| Не менее выставляет она свою заботу о правде. «Читая меня, быть может, скажут, пишет она, что речь моя менялась от влияния моих естественных чувств и привязанностей. Но я клянусь опасностями, каким подвергался император, мой отец, ради счастья римлян, подвигами, какие он совершил, всем, что он перенес для народа Христова, я пишу эту книгу никак не для того, чтобы льстить моему отцу. Каждый раз, как найду его не правым, я решительно заглушу в себе голос крови, чтобы следовать только голосу правды. Я люблю отца, но еще больше я люблю правду». Она также сообщает нам подробные сведения о различных источниках, откуда она черпала материалы для своей истории; она справлялась с воспоминаниями старых товарищей по оружию ее отца, рылась в бесхитростных, но правдивых записках, где, ни капли ни заботясь ни об искусстве, ни о риторике, они рассказали свои подвиги и подвиги императора; к этому она прибавила все, что видела сама, все, что слышала от отца, от матери, от дядей, все, что ей сообщали великие полководцы Алексея, сотрудники и свидетели славы его царствования; и она не раз указывает на то, как согласны все эти свидетельства, а также на их очевидную искренность. «Теперь, когда со смертью Алексея исчез всякий повод к лести и неправде, и у людей одна забота – угождать новому властелину, а льстить умершему им и в голову не приходить, они представляют события в том виде, как они происходили на самом деле». И это вероятно, что Анна Комнина была искренно озабочена тем, чтобы собрать точные и обстоятельные сведения. Кроме устных рассказов, она справлялась с императорскими архивами и списала там документы первостепенной важности; она внесла в свою книгу подлинный текст некоторых дипломатических актов, несколько документов из частной переписки; и забота ее о подлинности текстов простиралась так далеко, что для истории Роберта Гвискара она пользовалась латинским источником, ныне утраченным. Однако, несмотря на все это, «Алексиада» Анны Комнины возбуждает в читателе подозрение и недоверие. |
| Самым категорическим образом она запрещала, под каким бы то ни было предлогом, отдавать ее монастырь в пользование частному лицу, присоединять к другому монастырю или какому-нибудь благотворительному учреждению, подчинять его какой бы то ни было власти духовной или светской; он должен был на вечные времена оставаться независимым. «Если бы в какое бы то ни было время, пишет его основательница, и каким бы то ни было образом, кто-нибудь вздумал поработить этот основываемый нами монастырь и подчинить его чужой власти, будь то император, патриарх или сама игуменья, да будет он проклят». Многие монастыри, как мы видели, изменяли в то время своему первоначальному назначению. Чтобы избежать этой опасности, императрица особо отмечает, что одна только игуменья уполномочена иметь власть над общиной; и чтобы еще прочнее обеспечить автономию благочестивой обители, монастырь ставится под особое покровительство царевны из императорского дома. Первоначально этот протекторат был доверен царевне Евдокии, дочери Ирины, принявшей монашество. Но она преждевременно умерла в 1120 году. Тогда Ирина взяла на себя исполнение обязанности покровительницы, долженствовавшей после ее смерти последовательно переходить сначала к ее любимой дочери Анне, затем ко второй дочери Марии и к внучке Ирине Дуке, а впоследствии передаваться из поколения в поколение по нисходящей женской лиши от Анны Комнины. Но обеспечивая монастырю высшее покровительство, императрица имела в виду также оградить его и от возможного захвата со стороны покровительницы. Поэтому полномочия последней были тщательно определены. Ей не позволялось ни в каком случае вмешиваться во внутреннее правление монастыря, и в уставе были тщательно обозначены границы ее прав. Царевна-покровительница блюдет за избранием настоятельницы, ей предоставлено право ее сменять, на ней лежит обязанность прекращать ссоры, могущие нарушить мир общины, но в особенности обязана она защищать от светской власти прерогативы и привилегии монастыря. Чтобы отнять у нее всякий соблазн присваивания того, что ее совсем не касается, Ирина запрещает ей по собственному желанию и во всякое время вход в монастырь. |
