| Гомилии свт. Григория Богослова. Греч. рукопись. 975 г. (ГИМ. 140. Л. 3) Гомилии свт. Григория Богослова. Греч. рукопись. 975 г. (ГИМ. 140. Л. 3) В Х в. Симеон Метафраст предпринял языковое «очищение» житийной лит-ры, подвергая редакции язык оригиналов в сторону сближения его с древнегреческим, как бы переводя просторечные слова и выражения на древнегреч. язык. Метод «перевода» (μετφρασις, отсюда прозвище Метафраст) произведений, написанных на народном языке, на древнегреч. язык использовался и позднее. Известны, однако, случаи обратного парафраза, к-рому, напр., подверглись исторические произведения Анны Комнины и Никиты Хониата . Т. о., на этом этапе книжный и разговорный языки стали в определенной степени разными языками, они требовали перевода, хотя непрерывная языковая и культурная традиции поддерживали в носителях Г. я. ощущение единства древне- и новогреч. языка. Сложнейшая языковая ситуация с XII в. характеризовалась сочетанием в лит. языке Византии неполного билингвизма (древнегреч. и новогреч.) с диглоссией (существование разговорной и лит. формы) в народном (новогреч.) языке. Языковая ситуация в поздней Византии, после захвата К-поля крестоносцами (1204), представляла сложную картину. По-прежнему существовала диглоссия, но происходило и стирание противопоставления древнегреч. и новогреч. (визант.) вариантов лит. языка путем механического перемешивания древнегреч. и новогреч. форм. Этот средневек. новогреч. язык в лит. варианте преимущественно имел «мозаичную» структуру. В одном и том же лит. произведении параллельно употреблялись древнегреч. и новогреч. формы одних и тех же слов и использовались древнегреч. и новогреч. слова-синонимы. Эпоху Палеологов (2-я пол. XIII-XV в.) можно назвать эпохой «2-го аттикизма и 3-й софистики». Расхождение между лит. письменным языком и речью широких масс населения уменьшившейся в размерах империи, по всей вероятности, достигло тогда апогея ( Белецкий. 1985. С. 191). В XIII в. постепенно создавались обработанные формы новогреч. диалектов, к-рые в поздней Византии стали различаться. Но «обработка» народной диалектной речи образованным кругам общества виделась в максимальном приближении их к «ученому» (древнегреч. аттикизированному) языку. Сочетание этих 2 стилей давало разные и неожиданные формы лит. языка. |
| Действительно, любя очень искренно Алексея и сознавая свое влияние, Ирина метила теперь выше. Она думала о том, что настало для нее время разделить действительную власть, начать править империей сообразно собственным взглядам; она думала в особенности о будущем, чтобы распорядиться престолонаследием по своему усмотрению, предполагая передать его в ущерб своему сыну Иоанну, законному наследнику, любимой дочери Анне Комнине и ее мужу, Никифору Вриеннию, так как крайне ценила его ум, красноречие, высокую культурность и писательское дарование. Возможно, что по этому поводу в императорской семье происходили иногда бурные сцены, и Ирина любила жаловаться, что вынуждена теперь слишком часто и всюду сопровождать своего мужа. Но Алексей не хотел ничего слышать, и так как, кроме того, бдительная заботливость, какой окружала его императрица, защищала царя лучше всяких предосторожностей от постоянно замышлявшихся против него замыслов, он ни за что на свете не соглашался расставаться с «этой всегда бодрствующей хранительницей, с этим оком, от которого не могла укрыться ни одна интрига». Напрасно политические враги Ирины осмеивали супружескую привязанность, питаемую теперь императором к своей жене. У себя в палатке, даже на самом своем столе Алексей находил оскорбительные пасквили, где ему советовали отправить в гинекей монархиню, присутствие которой в лагере являлось обременительным. Ничто не помогало. День ото дня влияние Ирины на царя становилось все сильнее. Дело в том, что «она умела, по замечанию Анны Комнины, быстро разбирать, что когда нужно было при данных обстоятельствах, и еще быстрее раскрывать интриги врагов. И таким образом, прибавляет царевна-писательница, моя мать была для царя, отца моего, незакрытое око в ночи, несравненный страж в течение дня, лучшее спасительное лекарство от опасностей, какие порождаются яствами». Впрочем, в этой роли Ирина сохраняла тонкую осторожную сдержанность своих юных лет: чувствовали ее присутствие, но никогда не видели и не слышали ее. |
