| Следуя совету друга, предлагаю опубликовать эту, полезную, на мой взгляд, информацию на «Русской народной линии». С моей стороны будет упущением умолчать о том, что в Российской творческой интеллигенции до 1917 года, в советский период и посейчас, более, чем в каких-либо других странах наличествуют представители «пятой колонны» – внутренние враги. Это вполне закономерно, ибо Русь-Россия – это истинно «Третий Рим», последний оплот добра на Земле. Этот фильм самому мне впервые довелось посмотреть по совету профессора Аполлона Григорьевича Кузьмина (царство ему Небесное), к ученикам и почитателям которого я отношу себя со студенческой скамьи 70-х годов XX столетия. В ту, уже далёкую в масштабе временной жизни, пору, я находился в стадии активного накопления знаний и формирования мipoboззpehuя. На спецсеминаре истфака и в приватном общении вне учебного времени Аполлон Григорьевич растолковал мне смысл содержания и цель этого художественного фильма, который я потом специально пересматривал ещё два-три раза. Начинается фильм мультипликационной заставкой, в которой образованным людям нетрудно было увидеть воспроизведение одного исторического события, а именно вывода еврейского народа пророком Моисеем из Египетского плена. Такое с самого начала должно настораживать (или, как минимум, заинтриговывать) зрителей, но полная ясность приходит очень скоро – с появлением в кадре главного героя – арапа (в исполнении В.Высоцкого), который на протяжении всего фильма демонстрирует на своей шее шарфик с видными на нём невооружённым глазом шестиконечными звёздами, мол, знайте свои люди, кто на самом деле этот, как бы, арап. Русский слуга «арапа» (роль которого исполнил коллега главного героя по театру на Таганке В.Золотухин) показан сущим ублюдком. Оказавшись в окружении царя Петра, главный герой сталкивается с русскими боярами из знатных родов. Весьма примечательно, что самые заметные из них носят фамилию «Свиньины» и своими неприглядными поступками, они, как бы невзначай, демонстрируют полное соответствие данной фамилии. Положительными на фоне их и других подобных чванливых невежд, недорослей, выглядят только иностранцы, а все русские во всех случаях ведут себя по-свински: надменно с холопами, подобострастно, по-холуйски с царём и его приближёнными, либо откровенно подло. Чего только стоит персонаж вельможи Ягужинского (в исполнении О.Табакова), готового рубить головы кому угодно, без суда и следствия, лишь бы потрафить царю. И каким же благородным в сравнении с ним выглядит «арап», не побоявшийся отказаться от подобного царского приказа. |
| По из истории мы знаем, что и языческие народы, обитавшие в Азии, Африке и Греции, имели обычай, похожий на этот христианский обряд, и потому, прежде всего, мы должны показать разницу между ними, а потом подтвердить несомненными доказательствами, что обрезание волос, какое нам описали славянские летописцы, не могло быть языческим обрядом. Рассмотрим вкратце обыкновение стрижения волос у языческих и христианских народов. Длинные волосы считались украшением у всех народов, и потому-то набожные люди (ascetae) и кающиеся стригли или брили себе волосы на голове. Обритую голову имели жрецы Изиды и Сераписа в Египте. И евреи стригли себе волосы, а им подражали христиане, но ни те, ни другие не брили головы, потому что это был обычай египетско-языческий, которому евреи не могли следовать. Иначе набожные люди, а иначе кающиеся приносили в жертву божеству свои волосы. Кающиеся и те, которые хотели смириться пред лицом божества, обрезывали волосы единовременно. Обычай этот, существовавший и у израильтян, перешел к христианским народам. Прежде, нежели мы опишем его, взглянем на греков, которые также имели обыкновение стричь волосы, но по другим причинам, нежели по каким набожные люди. Плутарх повествует, 451 что, у древних греков, юноши, вступая в возраст мужества, отправлялись в славный храм Аполлона в Дельфах, и обрезавши там у себя волосы на передней части головы (τγς χφαλης τ προσθν), приносили их в жертву божеству. Он же замечает, что этот обычай существовал и у других азиатских народов, и уже, во времена Гомера, был в употреблении. Родители посвящали богам волосы своих детей, испрашивая для них милости. Начало этого обычая, как сам Плутарх объясняет, должно искать в способе ведения битв у древних народов. Воины, вступавшие в битву почти всегда с открытою головою, видели необходимость брить переднюю её часть, для того, чтобы, сходясь с неприятелем, не могли быть схвачены за волосы. Они предпочитали потерю волос, красиво поднятых на голове, возможности подвергнуться несчастию. Издатель Плутарха делает, по сему предмету, другие замечания, ведущие, однако, к тому же самому заключению, именно, что обычай обрезания волос у древних народов, пребывавших в язычестве, происходит не от желания смириться пред Богом, как это было у евреев, но от тогдашнего способа ведения войны. |
