| В ответ на «Отеческое наставление» лидер новогреческих Просветителей Адамантиос Кораис опубликовал в 1798 г. «Братское наставление» 779 . Полемика между Кораисом и Афанасием Паросским продолжилась в их личной переписке, которая менее известна общественности, но представляет значительный интерес. Среди представителей движения коливадов особо необходимо выделить Никодима Святогорца (1748–1809), автора духовно–богословских текстов, издателя святоотеческой литературы и источников канонического права. Творческое наследие Никодима беспрецедентно по объему и масштабам. Им написано более двух сотен произведений, некоторые из них – объемные, иногда многотомные сочинения. На русский язык переведена лишь их малая часть. Писательские интересы Никодима чрезвычайно многогранны – он касается самых разных богословских областей, многих сторон общественной и церковной жизни. У него есть работы теоретического, мистического, этического, аскетического, догматического, апологетического, агиологического, пастырского, гимнологического, гомилетического и канонического содержания 780 . Выдающимся традиционным просветителем, оставившим большой след в греческом богословии поствизантийского периода, был Косма Этолийский (1714–1779). Он известен как талантливый проповедник, посетивший практически все области Константинопольского Патриархата, и его по праву называют «равноапостольным». Устная проповедь Космы быстро облеклась в письменную форму и распространилась по всем Балканам. Уже в 19 в. в дополнение к рукописям появляются первые печатные издания. С тех пор «Поучения» Космы издавались десятки раз многотысячными тиражами. Косма далек от богословского рационализма, который в то время господствовал в Европе и проникал на православный Восток силами людей, получивших образование на Западе. Основа его богословия – исихастская традиция 781 . Важным событием в жизни Элладской Церкви второй половины 20 в. стала публикация писаний свв. отцов. В Афинах издательство «Апостолики Диакониа» публикует «Библиотеку греческих отцов» и параллельно выпускает перевод святоотеческих работ на новогреческий язык под названием «Все писания святых отцов» (παντα Αγων Πατρων). В Салониках Общество святоотеческих исследований во главе с профессором Панайотисом Христу также издает собственную аналогичную серию. § 6. Источники «протестных» социальных групп (ереси; секты; агностицизм и атеизм) |
| В день сбиранья винограда В дверь отворенного сада Мы на праздник Вакха шли И — любимца Купидона — Старика Анакреона На руках с собой несли, Много юношей нас было, Бодрых и смелых, каждый с милой, Каждый бойкий на язык; Но — вино сверкнуло в чашах — Мы глядим — красавиц наших Всех привлек к себе старик! Дряхлый, пьяный, весь разбитый, Череп розами покрытый — Чем им головы вскружил? А они нам хором пели, Что любить мы не умели, Как когдато он любил! ( Анакреон ) В стихотворениях «Юношам», «Алкивиад», «Претор» — тот же удивительный дар прозрения, который, открыв Майкову простое горе в классической древности, дает ему возможность проникнуть в еще более недоступную, интимную сторону отжившей цивилизации — в ее смех и юмор. Нет ничего мимолетнее, неуловимее смеха. Когда от мраморных мавзолеев, от великих подвигов остались одни обломки и полустертые надписи, что же могло остаться от звуков смеха, умолкших двадцать веков тому назад? Но такова чудотворная сила поэта. По одному его слову древность восстает из гроба, из могильной пыли, и художник заставляет ее плакать и смеяться. Как ты мил в венке лавровом, Толстопузый претор мой, С этой лысой головой И с лицом своим багровым… С своего ты смотришь ложа, Как под гусли пляшет скиф, Выбивая дробь ногами, Вниз потупя мутный взгляд И подергивая в лад И руками, и плечами. Вижу я: ты выбивать Сам готов бы дробь под стать, Так и рвется дух твой пылкий! Покрывало теребя, Ходят ноги у тебя, И качаются носилки На плечах рабов твоих, Как корабль средь волн морских. (Претор) Это — шутка, но такая шутка, которою поэт сразу уничтожил тысячелетия между вами и солнечной пыльной улицей Древнего Рима; это — безделка, но она высечена из мрамора, и каждая крупинка белоснежного паросского камня насквозь пропитана солнцем Рима, искрится, живет и дышит. Рим все собой объединил, Как в человеке разум: миру Законы дал и все скрепил. Находят временные тучи, Но разум бодрствует могучий, Не никнет дух… Единство в мире водворилось! Центр — кесарь. От него прошли |
