| М.В. Корогодина Глава 5. Исповедь в России в вв. 1. Составление печатного требника В начале XVII в. продолжались те процессы развития покаянной дисциплины, которые были характерны для XV–XVI вв. Создавались вопросники для новых категорий кающихся. На рубеже XVI–XVII вв. появляются вопросники для мужчин и женщин, разделённые на три части в зависимости от возраста и семейного положения кающихся. Так, в вопроснике М-Печ. тр. выделено три раздела: для холостых, женатых и для вдовцов; в вопроснике Ж-Печ. тр.; для девиц, замужних жён и вдовиц. Эти вопросники вошли в состав печатного требника 1623 г и последующих (1625, 1633, 1636, 1639, 1642, 1647 и 1651 гг.) изданий; в XVII–XIX вв. они получили особенно широкое распространение в рукописной традиции. 319 Печатный требник готовился ещё в 1618 г., но вышел только в 1623 г. Основными составителями его были Арсений Глухой, Дионисий Зобниновский, Иван Наседка. 320 Они проделали огромную работу по сверке разных рукописей, исправлению и корректировке чтений по всему тексту требника. В 1618 г. некоторые исправления, внесённые ими (в частности, в молитву на освящение воды в день Богоявления), были соборно признаны еретическими, и справщики подверглись наказаниям различной тяжести. Через два-три года, благодаря вмешательству патриарха Филарета и иерусалимского патриарха Феофана, составители печатного требника были оправданы, а их исправления признаны верными. Составители не ограничились редактированием отдельных молитв. Справщики переработали все покаянные тексты, входящие в чин исповеди; возможно, некоторые тексты были составлены специально для печатного требника. Из текстов, неизвестных по более ранним русским рукописям, можно назвать поновление для детей, вопросники для царей, патриархов. Существенно были переработаны и пополнены новыми статьями вопросники для монахов и священников (Ч-Печ. тр., Ч-ЖПеч. тр. и Св-Печ. тр.). Впрочем, далеко не все тексты составлялись специально. Ещё в начале XVI в. была создана особая редакция вопросника священникам, которая, после небольшой доработки, вошла в состав печатного требника. |
| Арсений остановился и по-крестьянски глубоко задумался. Изба наполнялась густыми тенями от наползавшей издали грозовой тучи. — Ну, а дальше что? — А дальше вот какое действо приключилось… Остановились эти люди среди глухой чащобы и стали землю рыть… Вырыли яму. Вытащили из мешка железные вериги и захоронили их… Пушкин и митрополит Филарет В Николин день 1828 года митрополит Филарет окончательно решил уйти на покой. Он сел за письменный стол, взял большой лист плотной голубой бумаги, осмотрел гусиное перо, перекрестился и стал писать: «Всемилостивейший Государь! Священный долг служить Вашему Императорскому Величеству верою и правдою особенно вожделенным для меня делает благодарность к милостям и благодеяниям Вашего Императорского Величества, неизреченно для меня великим…» Тут он остановился и задумался: — Да, тяжело мы пишем… Тяжело… Пушкин учит, как писать, да не слушаемся… Да… Пушкин… Александр Сергеевич… Упрямые и жестоковыйные мы люди! Митрополит опять заскрипел гусиным пером: «Но, при сознании внутренних моих недостатков, немощь телесная, в течение немалого времени едва преодолеваемая принужденными усилиями, наконец, отнимает у меня надежду соответствовать обязанностям вверенного мне служения…» — Я устал! От всего я устал! — сказал он вслух, не отрываясь от письма. — С душою некогда побеседовать! «Посему приемлю дерзновение, Ваше Императорское Величество, всеподданнейше просить об увольнении меня от управления вверенной мне епархиею и дозволить избрать жительство в одном из монастырей…» «Да, тяжелый язык, тяжелый!» — опять подумал митрополит, скрепляя прошение подписью: «Вашего Императорского Величества верноподданный, митрополит Московский и Коломенский Филарет». — Завтра отправлю по назначению. Буду ждать Высочайшей резолюции! На другой день И.В. Киреевский послал митрополиту на прочтение новое стихотворение Пушкина: Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?.. Перед духовными очами митрополита предстала душа великого поэта. До содрогания стало жалко его, потерявшего самое драгоценное в жизни — веру в жизнь и в свое на земле призвание. В митрополите заговорил вдруг пастырь, призванный спасать человека. Все, что его тяготило и мучало за это время, уступило место ясному и глубокому сознанию своих задач и высокой своей посвященности… |