| По другому варианту, только там она и рождает юного Гора 385 . Этот миф содержит не более, а даже менее параллелей к 12 гл. Апокалипсиса, чем миф об Аполлоне. Различие между египетским мифом и апокалипсическим описанием – очень значительное. В первом нет восхищения дитяти, Изида бежит не одна и не в пустыню, но, наоборот, на место богатое водами, являющимися жизненной стихией. Поэтому в египетском мифе и не могло быть ничего подобного испусканию драконом потока вслед за женою, равно как нет в нем и сцены параллельной борьбы дракона с Михаилом и его ангелами, окончившейся низвержением первого с неба; то же нужно сказать и относительно крыльев большого орла, данных, по Апокалипсису, жене 386 . Правда, Bousset только предлагает здесь сырой материал, признавая, что едва ли возможно с несомненностью решить вопрос, откуда происходят образы, использованные в 12 гл. Апокалипсиса. Весьма вероятно только то, что здесь мы имеем дело с мифом о боге солнца 387 . Таким образом, по различным основаниям мы должны отвергнуть различные опыты религиозно-исторического объяснения 12 гл. Апокалипсиса. Никаких определенных мифологических материй, влияние которых действительно было бы основание предполагать с исторической и критической точки зрения, мы не нашли. Есть в 12 главе такие черты, параллельных которым не имеет ни одна мифология: см. Откр.12:7–9 . Если угодно при объяснении происхождения образов дать место преданию, то нет нужды идти далее иудейства. Образ жены, как хотя бы олицетворения теократии, понятен на почве священной ветхозаветной письменности, равно как и образ Михаила, сражающегося с сатаной. Иное в 12 главе понятно, если иметь в виду, что писателем ее является христианин. А мелкие черты, для объяснения которых мы не имеем данных, не должны смущать, потому что никто не имеет права требовать совершенной ясности от образов апокалипсического произведения, особенно такого, которое является не плодом рефлексии, а записью действительных визионерных переживаний. Зверь Зверь, выходящий из бездны, впервые неожиданно появляется в Откр.11:7–8 . |
| Можно ли назвать этого копта Нонна «греческим» поэтом? Может быть, не намного больше, чем нашего современника Леопольда Сенгора, сенегальского президента и творца теории «негритюда», можно назвать за его стихи на французской языке «французским» поэтом. Дело, конечно, не в этнической принадлежности: сириец Мелеагр Гадарский был греческим поэтом, как сириец Лукиан Самосатский был греческим прозаиком – постольку, поскольку их духовный горизонт был всецело определен ценностями греческой культурной традиции. С Нонном дело сложнее. Его поэзия именно в своем качестве грекоязычной поэзии омывается с двух сторон противоборствующими стихиями. Одна из этих стихий – египетское и, шире, восточное начало, сказывающееся в литературном вкусе, в отношении к слову, но также в отношении к миру, в мистическом историзме 446 , в астрологическом образе времени 447 . Вторая из этих стихий – идеология римского порядка и римского права, уже отрешенная от Италии и скорее «ромейская», чем собственно «римская». Например, юридическая шкала в Берите (Бейруте), которой через столетие предстояло сыграть важную роль в законодательном синтезе эпохи Юстиниана, – место встречи римской и ближневосточной правовых традиций через голову эллинизма – внушает Нонну живейший энтузиазм и вдохновляет на торжественное, почти религиозное славословие: Корень жизни, царей похвала, кормилица градов, О первоявленный град, Зона близнец и Вселенной, Дом правосудья, законов приют, Гермеса обитель… 448 Для контраста стоит вспомнить, что запоздалые поборники эллинства вроде Либания видели в изучении римского права решительно не подходящее для эллина занятие 449 . Нонн – не совсем «греческий» поэт уже по одному тому, что он поэт «ромейский». Из сочинений Нонна сохранились две поэмы, написанные традиционным размером греческого эпоса – гекзаметром. Этот размер – святыня греческой культуры. Недаром и греческая религия в лице Дельфийского оракула, и греческая философия в лице Ксенофана и Парменида, Эмпедокла и Клеанфа говорила языком и стихом Гомера. Путь гекзаметрического эпоса может рассматриваться как парадигма пути всей античной культуры. Путь этот ведет через четыре диалектические фазы. Тезис – классическое начало греческой литературы в точке «еще-не-литературы», то есть Гомер. Антитезис – осознавшая себя литературность как негация классики, то есть Аполлоний Родосский со своим антиподом и двойником Каллимахом. Синтез, достигнутый в римском «инобытии» греческой литературы, – сознательно-литературная реконструкция «еще-не-литературного» начала, или «вторая» (классицистическая) классика, то есть Вергилий. Последняя фаза – «снятие» античного эпоса в его «уже-не-античном» состоянии, где все простейшие элементы художественного целого, начиная с традиционного гекзаметра, выходят из равенства себе и превращаются в условные знаки самих себя, – то есть Нонн. |