| Молитесь!.. Будь благословенье Тебе, Господь наш, в небесах, Что вспомнил о своих рабах И всех зовешь нас к жизни вечной Из жизни временной, конечной! Дай чаши там Твоей испить И понести Твой крест с Тобою! Дай пострадать нам смертью злою, Чтоб славу в нас Твою явить ! Как только начинают говорить майковские христиане, самый стих становится напряженным и бессильным, вычурным и вялым. От этих строк веет не ароматом свежего древнего миросозерцания, а чемто слишком современным — запахом церковной пыли, дешевого ладана и деревянного масла… В одной молитве Лермонтова («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» ) больше христианского чувства, чем во всех клерикальных и напыщенных проповедях первых христиан Майкова. Они говорят о Боге и любви так же холодно и ортодоксально, как современные ханжи, у которых Бог и любовь на языке, а не в сердце. Нет, так не могли говорить первые христиане. Майков клевещет на них. Перечтите у Ренана его чудесный том «Les apotres» или «Saint Paul» : вы увидите живые образы бледнолицых и исторических женщин и девушек, странных, мечтательных, преисполненных жгучей, почти болезненной любовью, безграничной фантазией, мистическим восторгом, в котором плоть их сгорала, как сухое дерево сгорает в огне; вы увидите темные одежды дьяконис, загадочные собрания, проявления среди крайнего аскетизма пылкой и целомудренной чувственности, лица простые, добрые, с отпечатком народной грубости и презрения к внешней красоте. Майкову ни на одно мгновение не удалось проникнуть в сущность христианской идеи. Идея эта заключается в призрачности всего материального мира, в непосредственном сношении человеческой души с Богом, в отречении от нашего «я» для полного слияния с началом мировой любви, т. е. со Христом. Майков, как языческий художник, влюбленный в красоту материального мира, не мог чувствовать его призрачности; Майков с его стремлениями к ясным скульптурным образам не мог понять несказанного и необъятного волнения мистиков; Майков, видящий, как Сенека и Лукан, в смерти только апофеоз личного начала, не мог почувствовать искреннего желания отречься от себя и умереть, слившись с мировой любовью. Он побоялся взять древний паросский мрамор, чтобы изваять своих христиан, ангелов, св. Павла, Небесного Отца; думая, что одухотворенные фигуры выйдут слишком тяжелыми и чувственными из античного материала, он заменил его чемто вовсе не благородным, чемто похожим на гипс дешевых современных статуэток. Воздушные образы христианских преданий надо создавать из пламени и света, чтобы они сами собою стремились к небу и парили над землей, а у Майкова в его скульптурных группах христианские фигуры прикреплены — как это делают посредственные ваятели — на железных прутьях, для того чтобы они могли парить на своих тяжелых гипсовых крыльях, и, кажется, вот–вот они упадут и разобьются вдребезги. |
| То и другое видение ободрило Солунян. На рассвете третьего дня Славяне, с моря и сухим путем, подступили к Солуню и бросили огонь в помянутые малые ворота, где надеялись легко проложить себе путь в город; дерево сгорело, но железо преградило по-прежнему путь. Неприятель в продолжении трех дней упорно приступал к тем же воротам но, поражаемый невидимою рукою, с криком отступал от Солуня, унося с собою тела невидимо убитых Князей своих; думая дотоле, что в городе остались только старики, он видел теперь пред собою свежее войско и бежал в страхе 92 . Вторая осада Отраженные от Солуня, Славяне не переставали нападать на ближние поселения Греческие, уводили