| – А сколько надо, чтобы отсеяться? Мешков семь? – Да и шести бы хватило. – Тогда вот что… – Степан Андреянович заскрипел стулом, навалился на стол. – Твой мешок да мой мешок – вот уже два. А остальное по горсти, по зерну соберем. Неужто кто откажет? Назавтра, к полудню, было собрано восемь мешков семенного зерна. Софрон Игнатьевич, Марфа Репишная, Варвара Иняхина и еще некоторые колхозники отсыпали половину своих семян. У многосемейных решено было не брать, но мало нашлось таких в Пекашине, которые хоть сколько-нибудь да не оторвали от себя. Федор Капитонович сначала струхнул, раза два обежал людей из своей бригады, на все лады понося безмозглого Харитошку, а потом и сам принес неполное ведерко зерна. – Ты уж не обессудь, Петровна, – говорил он в амбаре, встретясь глазами с Анфисой. – Чем богаты, тем и рады… Ну да я так понимаю: дареному коню в зубы не смотрят. Зато на заседании правления Федор Капитонович первый подсказал, куда разбросать оставшиеся семена. За три дня было распахано и засеяно несколько пустошей у Сухого болота. Последнее поле досевали вечером. Людей собрали из разных бригад покрепче да повыносливее. Надо было рубить лопатой тяжелые плиты дернины, вытряхивать клочья, сносить их на промежек. Над полем стояла густая едучая пыль. Работали молча, торопились домой – обмыть в бане грязь, скопившуюся за посевную. Только Варвара Иняхина, совершенно не выносившая безмолвия, нет-нет да и скажет что-нибудь. – Эх, кабы по старым временам, – вздохнула она, разгибаясь, – теперь бы на неделю гулянья. – Ты сперва с картошкой управься, гулена! – прикрикнул на нее Трофим. – И что ты, Трофимушко, – бойко, без всякой обиды отвечала Варвара, – под рюмочку картошечка сама бы под соху ложилась! – Варуха, наводи красу, – громыхнула Марфа, – мужики идут! – Ты уж скажешь, Марфинька, – притворно застыдилась Варвара, но, увидев на дороге Лукашина и незнакомого мужчину, стала торопливо одергивать платье. – Видно, начальство какое, – высказал предположение Степан Андреянович. – Начальство начальству рознь! – не упустил случая поддеть своего дружка Трофим. – Этот – крупного калибра! Вишь, шагает, что землю печатает. |
| Сейчас у нас нет закона запрещающего СМИ распространять разврат. (Я именно об этом делала доклад на форуме.) Потому что закон о печати и СМИ, действующий в настоящее время, подписаннный Ельциным, был направлен на уничтожение всякой цензуры. В том числе был уничтожен и здравый смысл. Надо дополнять закон, надо бороться против растления. Но в первую очередь, повторяю, собственным благочестивым примером. Ирина 7 марта 2010, 09:02 Валерию А почему депутаты ГД РФ - " избранники народа " , среди которого 80% считают себя православными - не могут (или не хотят)законодательно запретить аборты и разврат на ТВ? Валерий 6 марта 2010, 20:35 Внешне-то, власти действительно православные. В Храм ходят, молятся, свечки ставят. Но вот, внутренне... Простой пример. Есть серьёзная проблема демографии. И наши нынешние власти пытаются решить её чем-угодно, но только не тем средством, которое действительно бы серьёзно изменило ситуацию к лучшему. То есть, законодательным запретом абортов. Почему Медведев и Путин( когда был Президентом), не запретили аборты в РФ??? Они же православные... вроде. А, телевидение? Эти " дома-2 " , " школы " , " развраты с Анфисой Чеховой " и т.д и т.