| Отец Арсений после сурового подвижничества первых лет в конце своей жизни, когда уже укротил страсти, сообразовывался с общежительным уставом, но вкушал всегда с воздержанием. Однако когда он помышлял о прежних подвигах, его беспокоил помысл. Поэтому он часто говорил нам: – Бог дал мне два дарования: первое – вкушать пищу два раза в день, а второе – никогда не болеть и не положить за всю жизнь в рот ни одной таблетки. И разве это не было действительно особенным даром – после стольких суровых подвигов никогда не болеть и никогда на протяжении более чем семидесяти лет не мыть тела водой, кроме головы и ног? И, однако, тело старца всегда благоухало приятным ароматом пустыни. Я уже не говорю о блохах, клопах и вшах, являвшихся постоянными сожителями двух подвижников. Они взимали свою дань даже с того небольшого количества крови, которое оставалось у старцев после столь строгого поста и тела. И, несмотря на это, старец Арсений никогда не болел и до самой старости силы его не оставляли. Во время одного небольшого собрания братии он между прочим сказал нам следующее: – Насколько это в ваших силах, следите за тем, чтобы все отцы были вами довольны. Если в киновии у тебя хорошие отношения с девяносто девятью братиями, а одного брата ты по невнимательности огорчил, то он становится препятствием в твоей молитве. Однажды один брат положил передо мной поклон и говорит: «Благослови, геронда. Я опечалил одного брата и потому молитва не идет». Я отвечаю ему: «Ну, ничего страшного. Положи перед братом поклон, чтобы пришла любовь, и молитва вернется снова».– «Геронда, но ведь я положил поклон перед тобой, разве этого недостаточно?». – «А вот и нет,– говорю ему,– недостаточно. В чем ты перед ним провинился, за то и попросишь прощения». Я видел, как внутри него происходила борьба. Наконец, он пошел и попросил прощения. На следующий день он приходит снова и говорит мне: «Спасибо, геронда, за совет. Всю прошедшую ночь я молился с радостью и умилением». – Геронда, просить прощения – это хорошо, но случается, что попросишь у кого-либо прощения, а он не прощает. Как быть? |
| Восторгом бешеным объят, С ней унестись я был бы рад, Глазами тучи я следил, Рукою молнию ловил! О старец, что средь этих стен Могли бы дать вы мне взамен Той дружбы краткой, но живой Меж бурным сердцем и грозой?.. Игумен На что нам знать твои мечты? Не для того пред нами ты! В другом ты ныне обвинен, И хочет истины закон. Открой же нам друзей своих, Убийц, разбойников ночных, Которых страшные дела Смывает кровь и кроет мгла, С которыми, забывши честь, Ты мнил несчастную увезть. Арсений Мне их назвать? – Отец святой, Вот что умрет во мне, со мной. О нет, их тайну – не мою Я неизменно сохраню, Пока земля в урочный час, Как двух друзей, не примет нас. Пытай железом и огнем, Я не признаюся ни в чем; И если хоть минутный крик Изменит мне… тогда, старик, Я вырву слабый мой язык!.. Монах Страшись упорствовать, глупец! К чему? уж близок твой конец, Скорее тайну нам предай. За гробом есть и ад и рай, И вечность в том или в другом!.. Арсений Послушай, я забылся сном Вчера в темнице. Слышу вдруг Я приближающийся звук, Знакомый, милый разговор, И будто вижу ясный взор… И, пробудясь во тьме, скорей Ищу тех звуков, тех очей… Увы! они в груди моей! Они на сердце, как печать, Чтоб я не смел их забывать, И жгут его, и вновь живят… Они мой рай, они мой ад! Для вспоминания об них Жизнь – ничего, а вечность – миг! Игумен Богохулитель, удержись! Пади на землю, плачь, молись, Прими святую в грудь боязнь… Мечтанья злые – Божья казнь! Молись Ему… Арсений Напрасный труд! Не говори, что Божий суд Определяет мне конец: Всё люди, люди, мой отец! Пускай умру… но смерть моя Не продолжит их бытия, И дни грядущие мои Им не присвоить – и в крови, Неправой казнью пролитóй, В крови безумца молодой, Им разогреть не суждено Сердца, увядшие давно; И гроб без камня и креста, Как жизнь их ни была свята. Не будет слабым их ногам Ступенью новой к небесам; И тень несчастного, поверь, Не отопрет им рая дверь!.. Меня могила не страшит: Там, говорят, страданье спит В холодной, вечной тишине, Но с жизнью жаль расстаться мне! |
