| Диоген Лаэртский Книга седьмая 542 1. Зенон 1 Зенон, сын Мнасея (или Демея), из Кития, что на Кипре, греческом городе с финикийскими поселенцами. У него была кривая шея (говорит Тимофей Афинский в «Жизнеописаниях»), а сам он, по свидетельству Аполлония Тирского, был худой, довольно высокий, со смуглой кожей (за что его и прозывали «египетской лозой», как сообщает Хрисипп в I книге «Пословиц»), с толстыми ногами, нескладный и слабосильный – оттого-то, как говорит Персей в «Застольных записках», обычно он не принимал приглашений к обеду. Зато, говорят, ему доставляло удовольствие есть зеленые фиги и загорать на солнце. 2 Учителем его, как уже сказано 543 , был Кратет, а потом, говорят, он учился по десять лет у Стильпона и у Ксенократа, (по словам Тимократа в «Дионе»), а также у Полемона. По рассказам Гекатона и Аполлония Тирского (в его I книге «О Зеноне»), он обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, и бог ответил: «Взять пример с покойников»; Зенон понял, что это значит, и стал читать древних писателей. 3 К Кратету попал он следующим образом. Он плыл из Финикии в Пирей с грузом пурпура и потерпел кораблекрушение. Добравшись до Афин, – а было ему уже тридцать лет – он пришел в книжную лавку и, читая там II книгу Ксенофонтовых «Воспоминаний о Сократе» 544 , пришел в такой восторг, что спросил, где можно найти подобных людей? В это самое время мимо лавки проходил Кратет; продавец показал на него и сказал: «Вот за ним и ступай!» С тех пор он и стал учеником Кратета. Но при всей своей приверженности к философии он был слишком скромен для кинического бесстыдства. Поэтому Кратет, чтобы исцелить его от такого недостатка, дал ему однажды нести через Керамик горшок чечевичной похлебки; а увидев, что Зенон смущается и старается держать ее незаметно, разбил горшок у него в руках своим посохом – похлебка потекла у Зенона по ногам, он бросился бежать, а Кратет крикнул: «Что ж ты бежишь, финикийчик? Ведь ничего страшного с тобой не случилось!» 4 Итак, некоторое время он учился у Кратета; тогда он и написал свое «Государство», и кое-кто шутил, будто оно написано на собачьем хвосте 545 . Кроме «Государства» он написал следующие сочинения: «О жизни, согласной с природою», «О порыве или человеческой |
| Свершилось также и реченное о египетской пустыне: дала она больше чад Богу, чем места населенные. В каких городах столько спасающихся монахов, сколько их принесли Богу египетские пустыни?! Сколько там горожан, столько здесь монахов. И мне кажется, исполнились на них слова апостола, сказавшего: «А когда умножился грех , стала преизобиловать благодать ( Рим.5:20 )». Некогда Египет, как никакой народ до него, был наполнен нечестивым идолопоклонством. Почитали и собак 64 , и обезьян 65 , и им подобных; и лук, и чеснок, и другие дешевые овощи считались богами. Я сам слышал, как святой Аполлон говорил об этом и объяснял причину прежнего многобожия: «Эллины 66 , которые прежде жили по соседству с нами, обожествляли быков 67 , потому что с их помощью занимались земледелием и добывали пищу; они обожествляли и воду Нила, потому что она орошала их земли. Они поклонялись этой земле, потому что она более плодородная. Они почитали и других гнусных тварей: собак, обезьян и прочих скверных животных и растения, поскольку, заботясь о них, они остались живы, когда фараон, преследуя Израиль, утонул в море. И вот каждый, кто занимался этими предметами и не последовал за фараоном, сотворил себе идолов, говоря: «Сегодня он стал моим богом, благодаря ему, я не погиб вместе с фараоном». Такое [поучение] было в словах святого Аполлона. Прежде поучений следует записать то, чего он достиг в делах. В тех местах, по соседству с ним, некогда жили язычники 68 , и ближние к нему селения были особенно привержены идолопочитанию. В одной из деревень находилось огромное святилище [νας], а в нем известный всем идол – на самом деле это была деревянная статуя. Жрецы в вакхическом 69 исступлении носили ее от деревни к деревне в многолюдной торжественной процессии, совершая праздник речной воды. Случилось так, что как раз в это время мимо проходил Аполлон с несколькими братьями. Когда он увидел в деревне толпу беснующихся людей, он преклонил колени и, помолившись Спасителю, тотчас сделал эллинов недвижимыми. Так как они не смогли сдвинуться с того места, толкая друг друга, они простояли на солнцепеке весь день, недоумевая о причине такого происшествия. Тогда их жрецы стали утверждать, что есть некий христианин в их землях, он живет под горой 70 – они имели в виду Аполлона, – который и совершил все это. Его нужно умолять о милости, а иначе они погибнут. |