п. Почему это до сих пор процветает на нашем телевидении??? Что, Путин с Медведевым не могут подействовать на руководство " ТНТ " , или на господина Эрнста лично? Сомневаюсь, как-то... Скорее просто не хотят, нежели чем не могут. Сергей 5 марта 2010, 16:10 Дионисию: Поэтому я и написал про самые " патриотичные " подсчеты. По другим, в английском - 616 тысяч слов общей и более 500 тыс специальной лексики. И поверьте, без обид, это действительно не повод для спора. С уважением. PS Я написал " несколько смазали " , потому что в целом интервью очень понравилось. Владимир 5 марта 2010, 13:57 Автор во власти видит людей. Дай Бог и нам видеть людей до гробовой доски. Александр Невский по сути воевал не против людей-крестоносцев он воевал против идеи " папизма " (сегодня демократия), которую они несли на своих мечах. Вера предков дает абсолютное знание куда напралять удар - против власти тьмы, его идеи, а она плоти и кости не носит, мы с вами и люди во власти жертва греха и системы порожденной им, а не его и её создатели. А борьбу с грехом и его нынешним " общественным воплощением " - демокартией, надо начинать с себя, тогда увидим как Александр Невский чем и как помочь другим. К чему и призывает автор - делать дело. |
| Анфиса еще с крыльца правления услышала дробный перестук топора – в пристынувшем воздухе он гремел на всю деревню. Она сразу догадалась: сват Степан на своем сеннике воюет. Всегда вот так – и горе, и радость топором вырубает. Дом Степана Андреяновича, большая двухэтажная хоромина с малой боковой избой, выходит на улицу взвозом – широким бревенчатым настилом с перилами, по которому в прежнее время гужом завозили сено да солому на сенник. У других хозяев взвозы давно уже переведены на дрова, а новые дома строили вообще без них: для одной коровы и на руках нетрудно поднять корм. Степан Андреянович поддерживал взвоз в сохранности. Поднимаясь на сенник, Анфиса даже отметила про себя, что некоторые прохудившиеся балки заменены новыми лесинами. Ей и всегда-то нравилась хозяйственная ретивость старика, а сейчас, во время войны, когда без мужского догляда на глазах ветшали и разваливались постройки, она всякий раз, проходя мимо, с удовольствием поглядывала на дом свата: все крепкое, добротное, сделано на вечные времена. Из открытых дверей с просмоленными косяками тянет свежей щепой, старыми березовыми вениками. И тут все надежно, домовито. По одним топорам видать хозяина. Не меньше дюжины их в деревянной натопорне. А сколько топоров, столько, говорят, и рук в доме. Степан Андреянович, широко расставив ноги в низких валенках, носками зарывшихся в щепу и стружку, выгибал березовый полоз. Непокорное дерево скрипело, упиралось, из стороны в сторону водило тело старика. – Слыхала про нашу-то радость? Полоз стремительно повело назад. Анфиса хотела кинуться на помощь, но старик с силой рванулся вперед, и полоз нехотя, со скрипом вошел в петлю. Наспех вбив расклинье, Степан Андреянович разогнулся и, шумно дыша, с радостным блеском в глазах, подошел к Анфисе. Как всегда – и в лютый мороз, и в несносную жару – он был без шапки. В густых рыжих волосах, подстриженных по-стариковски в кружок, просвечивала мелкая стружка. – Ну, с праздником тебя с великим, сват. Дождались-таки весточки. – Да уж праздник дак праздник. Каково, сватьюшка, с самой-то войны ни слуху ни духу?.. Чуешь, двери-то хлопают, – кивнул Степан Андреянович в темный угол на лестницу, которая вела в боковую избу. – Сама-то прямо ожила, а то ведь лежкой лежала. Рубаху сына в избе развесила… Да ты присядь, сватья. Степан Андреянович выдвинул подсанки из угла, сел рядом с Анфисой. |
