| В этот же день память святых мучеников, семи братий по плоти Орентия, Фарнакия, Ероса, Фирмоса, Фирмина, Кириака и Лонгина воинов, пострадавших при Диоклитиане и Максимиане на берегах Черного моря. Память 25 июня Житие и страдание святой преподобномученицы Февронии В царствование нечестивого царя Диоклитиана жил в Риме епарх [ 1 ] Анфим, имевший сына Лисимаха, которого он обручил с прекрасною девицею, дочерью сенатора [ 2 ] Просфора. Заболев смертельно, Анфим призвал своего брата Селина и сказал ему: — Брат мой! вот я расстаюсь с жизнью и вручаю тебе сына моего: будь ему отцом вместо меня, а он пусть будет тебе вместо сына. Когда я умру, поспеши соединить его браком с невестой его, дочерью Просфора. Выслушав брата, Селин пообещал ему сделать всё так, как он просил его. Анфим же, по прошествии трех дней, скончался. По смерти Анфима, Диоклитиан призвал к себе Лисимаха и дядю его, Селина, и, приняв их особо, сказал Лисимаху: — Помня любовь ко мне отца твоего, я хотел бы поставить тебя епархом вместо него, но до меня дошел слух, что ты питаешь склонность к вере христиан. Поэтому я отложил свое намерение, пока выяснится, справедливо ли говорят о тебе. Пока же для испытания я решил послать тебя на Восток, чтобы ты искоренил там христианскую веру; и когда возвратишься к нем, исполнив свое поручение, тогда будешь награжден от нас саном епарха. На такую речь царя Лисимах ничего не посмел возразить, так как был очень юн, имея от роду около 20-ти лет. Но Селин, дядя его, упавши к ногам Диоклитиана, сказал: — Умоляю тебя, великий и бессмертный царь, дозволь Лисимаху остаться здесь на несколько дней, чтобы вступить в брак с дочерью Просфора, — и когда он сочетается браком, то с ним вместе пойду и я, и мы вместе сделаем всё так, как повелит нам твоя божественная власть. Царь же сказал им обоим: — Сначала идите, куда я вас посылаю, и истребите христиан, когда же исполните порученное вам дело, возвращайтесь сюда, — тогда и я отпраздную вместе с вами брак Лисимаха. Услышав это, они не посмели произнести больше ни слова и покорно повиновались царю, — взявши указ и войска, отправились на Восток. |
| Известно, что в первой половине нынешнего столетия раскольников за нарушение «уставов благочиния и благоустройства», а также за вторичное уклонение в раскол, ссылали на Кавказ. Все секты считали это за особенное милосердие божие, видимыми путями приводящее их к соединению. Каждый толк имел для сего основание: молокане — близость Арарата, скопцы — близость р. Риона, акинфьевщина — Шемаху, и т. д., а старообрядцы поповщинского толка — близость к епископам древлего благочестия, живущим в ущельях Кавказа. До того была сильна их уверенность в действительном существовании иерархии на Кавказе. Теперь из дела синода об архиепископе Анфиме оказывается, что в прошлом столетии действительно были на Кавказе старообрядческие архиереи.] Показание казака Семена Чижова «И оной называемой епископ ездил чрез Польшу в Волотчину и на дороге тех дьяконисс учинил непраздных… где будучи (в Чебарче) дьякониссы его родили одна мальчика, а другая девочку». См. «Дело о раск. арх. Анфиме». Уездный город Киевской губернии, тогда бывший в польских владениях. В допросе Семена Чижова он назван «Радоможем». Допрос казака Чижова в «Деле о раск. арх. Анфиме» Об этом происшествии с Анфимом говорит и Иван Алексеев в своей «Истории о бегствующем священстве», стр. 66: «После бо сего дерзновения (рукоположения от Афиногена) Анфим отшед, и тако по некоим странам проходя, апостольствуя, рукополагая прочих, возвратися оттуду, возмездие своего дела восприя: ять бо бысть некоим в Польше и могилевскому епископу вдан, и той остриже ему главу и браду, в темницу затвори поволе. И тако прокажен едва оттуду утече и в некоторых местах скрыся». Если так, то это был православный могилевский епископ Иероним (Волчанский), предшественник знаменитого Георгия Конисского. Но Чижов знал вернее, он прямо говорит, что это был католический епископ; то же после писал и сам Анфим к Иакову. Письмо Анфима к митрополиту Иакову 12 декабря 1756 г. «Дело о раск. арх. Анфиме». Чобурчи, или Чебарчи, ныне казенное село Аккерманского уезда Бессарабской области, с 212 дворами, на правом берегу Днепра. |
