| Скачать epub pdf Житие и страдание святой преподобномученицы Февронии Память 25 июня В царствование нечестивого царя Диоклетиана жил в Риме епарх 4121 Анфим, имевший сына Лисимаха, которого он обручил с прекрасною девицею, дочерью сенатора 4122 Просфора. Заболев смертельно, Анфим призвал своего брата Селина и сказал ему: – Брат мой! вот я расстаюсь с жизнью и вручаю тебе сына моего: будь ему отцом вместо меня, а он пусть будет тебе вместо сына. Когда я умру, поспеши соединить его браком с невестой его, дочерью Просфора. Выслушав брата, Селин пообещал ему сделать всё так, как он просил его. Анфим же, по прошествии трех дней, скончался. По смерти Анфима, Диоклетиан призвал к себе Лисимаха и дядю его, Селина, и, приняв их особо, сказал Лисимаху: – Помня любовь ко мне отца твоего, я хотел бы поставить тебя епархом вместо него, но до меня дошел слух, что ты питаешь склонность к вере христиан. Поэтому я отложил свое намерение, пока выяснится, справедливо ли говорят о тебе. Пока же для испытания я решил послать тебя на Восток, чтобы ты искоренил там христианскую веру; и когда возвратишься к нам, исполнив свое поручение, тогда будешь награжден от нас саном епарха. На такую речь царя Лисимах ничего не посмел возразить, так как был очень юн, имея от роду около 20 лет. Но Селин, дядя его, упавши к ногам Диоклетиана, сказал: – Умоляю тебя, великий и бессмертный царь, дозволь Лисимаху остаться здесь на несколько дней, чтобы вступить в брак с дочерью Просфора, – и когда он сочетается браком, то с ним вместе пойду и я, и мы вместе сделаем всё так, как повелит нам твоя божественная власть. Царь же сказал им обоим: – Сначала идите, куда я вас посылаю, и истребите христиан, когда же исполните порученное вам дело, возвращайтесь сюда, – тогда и я отпраздную вместе с вами брак Лисимаха. Услышав это, они не посмели произнести больше ни слова и покорно повиновались царю, – взявши указ и войска, отправились на Восток. Лисимах взял с собою родственника своего, комита 4123 Прима, который был сын сестры матери его, – и поручил ему начальствование над войском. |
| Брат поклонился старцу и, испросив у него прощение, удалился от него, удивляясь его прозорливости. С того времени старец сделался откровеннее со своим приятелем. Другой брат однажды соблазнился поступками старца и говорит в душе своей: «Какой он прозорливый? Разве прозорливые так много едят?» Старец, прозревая его мысли, подозвал его к себе и сказал: «Ты, брат, хочешь быть монахом, а мысли твои все в России; ты пойдешь туда, исполнишь свое желание, но опять возвратишься назад – и тогда духовник удостоит тебя монашества.» Слова старца исполнились во всей точности. Названный брат смутился помыслами и, оставив обитель, оправился в Россию; но чрез год опять возвратился на Афон в ту же обитель, где и удостоился пострижения в монахи. Служивший старцу русский монах имел к нему великое уважение, как бы к святому; в то же время и боялся высказывать ему свои чувства, зная, что он не любит похвал. Однажды трапезный принял пришедшего к нему старца, посадил его и предложил ему трапезу, а сам, из уважения к нему, не хотел сесть при нем; но, чтобы не дать заметить этого, стал ходить взад и вперед по трапезе. Старец молча ел и с улыбкою поглядывал на ходящего взад и вперед брата. По окончании трапезы о. Анфим, встав из-за стола, сказал: «Добре, добре, стой: Господь да поможет и укрепит тебя.» Один из русских иеромонахов рассказывал братии, что, соскучившись об отечестве, он однажды принял мысль оставить св. Гору и возвратиться в Россию. Когда он об этом думал, вдруг вошел в келлию отец Анфим – чего прежде никогда не бывало – и сказал: «Божия Матерь послала меня сказать тебе, чтобы ты не ходил в Россию, а если выйдешь из пустыни в мир, то впадешь в грех.» В одно время отец Анфим безмолвствовал на высотах Афона довольно долго; брат, служивший ему, привыкший утешаться беседами его, не видя его долгое время, соскучился о нем и молил Бога, чтобы Он внушил старцу прийти к нему для духовного утешения, и притом размышлял: «Может быть, теперь и сам старец в пустыне от подвигов изнурился; тогда и я теперь утешал бы его пищею и чаем попоил бы». На другой день утром старец пришел к своему другу и, увидев его, с улыбкою сказал: «Вот, по желанию твоему, я пришел к тебе из-за Афона, устал и ноги избил о камни; стоит ли такого труда твой чай?» Брат удивился его прозорливости и испросил у него прощения за причиненный ему труд. |