| - Что, что, женки? Чем вам не угодила председательница? — спросила Анфиса. - Угодила! Угодила, Анфисьюшка. Я за то тебя и люблю, что сердцем понимала беду нашу. - Анфиса! Анфиса Петровна! Родимушка ты наша! — закричали отовсюду бабы. Анфису обнимали, целовали, кропили рассолом бабьих слез. И она сама плакала: - Бабы, бабы вы мои золотые… - Да пожалейте вы председателя-то! — взъярился вконец измученный Михаил Пряслин, через голову которого женки все еще лезли обниматься с Анфисой. Замучите! Председатель-то один. - Миша! Миша! Золотце ты мое! — вдруг всплеснула руками белобровая потная Устинья и крепко обняла его за шею. — Тебя-то, желанный, век не забуду. Помнишь, как мне косу наставлял? - И мне! - И мне! - А меня-то как прошлой зимой в лесу выручил! Помнишь? - Михаил! — поднялась Анфиса. - Тише! Тише! Председатель хочет сказать. Огнистое солнце било в глаза Анфисе. В открытые окошки не прохлада — зной вливался с улицы. Илья взял с подоконника букет сомлевшей черемухи, помахал перед разогретым лицом Анфисы. Белый цвет посыпался на стол. - Вы вот тут, женки, сказали: ту Михаил выручил, другую выручил, третью… А мне что сказать? Меня Михаил кажинный день выручал. С сорок второго года выручал. Ну-ко, вспомните: кто у нас за первого косильщика в колхозе? Кто больше всех пахал, сеял? А кого послать в лютый мороз да в непогодь по сено, по дрова?.. — Анфиса всплакнула, ладонью провела по лицу. — Я, бывало, весна подходит — чему, думаете, больше всего радуюсь? А тому радуюсь, что скоро Михаил из лесу приедет. Мужик в колхозе появится… - Верно, верно, Петровна, — завздыхали бабы. А на другой половине в голос заревела Лизка со своими ребятами. - Не плачьте, не плачьте, — стали уговаривать их. — Ведь не ругают его, хвалят. Анфиса смахнула с глаз слезу. - Да, бабы, за первого мужика Михаил всю войну выстоял. За первого! А чем мне отблагодарить его? Могу я хоть лишний килограмм жита дать ему? Анфиса налила из своей половинки в стакан, протянула Михаилу: - На-ко, выпей от меня. — И низко, почти касаясь лбом стола, поклонилась парню. |
| -Бог не просто отдал землю обетованную 12 коленам Израилевым, а они завоевали ее, убивая местные народы- зачем же так? -Ну, как зачем? Местные народы погрязли в такой тьме язычества, в такой мерзости, что если бы мы оказались этому свидетелями - то мы бы возрадовались. Поближе к нам так называемая цивилизация инков- они приносили в жертву людей сотнями тысяч, у живых вырезали сердца. И что какой - то другой народ, испанцы-католики, уничтожили эти так называемые цивилизации - да слава Богу потому что эта цивилизация чудовищна! Эти народы, служа своим богам, создавали чудовищные культуры, где сжигали заживо младенцев- это, кстати, сравнимо с нашей так называемой цивилизацией, где младенцев пожирает государство. Это по бессовестности и лицемерию только мы можем сравниться-когда ветеранов прославляют, а сами детей убивают. Другой возможности не было у Бога. -То - есть если наше государство будет развиваться в этом направлении, нас ждет участь тех народов?! -Так уже. Это просто самый вопиющий пример. Вот права ребенка, а право жить есть у него. Вот его зачали- его спрашивали? Нет, надо убивать. Но права родиться нету. Не дают родиться, а начинают какие - то права качать. Это же такое лицемерие, просто кошмар какой - то, и делают вид, что этого ничего нет. Вся правовая, правозащитная, система муссирует какие то права человека, когда не дают родиться ребенку- его разрывают на куски, и потом еще говорят о каких то правах! -Сформировавшегося ребенка... -Ну, даже не сформировавшегося -какая разница? Кто мне скажет, в какую секунду ребенок уже не ребенок-нет такой секунды. Человек зачат-это уже человек, остальное уже не ваше дело. А сейчас все фашистские технологии в ходу. -Как девочке в 12 лет объяснить о целомудрии, при том, что родители не церковные? -Никак. -То - есть она будет воспитываться примером своих родителей? -Нет. Ксенией Собчак, Анфисой Чеховой, Лолитой Милявской, и еще Людмилой Зыкиной, которая говорила: у меня 4 мужа, и я со всеми в хороших отношениях- вот они будут воспитывать. Потому что, чтобы у человека что- нибудь появилось, нужна вера, а если родители далеки от церкви....У нас главная воспитательница нашего народа- это эстрада. |