| – Маркел, я деньги выиграл. Хватит убежать в Архангельск. Пойдем со мной, Маркел. В Архангельске делов найдется. Маркел говорит: – Значит, бросить наше дело и науку, оскорбить учителя Молчана и бежать, как воры? Анфим твердит свое: – Не запугивайся, друг! В кои веки выпало такое счастье. Попросимся на то же судно, где игра была, и уплывем. При ночных часах Анфим с Маркелом пришли к судну. С берега на борт перекинута долгая доска. На палубе храпел вахтенный. Маркел говорит: –давай, Анфимко, деньги. Я зайду на судно, разбужу кептена, заплачу за проезд и позову тебя. Сунув за пазуху кошелек, почему-то неуверенно перекладывая ноги, Маркел шел по доске… Тут оступился, тут бухнул в воду… Это бы не беда – Маркел через минуту выплыл, вылез на берег. Беда, что кошелек-то с деньгами утонул. – Обездолил я тебя, Анфимушко! -тужил Маркел, выжимая рубаху. – Я одного не понимаю, – горячился Анфим, – ты свободно ходишь по канату с берега на судно, а с трапника упал… Простодушному Анфиму было невдомек, что Маркел в воду пал нарочно и кошелек утопил намеренно. Иначе нельзя было удержать Анфима от безумного намерения. Ворон Ходил Маркел по лопской тундре, брал ягоду-морошку. На руке корзина, у пояса серебряный рожок призывный. Ягоды берет и стих поет о тишине и о прекрасной Матери-Пустыне. А заместо тишины к нему бежит мальчик-лопин: – Господине, не видал оленя голубого? – Не видал, – говорит Маркел. – О, беда! – заплакал мальчик. – Я пас оленье стадышко и уснул. Прохватился – оленя голубого нет. – Веди меня к тому месту, где ты оленей пас, – говорит Маркел. Вот они идут по белой тундре край морского берега. А под горою свеи у костра сидят, в котле еду варят. – Они варят оленье мясо, – говорит Маркел. – Нет, господине, – спорит лопин. – Я видел, у них в котле кипит рыбешка. – Рыбешка для виду, для обману. Они кусок оленины варят, а туша спрятана где-нибудь поблизости. И Маркел, отворотясь от моря, зорко смотрит в тундру. А тундра распростерлась, сколько глаз хватает. И вот над белой мшистой сопкой вскружился черный ворон. Покружил и опустился в мох с призывным карканьем. |
| Тогда к самозванцу со всех сторон начал стекаться народ на исповедь, чем как доходы свои, так и число последователей сим обманутых умножил. Побыв несколько в Волохии, паки возвратился в Борско, где наставил довольное число попов и диаконов и опять отправился в Волохию. Теперь следует объявить о третьем Епископе Анфиме. Был некто чернец именем Анфим 2 , живший в старообрядческих скитах, из простых мужиков, не имевший ни какова посвящения, кроме монашества. Вдруг вздумалось ему выдать себя за попа; по чему и начал священствовать и всех уверять, что он совершенной поп. Столь наглым образом приняв на себя имя и чин священника, многих в подлинности сего уверил хотя многие и сомневались о сем? Потом пришедши к Афиногену и утверждая о себе, что он совершенной поп просил, чтоб поставить ево Архимандритом. Афиногену не было нужды ни до каких справок: а нужен только был ему какой нибудь подарок. Почему получа оной, тотчас самозванец самозванца поставил во Архимандрита, что увидя народ был доволен таковым поступком. Всяк без зазрения совести Архимандритом начал его признавать и благословение от него получать. Потом Анфим, мнимый Архимандрит прислал в Волохию ко Афиногену двадцать червонцов, прося, дабы он ево за очно поставил во Епископа, что получа, сей обещал его посвятить, назначал к тому день великого Четверга в 1753 году так чтобы Афиногену того дня в назначенный час читать рукополагательные молитвы, а Анфиму в тоже самое время облачаться во Архиерейскую одежду. Сей дождавшись великого Четверга в назначенный час взял все Архиерейское одеяние и начал облачаться, думая, что лже-Епископ Афиноген рукополагательные молитвы читает: однако же бедняк совсем ошибся. В самой тот день и час, в которой обещался читать молитвы, обрив себе голову и бороду, надел Польское платье и саблю, пошел в Королевскую службу Официаном. – Вот Епископ! Анфим же нарядясь в святительскую одежду, столько сей убор полюбил, что не хотел его оставить. Он продолжал отправлять служение Архиерейское, и многие стали к нему приходить, признавая за действительного Епископа. |