| Федор Продром добился такого убежища около 1144 года в приюте св. Павла для стариков; анонимный же поэт венецианской рукописи около 1156 года поселился в Манганском монастыре св. Георгия после жизни, полной приключений, заслуживающей быть рассказанной, ибо она не лишена интереса для истории византийского общества эпохи Комнинов. h9 III Среди византийских цариц первой половины XII века нет ни одной, в честь которой Федор Продром или соименный с ним писатель венецианской рукописи не слагали бы поэм. Первый в прозе и стихах оплакивал для Ирины Дуки, вдовы Великого Алексея Комнина, смерть ее сына Андроника. Для Анны Комнины он воспел в торжественном стихотворении, по случаю бракосочетания, свадьбу ее двух сыновей. Он воспевал Ирину Венгерскую, бывшую женой Иоанна Комнина, и Ирину Германскую, первую жену Мануила. Тезка его восхвалял всех прекрасных особ, стоявших близко к императорскому дому, племянниц, кузин царя. Но среди этих знаменитых покровительниц имя и семья одной в особенности часто появляются в венецианской рукописи, и, по-видимому, второй Продром был ее главным поэтом: это севастократорисса Ирина, свояченица императора Мануила. Она была женой севастократора Андроника, второго сына царя Иоанна Комнина и, как большинство знатных дам того времени, это была женщина чрезвычайно образованная, любившая литературу. Она поддерживала отношения с некоторыми из наиболее знаменитых писателей своего времени. Это по ее просьбе и для нее написал Константин Манасси свою летопись в стихах, и в прологе к этому произведению автор воспел, как полагалось, эту царицу, «большую любительницу литературы», всегда стремящуюся к расширению своих познаний, страстно любящую книги, горячую поклонницу красноречия, посвящавшую науке лучшее время своей жизни. Он восхвалял также ее щедрость, ее обильные подарки, которые, подобно росе, приносили непрестанно восстановляющий силы отдых для писателей, работавших на нее; к этому следует прибавить, так как это составляло редкое явление в те времена, что он восхвалял свою покровительницу с большой сдержанностью и скромностью, сам стараясь подчеркнуть такой свой прием: «Я смолкаю, пишет он, из страха, чтобы кто-нибудь не нашел мои слова слишком льстивыми», – явный намек на преувеличенную и низкопробную лесть какого-нибудь Федора Продрома и ему подобных, в чем в то же время обнаруживается несколько презрительное отношение к придворным поэтам людей их времени. |
| Царь Алексей Комнин, во время войны с Робертом Гвискаром (около 1082 года), затрудняясь приискать средства на уплату жалованья войскам, решился наложить руку на церковные сокровища и приказал, с согласия, впрочем, церковной власти, перелить в монету некоторые церковные украшения и, между прочим, халкопратийские двери, на которых были изображены двенадцать господских праздников 125 . Это обстоятельство сопровождалось значительными и продолжительными волнениями. Халкидонский митрополит Лев с особенной энергией выступил против царского распоряжения, приравняв его к иконоборству. В резких выражениях он порицал правительство, доказывая незаконность посягательства на священные предметы и возбуждая умы. Светская власть нашлась в необходимости положить конец соблазну. Повод подал сам Лев, употребивший несколько неосторожных выражений в письме, которое попалось императору и передано им было на суд собора. У Анны Комнины и в заметке Н. Акомината сообщено кратко, что Лев обвинен был в ереси относительно поклонения святым иконам и присужден к низложение 126 . Но к счастью, мы можем восстановить это дело на основании других материалов. Прежде всего, сохранились деяния собора, разбиравшего этот вопрос 127 . Из них видно, что царь Алексей Комнин, руководивший прениями, по прочтении того места Синодика, которое говорит о поклонении святым иконам, предложил вопрос: «как вам кажется, σχετικς или λατρευτις следует поклоняться иконе Спасителя нашего? – Все ответили σχετις. Царь спросил далее: какие иконы разумеете, вещество ли, из которого сделана икона, или изображение? – Ответили: написанные на веществе изображения. – Затем царь еще предложил вопрос: на веществе написанное подобие Христа есть ли божественная природа? – Конечно, нет, ответили все, ибо божественная природа неописуема. В заключение вопрос формулирован был следующим образом: святым как слугам Христа мы приносим поклонение по причине Христа и приближения их к Нему; Христу же покланяемся как Богу и владыке, то есть, ради Его самого, а не другого; так что иконы святых как слуг Христовых чтим относительно (σχετις) ради Него 128 , самих же их по причине приближения их к общему владыке нашему, самому же Христу приличествует λατρευτι η προσκνησις, ибо поклоняясь ему покланяемся Богу и Духу Святому». |