| являются рассказы об авве Ope (сар. 2) и Аполлоне (сар. 8 ). Можно заметить их определенное сходство. Оба сначала подвизаются в «дальней» пустыне (авва Аполлон, возможно, вместе с родным братом), затем переходят в пустыни «ближние», по соседству с хорой (или даже городом) 377 . Интересная подробность содержится в латинской версии «Истории монахов» относительно аввы Ора – сказано, что Ор намеревался собрать здесь (на краю пустыни) братий 378 . Стало быть, речь может идти о некотором замысле основания монастыря, а не просто о стихийном и спонтанном объединении. Авва Аполлон, как уже указывалось, раньше подвизался с «малой общиной» – небольшим числом иноков в пещере горы 379 . В рассказе об Оре мы не находим четкого указания на «малую общину», постепенно образовавшуюся вокруг него – есть лишь некая братия, которая принесла ему Писание (τς γραφς/codex) с просьбой его прочесть. Но можно думать, что и Ор некоторое время подвизался с «малой общиной», причем образование его монастыря происходило постепенно. Т.е. и в данном случае налицо ряд аналогий с повествованием об авве Аполлоне. Тех, кто приходил к Ору и Аполлону автор «Истории монахов» называет «братьями» или «монахами» 380 . Надо думать, что к ним приходят не миряне, а, скорее всего, отшельники, жившие до этого где-то поблизости. На это, в частности, указывает фраза в греческом тексте в рассказе об авве Аполлоне – ο πριξ σπορδην μνοντες μοναχο (cap. 8, 8). Фестюжьер, как мы помним, указывал, что, по его мнению, Ор просто организовал в некое объединение большое число пустынников. Примерно также Фестюжьер и оценивает изначальный вклад аввы Аполлония в организацию его монастыря [Festugière, 1964. Р. 46J. Таким образом, получается интересная картина. Два выдающихся подвижника, выйдя из внутренней пустыни, постепенно объединяли вокруг себя значительное число других монахов (скорее всего, отшельников), живших не только поблизости, но и в других областях (пагах или даже номах – на что может указывать слово regiones, использованное Руфином). |
| Религиозно-историческое истолкование 12 главы Апокалипсиса . Для объяснения происхождения 12 гл. Апокалипсиса и решительные сторонники религиозно-исторического метода и просто только не уклоняющиеся от пользования им при случае приводят много мифологических параллелей, заимствованных из разных религий. Здесь замечается та же неопределенность при указании религий, откуда Апокалиптик мог позаимствовать свои образы, как и вообще при решении вопроса о происхождении известных элементов позднейшей иудейской религии. В этом случае на особой точке зрения стоит Jeremias, по мнению которого разыскивать, в каком национальном отпечатке Апокалиптик нашел миф, является cura posterior. В основу религиозно-исторического изъяснения Нового Завета он кладет мифологическое рассмотрение времен года, олицетворяемых в образе благодетельных и злых божеств (Kalendermythus) 342 и, кажется, с этой общей точки зрения склонен рассматривать всю мифологию. Указанный миф отразился в 12 гл. Апокалипсиса, поскольку дракон в мифологическом рассмотрении времен года вообще является олицетворением зимы, а его победитель представляет собою бога солнца 343 . Но этот основной миф в религиях различных народов получил различные формы. И Jeremias приводит не одну параллель для уяснения содержания исследуемой главы. Так, эти параллели находятся в религии Вавилона в рассказе о Мардуке и еще о борьбе Ниниба против Лаббу; в религии Египетской о борьбе Гора с Тифоном; на греческой почве в рассказе об Аполлоне, наконец, миф о борьбе с драконом усматривается и на индийской или иранской почве, – например, представление о Кришне, наступившем на голову змея Калиги 344 . Что касается описания образа жены, то Jeremias ссылается на свидетельство Мартиана Капеллы, северо-африканского адвоката первой половины пятого столетия, сочинение которого о семи свободных искусствах было в средние века учебною книгою. Последний говорит, что ассирийская Юнона носила в короне 12 драгоценных камней. А затем в египетской мифологии мать богов Гатор носит на голове солнце и рождает бога солнца – Гора. 12 звезд – также символы 12 знаков зодиака 345 . На точку зрения Jeremias’a теперь становятся многие исследователи – так частью Bousset в своем комментарии на Откровение Иоанна и даже сам Gunkel в Zum religions-geschichtlichen Verständniss d. N. T. |