| Далее, второю причиною неверя является порочная развращенная жизнь. Вера, религия – дело высокое, святое, небесное. Чтобы их понимать, нужно иметь для этого условия. Слепой не поймет света, глухой звука, развращенный высоких нравственных истин. «Кое общение свету ко тьме», говорит слово Божие. Как может понять, оценить добро тот, у кого совесть заглушена, кто погружен в бездну страстей – ведь последние застилают духовные очи его. «В злополучную душу, не войдет премудрость». Нужен душевный переворот, нужно просветление, каким может явиться только покаяние, сокрушение, слезы умиления, чтобы духовно прозреть и восчувствовать добро. Опыт говорит, что порочная жизнь и неверие находятся в связи. Развилось неверие в обществе – значит, низко оно стоит в нравственном отношении; сильна вера – процветает и христианская жизнь. Вот и теперь мы все жалуемся на упадок нравов, на развращение, – значит слаба у нас вера. И действительно, кто не знает, как у нас теперь осмеивается, попирается, отрицается все святое, все церковное. Люди, обратившиеся на путь покаяния, сознаются, что прежде в греховном своем состоянии они считали непредосудительным , не греховным, это самое, в просвещенном верою сознании их, при свете евангелия, кажется дурным. Чего раньше они не понимали в области нравственных истин, то, после исправления и покаяния, делается для них ясным. На очищении сердца основано и постепенное восхождение по пути высшего духовного ведения, духовного созерцания подвижников. Наконец, причиною неверия является большое доверие силам разума, гордость ума. Ап. Павел говорит: «разум кричит». Мы возгордились своими познаниями, своим умом и готовы все истолковать разумом. Особенно часто впадают в гордость ума люди от природы одаренные обширными способностями. При исследовании истин христианских, они принимают за правило советоваться только со своим собственным разумом, признавать истинным только то, что не превышает их понятий. Признавай, говорят они, только то, что внушает тебе здравый рассудок и собственное внутреннее чувство совести. |
| 814:817). Т. е. Георгиевский предполагает существование в селе Подоле средней школы в такое время, когда не было ни одной такой школы по всей московской Руси (и когда еще и наше время не думает мечтать о чем-либо подобном)! Крайняя странность, чтобы не сказать более, такого предположения для всякого понятна. (Не говорим о том, что при сем автор вовсе не дает ответа на вопрос: как же уроженец села, которое принадлежало одному монастырю и в котором жили только крестьяне и бобыли, мог стать подьячим, каковым, по весьма вероятным предположениям автора, был Антоний Подольский). Если бы история исправления богослужебных книг архим. Дионисием не была уже вполне исследована: то добровольное принятие на себя г. Георгиевским изложения этой истории справедливо было бы признать за истинный с его стороны, подвиг. Но хотя история исправления богослужебных —169— книг архим. Дионисием и совершенно уже исследована, так что г. Георгиевскому оставалось воспроизводить готовое, однако и в сем случае добровольное принятие им на себя труда изложить историю, в виду её обширности, не может не быть призвано за проявление его исключительного трудолюбия. При этом он не ограничился только тем, чтобы именно лишь воспроизводить готовое, но в более или менее значительной степени произвел поверку дела по первоисточникам. О достоинстве этой большей части сочинения г. Георгиевского должно быть сказано, что, не свободная от недостатков, в общем она должна быть признана удовлетворительною. В истории исправления богослужебных книг архим. Дионисием есть вопросы, которые остаются не решенными положительно и относительно которых существуют спорные мнения. Нельзя сказать, чтобы г. Георгиевский всегда достаточным образом доказывал наибольшую основательность мнений, которые он принимает. Так, он решительно утверждает, что архим. Дионисий и один из его сотрудников – старец Арсений Глухой знали греческий язык. Но в пользу своего мнения, он приводит лишь те же недостаточные доказательства, которые уже известны были и прежде. |