| Ка сия 491 (род. около 810 г.) Несмотря на пример Евдокии–Афинаиды, супруги Феодосия II, сочинявшей в V в. центоны из стихов Гомера и переложения Ветхого Завета, и Анны Комнины (XI–XII вв.), составительницы «Алексиады», писательская деятельность ученой монахини Касии – достаточно одинокое явление в византийской культуре. Ее имя в рукописях сильно варьируется: Касия, Кассия, Икасия, Кассиана. О ее жизни известен отдающий восточной сказкой, но достоверный исторически рассказ: Касия оказалась в числе красивейших и знатнейших девиц империи, собранных для того, чтобы молодой император Феофил выбрал среди них себе невесту. Избранница должна была получить из рук жениха яблоко. Феофил заметил красоту Касии, подошел к ней и произнес мало подходящие к ситуации слова: «От женщин в мир пришло много зла». Касия немедленно возразила: «Но через женщину произошло и высшее благо». Возможно, что этот диалог, производящий несколько гротескное впечатление, имел богословско–полемический смысл: ответ Касии имел в виду, конечно, Богородицу, которую не слишком жаловали иконоборцы, – а Феофил был ярым иконоборцем. Во всяком случае, император был шокирован независимостью поведения Касии и живостью ее ума, и его выбор остановился на другой. Касии оставалось уйти в монастырь и утешаться сознанием своего интеллектуального превосходства. Действительно, эпиграммы против «глупцов» и «невежд» занимают необычайно большое место в литературном наследии этой ученой женщины. Ее излюбленной формой была одностишная ямбическая сентенция; иногда она развертывается в двустишие или целую эпиграмму. Ряд сентенций начинается одним и тем же словом (например, μισ – «я ненавижу», в нашем переводе – «мне мерзостен»). Две сентенции в достаточно озорном для византийской монахини тоне трактуют о женщинах и женской красоте, причем их пикантность оттеняется в одном случае ссылкой на авторитет библейского апокрифа (Ездры), а в другом – постной интонацией первого стиха («Хоть женщина красивая – конечно, зло…»). Одна эпиграмма развертывается в целое басенное повествование, банальное по мысли, но замечательное энергическим нагнетанием эпитетов («Муж некий, изувеченный и скрюченный…»). Но главная тема Касии – брезгливость перед человеческой глупостью и невежеством. |
| В событиях на восточной границе принимали участие полководцы Евстафий Камица, Михаил Стиппиот и Варда Вурца, с которыми мы будем не раз встречаться в дальнейшем изложении. Главные столкновения происходили во Фригии, где туркам нанесены поражения при Филомилии, Поливоте и Ампуке 104 , после чего султан Малик-шах принужден был заключить мир. Не разделяя преувеличенной оценки этих успехов со стороны цесаревны Анны, мы должны допустить, что турки-сельджуки все же поставлены были Алексеем в необходимость очистить область Дорилея, где прежде было гнездо их власти, и ограничиться Иконием. Аморий и Филомилия могли считаться опорой византийской власти, откуда греки могли постоянно угрожать иконийскому эмиру. О приобретениях Византии в Сирии была речь выше. Последние годы царя Алексея были омрачены семейными огорчениями. Между многочисленными членами царской семьи Комнинов и родственными с царским домом родами Дук, Вриенниев и Далассинов не было достигнуто единство взглядов насчет династического принципа. Царь Алексей, как родоначальник и основатель династии, придерживался того воззрения, что наследство власти должно принадлежать его старшему сыну, Иоанну, который с юных лет был сопричислен к власти. Но и в самой его семье, состоявшей из трех сыновей и четырех дочерей 105 , не было по этому вопросу одинаковых взглядов, вследствие чего в семейных отношениях царя Алексея отмечается холодность и взаимное недоверие. В этом отношении необходимо войти в некоторые подробности. Во все продолжительное царствование Алексея женскому влиянию было предоставлено большое место не только в придворной жизни, но и в политике. Стоит здесь напомнить о знаменитом хрисовуле царя Алексея, данном на имя его матери, женщины с мужским характером, которая во время первых и самых тревожных лет царствования Алексея держала в своих руках всю администрацию империи. Можно думать, что со временем влияние матери стало для царя довольно отяготительным, но нельзя указать каких-либо резких мер, принятых им против своей матери, которая с течением времени удалилась в монастырь Спаса Всевидящего, ею же, вероятно, и основанный 106 , где и оставалась до самой смерти (около 1110 г.). |