| предстояло пристально всмотреться в новые политические условия, чтобы определить свое положение между соперничествующими партиями. Когда по смерти Бодина началась борьба между родичами из-за власти, Византия употребила все свое искусство, чтобы питать и развивать эту борьбу, в том расчете, что внутренняя усобица ослабляет сербов и делает их менее опасными. Частию под влиянием создавшихся в то время условий в Сербии происходила медленная, но упорная борьба из-за преобладания между двумя областями – Расой и Зетой. По-видимому, еще при Бодине центр тяжести начал переходить из приморской области на восток, в Расу, где завязывалась основа будущей Старой Сербии, дедины Неманей. Царь Алексей оказал поддержку жупанам Зеты, которые нашли приют в Константинополе, и помог им выгнать брата Бодина Доброслава, который временно утвердился в Зете. Но преемники Бодина, управлявшие Расой, пришли к мысли, что им легче будет провести свою утлую ладью, если они будут опираться на новую силу, пришедшую вместе с уграми. Таким образом начатая Урошем политика соглашения с уграми принесла большую пользу жупанам Расы. Угры, овладев Хорватией и Далмацией, должны были войти в соглашение или с Венецией, или с Византией. Первое время политика их колебалась, но потом, со времени царя Иоанна Комнина, в 1127 г., начинает принимать твердое направление. Урош, жупан Расы, пристал к антивизантийской стороне, когда угры счастливой войной захватили у Византии Белград, Ниш и Софию и дошли до Филиппополя. В следующем году был заключен мир, но та и другая сторона хорошо понимали, что предстоит вновь решительная война между Угрией и Византией из-за влияния на Балканах. Угры вообще пользовались сербами, подстрекая их к восстаниям и борьбе с империей, причем нередко на долю сербов выпадала удача получать важные уступки и приобретения, так что можно полагать, что в конце XI в. сербский краль из своего стольного города в Скутари владел обширными землями, обнимавшими нынешнюю Черногорию, Герцеговину, Босну и часть Старой Сербии. Но самым существенным фактом в истории Сербии занимающего нас времени нужно признать сделанные уграми завоевания в сербских землях. Именно, овладев частию Босны около 1137 г., угры утвердили здесь свое господство, и угорские короли с тех пор внесли в свой титул наименование Боснии как удела угорской короны. Это нужно считать большим ударом для сербского племени, так как мелкая война с Византией и усобицы отвлекли внимание сербских вождей от опасного угорского соседа. Слишком скудные известия о положении дел на Адриатическом побережье получают некоторое освещение в истории Анны Комниной 72 . Когда Алексей находился в колебании насчет полученных им известий из Далмации и готовился идти войной против Бодина и далматов, к нему пришло донесение от Феофилакта, архиепископа Охриды, насчет подготовляемого дукой Драча восстания. Так как Драч составлял опору византийского господства и влияния на этой важной окраине, то царь был весьма обеспокоен этим известием. |