| Граф Бестужев-Рюмин, передав такое извещение резидента в коллегию иностранных дел, признал более удобным и полезным поручить разведывание о заднестровском раскольническом архиерее киевскому губернскому начальству. Киевский вице-губернатор, тайный советник Костюрин, получив указ иностранной коллегии, тотчас же отправил за границу надежных людей в Могилев на Днестре, в Хотин и в Яссы. Они узнали, что Афиногена, о котором упоминал резидент, у старообрядцев уже нет, а вместо него есть Анфим, и что этого Анфима старообрядцы за своего архиепископа больше не признают, в чем всячески уверяли старообрядцы, жившие по торговым делам в Могилеве, и могилевский комендант. В Могилеве же агент, посланный из Киева, виделся с анфимовыми служителями и с его живописцем, приехавшими по его приказанию за покупками. Они сказали, что Анфим живет в Ветрянке и в церкви этой слободы служит по-архиерейски, что при нем десять человек попов и дьяконов и что, сверх того, он посвящает попов для старообрядцев. Ясский митрополит, узнав от агента, посланного Костюриным, что на Анфима, находящегося с ним в переписке, обращено внимание русского правительства и что оно по собрании предварительных сведений намерено дипломатическим путем требовать его выдачи, тотчас изменил свои отношения к Анфиму и вместо оказательства «братосоюзной» к нему любви разослал по всей своей епархии ордеры, чтоб Анфима, «где он явится, тотчас поймать и, связав, привесть в Яссы с тем намерением, чтоб ему, лжеархиепископу, бороду обрить и в ссылку, в которых местах соль ледовую бьют, сослать». С ордерами разосланы были и приметы Анфима. Выгораживая себя и митрополита браиловского Даниила из дела об Анфиме, ясский митрополит умалчивает, однако, о Мисаиле редовуцком и его отношениях к лжеархиепископу; он передает агенту два письма анфимовы и славскую грамоту на сан «архиепископа всего православия», но копий с своих писем к Анфиму не доставляет. Вообще Иаков вел себя в этом деле довольно загадочно. Получив такие сведения об Анфиме, святейший синод поручил киевскому митрополиту Тимофею войти в непосредственные сношения с молдавским митрополитом и самым энергическим образом требовать от него, чтоб он прекратил возникшее в его епархии незаконное и ложное раскольническое архиерейство. |
| В этот же день память святых мучеников, семи братий по плоти Орентия, Фарнакия, Ероса, Фирмоса, Фирмина, Кириака и Лонгина воинов, пострадавших при Диоклитиане и Максимиане на берегах Черного моря. Память 25 июня Житие и страдание святой преподобномученицы Февронии В царствование нечестивого царя Диоклитиана жил в Риме епарх Анфим, имевший сына Лисимаха, которого он обручил с прекрасною девицею, дочерью сенатора Просфора. Заболев смертельно, Анфим призвал своего брата Селина и сказал ему: — Брат мой! вот я расстаюсь с жизнью и вручаю тебе сына моего: будь ему отцом вместо меня, а он пусть будет тебе вместо сына. Когда я умру, поспеши соединить его браком с невестой его, дочерью Просфора. Выслушав брата, Селин пообещал ему сделать всё так, как он просил его. Анфим же, по прошествии трех дней, скончался. По смерти Анфима, Диоклитиан призвал к себе Лисимаха и дядю его, Селина, и, приняв их особо, сказал Лисимаху: — Помня любовь ко мне отца твоего, я хотел бы поставить тебя епархом вместо него, но до меня дошел слух, что ты питаешь склонность к вере христиан. Поэтому я отложил свое намерение, пока выяснится, справедливо ли говорят о тебе. Пока же для испытания я решил послать тебя на Восток, чтобы ты искоренил там христианскую веру; и когда возвратишься к нем, исполнив свое поручение, тогда будешь награжден от нас саном епарха. На такую речь царя Лисимах ничего не посмел возразить, так как был очень юн, имея от роду около 20-ти лет. Но Селин, дядя его, упавши к ногам Диоклитиана, сказал: — Умоляю тебя, великий и бессмертный царь, дозволь Лисимаху остаться здесь на несколько дней, чтобы вступить в брак с дочерью Просфора, — и когда он сочетается браком, то с ним вместе пойду и я, и мы вместе сделаем всё так, как повелит нам твоя божественная власть. Царь же сказал им обоим: — Сначала идите, куда я вас посылаю, и истребите христиан, когда же исполните порученное вам дело, возвращайтесь сюда, — тогда и я отпраздную вместе с вами брак Лисимаха. Услышав это, они не посмели произнести больше ни слова и покорно повиновались царю, — взявши указ и войска, отправились на Восток. |