| О. Аристарх скончался в Январе 1775 года 58 лет и погребен в обители. Преемником ему был с 1775 года Иеромонах Феодосий из экономов Крутицкого архиерейского дома, но в 1780 г. возвращен, по его желанно, к прежней должности. Обыкновенно престарелые настоятели Пустыни, большею частию, не в силах были успешно вести хозяйство ее; более правильному устройству этого хозяйства особенно послужил в свое время деятельный казначей Иеромонах Арсений, в бытность которого было произведено генеральное межевание дач Козельского уезда. Земли Оптиной Пустыни, смежные с землями г. Козельска, обмежеваны были в 1775 и 1777 годах – и занесены на особые планы: только мельничное место и огороды, пожалованные Пустыни Царями, замежеваны были в общий с г. Козельском план. С течением времени монастырская мельница на р. Другусне, взятая в распоряжение казны, как выше сказано, еще в 1704 году, отдана была в аренду в том же году С.-Петербургскою Канцелярией Козельскому гражданину Алексею Ефимову сперва на 2 года с 1 Июля 1704 г. по 1 Июля 1706 г., а потом, с разрешения Смоленской Губ. Канцелярии, из выстройки на 10 лет с платежом оброка и перекупных по 2 р. 14 алтын с деньгой на год. Затем, хотя и воспоследовало общее распоряжение правительства 1727 года, чтобы все мельницы возвратить владельцам, но Козельское городское Купеческое общество удерживало эту мельницу за собою, пользуясь тем обстоятельством, что арендатор, посадский Иван Ефимов помер, а в генеральное межевание 1775 и 1777 гг. мельница с землей замежевана в общий план г. Козельска. Со стороны Пустыни следить за распоряжениями правительства и за правами своими, как видно, было некому, так как настоятели переменялись весьма часто, и право пустыни на мельницу было на долгое время забыто. Лишь о. казначей Иеромонах Арсений, основываясь на царских грамотах, подал 21 июня 1779 года прошение Калужскому Наместническому Правлению о возвращении мельницы из владения г. Козельска во владение Пустыни. Дело это (конца которого о. Арсений не дождался, скончавшись в 1789 г.) в Козельском Уездном Суде и в Калужском Верхнем Земском Суде было, однако, решено сначала в пользу г. Козельска, по давности владения. |
| Эта внутренняя жизнь не была интеллектуальной деятельностью, рефлексией мыслителя, философа или даже богослова. Однако отшельник находился в условиях, предполагавших тишину и уединение, что способствовало концентрации внимания, самонаблюдения и духовной активности до такой степени, что мысль Отцов пустыни смогла приобрести исключительную ясность и точность. Отцов-пустынников часто считают ярыми противниками всякой интеллектуальной деятельности. Конечно, не они развивали богословскую науку – не в этом было их призвание, но они все же сыграли значительную роль в истории христианской духовности и – осмелимся сказать – в духовной истории человечества. Их изречения свидетельствуют о глубочайшей мудрости и тонком знании человеческой психологии. Вот почему, как очень верно заметил Анри Бремон, они имели «самое глубокое, самое широкое и самое длительное влияние на христиан и христианскую цивилизацию» 712 . Предшественники нынешних профессиональных психологов и психоаналитиков, разве не они продвинули гораздо глубже, чем все предыдущие поколения, исследование своего «я» 713 и всего внутреннего мира человека, то есть того пространства, где собственно и протекает человеческая деятельность, где осуществляется истинное назначение человека? Единая множественная работа Как говорил один из старцев, «человек непременно должен работать внутри себя» 714 . Монах, пришедший в пустыню, чтобы всецело предать себя Богу, старался посвятить Господу не только свои поступки, но и свою внутреннюю жизнь. Авва Арсений говорил: «Всеми силами своими сражайся за то, чтобы внутреннее твое делание было богоугодно» 715 . То есть требуется не только согласие с Божественной волей, но и стремление к Богу, желание к нему «прилепиться». Иными словами, монах должен постоянно заниматься делами Божиими. «Пчела, куда бы ни летела, вырабатывает мед, монах, где бы ни находился, исполняет дело Божие» 716 . Это и есть то «духовное дело, ради которого он пришел в пустыню» 717 , или «дело души» 718 , то есть главное занятие монаха, или даже можно сказать – единственное его дело, просто – «монашеское делание» 719 . Да и не только монаха. Антоний Великий говорил о «великом деле человека» 720 – всякого человека; но монах совершает его всю свою жизнь. |