| Культ деревьев, подобно культу звезд, хотя и менее его, был распространен в Аравии и выродился, вероятно, из почитания небесных светил. Эту связь культа деревьев с культом небесных светил вообще в языческих религиях указывает Моисей Маймонид в More Nebuchim. Он говорит: «Сабеи воздвигали колонны небесным телам... Затем они строили храмы, ставили колонны в той мысли, что силы планет изольются на эти колонны, так, что эти последние получают ум и рассудок, сообщают человеку дары пророчества и дают спасительные советы. В этом смысле они говорят об отношении деревьев к небесным телам, именно, если дерево посвящено известному небесному дереву, посажено во имя его и чтится определенным образом, то часть духовной силы этого небесного тела изливается на дерево и делает через то человека пророком и говорит ему во сне». 1091 Такая связь, деревьев с небесными божествами – планетами, какую указывает Маймонид, не может быть, не признана; потому что во всех почти языческих религиях мы замечаем, что культ дерев и многих других священных растений стоит в связи с культом небесных светил. Так египтяне считали лотос священным и представителем божества солнца 1092 ; у греков лотос был посвящен Аполлону и Венере, как это можно заключить из того, что лотос составляет принадлежность статуй этих божеств 1093 . Из других растений мирт был посвящен Венере, лавр – Аполонну, маслина – Минерве. Относительно плюща Диодор говорит, что он у египтян был посвящен Богу и назывался на египетском языке растением Озириса 1094 . Многие другие члены растительного царства были предметами чествования в языческих религиях. Так, сосна имеет символическое значение во многих религиях Востока, такое же значение она имела и в западных религиях во Франции, Риме, Греции и других странах 1095 . На этот же священный характер деревьев в языческих религиях намекают и слова Библии, нередко повторяемые относительно отпадших от Иеговы иудеев, что они, забыв истинного Бога, воздвигли идолов под деревьями. 1096 Это нередко повторяемое свидетельство о постановке идолов под деревом не простая случайность в деле религии, а указывает на внутреннюю связь, какая существовала в язычестве между богами и деревьями. |
| Шпенглера. Концепция цивилизации у Шпенглера, рассекавшего единую историю человеческого рода на фактически лишенные существенной общности фрагменты, представленные у него как совершенно самостоятельные явления, в которых, однако, имеют место не генетические, но типологические параллели, представляется хотя и остроумной, но насилующий здравый смысл идеей, которую задолго до него сформулировал Н.Я. Данилевский. Но Шпенглер, повторяя мысли Данилевского, не заимствовал их у него, а формулировал их вполне самостоятельно, потому что не знал даже о самом существовании этого русского автора: в ту пору «russicum non legendum» было тривиальной очевидностью. При этом нельзя не признать, что «Закат Европы» написан с несравненно большим блеском, чем «Россия и Европа», тем более что материал, с которым работает Шпенглер, – культура и ее морфология – гораздо органичней для того видения истории, которое в известном смысле сближает его с Данилевским, погруженным, однако, в политическую эмпирию, раскаленная сиюминутность которой отодвигала на второй план религиозную и культурную тематику. Но термин «культурно-исторический тип» принадлежит все-таки русскому автору. Один из лейтмотивов книги – противопоставление античной, аполлоновской, как ее называет Шпенглер, культуры культуре западноевропейской – фаустовской. Такое противопоставление до известной степени обоснованно, но однобоко, поскольку очевидна и преемственность этих культур. Разделяя аполлоновский мир и мир фаустовский как два разных культурных типа, Шпенглер последовательным образом отвергает и традиционное расчленение мировой истории на древнюю, средневековую и новую, полагая, что каждая из культур, в том числе античная и египетская, знали свое средневековье и свое новое время. Типология культур у Шпенглера, убедительная там, где он тривиален, когда он пишет о культурах индийской, египетской, античной или западной, приобретает курьезный характер, когда он становится вполне оригинальным. Как иначе можно оценить включение в арабскую культуру поздней античности, раннего христианства и Византии? Воздействие Шпенглера на читателя держится не столько на неотразимости рациональных аргументов, сколько на интуитивной проницательности и незаурядном литературном таланте. |