| Повинуясь оракулу, влюбленные покидают Дельфы с помощью египетского пророка Каласирида, прочитавшего тайну рождения Хариклии по записи на повязке, оставленной при ней матерью. Теперь беглецов ждет обычная серия злоключений, из которых самое опасное вызвано страстью жены египетского сатрапа к. Феагену. В отличие от прямолинейного повествования Харитона, у Гелиодора экспозиция сдвинута. Изложение открывается картиной: пустой корабль у устья Нила, усеянный трупами берег и девушка на скале, склонившаяся над раненым юношей. Раскрытие этой таинственной ситуации происходит постепенно, в несколько приемов, а завязка действия становится известной читателю только к середине романа. То разлучая, то вновь соединяя своих героев, автор приводит их после ряда приключений в Эфиопию, где им грозит заклание на алтарях Солнца и Луны и где роман завершается тем, что родители «узнают» Хариклию и соединяют ее браком с Феагеном. В основной рассказ вводятся вставные новеллы псевдоисторического и бытового содержания. Война персов с эфиопами, тяжелая драма в зажиточной афинской семье, разлад между сыновьями Каласирида, из которых старший становится «благородным разбойником», все это – события, с которыми оказывается переплетенной судьба Феагена и Хариклии. Действующие лица резонерствуют на психологические темы и произносят декламации в стиле трагедии. Автор не без иронии подчеркивает свою любовь к экзотике и театральным трюкам. Ему удаются пышные описания торжественных празднеств, церемоний, процессий. Вместе с тем роман пронизан религиозной философией неопифагорейцев в духе Аполлония Тианского. «Нагие мудрецы» эфиопов – идеальные образцы мудрости и благочестия. Целомудрие главных персонажей окрашено в аскетические тона, и образ девственной Хариклии приближается к типу христианской «мученицы». Мудрое божественное провидение ведет героев сквозь все испытания к предназначенному им уделу, а верховным божеством является Аполлон-Гелиос (Солнце), к потомкам которого причисляет себя и сам автор, «финикиец из Эмесы, из рода Гелиоса, сын Феодосия Гелиодор», принадлежащий, очевидно, к какому-то роду наследственных жрецов Гелиоса. |
| (3) М. Фокс, Х.-Й. Хайнефеттер и Х.-П. Мюллер датируют окончательное собрание и редакцию эллинистической эпохой (III в.). В пользу этого говорят «наряду с большим количеством лексических и грамматических арамеизмов признаки поздней... формы языка», а также заимствования – одно греческое ( " appirjn – «переносное кресло» 3:9 < φορεον) и одно иранское (pardes – «роща» 4:13 < pari-daiam, H.-P. Müller, ATD 3). Увенчание жениха (3:11), кажется, тоже не засвидетельствовано в доэллинистическую эпоху (О. Keel, Hoheslied, NBL 189). При этом нельзя исключить, что отдельные фрагменты Песн относятся к более древним временам вплоть до начала царской эпохи. Процесс собирания и редактирования отдельных текстов, возможно, начался под культурным воздействием могущественной Александрии Египетской. «Александрийская поэтическая школа» (Каллимах, Аполлоний Родосский, Феокрит) «правда, культивировала совершенно иной стиль, существенно отличалось и содержание; однако влияние, распространявшееся на провинцию, от высоких поэтических достижений в вызывавшей восхищение метрополии... могло также способствовать мобилизации, собиранию и приданию завершенной формы собственным, тематически близким традициям» (H-P. Müller, ATD 3, 4). О. Кель также считает вероятным, что заключительная редакция относится к эпохе эллинизма (III в.) (Hoheslied, NBl 189). Любовная лирика Песн – часть широкой древневосточной традиции. В сопоставимых текстах месопотамского культурного круга проявляется прежде всего культово-обрядовый аспект любви. Сохранившиеся тексты любовной лирики артикулируются там в рамках магического понимания действительности, в котором по принципу аналогии и «гомеопатии» должны повышаться плодородие скота и полей. Содержание же египетских любовных песен составляет взаимное любовное желание мужчины и женщины. По своей тематике и настроению Песн ближе к египетским любовным песням. При этом мотивы, встречающиеся в Песн, можно обнаружить и в том, и в другом культурном пространстве. Голубки как вестницы любви (1:15; 4:1; 5:12), возлюбленная, живущая как богиня в горах среди львов (4:8), – происхождение этих мотивов сирийско-месопотамское. В то же время цветы лотоса (2:1 слл.16; 5:13; 6:2 слл.; 7:3) и газели, пасущиеся среди этих цветов (4:5), известны из египетской культуры. |