| С того дня как на Мишку неожиданно свалилась новая беда, резкая перемена произошла с ним. Делал он по дому еще больше, чем раньше, утром вставал вместе с матерью. И пока мать возилась с печкой и коровой, он успевал смолоть зерно, насушенное за ночь на печи (за месяц он перепробовал все жернова в деревне), принести воды, накопать картошки. Но все это делал молча, зверовато сдвинув брови. Анна, смутно догадываясь о причинах перемены, не решалась заговорить первой. Да и что сказать? Разве понять ему, что привело мать на колхозное гумно? Она и сама толком не знала, как это случилось. Вечером, после работы, привернула на свой участок нажать сноп ячменя, взглянула на поле и обмерла: весь край от болота опалило утренником. А дальше только и помнила: раскрытое гумно, ворох зерна… Целую неделю жила она в ожидании неминуемой беды. По ночам просыпалась, прислушивалась. Дрогнет стекло в раме, а ей уж чудятся шаги. С детишками не раз в уме прощалась… Только на днях немного отпустило, когда на дороге столкнулась с Анфисой. Та поздоровалась, виду не подала да еще сказала: “Зайди к кладовщице, ржи вам выписано”. Но сын – как воды в рот набрал. Под первое сентября Анна, разобравшись со стиркой, несмело напомнила: – В школу скоро… – Не выдумывай – у пня мое ученье, – буркнул Мишка и так посмотрел на мать, что та, совсем растерявшись, закивала головой: – Ну, ну, ладно… Лизка теперь все чаще пугала непослушных братьев Мишкой, и те, заслышав на крыльце тяжелые шаги возвращающегося с работы брата, разом стихали. За спиной настойчиво забарабанили в окошко. Кого еще леший несет? Пожрать не дают… Мишка, злясь, начал разматывать веревочку, затем, придерживая рукой, приоткрыл старую, перекосившуюся раму. В избу ворвался шум дождя, ветра, пахнуло осенней сыростью. Из темноты вынырнула мокрая голова запыхавшегося Малышни: – Анна Гавриловна! Михайло Иванович! Новости-то какие! – Новости? – вскочила с табуретки Анна. Мишка почувствовал, как гулко и отчаянно колотится сердце у матери, привалившейся к его плечу. |
| - Не рассказывал. Всю дорогу молчал. А фактики у меня есть. Есть фактики. С двадцать пятого года знаю Тимофея. Михаил начинал злиться. Кузьму Кузьмича он уважает — хороший человек. И лично ему немало сделал добра. Но что же он говорит? За кого заступается? Утром, передавая сводку второму секретарю райкома Шумилову, он, Михаил, сказал, что один человек самовольно вышел из леса и, не имея направления от фельдшера, отправился в районную больницу. А как же иначе? Не мог же он обманывать райком! - Кто это у вас такой смелый? — спросил Шумилов. Михаил назвал фамилию. - Аа, так это тот, который в плену был? Понятно, понятно. Мы его вылечим — передадим прокурору. И Шумилов далее сказал, чтобы он, Михаил, срочно написал и передал по телефону донесение: такой-то и такой-то под видом болезни дезертировал с лесного фронта, бывший военнопленный… Михаил написал и передал. А как же? Есть закон о трудповинности? Есть. Медицина не подтверждает болезни? Не подтверждает. Ну а он, Михаил, должен быть добреньким, да? Этого хочет Кузьма