь. Вы можете сами передать власть. Ведь если царь отречется от престола, то он теряет власть». – “Нет, не могу», – сказал я. – “Но ведь у Вас будет Синод, Вы только будете возглавлять и работать Вам не придется», – сказал Т[учков]. – “Нет, мне придется принимать всякие делегации; а я стал инвалидом и работать не могу " » 985 . Неплохо научившийся играть на человеческих честолюбиях и властолюбиях, Тучков, видимо, искренне недоумевал по поводу решения Ярославского митрополита: как можно отказываться от власти, когда она сама идет к тебе в руки. |
| Он отличался нестяжательностью. Когда Арсению пришлось оставить кафедру, он в своей прощальной речи говорил: «Эту одежду, книжку и три монеты, которые принадлежали нам еще до вступления в патриаршество и которые мы приобрели собственным трудом, мы берем опять и удаляемся». Что касается образования, то он был мало учен, знаком был лишь с начальными правилами грамматики. Влиять на общественные дела Арсению не особенно удавалось; это зависело от того, по замечанию одного историка, что он, как монах, не имел житейской опытности, ничего не понимал в управлении гражданскими делами и в этом отношении мало отличался от тех, которые под вечер оставляют заступ» (из историков Акрополита, Григоры, Пахимера). О другом патриархе из партии строгих – Афанасии находим такую характеристику у одного историка: «Он не знаком был с ученостью и жизнью в обществе. Он был строгий аскет, спал на голой земле, ног не умывал, всегда ходил пешком, и имел, вообще, такой нравственный характер, каким отличаются лишь люди, живущие в горах и пещерах». Со своими строгими обличениями он не боялся предстать перед кем угодно. Историк пишет: «Негодование на обидчиков (Церкви. – А. Л.) в нем было так велико и открыто, что не только те, кто находились в родстве с царем, но и сами царские сыновья боялись его поразительной смелости и обличений больше, чем приказаний самого царя» (слова Григоры). О патриархе Иоанне Созопольском тот же византийский историк (Григора) замечает, что он очень мирволил монахам, так что они подняли голову, стали самовольны и дерзки. Видно, что как патриархи, принадлежавшие к партии умеренных, так и к партии зилотов, имели свои достоинства и свои недостатки. В первые два столетия после Фотия (в X и XI вв.) умеренные брали перевес и чаще занимали патриаршую кафедру, чем представители строгих; в следующие два века (XII и XIII) обе партии приходят в равновесие; патриархи, и умеренные, и зилоты, почти в одинаковом числе появляются у кормила церковного правления в Византии; в дальнейшем же (XIV) веке зилоты вытесняют умеренных: с половины XIV века лишь одни зилоты замещают византийскую патриаршую кафедру. |
| Проработали месяц. Пришло шестьсот человек, а назад гнали не более двухсот. Шли до лагеря четыре дня. Шли медленно. Охрана не торопит, понимает, что во всех нас только что и осталось душа, да и та еле-еле держится. Пришли в “особый”, дали день отдыха, даже паек хороший выдавали три дня, там тоже люди бывали. Месяц на “времянке” крепко привязал меня к о. Арсению. Все меня в нем поражало. Доброта необыкновенная, помощь людям безотказная и главное, что помогал он в самую трудную для тебя минуту. Бывало, тяжко, тоскливо, грустно на душе и жить не хочется, а он подойдет, положит руку на плечо и скажет два-три самых простых слова, которые сразу осветят, согреют тебя или ответит на то, что тебя сейчас угнетало и мучило. Таких, как я, получающих помощь от о. Арсения, было много. Одни уходили, другие приходили и образовывали около него какой-то особенный круг. Почему я начал воспоминания об о. Арсении с этапа на “времянку” и с убийства заключенного татарина? Да только потому, что поведение о. Арсения во время перехода было для меня совершенно необычным, а его отношение к окружающим людям во время месяца работ на стройке поражало даже охрану. Помню, что охрана иногда называла его “отец” за его настоящую помощь другим. Солдата-татарина Ибрагимова убили на другой день в лагере. Доведя нас до “времянки”, конвой вернулся в “особый”. Убили в казарме – солдатской, убили зверски. Выкололи глаза и перерезали горло. Заключенные этого сделать не могли, так как убит он был вне зоны, а там жило только начальство. Убил кто-то из своих, татар-охранников. Узнали мы об этом только через неделю после возвращения в “особый”, и я рассказал об этом о. Арсению. Помню, о. Арсений страшно расстроился и сказал мне: “Господи! Господи! Как это все ужасно. Еще одна смерть. Мучительная, страшная. Смерть без примирения со своей совестью и хотя бы внутреннего покаяния”. Сказал и отошел, а я с радостью подумал: “Собаке – собачья смерть”. Вышел я из лагеря на три года раньше о. Арсения, но уже вся моя жизнь была связана с ним. Я всегда благодарю Господа, что Он дал мне возможность встретить такого человека, как о. Арсений. В 1958 году я вторично встретил о. Арсения, но это уже было на воле. |
| Это челобитье, в виду очевидной незаконности патриаршего иска, было уважено. Мануил Юрьев, распродав в Москве волов и не заплатив по патриаршему иску, спокойно был отпущен из Москвы. 1116 Патриарх Паисий не мог простить Арсению вмешательства в это кляузное дело, окончившееся так позорно для него, между прочим благодаря и вмешательству Арсения. Теперь патриарх ясно увидел, что он ошибся в Арсении. Оставляя его в Москве, Паисий конечно расчитывал иметь в нем усердного ходатая и представителя своих интересов при Московском дворе. Но оказалось, что Арсений с первого же раза сделал шаг враждебный патриарху. Оставлять такого человека в Москве, где он может с течением времени приобрести сильное влияние, было бы крайне неразумно, ибо он мог сильно вредить патриарху, пользуясь расположением и доверием царя. Донос на Арсения из Киева был самым верным средством окончательно сгубить Арсения, и лишить его всякого доверия царя и патриарха, прежде, чем он успеет приобрести у них прочное положение, когда борьба с ним, даже Иерусалимскому патриарху, была бы трудна, чему ранее были примеры. 1117 Было у патриарха Паисия и другое более сильное побуждение поспешить с доносом на Арсения, так как в противном случае патриарх становился в крайне неловкое, если не сказать больше, положение относительно Московского двора. Будучи на Москве, Паисий, как мы видели, выдал Арсения за своего дидаскала, каким тот в действительности никогда не был. Он рекомендовал его царю, и благодаря его рекомендации Арсений был оставлен в Москве в качестве учителя риторики. Известно, что сопровождать из Москвы Паисия послан был Арсений Суханов , который обязан был на пути наблюдать за всем вокруг его происходящим, и обо всем отписывать царю и патриарху. Из этих отписок или статей, которые Арсений вел правильно по выезде из Москвы, и при первой возможности пересылал царю, и составился в высшей степени любопытный «Статейный список» Арсения Суханова , хранящийся в Московском архиве министерства иностранных дел. Арсений Суханов прибыв с патриархом в Путивль, доносил отсюда царю с переводчиком Иваном Боярчиковым следующее: «Июля де во 2 день сказывал ему Арсению в Путивле Еросалимскаго патриарха Паисея казначей старец Иоасаф про того старца Арсения (это выписка из доклада 1666 г. |
|
|