| Впрочем, нельзя предполагать в синкретизме Египта полного тождества с греческим, не только в подробностях, но и в общем объёме. Для народа религия была вещественнее и грубее, для высших классов она была гораздо выше и разумнее. Память о символизме и отвлечённых значениях символов не совсем утратилась; но она затемнилась, и в этом отношении век Амазиса столько же ниже Рамсеса, сколько век Рамсеса был ниже эпохи до-гиксосской. Ко времени нашествия Персиян все было перемешано: символ, обратившийся в фетиш, сказка, вошедшая в религиозный миф, полярность кушитская, духовность иранская, человекообразие, система эманаций, древнее поклонение змее и привитая вражда против змеи. Изобретение змеи Апофиса, с которой борются боги и человеки, есть самое явное доказательство синкретизма и его древности в Египте. Египет потерял веру в своих богов и в себя. Он кланялся Аполлону и нанимал эллинскую дружину. Но за всем тем, он никогда не мог истинно ни усвоить чужого начала, ни утратить вполне свой коренной характер. Замечательно то, что соединение власти жреческой с царской произошло во время упадка религиозного. Жрецы стали домогаться престола тогда только, когда они перестали уважать свой сан и безусловно верить в свою мудрость. Внутреннее падение духовное совершилось прежде падения государственного; но из Египта ещё после его порабощения вышло много начал мысли, много высоких духовных явлений, которые остались незабвенными для человечества, с трудом высвободившегося от их влияния. Таковы многие из эманационных систем, весь гностицизм, ряд эонов, заменивших лестницу триад, параллелизм бога и его сил, неоплатонизм. Противоположение божественного начала и мудрости явно связано с двойственностью Шивы и его женской эманации, Озириса и Изиды и пр. Это те же силы, – действующая и воспринимающая, которых сочетание создаёт мир; но философия дала другие названия и другие образы мыслям, некогда облечённым в простые вещественные символы. Знание же действительно не подвинулось ни на шаг и подвинуться не могло, покуда оно ставило мир в необходимом отношении к Богу, т. е. делало его необходимостью для Бога. Немецкая философия в наш век часто впадает в ту же ложную систему. |
| Если мы вспомним рассказ из «Лавсаика» о Евлогии, ухаживавшем за увечным, то эти данные не покажутся нам лишенными оснований – такие формы благочестия вполне могли существовать в Египте IV в. «История монахов» также содержит любопытные упоминания о формах аскезы среди монахов, которые, видимо, выходили за рамки общепринятых, и к некоторым из них, уже к концу IV в. относились с подозрением. Авва Аполлон (cap. 8 ), по утверждению автора «Истории монахов», осуждал тех, кто отращивает длинные волосы и носит вериги 369 , обвиняя их в тщеславии. Стало быть, такая аскеза вполне могла иметь место в среде египетского монашества, хотя прямых указаний на это мы и не находим. Интересное замечание содержится в латинской версии эпизода с лжемонахом, спрятавшим гиматий и осужденным аввой Ором (cap. 2). Там сказано, что этот «брат», спрятал свою одежду (vestimenta sua), чтобы выглядеть нагим (ut videretur nudus) и явился к Ору. Фестюжьер, следуя греческой версии, где этот момент не указан, полагает, что речь идет всего лишь о банальном желании утаить от братии гиматий. Но следуя логике латинской версии, можно думать, что пришедший к Ору почти нагишом «брат» пытался, помимо прочего, повысить свой «статус» аскета, за что, возможно, и был обличен аввой. То, что такой аскетический «нудизм» имел место в среде египетского монашества, доказывает эпизод с преп. Макарием Египетским , который, уйдя вглубь пустыни, видел там в стаде диких зверей двух нагих иноков, египтянина (копта) и ливийца (алфавитная версия Apophthegmata Patrum. Макарий, 2 – Pashos, 1970. P. 64). При этом, по признанию самого преп. Макария, эти иноки в рамках своей «ксенитейи» ведут образ жизни более совершенный, чем он. 14) Основные модели монашеской эволюции. Теперь, основываясь на данных «Истории монахов», перейдем к рассмотрению тех моделей, по которым возникают и развиваются формы монашеской жизни в Египте IV – нач. V в. Прежде всего, следует сказать, что к концу IV в., как мы читаем в эпилоге нашего источника, монашество распространилось уже по всему Египту – до Сиены (совр. |