| Заметим, что в Палестине деятельность дидаскала была куда более плодотворной. Это объяснялось как комфортным пребыванием в греческой языковой среде, так и отсутствием в обозримой близости католических конкурентов. В литературе, правда, упоминаются некие конфликты в святогробском сообществе, связанные со школой Иакова; возможно, подготовка молодых образованных клириков раздражала кого-то из полуграмотных митрополитов. Тем не менее школа успешно действовала многие десятилетия. Но при том что оба преемника дидаскала – Анфим и Максим Симский – владели арабским, процент учеников-арабов в семинарии был, похоже, весьма невелик. Арабам нужна была своя школа, опирающаяся на греческую ученость, но без фанариотского «лингвистического шовинизма». Однако православные арабские интеллектуалы так и не составили необходимую «критическую массу» для создания собственной семинарии: они были слишком разбросаны во времени и пространстве. Когда Софроний аль-Килизи патриаршествовал в Фа-наре, Анфим руководил школой в Иерусалиме, Мас‘ад Нашв проповедовал в Каире, Илия Фахр и Юсуф Марк уже умерли, а молодой Афанасий Хуббаза еще только начинал церковную карьеру, подвизаясь в Синайском монастыре. Дуэль богословов Обе стороны – и православные и униаты – быстро освоили весь набор аргументов, который наработали во взаимной полемике идеологи Западной и Восточной церквей на протяжении предшествующих 900 лет. Церковно-политическая борьба сторонников православия и католичества в Халебе, Дамаске и Бейруте, все эти тяжбы, стычки, бойкоты богослужений и аресты, сопровождалась настоящим литературным сражением богословов обоих исповеданий. Редкий год XVIII века проходил без появления нового апологетического или обличительного трактата, вышедшего из-под пера книжников соперничающих лагерей. Оценить «качество» полемической литературы, стройность и убедительность аргументации оппонентов не менее проблематично, чем говорить о «качестве» мелькитской иконописи. Мы склонны уклониться от суждений по данному вопросу. Может быть, на него лучше сумеют ответить философы и богословы. Объективно судить можно только о «количественных» параметрах литературной продукции. Ж. Насралла приводит имена 25 униатских полемистов периода 1724–1800 гг. и 13 их православных оппонентов. В понятие «полемисты» историк включает не только составителей обличительных трактатов, но и людей, писавших на любые религиозные темы, а также переводчиков богословских сочинений. К упомянутым группам авторов можно добавить восемь католических патриархов (из которых лишь Максим аль-Хаким оставил по себе заметное литературное наследие), четырех православных антиохийских патриархов и двух иерусалимских патриархов-арабов, а также около десятка униатских и дюжину православных анонимных полемических текстов. Итоговое соотношение получается примерно 3:4 в пользу униатов. Этот разрыв интеллектуальных сил нельзя назвать большим. Следует учесть также и высокую творческую плодовитость ряда православных авторов. |