Кузьмич? А за счет кого добреньким? За счет баб, которых от детишек от грудных оторвали да в лес погнали. А может, за счет председателя? Не видел Кузьма Кузьмич, как мы тут председателя своего в лес провожали, чтобы в кузнице огонь не затух? Интересное кино! Кузьма Кузьмич уперся — не пробьешь. Головой кивает, вроде бы сочувствует, а губы поджал — значит, при своем мнении. Эту его особенность хорошо знал Михаил, и он, окончательно распалясь, врубил напоследок: - А война у нас была, нет? Была, говорю, война, а? И что бы мне сказал отец, ежели бы я всякого изменника по головке гладил? Было это вечером 24 апреля. А ровно через три дня, тоже вечером, когда Михаил приехал с сеном с Синельги, первое, что ему сообщили на конюшне, Тимофей умер. Умер во время операции. От рака… Глава одиннадцатая 1 Штаб по подписке на заем собрался в правлении к семи часам утра. Ганичев, уполномоченный райкома, вручил необходимые бумаги парторгу Озерову (Озеров с Анфисой должны были охватить подпиской нижнюю часть деревни), затем еще раз предупредил: |
| Мишка вышел от Анфисы Петровны, когда в клубе уже не было огня. Темень, хоть глаз выколи. Он брел посередине дороги, хлопая по лужам, по грязи. Сверху надоедливо моросило. Дома – крохотный огонек. На дороге – тень матери. Его ждет… Он потихоньку подошел к окошку. Мать сидела, приткнувшись к столу, прикрыв рукой лицо. Голова ее то клонилась вниз, то снова поднималась. Сидя спит, а ждет… Сердце его дрогнуло от жалости. Он кинулся к воротцам, с трудом нащупал крючок. Но у крыльца опять остановился. По крыше монотонно шуршал дождь, натужно пыхтела во дворе корова. И то, что еще недавно, после разговора с Анфисой Петровной, казалось таким простым и легким, снова тяжелым камнем легло ему на сердце. Глава сорок первая Сводки с фронта становились все тревожнее и тревожнее. Что ни день падали новые города. Черные клинья на юге все глубже врезались в тело страны. По вечерам теперь редко кто подходил к карте. Люди торопливо справляли свои дела и, неразговорчивые, угрюмые, избегая взглядов друг друга, словно они сами во всем были виноваты, выходили из правления. От тяжелых дум спасались только в работе. Трудились молча, с ожесточением, и редко-редко вспыхивала на поле шутка. Даже дети и те притихли, воробьиными стайками жались к взрослым. В полдень деревня казалась нежилой: лишь у какой-нибудь избы на завалинке можно было увидеть одинокую дряхлую старуху, которая непослушными старческими руками творила крестное знамение да шептала молитвенные слова о ниспослании победы над ворогом… И вдруг в эти тяжелые дни газеты принесли потрясающую новость: наши наступают! “От Советского Информбюро. В последний час… – по складам, с трудом веря тому, что написано, читала Анфиса. – Наши войска на Западном и Калининском фронтах перешли в наступление и прорвали оборону противника. Немецкие войска отброшены на 40 – 50 километров. Нашими войсками захвачены следующие трофеи…” Через час эта новость облетела всю деревню. А к вечеру, несмотря на то что дождило, у правления колхоза собралась толпа женщин и ребят. Всем не терпелось своими ушами услышать радостные вести из Москвы. Надежду Михайловну, заменявшую теперь Настю в роли комсорга, засадили за радиоприемник: не пропусти, улови известия. |