| Понятно, что отсутствие непосредственного архиерейского надзора слишком вредно отзывалось на общем внутреннем состоянии русской церкви и каждой отдельной епархии. Положительно некому было следить ни за ходом епархиальной жизни, ни за умственным и нравственным развитием общества – пастырей и пасомых, духовенства и мирян. Духовенство и миряне половины XVII в., кажется, старались превзойти друг друга не умом и добродетелями христианской жизни, а пороками. Кто был лучше – сказать трудно. Только одним общим понятием «невежество» легко характеризовать тогдашнюю Русь. Давно начались толки о необходимости заводить училища, где бы учили не одному чтению и письму, но и другим наукам. Только эти толки до конца XVII в. оставались толками. Главным препятствием к осуществлению начинаний, по-прежнему, служили недостаток учителей и боязнь взять неправославных 622 . Долго единственным рассадником просвещения русского человека оставались очень немногие школы при церквах. В них продолжали учить по программе, составленной на Стоглавом соборе. Духовенство удержало и сохранило за собой характер учительного сословия исключительно. Оно было единственным обязательно просвещенным сословием в России. Боярин не был даже обязан уметь читать и писать.... Священник не мог не быть грамотным. Дьяк и подъячий были грамотны, но для известной цели, тогда как от священника требовалась не одна грамотность: от него требовалась учительность, и никто не отрицал у него этого права. Были нарекания на духовенство, что оно не довольно учительно и ведет себя не по-учительски, но никто не отрицал у него права на исключительную учительность 623 . Нельзя не согласиться, что духовенство в первой половине XVII в. действительно оставалось не довольно учительным и далеко не все годились в учителя. Иностранцы удивлялись русским попам неучам, не умевшим дать ответов о русской вере. Старец Арсений Глухой, сотрудник Дионисия Троицкого и Ивана Наседки, в переписке с боярином Салтыковым подозревал, что сами московские власти и честные протопопы не разумели того, что певали в церквах и «только по чернилу проходили божественныя писания», не вникая в их смысл. |
| 389 О том же, каким переводом преимущественно руководились исправители при исправлении требника, у Арсения нет упоминания, а есть оно только у Дионисия и Наседки, которые оба согласно говорят, что они руководились старым Макарьевским переводом, каковым мы с вероятностью признаем список требника с служебником, описанный в «Опис. рукоп. М..Синод. Биб.» под 375. 390 Кроме рукописных требников, у исправителей был один печатный, о котором упоминается у Арсения; это, конечно, был служебник, напечатанный в 1602 году и подлежавший исправлению. Но в вопросе об исправлении книг Дионисием занимает видное место следующий частный вопрос: были ли у исправителей при деле греческие переводы требника, и далее: знали ли они греческий язык и, следовательно, могли ли пользоваться греческими списками книг? В сочинениях исправителей, составленных значительно позднее самого дела, есть некоторые выражения, которые подали повод всем исследователям утверждать, что они знали греческий язык и пользовались греческими требниками. Выражения эти следующие. Дионисий в свой речи говорит: «тако-ж и в греческих печатных нет» (т. е. слова «и огнем»). Арсений Глухой в речи к Салтыкову: «и в греческих переводех у Арсения архиепископа Суздальского, четырех патриарх в четырех переводех не писано же и огнем.» Эти выражения исправителей сами по себе взятые, действительно, могут вызвать мысль, что у исправителей были под руками греческие переводы потребника, и они сами сверяли их и просматривали. Но в справедливости этой мысли можно сильно посомневаться, когда мы рассмотрим их в связи с предыдущими выражениями и сопоставим с некоторыми другими известиями, сохранившимися как в сочинениях исправителей, так и в других памятниках. Препод. Дионисий, прежде чем говорить о греческих переводах – о том, что в них нет слова «и огнем,» упоминает что у них (исправителей) под руками было больше двадцати переводов, в которых во всех слова «и огнем» неписано, – и затем уже прибавляет, что и в греческих переводах нет этого слова. |