| Летом 1096 г. начинается движение графов, герцогов и князей. В середине августа снаряжается в поход Готфрид Бульонский, герцог нижнелотарингский (племянник Готфрида Бородатого, который в борьбе за инвеституру был решительным врагом Григория VII). Готфрид Бульонский имел качества феодального государя, он хотел провести в своих владениях меры, противоположные интересам св. престола, и далеко не сочувствовал недавней победе папства над светской властью, словом, не был церковного направления. Но как скоро он принял участие в крестоносном движении, народная сага придала ему церковный характер. В этом облике для историка трудно отличить настоящего Готфрида, отделить действительность от фантазии, истину от вымысла. По позднейшим преданиям, свой род Готфрид ведет от Карла Великого. Он находится в прямой связи с папами, он их помощник и слуга, он строит, обогащает церкви... Но если отнять от Готфрида весь фантастический элемент, то он представляется нам в высшей степени несимпатичным, неидеальным. Он желает на Востоке вознаградить себя за те потери, которые он понес в собственных владениях. Чтобы иметь средства для похода, он заложил свои владения епископу Люттиха и Вердюна. Получив за это значительную сумму денег, он собрал вокруг себя многочисленный отряд (до 70 тыс.) из хорошо вооруженных рыцарей и снабдил его провиантом и всем необходимым для дальнего похода. К нему пристают его братья Евстафий и Балдуин, впоследствии король иерусалимский. Готфрид не был главным начальником всего похода, но во многих случаях князья, бароны спрашивали его совета и руководились его мнениями. Он держал путь к Константинополю через Венгрию и Болгарию, т. е. шел тою же дорогой, что и ополчение Петра, Вальтера и других. Наследственные земли тогдашней французской короны выставили отряд под предводительством брата короля – Гуго, графа Вермандуа. Это был еще молодой человек, гордый своим происхождением и рыцарской славой, тщеславный и пустой, по свидетельству Анны Комниной. Поход был для него лишь средством искать славы и новых владений. Он спешил возможно скорее добраться до Константинополя и предпринял путь чрез Италию, чтобы отсюда переехать морем в Византию. Поспешность много повредила ему; он действительно первым попал в Константинополь, но в печальном положении: буря прибила его судно к берегу, и он должен был без особенных почестей отправиться в Константинополь по приглашению императорских чиновников. |
| Летом 1096 г. начинается движение графов, герцогов и князей. В середине августа снаряжается в поход Готфрид Бульонский, герцог Нижнелотарингский (племянник Готфрида Бородатого, который в борьбе за инвеституру был решительным врагом Григория II). Готфрид Бульонский имел качества феодального государя, который хотел провести в своих владениях меры, противоположные интересам св. престола, и далеко не сочувствовал недавней победе папства над светской властью. Но как скоро Готфрид Бульонский принял участие в крестоносном движении, народная сага придала ему церковный характер. В этом облике для историка трудно отличить настоящего Готфрида, отделить действительность от фантазии, истину от вымысла. По позднейшим преданиям, свой род Готфрид ведет от Карла Великого. Он находится в прямой связи с папами, он их помощник и слуга; он строит, обогащает церкви... Но если отнять от Готфрида весь фантастический элемент, то он представляется нам в высшей степени несимпатичным, неидеальным. Он желает на Востоке вознаградить себя за те потери, которые он понес в собственных владениях. Чтобы иметь средства для похода, он заложил свои владения епископу Люттиха и Вердюна. Получив за это значительную сумму денег, он собрал вокруг себя многочисленный отряд (до 70 тыс.) из хорошо вооруженных рыцарей и снабдил его провиантом и всем необходимым для дальнего похода. К нему пристают его братья Евстафий и Балдуин, впоследствии король иерусалимский. Готфрид не был главным начальником всего похода, но во многих случаях князья и бароны спрашивали его совета и руководились его мнениями. Он держал путь к Константинополю через Венгрию и Болгарию, то есть шел тою же дорогой, что и ополчение Петра, Вальтера и других. Наследственные земли тогдашней французской короны выставили отряд под предводительством брата короля, Гуго, графа Вермандуа. Это был еще молодой человек, гордый своим происхождением и рыцарской славой, тщеславный и пустой, по свидетельству Анны Комнины. Поход был для него лишь средством искать славы и новых владений. Он спешил возможно скорее добраться до Константинополя и предпринял путь через Италию, чтобы отсюда переехать морем в Византию. Поспешность много повредила ему: он действительно первым попал в Константинополь, но в печальном положении: буря прибила его судно к берегу, и он должен был без особенных почестей отправиться в Константинополь по приглашению императорских чиновников. |