| В 152 отрывках всех этих авторов у Müllerus’a (III, 206–244), между баснословием à la Artapan можно находить не мало и более пригодного для практических применений материала, и изучение его – далеко ни бесплодная трата времени (3–24 fr). Сверх этих авторов, ясно упоминаемых Иосифом в Археологии, заслуживают внимания, упоминаемые им в κατ πινος. – Аполлодор (II, 7), как один из повествователей об Антиохе, грабителе храма Иудейского; в числе его 247 отрывков, Müll. I, 428–469, и в особенности в его βιβλιοθκη (Müll. I, 104–179) можно находить и еще кое-какие данные по части нашего предмета. Димитрий , мало известный теперь автор, о котором Иосиф, однако, вместе с Филоном II 133 и Евполемом, говорит 134 , что они «меньше всего отступили от истины в историографии древнего рода нашего» (Ι, 23). Клеарх , (ученик Аристотеля, перипатетик) с его весьма достоверным свидетельством об Иудеях (I, 22), повторенным, кроме Иосифа, также у Евсевия (р. е. 5, р. 409) и Климента (Strom. I, р. 130, 20 ed. Sylb.), и имеющимся в числе 82 отрывков у Müllerus’a (II, 302–327). Лисимах , один из враждебнейших Иудейству писателей, которому не столько можно в чем-либо следовать, сколько во всем зазирать, что делает и Иосиф (ложное освещение Египетского исхода Евреев I, 34; неверные даты по части Еврейской хронологии и статистики, II, 2 и кривотолкование установлений Моисея, см. в числе 26 отрывков этого автора у Müllerus IIΙ, 334–342). Аппион (Египтянин), с еще худшей репутацией, написавший στοραν κατ’ θνος κα λλα τιν’ 135 , куда должно отнести и его τ κατ ουδαων, вызвавшее специальное опровержение Иосифа (главные заблуждения – в хронологии и статистике, в упоминании о Моисее, скинии, субботе и Синайском законодательстве, и вообще по истории Иудеев, II, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13). Херемон , 30 г. до Хр., Александриец, усвояющий себе Αγυπτιακν στοραν 136 , заслуживший – подобно Апиону, Лисимаху, Аполлонию Молону – столь же неблагосклонные отзывы Иосифа своим баснословием о Моисее и Иосифе (I, 32 и 33; срв. II, 1), и Агафархид , Книдийский (II-I в.) хотя и упрекаемый Иосифом за отнесение строго соблюдавшегося Иудеями субботнего покоя к «суевериям» и «глупым предрассудкам», однако – заслуживают внимания ради того, что не погрешает против истины сущностью дела – удостоверением примерной верности закону и благочестия Иудеев (κατ πινος 137 I, 22, и ρχ. XII, 1). |
| Но то несомненно, что противник Оригена вообще судил о магии не так, как следовало эпикурейцу, и Ориген мог вообще законным образом высказывать сомнение относительно принадлежности его противнику книг против магии, известных с именем Цельса. Цельс передает слышанный им рассказ египетского музыканта Дионисия, что магия производит действительное действие на людей простых, необразованных, но не на философов. Это воззрение на магию, говорит Неандер, можно свести на обычное мнение о ней тогдашних платоников, – что чрез приложение сил природы – притяжения и отталкивания (некоторый род магнетического влияния) можно иметь большую силу над теми, которые находятся еще в тесной связи с природой, но не над философами, которые более свободны от естественных её влияний 185 ). Мы увидим ниже, что Цельс, считая чудеса христиан действиями магии, признавал в них и сверхъестественный элемент, приписывал их заклинаниям и силе какого-нибудь демона 186 ) и вообще отличался верою в сверхъестественные явления. Можно-ли с несомненностью утверждать, что человек, думающий так, есть друг Лукиана, бывший, всего вероятнее, эпикурейцем, как и Лукиан? – Обращаясь к разбору вышеприведенного места Кейма, мы должны заметить, что под сочинением своего друга Цельса » κατ μγων« Лукиан не разумел, вероятно, сочинения нашего Цельса против христиан; а молчание Оригенова Цельса об Аполлоние, конечно, ничего не говорит о том, как Цельс к нему относился. с) Для доказательства своей мысли о тожестве Цельсов Лукиана и Оригена Кейм указывает еще на сходство их сочинении в некоторых отдельных местах. Так он говорит: «нельзя в самом деле отрицать, что насмешливая критика Лукиана по отношению к христианам, как он развил ее в сочинении о смерти Нерегрина 187 ), су-щественным образом совпадает, и именно в основных чертах, с замечаниями и возражениями нашего Цельса. Именно Лукиан порицает во 1-х отпадение христиан от богов, во 2-х, глупое, как ему казалось, учение о воскресении плоти, 3) презрение к смерти и наконец 4) легкомысленную веру христиан». |