| – Ну, председатель, – нетерпеливо сказал Лукашин, едва они сели к кустам, – выкладывай! Как сев? – Пашем помаленьку. С кормом только беда. Лошади через каждую сажень останавливаются. – Да, вот что… – нахмурился Лукашин. – Вам придется две лошади послать в Водяны, и срочно. Слыхали, какое несчастье там? Анфиса резко потянулась к ивовой ветке: – А самим на себе пахать? Лошадей-то у нас сколько? – А у них больше? – жестко сказал Лукашин. – Люди на поветях живут, в избах кирпич да глина, а вы разводите… Райком дал указание всем колхозам выделить. И коров тоже. Там ни одной коровы в колхозе не осталось. Он свернул цигарку, помягчавшим голосом спросил: – Когда сев рассчитываете кончить? – В хорошие годы до войны за две недели сеяли, а нынче, видать, не скоро… – Так не пойдет! – возразил Лукашин. – У вас нормы на пахоте установлены? Обида взяла Анфису. И всего-то без году неделя как она председателем, а только и слышит: председатель, подай! председатель, подай!.. Вот и этот тоже! Налетел, ничего не спросил, как она тут выкручивалась. Небось, как выбирали, на посулы не скупился… – Нормы во всех колхозах одинаковы, – вспылила Анфиса. – На твердой вспашке меньше, на мягкой больше… – Да я не про то, – с раздражением перебил Лукашин. – Людей у вас сейчас меньше, чем до войны. Значит, каждый должен больше вспахивать. На сколько? Надо каждому твердое задание на день и чтобы соревнование. Обязательно! – Вот, вот. Старо да мало соревноваться будут… Что уж выдумывать, отмахнулась Анфиса. У Лукашина давно пропало то радостное настроение, с которым он начинал разговор с Анфисой. Черствость ее к чужой беде возмутила его. И потом эти рассуждения… Запряглась в плуг, а за колхоз дядя будет думать? Смерив ее недобрым взглядом, он кивнул на подходивших к ним колхозников: – А вот их спросим, – что скажут. Марина-стрелеха, радуясь возвращению своего запропавшего квартиранта, на ходу размахивала руками: – Пришел, родимушко… Но голос ее потонул в реве Трофима: – Что на фронте, комиссар? Сводка какая? |
| Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны… – Буланов… Чересседельников… – бормотал он. – Засупонин… Лошадский… – Иван Евсеич! – обратился к нему доктор. – Не могу ли я, голубчик, купить у вас четвертей пять овса? Мне продают наши мужички овес, да уж больно плохой… Иван Евсеич тупо поглядел на доктора, как-то дико улыбнулся и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к усадьбе с такой быстротой, точно за ним гналась бешеная собака. – Надумал, ваше превосходительство! – закричал он радостно, не своим голосом, влетая в кабинет к генералу. – Надумал, дай бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову! – На-кося! – сказал генерал с презрением и поднес к лицу его два кукиша. – Не нужно мне теперь твоей лошадиной фамилии! На-кося! 1885 Унтер Пришибеев – Унтер-офицер Пришибеев! Вы обвиняетесь в том, что третьего сего сентября оскорбили словами и действием урядника Жигина, волостного старшину Аляпова, сотского Ефимова, понятых Иванова и Гаврилова и еще шестерых крестьян, причем первым трем было нанесено вами оскорбление при исполнении ими служебных обязанностей. Признаете вы себя виновным? Пришибеев, сморщенный унтер с колючим лицом, делает руки по швам и отвечает хриплым, придушенным голосом, отчеканивая каждое слово, точно командуя: – Ваше высокородие, господин мировой судья! Стало быть, по всем статьям закона выходит причина аттестовать всякое обстоятельство во взаимности. Виновен не я, а все прочие. Все это дело вышло из-за, царствие ему небесное, мертвого трупа. Иду это я третьего числа с женой Анфисой тихо, благородно, смотрю – стоит на берегу куча разного народа людей. По какому полному праву тут народ собрался? – спрашиваю. Зачем? Нешто в законе сказано, чтоб народ табуном ходил? Кричу: разойдись! Стал расталкивать народ, чтоб расходились по домам, приказал сотскому гнать взашей… |
|
|