| Константий достиг глубокой старости, — он умер в 1859 г. Само собой разумеется, что рядом с Константием в рассматриваемом отношении нельзя поставить никого из патриархов XIX в. Правда, о некоторых патриархах нашего века сообщаются известия, дающие право утверждать, что образованность и любовь к науке в лице того или другого Константинопольского иерарха восходила на кафедру патриаршую, но таких личностей немного, да и немногое можно сказать в похвалу их интеллектуальной стороны личности. Перечислим их. Кирилл VI, родом из Адрианополя, учился в здешних школах, правил Церковью в первой четверти века. Его называют любителем просвещения и покровителем ученых людей. Он оставил после себя несколько значительных сочинений. Ему приписывают устроение в Константинополе музыкальной (певческой?) школы, в которой дело велось по новым методам. К числу сравнительно более образованных патриархов рассматриваемого века относятся еще: Хрисанф, Агафангел и Иоаким III. Хрисанф, родом из Македонии, занимал патриаршую кафедру в 20-х гг., получил образование «в цветущих школах Козани и Фессалоники». Преемник его Агафангел, родом адрианополец, называется мужем образованным, был сведущ в болгарском, русском (он некоторое время жил в Москве), французском и турецком языках. Иоаким III, византиец, в миру имевший не употребляемое у нас имя Христос (Χρστος), в первый раз правил Церковью в конце 70-х и начале 80-х гг. Он был знатоком турецкого, валашского, немецкого языков. Важнейшей его заслугой нужно считать основание в Константинополе церковного журнала «Церковная истина». Этот журнал служит богатым подспорьем в развитии богословской науки в столице Турции. О других Константинопольских патриархах XIX в. и того немногого нельзя сказать, что нами сейчас сказано о Хрисанфе, Агафангеле и Иоакиме III. Их образование было или едва-едва достаточное для того, чтобы занимать с честью такое высокое место, как патриаршая кафедра в славном Константинополе, или же — чего нельзя было бы и ожидать — они были положительно необразованными. Так, Анфим III (в 20-х гг.) имел лишь посредственное образование (по другим источникам, был «не очень образованным человеком»). Анфим IV Вамвакис (в 40-х гг.) имел «достаточное образование» — достаточное для чего? Очевидно, для того, чтобы не считаться малообразованным. Об Анфиме V (патриаршествовал в тех же 40-х гг.) говорится, что он причастен «некоторому образованию». Кирилл VII (в конце 50-х гг.) известен посредственным образованием — без указания какихлибо подробностей. |
| Константинопольский патриарх и сам начал разыскивать исчезнувшего митрополита и, видимо, узнав о его появлении в Белокриницкой митрополии, 12 марта 1847 г. заявил, что, оставив патриархию без разрешения, Амвросий " не может иметь от церкви никакого дозволения на отправления архиерейских обязанностей» 1650 . Русское правительство придавало большое значение каноническому положению Амвросия и его отношениям с константинопольским патриархом, и старалось добиться осуждения митрополита Вселенской патриархией. Это было важно в силу как официального статуса церкви в австрийской и русской монархиях, так и казуистического, педантичного и формалистического отношения старообрядцев к церковным проблемам. Церковный суд над Амвросием, которого желали митрополит Филарет и царь, мог бы подорвать положение митрополита в глазах старообрядческой паствы. Но, несмотря на давление со стороны Петербурга, константинопольский патриарх Анфим ограничился выговором Амвросию за уход из своей юрисдикции и посвящение в епископы лиц неясного благочестия 1651 . Конечно, он подразумевал под этим принадлежность обоих посвященных Амвросием епископов, Кирилла и Аркадия, к старообрядчеству. Но ни суда над Амвросием, ни его запрещения в служении, чего так добивался Филарет, со стороны Константинополя так и не последовало. Вполне вероятно, что, официально осуждая Амвросия за уход из своей юрисдикции, патриарх Анфим в душе сочувствовал ему и считал справедливым, что такие ревностные православные, как старообрядцы, наконец, получили епископат и священство. Во всяком случае, мирная позиция Анфима и неосуждение им Амвросия дали старообрядцам полное право считать свою иерархию, происшедшую от Амвросия, канонической. Так же, видимо, отнеслись в душе к этому вопросу и австрийцы. Примирительная позиция патриарха Анфима помогла Амвросию найти удовлетворительное объяснение своего отъезда из Константинополя. Амвросий – вернее, его венские советники Павел и Дворачек – отвечал, что, хотя и не имел разрешения патриарха, но считал своим долгом отозваться на призыв старообрядцев " для спасения лишенных пастыря овец» и что лично он ни в какие сношения со старообрядческими организациями России не входил. |