толпы пленных, отнимали имущество и наносили разный вред Солунянам. Они не оставляли намерения взять Солунь, и готовили средства к тому, Лучшие осадные машины. Один из них предложил, что устроить башню, при помощи которой легко можно взять Солунь; Князья одобрили предложение: художник, с помощью других, приступил к делу. Но является Великомученик и дает пощечину художнику, и он сходит с ума и бежит в горы. Машина осталась неоконченною, но Славяне отправились осаждать Солунь. Несчастный, услышав об осаде Солуня, приходит в себя и Великомученик приказывает ему идти в Солунь; в Солуне, увидев образ Великомученика, он свидетельствует пред всеми, что вот тот, кто наказал его за изобретение разрушительной машины, и после того принял крещение. Славяне были безуспешны и на этот раз в своем покушении на Солунь, пораженные сколько случившимся с их художником, столько и другими видениями». 93 Третья осада После второй безуспешной осады Славянские племена на несколько времени оставили Солунь в покое. Но Стримонцы и Рунхины, соскучившись покоем, решились искать счастья, в других местах. Они бросились на суда и стали грабить корабли с хлебом, плывшие в Константинополь; тоже сделали с островами и Геллеспонтом, проникли в самую Пропонтиду, и здесь, опустошив области Паросскую и Проконезскую, доходили до самого Константинопольского порта; наконец, обогащенные добычею и пленниками, возвратились в свои места Император увидев, что беда висит не над одним Солунем, но грозит и столице, отправил во Фракию войско, особенно против поселенцев Стримона. |
| Тождество Вела и Геркулеса не подлежит сомнению. Прибавим, что хотя корень имени Геркулес или Гер-кул весьма сомнителен и был отыскиваем в разных наречиях без полного успеха, кажется, можно смело его причислить к чисто иранским Гер или, по славянскому умягчению, яр (или, по его италийской форме, вер) вообще означает светлое, пламенное или сильное, Вторая часть слова кул указывает на корень коло (круг, греч. κυλινδω кружу и др.), и тогда имя Гер-кул значило бы светлый круг, солнце или самоё небо, по смыслу, по которому коло составило латинское coelum. Понятно, почему слово Гер-кул было принято так же и в смысле круга годового. Отыскивая корни, которые случайно сохранились в славянском языке, мы не думаем отыскивать самое божество в мифах вано-бактрийских: оно чуждо им, по крайней мере, под этим именем 145 . Последняя династия царей лидийских, Мермнадов, принадлежит уже вполне эпохам историческим. В VIII веке до P.X. основатель её Гигес упоминался в стихах современных Эллинов (как известно, Архилоха паросского) и был в частных сношениях с дельфийским оракулом (так же как Гордий фригийский). Очевидно, наступила эпоха, когда Азия стала занимать свет наук от своей ученицы Эллады. Ближайшие и беднейшие самобытным просвещением более других подверглись новому влиянию. Такова была судьба Лидии 146 . Мермнады со дня на день усиливали своё царство. Киммерийцы или Приволжские Кумри, гонимые Скифами, бежали по берегам Чёрного моря. Ворвавшись в Малую Азию, уже и прежде страдавшую от их набегов, они опустошили её до самых берегов Эгейского моря с той же жестокостью, с которой победители их Скифы, прорвавшись почти в то же время через Кавказ по берегам Каспия, опустошали Ассирию, Мидию и Палестину до самого Египта. Началась долгая и кровавая борьба между Лидией и северными опустошителями. Победа досталась туземцам. Лидия освободила Малую Азию почти в то же время, как Мидийцы уничтожили скифские полчища. Киммерийцы погибли в битвах, погибли в долгом бегстве перед победителями, и немногие остатки их спаслись, может быть, в ущельях Тавра или Кавказа, где учёная критика не отыскала их следов. |