| Зедергольм всех их видимо чтит, всех их внимательно слушает и тщательно записывает их речи в свой дневник, но пустыннику Илариону он ничего не возражает, он только благоговеет пред ним, в беседах же с болгарином и греком он точно так же, как и в разговорах своих с разными лицами в Константинополе, является нередко «plus royaliste que le roi» . В разговоре с зографским игуменом отцом Анфимом о греко-болгарской распре Зедергольм является защитником греков или, вернее сказать, Цареградской Патриархии. Для него важно вековое учреждение, для него дорог Престол Вселенский, тот Престол, от которого и мы, русские, получили крещение и первоначальное руководство в вере. Ему мало дела до того, что этот Престол, что эта Патриархия находятся в руках греческой нации и что эта греческая нация соперничает с нами на политическом поприще. Греки, правда, и сами по себе нравились Зедергольму, он любил их язык, соединение живости и серьезности в их характере, но мне кажется, что и это расположение к нации было в нем, главным образом, основано на любви к Православию, которого греки суть самые лучшие и сильные представители в среде восточных христиан. Ему дороги были все эти древние и великие Патриархаты, воздвигнутые на Святых Местах: для него драгоценны были учреждения, а к порокам людей он основательно и дальновидно умел быть снисходительным... Зедергольм, я готов согласиться, заходил уж слишком далеко в своей поддержке Патриархии; он уж слишком за Вселенский Престол боялся. Ему хотелось всячески утвердить и укрепить его. Ему больно было слышать о злоупотреблениях греков и быть свидетелем раздражения болгарского духовенства. Зографский игумен отец Анфим жаловался на греков; сам отец Анфим был человек примерной монашеской жизни, один из лучших игуменов на Афоне, умный, способный человек. Он сравнительно беспристрастен; он, например, строго осуждает другого болгарского монаха, столетнего отца Виктора, за его национальный фанатизм. Отец Виктор заходил так далеко в своей племенной вражде, что выражался так: «Если греки будут в раю, то я не желаю там быть!» Отец Анфим, приводя эти неразумные речи ненависти в доказательство того, что и его соотчичи очень пристрастны и нередко несправедливы, настаивает, однако, на том, что греческое духовенство не исполняет своих обязанностей по отношению к болгарской своей пастве. «Греки не дают хода духовным лицам болгарского происхождения; они уверяют, что в среде болгарских священников нет достаточно образованных людей, достойных быть епископами, тогда как и греческие иерархи особою ученостью вообще не отличаются. Греки берут с болгар много денег, но не тратят из них ничего на местные нужды паствы, на училища и т. п., а все отсылают в Царьград. Греческие епископы не дают себе даже труда выучиться по-болгарски; как же они могут наставлять паству!» 4 |
| На сторону поборников болгарской независимой церкви, отказавшись от патриархии, Анфим стал уже в самый последний момент, когда греко-болгарский церковный вопрос вступил в свой последний фазис, когда уже было ясно, что примирения между двумя сторонами быть не может, когда это оосознало и турецкое правительство, взяв на себя инициативу действий в этом вопросе, действий, клонившихся к созданию болгарской самостоятельной церкви. Решение это у Анфима состоялось 5 декабря 1868 г., о чем он тогда же и известил свою Виддинскую паству, под влиянием настойчивых просьб которой у него состоялось и самое решение. 6 декабря он отправился в Константинополь, где 26 декабря вместе с другими болгарскими архиереями подал формальную отставку константинопольскому патриарху. Между тем, 28 февраля 1870 г. былъ издан турецкий фирман об учреждении болгарского экзархата. Приведен в действие он был не сразу, после долгих трений, препирательств и последних безуспешных попыток к примирению. Наконец, 16 февраля 1872 г. состоялось избрание болгарского экзарха, и избрание это пало на Анфима. Новоизбранный экзарх, после значительных колебаний, побуждаемый к тому и русским посланником, граф. Игнатьевым, еще разрешился было обратиться к конст. патриарху (Анфиму VI) с просьбой о примирении. «Желаю, писал он патриарху, тебя видеть, желаю, как сын, поцеловать твою десницу и поговорить с тобою о случившемся». Но от патриарха не последовало благоприятного ответа. Тогда Анфим решился действовать самостоятельно. 11 мая 1872 г., на праздник свв. славянских первоучителей Кирилла и Мефодия, Анфим, в сослужении уже с низложенными ранее патриархом митрополитами – Панаретом Пловдивским, Илларионом Макариопольским и Илларионом Ловченским, совершил торжественную литургию, за которой не было помянуто имя патриарха и был прочитан акт, провозглашавший возобнбвление независимой болгарской церкви. Следствем этого было низвержение экзарха со стороны константиноп. патриарха и его синода и отлучение от церкви прочих болгарских архиереев (13 мая 1872 г.). |