| В заключение, объясняя свою позицию, Архиепископ Макариос сказал, что в этих условиях он был вынужден заявить англичанам: желание восстановить мир в стране ни в коем случае не могло заставить его предать основные права народа Кипра и отказаться от требований об учреждении демократического правительства на переходный период в ожидании применения принципа самоопределения, который продолжает оставаться целью борьбы киприотов. (См.: Э. Дзалепи. Правда о Кипре. М.: Изд. иностран. литер., 1958. С. 48—50). Блаженнейший Макариос призвал киприотов не прекращать борьбы, пока английское правительство не пересмотрит своих позиций. Но вслед за этим Архиепископ вместе с митрополитом Киренийским Киприаном по приказанию губернатора Хардинга 9 марта 1956 г. был тайно взят под стражу и сослан на Сейшельские острова в Индийском океане. И здесь Архиепископ Макариос оставил о себе добрую память, построив на свои средства школу для детей местного населения. Месяцем раньше высылки Архиепископа Макариоса — в феврале — Кипр покинул митрополит Пафский Фотий. На Кипре остались лишь митрополит Китайский Анфим и хорепископ Саламинский Геннадий. Отправляя в ссылку Архиепископа Макариоса, англичане надеялись на то, что, обезглавив национальное движение, они смогут легко подавить его. Но их надежды не оправдались. В связи со ссылкой Блаженнейшего Макариоса и митрополита Киприана Китийский митрополит Анфим 12 марта 1956 г. направил протест Предстоятелям Православных Церквей, Архиепископу Кентерберийскому, Всемирному Совету Церквей и целому ряду политических деятелей мира. В тот же день он обратился к православной пастве с посланием, в котором говорилось: «Вождь греческого кипрского народа вынужден был оставить порабощенный народ в сиротстве и отправиться в изгнание… Антихристианская и тираническая деятельность британского правительства вызывает боль и негодование в сердцах преданного своему этнарху народа». А хорепископ Геннадий заявил протест британскому губернатору. В храмах стали возноситься молитвы о здравии сущего в изгнании Предстоятеля Церкви. Возмущенные расправой, учиненной английскими властями над Архиепископом, киприоты, несмотря на карательные экспедиции Хардинга, с еще большей решимостью встали на борьбу. |
| Посоветовавшись с другими лицами, знавшими невинность Амвросия, этот друг его нашел удобнейшим навести о нем справку в патриархии через посредство русского посланника в Константинополе, г. Титова , который, как представитель православного императора, считался защитником и покровителем православного духовенства и народа от притеснений мусульманского правительства, и по тому самому пользовался большим уважением в патриархии, имел влияние на производившиеся там дела. Русский посланник, по просьбе расположенных к Амвросию духовных лиц, действительно обращался к патриарху Анфиму за объяснениями о причинах его смещения с босно-сараевской епархии, – спрашивал не имеется ли за Амвросием какой-нибудь вины против веры православной или против церкви, или, наконец, против самой власти патриаршей. Патриарх ответил, что ничего он не знает за Амвросием, а отозвал его с босно-сараевской кафедры, только уступая настоятельному желанию турецких правителей Боснии, от которых возведены на Амвросия многие клеветы 397 . Получив такие известия, Амвросий приехал в Константинополь