| Занавес поднимается... «Он! Она!» – восклицает сердце и теряет личность бытия своего. Таинственный рок бросает жребий в урну: «Ты блажен! ты погиб!». «Все можно описать в мире, все, кроме страстной героической любви; она есть символ неба, который на земле не изъясняется. Перед нею исчезает всякое величие. Цесарь малодушен, Регул слаб... в сравнении с истинным любовником, который выше действия стихий, вне сферы мирских желаний, где обыкновенные души, как пылинки в вихре, носятся и вертятся. Дерзко назвать его полубогом – мы не язычники, – но он не человек. Зороастр изображает бога в пламени; пламя добродетельной, героической любви достойнее всего окружать трон всевышнего». «Монтань говорит: «Друг мне мил для того, что он – он; я мил ему для того, что я – я». Монтань говорит о любовниках – или слова его не имеют смысла». «Прелести никогда не бывают основанием страсти; она рождается внезапно от соосязания двух нежных душ в одном взоре, в одном слове; она есть не что иное, как симпатия, соединение двух половин, которые в разлуке томились». «Только один раз сгорают вещи; только один раз любит сердце». «В жизни чувствительных бывают три эпохи: ожидание, забвение, воспоминание. Забвением называю восторг любви, который не может быть продолжителен, для того что мы не боги и земля не Олимп. Любовь оставляет по себе милое воспоминание, которое уже не есть любовь; но мы, кажется, все еще любим человека, для того что некогда обожали его. Нам приятно то место, где что-нибудь приятное с нами случилось». «Человек, любящий славу, знатность, богатство, подобен тому, кто за неимением «Новой Элоизы» читает роман девицы Скюдери; за неимением, говорю, или по дурному вкусу. На диком паросском мраморе нарастает иногда довольно приятная зелень, но можно ли сравнить ее с видом того мрамора, который представляет Фидиасову «Венеру»? Вот его истинное определение (destination), подобно как определение сердца есть любовь». «Один великий музыкант сказал, что блаженство небесной жизни должно состоять в гармонии; нежные души уверены, что оно будет состоять в любви». |
| Говоря о периоде турецкого владычества, Яннарас подчёркивает, что это время отрыва образованной элиты от традиционного сознания. Исследователь высоко оценивает заслуги его защитников, среди которых называет Косму Этолийского и некоторых участников коливадского движения. Однако учёный не говорит о едином движении традиционных просветителей, а проводит разграничения между Никодимом (приверженцем, по его мнению, католической богословской традиции 101 и Космой, называя последнего последовательным противником западной традиции и знаком возрождения самосознания греческого народа 102 . В целом, на проблему западного влияния на Никодима Святогорца мы можем выделить четыре точки зрения. Учёные, разделяющие первую точку зрения, полагают, что святой Никодим находился под прямым влиянием западной (католической) богословской традиции 103 . В то же время, в соответствии с наиболее распространённым подходом, Никодим был ярым анти-католиком, посвятившим борьбе с западными богословскими влияниями значительную часть своих сочинений 104 . Некоторые учёные полагают, что Никодимом Святогорцем был избран компромиссный путь. Сторонник этой точки зрения Н. Захаропулос пишет, что Никодим действовал в рамках просветительской программы Анфракитиса и Кораиса, но в то же время разделял и крайние консервативные взгляды Афанасия Паросского 105 . Наконец, немногочисленные исследователи утверждают, что святой Никодим стремился примирить западную и восточную богословские традиции, ввиду своих экуменических убеждений 106 . Отметим, что практически все авторы энциклопедий, учебников, монографий, рассматривающих широкий комплекс проблем, связанных с историей Греции, по возможности более подробно рассказывают о Косме Этолийском , в то же время деятельность Никодима Святогорца , как правило, остаётся за рамками подобных исследований. Основное внимание его взглядам и просветительской деятельности уделяют авторы работ по церковной истории и богословию. Таким образом, многие аспекты его творчества и жизни остаются малоисследованными. К числу таковых относятся: роль святого Никодима в православном традиционализме, участие в греческом национально-освободительном движении и общественно-политические взгляды. |