| Подмечая общность культурных течений на Западе и в Византийской империи, нельзя вычеркивать из истории развития философской мысли на Востоке того характерного периода, который называется схоластическим. Конечно, при недостаточном знакомстве с византийским развитием и при малом изучении философских трактатов, которые притом же часто остаются неизданными, было бы с нашей стороны большой притязательностью утверждать, что мы имеем в И. Итале представителя византийской схоластики. Ограничиваемся пока несмелою попыткой дать освещение учению Итала при помощи систем западных схоластиков. Как бы ни были недостаточны добытые нами в этом отношении результаты, они во всяком случае могут обнаружить несостоятельность ходячих воззрений на такую важную в культурной жизни народа область, какова философия 284 . Прежде всего заметим, что мы не допускаем произвола в обозначении тогдашней византийской философии термином «схоластическая», а заимствуем это обозначение у Анны Комнины 285 ; не может быть, далее, сомнения, что латинские и греческие писатели понимают под схоластиками учителей семи известных наук (septem artes liberales): грамматики, диалектики, риторики, арифметики, геометрии, музыки и астрономии (trivium и quadrivium), – это вполне подтверждается приведенными выше местами из писем М. Пселла . Если с понятием схоластики соединяется тот период философского мышления, когда оно стояло в подчинении к церковному учению и когда философствовать значило истолковывать древних философов согласно с господствующею догмой, то и в этом отношении мы стоим на твердой почве, перенося схоластику в Византию, так как распоряжением Алексея Комнина 286 философия поставлена в служебное положение к Священному Писанию и творениям отцов Церкви. Наконец, первый период схоластики, идущий от IX до начала XIII b., характеризуется на Западе именно теми чертами, которые так полно выражены в деятельности И. Итала и в осуждении его учения Церковью: попытки соединения аристотелевской логики и новоплатонизма с церковным учением. В начале схоластического периода, говорил Ибервег 287 , философское мышление еще не было приведено в полное подчинение церковному учению, известного рода соглашение достигается лишь постепенно и после жаркой борьбы. Когда с середины XIII b. преобразованная аристотелевская философия уже поставлена была в прочную связь с вероучением, и тогда эта связь ограничена была условием, что основные христианские догматы о троичности, воплощении и воскресении тела не могут быть постигнуты разумом 288 , как сверхъестественные и потому не подлежащие доказательствам разума 289 . |
| При этом случае Пселл объясняет нам, кого нужно разуметь под стражей. «Это племя – все щитоносцы и они потрясают на своем плече некоторого рода секиру, с одной стороны острую и тяжеложелезную. Они дружно загремели своими щитами, подняли крик такой, какой только могли вместить их головы (закричали во всю голову), скрестили свои секиры и зазвенели ими, собрались кругом царя, находящегося в опасности, и, обвив его своим кругом, неприкосновенно отвели его в верхние комнаты дворца» (Pselli hist. p. 281 sq.). Пселл, по обычаю, не употребляете здесь термина Варяги, но очевидно – разумеет их. Нужно только заметить, что здесь он уже не называет своих секироносцев союзниками (συμμαχικν, συμμαχικα δυνμεις), как это делал прежде, но прямо указываете на их дворцовое значение, характеризуете их как телохранителей императорских; то есть, здесь у Пселла несомненно идет речь о варяжской дружине в тесном смысле слова. Является следующий вопрос: как представлял