| На другой день, с первым лучем света, крестоносное воинство отправляется к Иерусалиму и скоро глазам его открывается священный город, последний предел великого предприятия. Прекрасно выражены поэтом те чувства, которые волновали души христианских воинов при первом их взгляде на Иерусалим; за первой минутой восторженной радости, наступило в них глубокое сокрушение сердца, смешанное с чувством страха и благоговения: И всех стопы и всех сердца Желанье окрыляло, И нет желанию конца. Но только солнце встало Вверху небесной синевы, И полдень разыгрался, – Завидели церквей главы, И град им открывался; И взор к тебе, Ерусалим Пришельцы приковали: Ерусалим! Ерусалим! Стократ они взывали. Так смелая толпа пловцов, Влекомых силой страсти —655— Искать безвестных берегов В далекой части, Блуждает долго по морям, Конца пути не чая: Но лишь достигнет, по трудам, Желаемого края, – Приветствует его стократ; Сердца восторга полны, Забыты скорби в час отрад, Забыты грозны волны. Но первый взгляд, восторг небес Навеявший на рати, Разсеялся; восторг изчез В минуту благодати: В сердцах проснулся и укор И страх и сокрушенье; Едва возвесть дерзают взор На град – Христа селенье, Где – гость земли – Он привитал, Где умер, предан гробу, И в светлом торжестве возстал, Поправши ада злобу, Невнятный шум чуть слышных слов, Прерывистые клики, Плачевный вздох, молебный зов, И стон и говор дикий И глас веселья и скорбей Льют гул глухой в долины И потрясают Эмпирей. Так ветр, взрыв древ вершины, В дубраве воет вековой; Так море вероломно, Дробяся об утес крутой, В пустынях стонет томно. Идут, стопы обнажены Ведомых и вожатых; Все украшенья сложены, —656— И шлемов нет пернатых; Не блещет злато при бедре, И шелк не нежит тела: Весь забыт, всех мысль горе – На небо возлетела: Всех очи пламень слез струят И, полны благодати, Себя в холодности винят Растроганныя рати: „Вот край земли, где ты, мой Бог, Ток крови лил в страданьи; И я, безчувственный, возмог При скорбном вспоминаньи Не превратиться в токи слез? |
| Не смею дерзновенно рещи о глаголющих на нас не правая, что не знают ни православия, ни кривославия, точию божественная писания по чернилу проходят, разума же сих не нудятся сведети. И аще, государь, хощеши уведети разум их, вопроси лучшаго архимандрита или попа: есть в богородичных больших догмат глас шестый кто тебе не ублажит пресвятая Дево, который чаще поют, есть в нем слова: в той же от Тебе чистыя пройде; да отвещают сия разум сея речи, какия ереси сими словами Иван Дамаскин побеждает»; и если архимандрит или поп не даст объяснения этим словам, «сей ничим же разнствует невежды и поселянина, яко ненавык божественных писаний, и срам есть такову на себе великаго чина церковнаго имя носити, православия ж догмат не ведети, ихже достоит всякому православному книжнику не неведети, паче ж священническому чину» 69 . Усиление образования в духовенстве выставлялось таким образом лучшим средством иметь на печатном дворе образованных справщиков и издавать вполне исправленные книги. Но троицкие справщики в деле организации книжной справы шли дальше; они предлагали установить строгий контроль над печатанием книг и желали привлечь к этому делу самое столичное духовенство, особенно тех духовных лиц, которые были близки ко двору, могли влиять на государя, указывать ему на ошибки в печатных книгах и участвовать лично в их исправлении. Тот ж старец Арсений Глухой писал по этому поводу: «Аще бы московския власти и честные протопопы, служащии во святых церквах близ царских палат, но священных сих книгах печатных чтуще и поюще, добре разумели и о благочестии воистину болели, и они бы прежде о сих описех, несогласных разуму и истине, возвещали царю государю. И егда начнут те книги паки поновлятися печатным делом, и государь бы велел к тем книгам, которыя ново начнут печататися, из них же приставити могущаго приправливати, якоже достоит...» «Почто честнии и велицыи московские архимандриты и премудрии протопопы сих не смотрят и о сих не болят» 70 . О необходимости править русские богослужебные книги по греческим образцам и книгам троицкие справщики прямо не заявляли в своих донесениях боярину Салтыкову и государю; причиной этого могло быть и остававшееся еще в России недоверие к грекам и церковным их порядкам 71 . |
| 3. Перевод ветхозаветных книг совершён разными лицами, в разные времена и даже с разных языков. Так: а) Пятокнижие Моисеево представляет в переводе следы глубокой древности и с вероятностью должно быть отнесено к остаткам первоначального перевода Св. Писания на славянский язык. b) Книги Иисуса Навина, Судей и Руфь принадлежат так же к числу древних переводов. Но текст четырёх книг Царств менее представляет следов древности и менее точен в переводе. Книга Псалмов, несомненно, дошла до нас в древнейшем переводе. Не столько сохранилось следов древности в переводе Притчей Соломона. Книга Екклесиаст переведена строже, но представляется новее по языку, равно, как и Книга премудрости Иисуса сына Сирахова. с) Все исчисленные книги вошли в состав полных списков Библии