| Такое сходство могло бы быть совершенно случайным, но история династии доказывает противное. Один из первых преемников Стефината, Псамметих, призывает Эллинов-Ионийцев, даёт им земли, плату, права и для них утесняет своих подданных, наследственную касту воинов, которая отчасти оставляет отечество и удаляется к истокам Нила. Предпоследний царь той же династии, Амазис, отдаёт грекам город Навкратис, позволяет строение Эллениума и сам вносит огромный вклад тысячи талантов в храм Аполлона дельфийского. Умирающий Египет отказывается от своей народности: он чувствует, что время его миновало. Греция, будущая его владетельница, уже внесла свои художественные начала, свои торговые стихии и своё человекообразие религиозное в землю Сезостриса Великого. То, что сделано Псамметихом в большом виде и с государственным расчётом, началось, вероятно, прежде него без расчёта и без цели, от силы самых обстоятельств. Египет давно уже радушно принимал Грецию с её сказками, с её весёлым бытом и военной предприимчивостью. Имя фараона Стефинатис едва ли не носит на себе характер эллинизации самой жизни в Египте и особенно в его северных областях. Вероятно, уже слава эллинского мужества на суше и на море была велика, вероятно, оно испытано было Египтянами, также как оно было известно Ассирийцам, и Псамметих надеялся иметь в них не только храбрых наёмников, но и надёжных союзников против враждебных Финикиян. Расчёт казался верным; но введение чуждой стихии ускорило внутреннее дряхление государства, а надежда на наёмные войска убила всю воинственность народа. Победа Нехао над царём иудейским, взятие Иерусалима, завоевание Кипра, морские торжества Априеса над Финикией, блаженство Египта при Амазисе, ничто не могло спасти умирающую державу. Вавилон нанёс ей предсмертный удар в поражении Нехао Навуходоносором на берегах Евфрата; дикая сила Персии, развившаяся внезапно из самых недр Ирана, сокрушила навсегда кушитское царство в конце VI столетия до P.X. Египет пал и более не восставал. Раб закона вещественного, поклонник вещественной мудрости, угадав издревле многие тайны её, он перед своим окончательным падением ещё раз блистательной услугой науке показал, как многое могло быть известным, что впоследствии было забыто и воскрешено разве через тысячелетия. |
| Многим современным художникам очень далеко до такого уровня в искусстве А если обратиться к образцам древнего искусства, то оно поначалу представляется нам очень примитивным. Но если мы будем судить о нем не по иллюстрациям из учебников истории (в которых многократно перефотографированные образы египетских фараонов), а увидим непосредственно, это произведет совсем другое впечатление. Мне пришлось побывать в Каирском музее в Египте и посмотреть некоторые оригиналы. И вот тут невольно я понял, что это образцы высочайшего мастерства – того мастерства, до которого детям очень далеко. Даже не только детям, но и многим современным художникам очень далеко до такого уровня в искусстве. Диакон Димитрий Котов: – Чтобы ответить на этот вопрос, существует такое понятие – канон. Египетское искусство на протяжении почти трех тысячелетий рождалось – Древнее Царство, Среднее Царство, Новое Царство. Совершенствовалась формы, они совершенствовались из поколения в поколения. От мастера к мастеру, от художника к художнику. И потом рассмотрение форм принимало какие-то определенные формы, определенные границы, определенное понимание осмысления того же куба или овала, например, треугольника… Каждое древнее искусство вырабатывает свои формы, свои каноны. То есть свои правила (каноны – это ведь правила). Так эти правила не придуманы, они рождены самой жизнью, они найдены. Курос Аполлона Детская непосредственность – она включена в эти каноны, потому что древнее искусство (в частности, египетское искусство, которое я так люблю) представляет из себя осмысление все тех же простых форм, о которых я говорю. Как в Греции – я говорил об архаике, говорил о классике и говорил о позднем периоде, – так и здесь, в искусстве Египта, я тоже могу говорить об архаике (о древнеегипетской скульптуре), о классике (то есть о Среднем Царстве), а также и о Новом Царстве, которое, собственно, и составляет классику. Среднее и Новое Царство. Это искусства разные. Если говорить о детском мышлении, о детском восприятии, если мы вспомним искусство Египта Древнего (особенно скульптуры Древнего Египта), то оно существенно отличается от форм более развитых, более профессиональных, как выразился отец Парфений. От скульптур Среднего и Нового Царств. |
|
|