себе Пселл отношение этой малой (варяжской) дружины к большому (варяжскому) союзному корпусу – по их племенному составу? Мы видели выше, что Пселл смотрит на лейб-гвардию, сопровождающую императора при выходах, как на малую часть иностранного наемного корпуса. И здесь мы должны предполагать такое же точно представление у Пселла, потому что нет никакого основания для противного. В настоящее время (1071 год) союзный византийский корпус состоит из Русских и Франков (то есть, французских Норманнов): нужно думать, что они же входят в состав и лейб-гвардии, то есть, и здесь разумеются те Тавроскифы и Итальянцы, которые окружали Исаака Комнина с теми же самыми секирами и щитами (см. выше). Правда, около этого же времени появляются упоминания и о Немцах, но почти нет никаких указаний, чтоб они когда-либо входили в состав собственно варяжских дружин. Да и самые Франки постоянно отличаются от Варягов, так что несомненными членами лейб-гвардии остаются одни Тавроскифы. По-видимому, иначе, чем Пселл, представлял себе эти отношения Никифор Вриенний, муж цесаревны Анны Комнины и автор плохого неоконченного исторического сочинения, имеющего целью доказать законность престолонаследия в династии Комнинов и прославить подвиги недавно умершего (в 1118 г.) основателя ее, Алексея I. |
| Умный, образованный, умеющий говорить, он таил в душе своей твердую, упорную волю; однако, так как он от природы был нрава кроткого, он предпочитал достигать цели скорей ловкостью, чем насилием. Подобно своим братьям, нежно привязанный к матери, он был втайне предметом особой любви Анны Далассины; она считала, что он более других способен осуществить ее честолюбивые замыслы; вот почему с очень ранних лет она готовила его к военной карьере и затем приставила, в качестве адъютанта, к старшему его брату Исааку. Во всем этом Анна Далассина судила верно. В самый короткий срок братья Комнины блестящею храбростью и другими военными подвигами покрыли свое имя необыкновенной славой. Около 1072 и 1073 годов положение империи было чрезвычайно затруднительно. Со стороны азиатской границы угрожали турки; эта опасность осложнялась еще мятежом, поднятым одним начальником наемных войск, норманом Русселем изб Байеля. Вынужденные выдерживать борьбу против неверных с силами, очень уменьшенными этим мятежом, оба брата, однако, творили чудеса. Если верить семейной хронике, прославляющей, конечно, несколько пристрастно их храбрость и тесную дружбу, – они были дружны, говорит Анна Комнина, как Орест и Пилад, – подвиги их были достойны подвигов паладинов. Однажды в одной битве под Исааком убили лошадь, и он попал в руки турок. Алексей с большим трудом старался спасти войско и прикрыть отступление, как вдруг воины, охваченные паникой, обратились в бегство, оставив юного полководца почти совсем одного. Окруженный со всех сторон мусульманами, Алексей вынужден был бежать и только чудом спасся от преследования; наконец, после кратковременного пребывания в какой-то глухой деревушке, ему удалось с несколькими из своих людей добраться до Анкиры. Думая об одном только, как бы освободить поскорее любимого брата, он поспешил в Константинополь, чтобы собрать там необходимый выкуп; по своем возвращении, он имел неожиданную радость найти Исаака уже свободным; каппадокийская знать решилась в благородном порыве сложиться и выкупить наследника такого славного рода. |