| Распорядок Одним из важнейших условий монашеской жизни является распорядок. Отец Арсений говорил, как научился от своего святого Старца, что у истинного монаха нет распорядка, но в то же время и без распорядка он не считает преуспеяние возможным. И он объяснял, что послушник никогда не имеет права преслушать старца, оправдывая свой отказ выполнить послушание тем, что оно, дескать, нарушит его распорядок. Но, когда послушание не вынуждает к нарушению распорядка, тогда он должен строго его (распорядок) соблюдать. Настал час выйти на послушание? Не медли ни минуты. Но работай столько, сколько обязывает распорядок. Если говоришь: «Ладно, еще немного и еще чуть-чуть», то отбираешь время у вечерни. Приходит время сна, а ты идешь на вечерню. Случаются вещи и похуже. Некоторые во время, предназначенное для сна, сидят и празднословят. Спать ложатся поздно, встают еще позже. В результате – бессонница, различные неустройства и леность к исполнению правила. «Однажды,– рассказывал он нам,– когда мы были в пещерах Малой Анны, братия пришли издалека, принесли много вещей и рыбу. Наступало время отдыха. Они говорят: – Геронда, мы принесли рыбу. Ее надо приготовить, иначе она протухнет. Старец, не вступая в прения, отвечает: – Лучше испортиться рыбе, чем нашему распорядку. Оставьте ее как есть и сразу идите спать. На следующий день он говорит нам: – Я специально сделал так, чтобы она протухла, дабы этот пример запомнился вам на всю жизнь. И разве был Старец расточительным? В скиту святого Василия мы часто ели прокисшую еду, чтобы не выбрасывать ее. Однажды в Новом Скиту, когда братия не могли есть скисшую фасоль, чтобы не выбрасывать ее, он сотворил теплую молитву со слезами. На следующий день он дал нам эту фасоль, и мы ее съели. Но она стала сладкой, как сахар!». – Геронда, что делать, когда в час отдыха не можешь заснуть? Святые отцы говорят: «Сиди в своей келии, и келия всему тебя научит». Чтение Обязательным отец Арсений считал и чтение. Он говорил: «Чтение тоже является одним из видов молитвы. Мы каждый день читали одну–две главы Священного Писания и после этого – книги святых отцов. Что же касается Исаака Сирина, то он всегда был у нас под мышкой. Не надо тебе другой книги. Достаточно Исаака Сирина, он говорит обо всем. Но, кроме него, мы читали и Лествицу, и авву Дорофея, и Эвергетинос[х], и святого и многих других, а также и жития святых. Читая жития святых, мы получаем двойную пользу. Первая польза состоит в том, что пример их подвигов пробуждает нас от сна нерадения. Вторая же – в том, что, когда мы читаем жития святых с благоговением, святые эти молятся за нас Христу. |
| Омыв бездыханное тело почившего Никиты, более своими слезами, чем водою, и воздав ему достодолжное уважение, о. Досифей положил его в пчелиный улей (за неимением гроба). В этом улье старец Никита возлежал благолепно и сиял целомудренной чистотой, изможденный в трудах старческой плоти. Для отпевания тела был приглашен священник, который, по принятому обычаю Церкви, погреб его подле келии, где обитал он до своей кончины. В погребении его участвовали и некоторые почтенные старцы, нарочно пришедшие проститься с незабвенным подвижником, блаженным Никитою. Ангельская его непорочность и иноческая скромность надолго остались в их памяти. Пустынная келия сих старцев находилась в овраге как бы на каком маленьком острове, — окруженная со всех сторон горами и непроходимыми густыми лесами; а внизу около этого обиталища была непроходимая топь, особенно в весеннее время. Но такое местоположение весьма утешало старцев. По прошествии шести или семи лет после погребения старца Никиты, о. Досифею было какое-то откровение — откопать гроб старца и перенести его на другое возвышенное место — что и было им выполнено, и тогда открылось, что гроб старца был цел, одежа на нем цела, и сам он нетленен, только на одной ноге ходачок, вроде башмачка, — сплетенный из липовых лык, истлел, а на другой — такой же — уцелел. Замечательно, что ходачок, сплетенный самим Никитою, остался невредимым, а другой, которого за болезнью не мог он сплесть сам, превратился в прах. При открытии гроба находился монах Арсений. Он пожелал обменяться с покойным своими четками, и когда приступил к гробу, чтобы взять их, к немалому своему изумлению, никак не мог. Наконец монах Арсений, заметив, что старец Никита не благоволит ему отдать свои четки, оставил свою дерзость. На обряд нового погребения тела был призван священник. Но, как блаженный старец о. Никита был прежде погребен в пчелином улье, то старцы, желая почтить подвижника обыкновенным гробом, положили его в новом гробе и, отслужив по нем панихиду, с подобающей честью похоронили на показанном месте. |