| —532— рин по происхождению, иеромонах Анфим, бывший ученик Халкинского училища. Этот Анфим призван был затем после Типальдоса стать на некоторое время во главе училища, а впоследствии могучий поток развившихся на Балканском полуострове событий вынес того же Анфима, не без тяжёлой для него нравственной борьбы, на должность первого Болгарского Экзарха. В продолжение пяти лет в ту же эпоху ожесточённой борьбы руководство училищем возложено было вскоре после того на нынешнего Смирнского митрополита преданного ученика Типальдоса и тоже, как Анфим, славянского происхождения 1475 . На этом важном в строе Константинопольской церкви месте он явился неустанным противником определения собора 1872 г. о схизме. Памятником этой его деятельности, не утратившим жизненного значения до сих пор, служит обнародованный им доклад о действительности (хотя и незаконности) хиротонии в Болгарской церкви, доклад, который шёл вразрез с намерениями участников собора, желавших по возможности увеличить пропасть между отделившимися последователями Болгарской экзархии и Константинопольской церковью. Последняя на практике стала применять начала, изложенные в вышеупомянутом докладе, признавая духовных лиц, рукоположенных в болгарской церкви и присоединяющихся к Константинопольской, в сане, которым они облечены были в первой. Болгарский раскол остался для Смирнского архипастыря самым чувствительным и болезненным для него явлением церковной жизни, и он не переставал ратовать в среде Константинопольской церкви против неправильного, —533— по его мнению, направления, данного ею решению вопроса. Всякое обострение последнего встречало в нём последовательного противника. Такое противодействие проявлял он напр. по неоднократно возбуждавшемуся патриархией требованию о понуждении Болгарской экзархии изменить покрой одежды подведомственного последней духовенства 1476 . Вышеприведённые примеры жизненного понимания Смирнским митрополитом церковной вселенскости восполняются неизменяющимся отношением его к православной России. |
| Случай к этому скоро представился. В это время вспыхнуло восстание греков в Элладе, имевшее целью отложиться от власти Порты. Григорий нашел какогото захудалого греческого писателя, приказав ему написать увещание к восставшим грекам. Изпод пера автора вышла непозволительная болтовня. Григорий, однако же, этим не смутился. Он напечатал это произведение в патриаршей типографии; а для того чтобы придать больше веса и значения болтливому сочинению, он озаглавил его так: «Отеческое увещание блаженнейшего патриарха Иерусалимского кир-Анфима». Макрей старается объяснить, как случилось, что Григорий дерзнул на указанном сочинении выставить имя патриарха Анфима. По его словам, Григорий решился на этот поступок потому, что патриарх Иерусалимский, проживавший в Константинополе, в это время опасно заболел, и по человеческим соображениям смерть его была неминуема. Однако же не то случилось на самом деле. Анфим выздоровел, прочел приписываемое ему сочинение, признал его мерзостным и оплевал его, разумеется, наперед объявив, что он и не думал писать его. Архиереи, прочитав то же произведение, осудили его, и хотя заплатили издержки на его печатание, но все напечатанное с презрением побросали (Σ. 394). Вот рассказ Макрея. Мы не думаем, чтобы греческий историк рассказывал в этом случае историческую истину. Принимая показание Макрея буквально, мы должны бы признать Григория человеком самой низкой репутации. Но, с другой стороны, трудно критически разобраться в приведенном показании греческого писателя. Полагаем, что этот последний был введен в заблуждение относительно Григория. Что писал известное «Увещание» к восставшим грекам не кто другой, а именно патриарх Анфим, — мы не имеем оснований сомневаться в этом. Возможно, что «Увещание» и было напечатано в патриаршей типографии: Григорий не посмел бы запретить печатание произведения в своей типографии. Но этим и ограничивалось прямое участие Григория в деле. Со своей стороны, Анфим мог потом раскаяться в своем поступке, стал искать выхода из своего неловкого положения и начал рассказывать ту самую сказку, которую потом и записал Макрей; эту сказку тем удобнее можно было пустить в ход, что Григорий скоро был отставлен от кафедры и лишился возможности с авторитетом возвышать свой голос. |
|
|