| Так несомненно, что при экзорцизмах несколько раз произносились имена Аполлона и муз». 1901 Даже около 250-го года Киприан карфагенский в своем письме к Димитрию еще раз говорит о христианских исцелениях бесноватых: «если ты желаешь слышать демонов и видеть их в тот момент, когда мы, терзая их духовными бичами, заклинаем и мучительными словами изгоняем из одержимых ими тел; когда рыдая и стеная человеческим голосом и ощущая бичи и удары божественного могущества, они исповедуют имеющий прийти суд. Приди узнай истину наших слов. Если ты так почитаешь богов, как говоришь, то поверь тем самым, кого чтишь… Ты увидишь, как нас будут умолять те, кому ты молишься, будут бояться те, которых ты боишься, – увидишь, что под нашей рукой стонут, как связанные, и задрожат, как пленные те, пред кем ты благоговеешь и кого почитаешь, как владык». 1902 Тертуллиан высоко ценил эти факты. Наряду с доказательствами из идеи древности священных писаний, он указывал на них, как на яснейшее свидетельство в защиту истинности христианства. «Мы изложили вам, – говорит Тертуллиан в заключение своего апологетика, – все наше положение, а в том числе достоверность и древность —385— божественных писаний, и, во-вторых, господство над демонскою властью». 1903 Без сомнения, на грубую и суеверную массу этого рода явления производили глубокое впечатление, но образованный класс языческого населения едва ли придавал какое-либо значение этим экспериментам над бесноватыми, психологическое объяснение которых очень просто. Лучшим свидетелем за это является Цельс: «чародеи, – говорит он, – обещают еще более чудные вещи, а те которые получили образование в египетской школе и производят подобное; это люди, которые за несколько оболов 1904 показывают чудеса свои на рынках, изгоняют демонов из бесноватых, исцеляют болезни, вызывают души героев, предлагают богатые обеды, пирожное и сласти, несуществующие в действительности, и приводит в движение безжизненный вещи, как бы они были живыми. Неужели по этой причине всех тех, кто производит подобные действия, мы должны считать сынами Божиими?… не должны ли мы скорее говорить, что подобного рода занятия свойственны только людям дурным, имеющим общение с демонами». |
| Около десяти лет пробыл Константин при дворце императора в Никомедии, проявляя незаурядные способности и быстро делая военную карьеру. Во время египетской компании, которая началась весной 297 года, двадцатилетний Константин уже был первым трибуном когорты личной императорской гвардии. И во время осады мятежной Александрии, где некий мавр Ахилл при поддержке египтян провозгласил себя августом, по преданию, Константин проявил свое человеколюбие. Перед отъездом в Египет август Диоклетиан приносил жертву в храме Аполлона, где главный жрец по внутренностям быка предсказал римлянам победу и возвестил, что Аполлон повелел избивать жителей Александрии до тех пор, пока лошадь императора не утонет по колени в крови. После длительной осады, когда стены Александрии все же были взяты приступом, легионеры ворвались в город и стали убивать всех, кто встречался им на пути. Солдаты врывались в дома, выносили оттуда золото и ценные вещи. Цезари часто, в качестве награды, отдавали легионерам город на разграбление, просто определяя срок — три дня, десять... При въезде в город Константин следовал за императором. Вдруг лошадь Диоклетиана споткнулась о тело убитой женщины, поскользнулась в луже крови и упала на передние ноги. Заметив это, Константин воскликнул: «Смотрите: пророчество жреца сбылось! Колени императорского коня красны от крови!» И тогда Диоклетиан отдал приказ по всем центуриям прекратить расправу над мирными жителями и мародерство. Фрагмент капитолийского колосса (статуи императора Константина). Капитолийские музеи. Двор Плаццо деи Консерватори Вскоре Константин принял участие в персидской компании против царя Нарсеса, выиграв несколько сражений и сумев спасти остатки армии Галерия. Прибыв в Антиохию, чтобы отпраздновать победу над персами, Диоклетиан почтил Константина не только повышением в военной карьере, но и особыми почестями. Когда старший август объезжал город, рядом с ним на колеснице сидели армянский царь Трдат и Константин. Галерий, как пишут очевидцы, шел рядом пешком, взявшись за поручень, как лакей у стремени своего хозяина. Этого унижения он никогда не простит Константину... |
|
|