| Что же касается добродетели, то, как говорил старец Арсений, дедушка здесь твердо занимал свое место. Он был образцом для всех. Он никогда не гневался. Давал советы со всей любовью и всегда сам был их первым исполнителем. Но и бабушка, впрочем, не упускала поучительного случая, чтобы его добродетель была явлена и детям. Однажды дедушка усталый пришел с работы и сел за стол. Бабушка же специально добавила в пищу столько соли, что она сделалась совершенно несъедобной. Дедушка, положив в рот одну ложку, тотчас ее выплюнул. Потом без всякого возмущения, без какого-либо замечания он закричал: «Су, су, кетир су», что означает «принесите воды». Он влил из кувшина достаточное количество воды, пока еда не стала съедобной, и продолжал трапезу так, как будто ничего не случилось. В другой раз пищу приготовили, наоборот, совершенно без соли. И снова: «Туз, туз, кетир туз», то есть «принесите соли». Поев этой безвкусной пищи, он встал, перекрестился и сказал от всего сердца: «Слава Тебе, Боже, поели мы и сегодня». Полагаю, что этого достаточно, чтобы получить пользу от примеров суровой жизни наших предков. В таком благословенном окружении провел детские годы Анастасий, уже тогда вместе с младшей своей сестрой Парфеной отличавшийся благочестием. Греческого он почти не знал, но очень хорошо говорил и по-турецки. Позже выучил и русский. Религиозные книги, и прежде всего жития святых, он читал на тех языках, которые были ему известны. Особое место в его душе занимал святой Алексий, человек Божий. Когда бы ни рассказывал нам отец Арсений о нем, сердце его раскрывалось. На протяжении всей жизни старца этот святой оказывал ему особенное покровительство и многократно помогал в трудных ситуациях. Божественное желание и мужественное решение С ранних лет в Анастасии и Парфене начало проявляться желание монашеской жизни. Наконец было принято и благословенное решение. Когда юноша услышал о паломничестве в Палестину, его сердце загорелось, и он решил отправиться в путь с целью посвятить себя служению Богу в Святой Земле, там, где благоволил ходить Сам Господь. |
| Относительно обвинения в неподобающем его званию поведении Арсений 19 апреля того же 1820 г. заявил в консистории, «что он, архимандрит, жизнь ведет соответственно званию своему и никаких худых дел, как недавно приехавшие из Иерусалима иеромонахи Фаддей и Гавриил и иеродиакон Каллиник показуют, не чинил и не чинит; равно и худых или излишних расходов из собираемой им от доброхотных дателей суммы не делает, и в сем показании, как несправедливом, они, монашествующие, его, архимандрита, ничем изобличить не могут, что и объявил он, архимандрит, по монашеству, самую сущую правду». 19 мая в прошении к московскому митрополиту Серафиму, по приказанию которого были осмотрены ящики, поставленные Арсением в Чудовом и Никитском монастырях, Арсений заявляет, «что в числе-де поставленных им в Чудовом и Никитском монастырях собранных от доброхотных дателей ризничных вещей находятся ему собственно принадлежащие вещи, как-то: архимандричии крест, кипарисные иконы, рясы и подризники, серебряные ложки и молочник, рубашки, холст, убор для шапки и прочее, которые ему необходимо иметь при себе», почему он просит указанные вещи ему выдать. В другом прошении к митрополиту Серафиму архимандрит Арсений заявляет, что в июне в Иерусалим от него отправляется иерусалимский монах Тимофей, с которым он считает себя обязанным отправить к Иерусалимскому патриарху Поликарпу находящиеся в Чудовом и Никитском монастырях ризничные и все прочие вещи, собранные им от доброхотных дателей, почему и просит митрополита о выдаче ему из означенных монастырей тех вещей для отправления их к Иерусалимскому патриарху. Эти два прошения архимандрита Арсения митрополит Серафим передал на предварительное рассмотрение консистории, которая нашла, что в просьбах архимандриту Арсению следует отказать, а все дело о нем «с прописанием всех значащихся по сему делу обстоятельств и с приложением с описей о вышепомянутых ризничных и прочих вещах копий представить Святейшему Синоду на благоусмотрение доношением». Митрополит Серафим согласился с мнением своей консистории и, посылая все дело об Арсении в Святейший Синод, заключает свое донесение: «Получил я от Иерусалимского патриарха касательно худого поведения архимандрита Арсения отношение, которое в подлиннике и с переводом оного на российский язык прилагаю при сем, также и две копии с таковым донесением, что и до меня много доходило весьма вероятных слухов о предосудительных и соблазнительных его поступках, и я лично заметил, что он весьма упрям и начальству не оказывает должного послушания». |