с твердой надеждой, что получит назначение на первую упразднившуюся архиерейскую кафедру. Но эта надежда оказалась напрасною. Вскоре (именно 12-го июня 1842 года) патриарх Анфим скончался, не оказав особенной заботливости о том, чтобы пристроить Амвросия. Приемники Анфима: Герман, Мелетий и Анфим 3-й заботились о том еще меньше. Таким образом, митрополит Амвросий поступил в число безместных архиереев, которых было тогда в Константинополе особенно много и которые влачили вообще самую жалкую, тяжелую жизнь, среди унижений и лишений всякого рода 398 . Положение Амвросия, можно сказать, было еще бедственнее, чем положение его сотоварищей. При постоянной мысли об оказанной ему несправедливости, при горьких разочарованиях в своей надежде на получение кафедры, он должен был, как человек семейный, испытывать еще самые тяжелые материальные лишения. Скудной пенсии, которая выдавалась ему из патриархии 399 , и случайных ничтожных доходов, для получения которых приходилось столько унижаться, едва доставало ему с сыном на самые необходимые потребности; а невестку, молодую жену его сына, пришлось даже отправить на жительство к ее родным в Боснию. |
| Но еще более значения имеет то, что Евсевий не имел или не постарался собрать достоверных сведений о тех событиях и тех лицах, какие он описывал, как современник. Знать что нибудь для Евсевия значило знать что нужно для историка. Это недостаток весьма важный. Евсевий, не имя точных сведений, берется писать о западном императоре Максенции; но вместо живого изображения у него выходит бледная копия с восточного императора Максимина, которого хорошо знал Евсевий, по крайней мере по слухам (VIII, 14). Всем, занимающимся историей, хорошо известно, что между Максенцием и Максимином в действительности мало общего: отношения первого, напр., к христианам совсем были не похожи на отношения Максимина к этим последним. Евсевий также не собрал точных сведений о гонении в Никомидии при самом Диоклетиане, и допустил неизвинительные ошибки, так, например, он утверждает, что Анфим, еп. Никомидийский, пострадал в 303 году, в то время, когда Никомидия была резиденцией Диоклетиана (VIII, 6), но на самом деле смерть Анфима последовала чуть не чрез 10 лет спустя после 303 года. Анфим скончался мученически в 311 или 312 году – при Максимине 81 и т. д. Эли преувеличивает достоинства Евсевия, как историка, описавшего свое время. Нужно сказать, что Евсевий был человек книжный. Он больше жил искусственно книжною жизнью, чем жизнью действительною. Действительность, если и привлекала его внимание, то он редко был способен понять и оценить явления действительности надлежащим образом. Это он доказал как своим изображением эпохи Диоклетиана, так и позднейшей эпохи Константина Великого . Книгу он умел ценить лучше и правильнее, чем историческую действительность. После этого неудивительно, если он мог по документам лучше писать историю, чем по своим впечатлениям и наблюдениям. Впрочем, таков удел всех людей науки, слишком погруженных в книги. Слишком книжный человек редко бывает хорошим наблюдателем и ценителем живого мира. Евсевий представляет собой в этом отношении внушительный пример. Там, где нет у него под руками документа, он идет ощупью и нередко ошибается. |
| 183) Григорий , амасийский. Но и он через 3 месяца в оковах был сослан в заточение в Родос, как не соборным определением избранный, а отъинуду пришедший. Вместо него назначен 1623 г. 184) Анфим , до того времени адрианопольский. При нем Григорий, похититель патриаршества, соборно был низложен и отлучен. Но и сам Анфим, видя, что дела Церкви находятся в бедственном положении, а долг Церкви возрос до огромных размеров, спустя 50 дней после вступления на кафедру оставил ее и удалился в уединение на Афон. На его место опять был приглашен 1624 г. Кирилл Лукарис, во второй раз. Этот мудрый патриарх находился под особенным