| Климент Александрийский хорошо знал греческое искусство и неоднократно в своих работах писал о нем. Он полностью придерживался мысли Филона и ранних апологетов об отсутствии всякой святости и божественности в произведениях искусства. «Как бы ни было искусство совершенно, - читаем мы у него,- оно всегда остается только ремеслом, и произведения искусства не могут быть священными или божественными» (Str. VII, 28, 4). Но Климент не останавливается на этой констатации, он стремится понять, почему произведения искусства отождествляют с богами и почему им поклоняются. Конечно, не сама материя явилась предметом поклонения. «Прекрасен паросский камень, но это еще не Посейдон; прекрасна слоновая кость, но она еще не Олимпиец. Материя всегда нуждается в художественной обработке (ενδες ... τς τχνης)» (Protr. 56, 5). Не материя, даже богатая, привела к почитанию статуй, а их художественный образ (το σχμα), приданный материи искусством (56, 6). При этом Климент имеет в виду иллюзионистическое искусство, произведения которого были настолько «жизненны», что многие принимали их за действительность, и выступает против этого искусства. Со ссылкой на Филостефана и Посидиппа он рассказывает о двух случаях, когда юноши влюблялись в статуи обнаженной Афродиты, обнимали, ласкали их и стремились к соитию с ними. «Искусство,- заключает Климент,- до такой степени сильно вводит в заблуждение людей влюбляющихся [в его произведения], что низвергает их на дно пропасти. Оно действует возбуждающе, но не может ввести в обман людей разумных, живущих по [законам] разума; ибо только дикие голуби, [обманутые] иллюзорным подобием (δι " ομοιτητα σκιαγραφα), слетаются к живописным изображениям голубок, да кони ржут, [видя] прекрасно (καλς) нарисованных лошадей» (57, 3-4) . Подобным же образом люди неразумные и изображения других богов принимают за них самих, что и немудрено, так как эти изображения выполнены в таком же плане, ибо древнегреческие скульпторы, подчеркивает Климент, при изготовлении статуй богов использовали натуру. Так, Фидию при его работе над Зевсом Олимпийским натурой служил его помощник Калос, Пракситель ваял Афродиту со своей любовницы Краты, гетера Фрина служила не одному живописцу натурой для Афродиты, а многие статуи Гермеса ваяли с Алкивиада (53, 4-6). Эти сведения Климента, может быть, и неточны, но они важны для истории искусства и эстетики как одно из ранних описаний работы древнегреческих художников с натуры, приводящей к иллюзионизму (ομοιτητα) изображения, что способствовало отождествлению произведения с архетипом. Таким образом, одну из главных причин поклонения древних греков произведениям искусства Климент усматривал в его иллюзорной подражательности. Этот важный вывод Климента сыграл видную роль в развитии эстетических, а позже и атеистических идей в европейской культуре. |
| Но при этом не надо уходить в чрезмерный субъективизм. Чтобы не получилось, как у протестантов: рассказ джентльмена Икс о том, как он обратился и пришел к Богу. Ведь если благодаря этому приходу у тебя в душе есть такой опыт, уже то, как ты к этому пришел – не так важно. Если мы говорим, что святость святых – это не их личный героизм и не их личная добродетель, а святость Божия, которая сквозь них видна, то и наше свидетельство о христианстве должно быть рассказом о Христе, где нас должно быть не видно. – Что это может быть за рассказ? Как его вести? – Он может быть очень разным. Например, страницы Евангелия, которые легли на сердце человеку так, что он понял: вот та правда жизни, без которой и жизни-то не будет. Это могут быть несколько житийных повествований, которые когда-то человеку душу перевернули, через которые он почувствовал: вот она, святость Божия. Это могут быть те страницы святоотеческих книг, которые не остались просто внешним опытом, о которых человек не только знает, что это объективная правда, но знает, какая это правда… Таких