| – Да, буди благословенно, геронда, пусть будет так. Но скажите нам, как подвизаться. Тогда сей великий подвижник говорит нам: – Если я научу вас своему искусству и вы вкусите меда безмолвия, то кто же будет тогда работать? – А как же быть? – Сейчас вы будете находиться в послушании, а когда я умру, получите в наследство мой дар». Юноши посмотрели друг на друга: суровое слово. Но на самом деле, таково и было условие этого великого исихаста. «В действительности,– продолжает отец Арсений,– это было прикровенное указание нам, чтобы мы ушли. Потому что отец Каллиник постоянно пребывал в затворе и не открывал никому. Но существовал обычай, о котором знали его соседи: если ему что-нибудь было нужно, он поднимал платок, как флаг. Это означало, что ему что-то необходимо. Тогда первый увидевший это входил в каливу. Затем мы снова задали ему вопрос: – Геронда, если мы уйдем отсюда, будешь ли ты принимать нас иногда для совета? – Конечно, только найдите старца, и с его благословения я буду в вашем распоряжении». Полагаю, что не следует оставлять без внимания тактику этого великого подвижника. Сам он проводил жизнь в сухоядении и всенощных бдениях, но предпочтение отдавал блаженному послушанию и отсечению своей воли, находясь в единогласии со светильником маленькой киновии данилеев старцем Даниилом и сонмом всех преподобных и богоносных отцов, согласно исповедующих, что без послушания мы строим на песке, какой бы суровой ни была наша жизнь. В уже упоминавшемся письме старец Иосиф описывает свое первое духовное видение, когда он приобрел непрестанную молитву. «Однажды,– говорит он,– случилось у меня много искушений». Однако Старец умалчивает о том, что представляли собой и насколько были велики эти «многие искушения», с которыми нас, как очевидец, познакомил отец Арсений. Единственное, что мы можем с удивлением констатировать, так это то, что он, по изречению псалмопевца, действительно прошел сквозь огонь и Но Господь показал, что только через искушения и скорби надлежит нам войти в Царствие и отец Иосиф воспринял, как я говорил, первое великое Божественное посещение, «будучи голодным и изнуренным слезами», как сам пишет в своем 37-м письме. |
| «Остановись, отец! — воскликнул тот. — Я ради Бога гонюсь за тобой». «А я ради Бога бегу от тебя», — отвечал Арсений . В другом случае Арсений упал лицом вниз перед пришедшим к нему монахом и отказался встать, пока тот не ушел. Когда один архиепископ со своими спутниками при посещении Арсения в его пустынной келлии попросил у него наставления, тот ответил: «Если услышите, что где–то Арсений, не приближайтесь туда». Когда святой Макарий спрашивал Арсения, почему он избегает людей, он отвечал: «Богу известно, что люблю вас, но не могу быть одновременно и с Богом и с людьми». Самому себе подвижник говорил: «Однажды навсегда умер я для мира; какая же польза от мертвеца живым?» Так Арсений исполнял завет, данный ему Богом: «Бегай людей — и спасешься» _. Бегство от людей, согласно Исааку, включает в себя расторжение всех родственных и дружеских связей. Отречение от родственников — одна из традиционных тем монашеской литературы. Развивая ее, Исаак ссылается на случай с монахом–отшельником, который никогда не посещал своего брата, тоже монаха. Когда брат был при смерти, он просил отшельника прийти к нему для прощания. «Блаженный же не согласился даже и в этот час, когда естество обычно требует нашего сострадания друг к другу… но сказал: «Если выйду, то не очищусь сердцем моим пред Богом»… И брат умер, а он так и не повидался с ним» . Для достижения полноты богообщения монах должен, по Исааку, «удерживать» себя от милосердия по отношению к ближним. В какие–то моменты необходимо совершенно забыть о существовании других людей: …Не думай, что кроме тебя и Бога есть кто–либо другой на земле, о ком ты должен заботиться… Если не ожесточит кто собственного сердца своего и не будет с усилием удерживать милосердия своего так, чтобы стать далеким от попечения обо всем земном… и не станет пребывать в одной молитве в установленные для этого часы, то не может быть свободен от смущения и заботы и пребывать в безмолвии . Хотя речь здесь идет о воздержании от дел милосердия в определенные установленные для молитвы часы, очевидно, что Исаак ставил безмолвие ума выше деятельности на благо человеку и требовал отречения от последнего, хотя бы по временам, для достижения первого. |
|
|