| Император действительно хорошо подготовился к выполнению требуемой задачи и сумел добиться от крестоносцев принесения обета верности. Даже норманнского графа Боэмунда, сына Роберта Гвискара, удалось убедить произнести аналогичную клятву. Однако наибольшее значение имеют обещания, которые византийский император получил от своих гостей: существенной уступкой стало торжественное обещание возвратить империи все завоеванные города и земли (если только они принадлежали Византии до вторжения сельджуков). Условия соглашения распространялись даже на древний город Антиохию и его патриархат. Если Алексий Комнин продемонстрировал на этих переговорах искусство дипломата, то епископ Адемар Пийский сыграл, пожалуй, еще более важную роль 178 . Выступая в качестве личного представителя Урбана в крестовом походе, Адемар напомнил соотечественникам о том, что целью их предприятия является также объединение церквей; все, что не соответствовало этому, папский легат счел бы сознательным отступлением от принесенных обетов. Однако клятвы и обещания западных военачальников отнюдь не гарантировали мирного будущего. Во–первых, не все крестоносцы были довольны политикой примирения и сотрудничества, которую открыто поддерживали Рим и папский посланник. Учитывая их независимую феодальную позицию и соответствующий менталитет, соглашение можно было считать остающимся в силе только до тех пор, пока во главе крестового похода стоял епископ Пийский. Враждебные политические чувства к Византии, которые испытывали некоторые участники кампании, невозможно было скрыть. Дело в том, что Боэмунд уже искал способы отречься от верности императору и даже возродить планы своего отца по завоеванию империи. Как однажды с тревогой заметила Анна Комнина, сын Гвискара на самом деле был в этом походе мнимым паломником (в отличие от более искренних и набожных солдат латинской армии). Для византийского императора было совершенно очевидно, что Боэмунд искал лишь удобного случая, чтобы раскрыть свои истинные намерения. В итоге худшие опасения Анны Комнины и ее отца Алексия оправдались очень скоро – спустя несколько месяцев после взятия Антиохии крестоносцами (3 июня 1098 года). |
| 726 Psell., IV, 198–199 (Zon., IV, 180); Attal., 47; Cedr., II, 610 (Zon., IV, 181; Glyc., 599; loel, 63); Matth. d’Ed., 102; Lup. Prot., 59; Anon. Bar., 330; Rom. Sal., 169 (ошибочно 1053 г.); Chron. Brev., 278 (по флорент. летосчисл. 1054 г.). Лебо (XIV, 395), Гиббон (864), Финлей (I, 526), Гфрёрер (III, 561, 633) относят смерть Мономаха к 30 ноября 1054 г. или к декабрю 1054 г.; по их словам, ни Кедрин, ни Зонара не указывают года и дня смерти. Зонара действительно не указывает, но у Кедрина год, индикт, месяц и день показаны, и его показанием, совпадающим со счетом Атталиота, мы руководствуемся. 727 Такое точное вычисление (12 лет и 7 месяцев) сделано одним Атталиотом (51). Другие производят ошибочный рассчет: 12 лет и 8 месяцев – Zonar., IV, 181; 12 лет и 6 месяцев – Georg., 919–920; 12 лет – Psell., IV, 199; Glyc., 593 (Man., 268); Ephr., 135; Michel le Grand, 289; Rom. Sal., 168; 13 лет – loel, 63; Arisdag., 102; 13 лет и 7 месяцев – Codin., 157; 14 лет – Matth. d’ Ed., 102. 728 Финлей (III, 527) и Герцбере (Gesch. d. Byzant., 219) отождествляют его с Никифором Вриеннием, который около того времени командовал войсками в Македонии против печенегов (Cedr., II, 604). Но если это было одно и то же лицо, то странно, что его потомок, муж Анны Комнины, Вриенний, автор исторических записок, упустил из виду это обстоятельство, в смысле прецедента, весьма важного для рода Вриенниев. О Вриеннии известно, что в момент смерти Мономаха он с македонскими войсками был на Востоке (Cedr., II, 611), а потом отправлен был за что-то Феодорой в ссылку с конфискацией имущества (Cedr., II, 616). Папарриго-пуло (IV, 408–411) перепутывает имена и лица: у него Никифор Протевон является во главе партии, возведшей на престол Феодору, а после нее Стратиотика. 729 Psell., IV, 199 (Zon., IV, 181); Attal., 51; Cedr., II, 610–611 (Zon., IV, 180; Glyc., 598–599). 731 Напр., Исаак Комнин был лишен стратопедархии и заменен евнухом Фео – (ором. См.: Cedr., II, 611. 734 Лебо (XIV, 401) и Финлей (I, 529) без всякого основания усвояют инициативу клятвы Феодоре: первый говорит, что Феодора взяла со Стратиотика клятву ничего не делать без совета министров, второй, что она, надеясь выздороветь, взяла клятву повиноваться ее приказаниям. Ошибка произошла от неточного понимания текста источника (Кедрина). |
|
|