примеров можно привести бесчисленное множество. Вот мученица Перпетуя, дочь знатного карфагенянина, ставшая христианкой. Ее заточили в тюрьму, разлучили с грудным ребенком… В тюрьму к ней приходил старый отец, уговаривал ее отречься от Христа и вернуться домой, просил пожалеть свою семью, младенца… Отец, язычник, стоял и плакал. Как можно было это вынести? Сама Перпетуя говорила, что страдание близких – самая тяжелая для нее пытка. А труднее всего ей было перенести разлуку с ребеночком. Когда же ей разрешили взять его к себе, она сказала, что теперь ей в тюрьме так же хорошо, как во дворце. Перпетуя постоянно думала о родных и близких, но не отреклась от Христа и приняла мученическую смерть. Или рассказ о преподобной Феоктисте Паросской, которая восемнадцати лет попала пленницей на пиратский корабль, а когда ее вместе с другими пленными высадили для досмотра на необитаемый остров Парос, сбежала и укрылась в полуразрушенном храме, предпочтя смерть бесчестию. |
| Таким образом происходит взаимное растление, выражаясь научным языком, ассимиляция, или некий эндоэкзосмос. Эндоэкзосмос – авторское словообразование, означающее в данном тексте взаимопроникновение внутреннего и внешнего мира. Образовано от эндосмоса и экзосмоса (греч.), означающих диффузию вовнутрь и вовне (endon, exo – соответственно «внутрь», «вовне» и osmos – «толчок, давление, импульс»). – Прим, составителя.)) Впрочем, о повсеместном торжестве в мире всеобщей безумной гордости и, вследствие этого, затемнении мозгов даже у его светил и «князей века» говорят апостолы ( 1Ин. 2, 16 ; 1Кор. 2, 8 ). Но не так, не так обстоит дело у святых. Им никакая тьма не застилает очи, потому что они – «не от мира» сего ( Ин. 17, 16 ), в котором одно сплошное безумие ( 1Кор. 1, 23 ; 2Тим. 3, 9 ), и не от крове, не от похоти плотския, не от похоти мужеския, но от Бога родишася ( Ин. 1, 13 ). Посему все, что они говорят, – здраво, чисто и глубоко. Можно бы привести еще один пример на слова Иоанна Лествичника о том, что гордость есть «причина беснования». В «Воспоминаниях детства» прославившейся на весь мир своими математическими способностями Софьи Ковалевской приводится один замечательный случай, в высшей степени наглядно рисующий эту истину. Но недостаток места не позволяет его привести 780 Начинается гордость с тщеславия. Это – первая ступень сей страсти. На второй ступени человек начинает уничижать ближних, «бесстыдно проповедовать свои труды», допускает самохвальство в сердце и пылает ненавистью к обличителям. Дно этой бездны составляет «отвержение Божьей помощи, упование только на свое тщание, бесовский нрав» 781 Каждый пусть сам проверит, на какой ступени погибели он находится. Особенно трудно избежать гордости талантливым людям. Поэтому художники, писатели, ученые, не будучи в силах избежать «бесстыдного проповедания своих трудов» и тому подобных вещей, о которых столько сказано у святых отцов, стали сперва доказывать, что этого и вообще нельзя избежать, не по силам-де человеку, а после спустились и еще ниже – начали говорить, что гордость даже необходима людям: это единственный рычаг, направляющий и движущий культуру, без нее не было бы никакого прогресса и так далее. Все эти рассуждения не новы. Так, например, уже знаменитый Гораций хвастался, что он – первый представитель эолийской лирики в Италии («Princeps Aeolium carmen ad Italos deduxisse modos», «...первый я на голос Эолийский свел песнь Италии». (К. Гораций Флакк в переводе А. Фета. СПб., 1898.) – Прим, составителя.) – говорит он про себя), за что-де ему нужно дать лавровый венок и поставить вечный памятник 782 В своих «Посланиях» 783 он также говорит, что он первый из римских поэтов показал миру, как надо писать ямбы: «Ego primus jambos ostendi Latio». «Паросские ямбы я первый Лациуму указал...» (Там же.) – Прим, составителя.) Если обратиться к нашему времени, то примеров не счесть. Два вида гордости различаются: плотская и духовная, мирская и монашеская 784 |
|
|