| Царь умер ночью с 15 на 16 августа 1118 г. В эту же ночь, сопутствуемый своим братом Исааком, Иоанн поспешил в св. Софию, провозгласил себя императором и был коронован патриархом Иоанном IX. Отсюда он отправился в Большой дворец, где варяжская стража оказала было ему сопротивление, но перстень с царской печатью открыл Иоанну доступ во дворец. Партия Ирины и Анны была проиграна. Но что положение считалось весьма серьезным, можно видеть из того, что тело умершего царя без обычной помпы на другой день было погребено не в царской усыпальнице, а в монастыре Спаса Филантропа, что поблизости от дворца Манганы 108 . Несколько дней Иоанн не решался выходить из дворца, боясь измены. В последние годы царствования Алексея, именно под 1114 г., упоминается в придунайских областях о русском отряде под предводительством Владимира Всеволодовича Мономаха. Не в первый раз византийская летопись говорит то о дружественных, то о враждебных отношениях Руси к Византийской империи. Мы оставляли этот вопрос без обстоятельного разъяснения, хотя уже и в течение XI в. русские принимали некоторое участие в судьбах империи в качестве постоянного военного корпуса, жившего в империи и состоявшего на службе царя. Существование этого корпуса, постоянно обновляемого притоком новых дружинников из Киева, свидетельствует о прочной связи, установившейся между Русью и Византией после просвещения Владимира христианством. После прекрасного исследования о варяго-русской дружине в Константинополе, принадлежащего академику Васильевскому 109 , легко восстановить историю военного вспомогательного отряда, присланного в Константинополь Владимиром в 989 г. Первое время русские, по-видимому, были присоединены в качестве небольших частей к разным византийским отрядам и упоминаются в разных местностях, где происходили военные действия. Так, в 1016 г. царь Василий II, захватив в плен болгар, предоставил третью часть пленников союзной Руси. Это было около нынешней Битоли. В 1019 г. в сражении при Каннах греки нанесли норманнам большое поражение, причем часть победы приписана русскому отряду. |
| Не отрицая важности приведенного акта, свидетельствующего о безграничном доверии царя Алексея к своей матери, мы все же должны признать преувеличением слова Анны Комниной, будто Алексей имел только вид царской власти, а она – самую власть, будто она издавала законы, двигала всем и управляла, а он письменные и неписьменные ее распоряжения запечатлевал одни подписью руки, другие живым голосом. Из рассмотрения приведенного хрисовула можно выводить заключение, что царь предоставил регентше-матери всю обузу текущих дел по внутреннему управлению и по судопроизводству, оставив за собой политические дела, ведение войны и военную администрацию. Весной 1078 г. в Константинополе произошел переворот, следствием которого было низвержение Михаила VII Дуки и сына его Константина, за которого была сосватана дочь Роберта Гвискара. Уже это подавало ему благовидный предлог вмешаться в византийские дела, но восстание собственных вассалов в Южной Италии на этот раз помешало ему воспользоваться столь давно ожидаемым случаем. Через два года Роберт мог использовать для своей цели и другое благоприятствующее его видам обстоятельство. В Италии появился летом 1080 г. один грек, выдававший себя за Михаила VII и объяснявший, что он бежал из заточения в Студийском монастыре и желает с помощию норманнов возвратить отнятую у него власть. Хотя, несомненно, это был самозванец, но Роберт, может быть сам подготовивший это столь обычное для Византии орудие для произведения смуты, ласково принял его и воздавал ему отменные почести. Весьма важно было и то, что права претендента принял под свою защиту и папа Григорий VII, который после заключенного с Гвискаром соглашения в Чеперано (1080) обязался поддержать всеми средствами норманнские виды на Византию. Сохранилось письмо папы епископам Апулии и Калабрии, в котором разрешается верным сынам Церкви идти на помощь Михаилу VII под знаменами герцога Роберта Гвискара. Таким образом, уже за год до восшествия Алексея Комнина на престол в Южной Италии созрел план открытого нападения на имперские владения. |