из рукописей, содержащих в себе один их текст. Но книга Иова, Песнь песней и 16 книг пророческих извлечены собирателями из переводов, заключавших в себе священный текст с толкованием. Это доказывают уцелевшие по местам посторонние слова толкователей, опущения и перестановки текста и самые списки толкований, из коих толкование на книги пророков известно было в России ещё в первой половине XI столетия. В этом виде книги пророков и другие скорее могли попасться в руки собирателей, нежели их отдельный перевод, совершенный вначале, потому что, когда существовали сии книги в переводе с толкованием, любители Слова Божия, без сомнения, чаще читали и списывали его с объяснениями свв. отцов, нежели без объяснений. Таким образом, отдельный перевод сих книг мог легко утратиться. d) Кроме книг, переведённых с греческого языка, в полных списках славянской Библии (и в первопечатной Острожской Библии) содержатся переводы и с других языков: именно книга Есфирь переведена с еврейского, а две книги Паралипоменон, три Ездры, также книги Товита, Иудифь, Премудрости Соломона и две книги Маккавейские переведены с латинского. Переводы с латинского значительно уступают в достоинстве переводам с греческого и принадлежать к концу XV столетия 93 . Таким образом, кроме книг канонических, переведённых Кириллом и Мефодием, в Библию Острожскую вошли, также, и книги апокрифические, чем установлен был состав нашей Библии, согласный с текстом греческой Библии 70 толковников. Во всех последующих изданиях славянской Библии перепечатывался текст Острожской Библии, лишь с большими или меньшими поправками его. |
| Христианки же никогда не портят татуировкой своего лица, а иногда – только одни руки. Было уже поздно осматривать остальные святыни города, а потому, совершив небольшую прогулку по улицам «города Святой Девы», мы около восьми часов веч. были уже в обществе приютивших нас гостеприимных учительниц. В 8 ч. был приготовлен ужин, который, конечно, прошел весьма оживленно, в разговорах о предстоящих поездках по окрестностям Назарета. Совсем уже стемнело. Мы вошли на плоскую кровлю нашего помещения. Чудная панорама представилась нашим глазам: небо было усеяно бесчисленными яркими звездочками, которые особенно выделялись во мраке темной ночи; в окнах Назаретских домов, расположенных внизу и по скатам гор, засветились огоньки, своим ярким блеском дополняя ночную иллюминацию, сливаясь с горящими звездами небесного свода. Дневной шум смолк, воцарилась тишина, так способствующая мечтательности, чему мы и предались. Быстро пронеслись в нашем уме воспоминания о проведенных здесь годах Богочеловеком, Который, может быть, бесчисленное число раз поднимал свои взоры для молитвы к этому небу, любуясь, подобно нам, дивной картиной звездной ночи. Вдруг, ночная тишина была прервана звуками однообразной, монотонной и глухой бряцательной музыки. Мы стали прислушиваться. Звуки музыки становились все громче и громче, возбуждая наше любопытство. Оказалось, что своеобразная музыка шла сверху: невдалеке от нас, позади школы, на вершине горы, мы увидели дом, с плоской террасой, с которой лился свет от повешенных кругом неё разноцветных фонариков. Звуки музыки выходили из этого дома. По справкам оказалось, что в этом доме совершаются предсвадебные празднества, называемые по-арабски «фантази», и продолжающиеся обыкновенно целую неделю до дня самой свадьбы. Эти «предпразднества» всегда начинаются с захождением солнца и тянутся далеко за полночь. Этот дом, из которого несутся звуки странного музыкального инструмента, принадлежит жениху, купцу-арабу, православного вероисповедания. Сегодня здесь особое торжество: девушки, родственницы жениха, готовят краску для окрашивания рук и ног невесты. Этот варварский обычай сохраняется, как видим, и в православных арабских семьях. Краска, намазанная на руки и на ноги невесты, не должна смываться в продолжение целого месяца после свадьбы. Ночью, девушки и женщины, с пением и пляской, понесут приготовленную краску в дом невесты, где торжественно и совершаются над ней процесс «окрашивания». Желая иметь сведения о нравах и обычаях арабов, мы не захотели упустить случая поближе познакомиться с главными моментами в их жизни, с характерными явлениями и обычаями, которыми обставляется свадьба этих восточных жителей. Трое из студентов, в сопровождении учителя-сирийца, хорошо говорившего по-русски, решили с этой целью отправиться сейчас в дом жениха. |
|
|