покровительством английского посланника и еще большим – бельгийского посла, как старый знакомый англичан и бельгийцев, пользовавшийся прежде дружеским приемом в их государствах. Оба эти двора находились в то время в дружественных отношениях к Порте, а бельгийский, кроме того, сильно противодействовал низким проделкам иезуитов (которые утвердившись в Галате и Ставродоме и устроив училища, даром учили детей греков, а бедным родителям их давали пропитание, покупая ценою такой благотворительности простые и несведущие души, в которых насаждали они мало-помалу папское нечестие). Но мудрый патриарх не переставал своими наставлениями утверждать православных в отеческом благочестии и разоблачать тайные замыслы папистов. С этой целью он устроил в Константинополе типографию, поручив управление ее монаху из Корфу Григорию Метаксе и издавал необходимые книги благочестивого содержания в опровержение тех нечестивых книг, которые во множестве печатались иезуитами и раздавались ими даром 46 . Последние, видя в патриархе сильного врага себе, оклеветали его пред правительством как хулителя магометанского закона и ссылались в доказательство на катехизическое сочинение патриарха Кирилла (изданное им еще в бытность его в Лондоне), в котором он обличал ложное учение Магомета. Иезуиты утверждали пред турками, что эту книгу патриарх напечатал незадолго пред тем в константинопольской типографии. |
| Такие помахивания были столь выразительны, что я воображал в чреве нашего консула множество червонцев. Анфим продолжал: Патриарх наполнил двадцать три сундука дорогими вещами, кои пожертвованы Св. Гробу, и увез их с собой, не оставив нам никакой записи их. Дорогие сосуды наши посланы им на родину его в остров Самос. К нему отправилась отсюда герондиса его Евфимия и живет при нем к общему соблазну в Константинополе. Вот какого архипастыря дал нам Бог в великом гневе Своем на нас грешных! Увы, увы, мы сделались позорищем и посмеянием всех людей. Между нами водворилось разделение. Те, которые окружают патриарха, с гордостью говорят нам: мы патриаршие, а вы монастырники! Я слушал старца с участием, поверил ему в половину, зная его нерасположенность к патриарху, избранному против чаяния его вместо ученика его, архиепископа Фаворского Иерофея. Когда дошла речь о ветшающем куполе над Гробом Господним, Анфим спросил меня: как вы думаете? Турки дадут нам позволение починить его? – Думаю, что сам султан сделает это на свой счет, – ответил я. – Почему же он, а не мы? – Потому что Святогробский храм есть здание не частное, а общественное, и как дороги, мосты, водопроводы, пристани, мечети, словом все государственные строения поддерживаются правительством, а не частными людьми, так и здешний храм, в который приходят молиться все подданные султана: греки, католики, армяне, копты, сириане по всей справедливости должен быть поправлен или возобновлен им самим. – Но он не христианин? – Однако ему Бог поручил христианские святыни для хранения! – Прежние султаны предоставляли нам право хозяйствовать на Св. местах! – Но это была их милость. Не правда ли? – Правда! – А где царская милость, там нет ничьих прав. – Но почему же бы мы теперь не могли сподобиться прежней милости? – Есть препятствия к тому, как вы знаете, со стороны католиков. Они не менее вас охотятся починить ветхий купол. Дозволить им эту починку, значило бы обидеть вас и нас, дозволить ее вам, значило бы раздражить их. Итак, не лучше ли, не благоразумнее ли и не надежнее ли, чтобы сама Порта произвела эту починку во избежание всяких споров и неудовольствий разных вероисповеданий? – А как об этом думает российское посольство? – Полагать надобно, что оно кладет на весы свои все обстоятельства: благоразумие, справедливость, веротерпимость, общее и ваше спокойствие и свое собственное желание, чтобы в казне Святого Гроба было побольше денег на всякий случай. |
|
|