| десятилетия XI в. Восстание придунайского населения в 1072-1074 гг., вспыхнувшее после установления монополии на пшеницу и отмены субсидий, выдававшихся за охрану границы, привело к выдвижению из среды местных жителей предводителя по имени Татуш, по прозвищу Хали, к-рый вначале подчинился визант. имп. Никифору III Вотаниату (1078-1081), а с 1086 г. упоминается уже как правитель Дристра (Доростола) вместе с Сеславом и Сацой, управлявшими Вичиной (ныне Исакча) и др. поселениями в Добрудже и на северо-востоке Болгарии. Эти местные правители примкнули к печенегам и, по свидетельству Анны Комнины, выступили против власти византийского имп. Алексия I Комнина (1081-1118) ( Ann Comn. Alex. VI 14 1//FHDR. 1975. Vol. 3. P. 89). В 1185-1186 гг., после восстания Иоанна Асеня I (болг. царь в 1187-1196) и его братьев, Добруджа попала под власть Влахо-Болгарского царства (Regnum Bulgarorum et Valachorum, в совр. историографии - Второе Болгарское царство) ( Panaitescu. 1990. P. 57-64). Государственное образование Добротицы. Часть территории между Дунаем и Чёрным м. во 2-й пол. XIII в. вошла в сферу влияния Монгольской империи, что задержало развитие местных раннегос. образований. Временное восстановление власти Византийской империи в регионе (1320) способствовало развитию здесь к сер. XIV в. зависимого от К-поля гос. образования с ядром на территории между Варной и Калиакрой, оно вошло в историю под названием Страна Каварна (Кэрвуна, ara Crvunei, Цэра Кэрвуней). Первому известному правителю этого гос-ва архонту Балику наследовал его сын (или брат) Добротица (Добротич), к-рый в 1357 г. получил от визант. императоров-соправителей титул стратега и объявил себя деспотом ( Cantacus. Hist.//FHDR. 1975. Vol. 3. P. 493). В том же году он потерял Месемврию и Анхиал (ныне Несебыр и Поморие соответственно, Болгария), захваченные Иоанном V Палеологом (визант. император в 1341-1376, 1379-1390, 1390-1391). В 1359 г. Добротица захватил крепость Вичина у правителя Деметрия, устье Дуная у Валашского княжества, Доростол (Дристр) у Тырнова и изгнал из страны генуэзцев, которым принадлежал порт Ликостомо (ныне Периправа). |
| 799 По прибытии в Большой дворец заведена была речь о преемнике престола. Пселл сам сознается, что император взял его советником по этому делу, и результатом совещания было то, что пренебрежены были ближайшие родственники, около полудня введен Константин Дука, царь рекомендовал его попечениям жену, дочь, брата и других родственников и нарек его императором на словах, не вручив однако же пока императорских инсигний. 800 Очевидно, Комнин, человек честный, высоко ставивший государственное благо и ценивший авторитет Пселла не только как врача, но и как политического мудреца, поверивший прежде, что ему не миновать смерти, теперь поверил, что для высших государственных целей нужно забыть кровные узы родства и отдать предпочтение Дуке, который способен возвести государство на высоту благоденствия. Позднее муж Анны Комнины, Вриенний, сочинил целую историю 801 о том, как Исаак Комнин перед смертью призвал брата, Иоанна, и держал перед ним речь, убеждая наследовать престол, как тот отказался, как этим огорчилась жена Иоанна и пр. Но в его сообщении 802 если есть доля правды, то лишь тот факт, что отречение и пострижение Комнина были величайшим ударом для императорской семьи, для Екатерины, остававшейся вдовой при живом муже, для дочери, не пристроенной еще замуж, и для остальных Комнинов; сетования жены Иоанна у Вриенния сходны с сетованиями, которые Пселл влагает в уста Екатерины, жены Исаака. 803 Спустя некоторое время после того как сыгран был этот акт драмы – Дука назначен императором, неформальным, однако же, образом, – император вдруг почувствовал себя лучше. Сомнение закралось в его душу насчет всего, что доныне ему внушали: и насчет болезни, которую выдавали за смертельную, и насчет назначения преемника, и насчет пострижения в монашество, к которому он склонялся, но еще не выполнил. Луч истины, вероятно, проник в его голову, и он стал догадываться об интриге и колебаться в принятых решениях. Момент был критический. Константин Дука пришел в ужас от мысли, что интрига может разоблачиться, и ему не миновать возмездия. |
|
|
