| 2379 Сопоставляя эти свидетельства, находим, что под скифами у Анны Комнины разумеются печенеги, под савроматами – половцы, а под дакийским ополчением по мнению одних – валахи, 2380 по мнению других – угры. 2381 Необъятные полчища смешанных кочевников в 1088 году разбили императора Алексея Комнина под Дристрой и опустошили Болгарию. 2382 Нелишне прибавить, что самый способ выражения в приведенном месте жития близко напоминает собою обычные сетования Феофилакта по поводу внешних и внутренних междоусобий, раздиравших в его время Болгарию. «Извне сражения, писал он, напр., епископу Видина, 2383 внутри ужасы и нигде помощника и союзника. Враги завывают и поднимают голову и полагают трупы рабов в добычу пернатым (ср. «руки безбожников мертвые тела новых чад твоих выбросили на съедение птицам небесным» в житии), разливают кровь вокруг нашей столицы и нет погребающего». Очевидно, одно из таких сетований мы находим и в житии Климента. ском отношении должны быть признаны весьма надежными. Но обработка, которой подверглись они под пером Феофилакта, оказывается в высшей степени искусственной, тенденциозной и самовольной. Искусственность обработки выразилась в том, что в житие внесены все особенности византийской житийной литературы. Витиеватое введение и заключение, масса изречений св. Писания, уподобления, целые полемические трактаты, пространные речи исторических лиц, молитвы, риторические прикрасы событий – все эти мало оригинальные подробности, составляющие в общей сложности более половины содержания жития, лишены действительного исторического значения. Тенденциозность сказалась в том, что автор, увлекшись полемикой с латинским догматом об исхождении св. Духа и от Сына, к этому вопросу свел всю борьбу учеников Мефодия с немецким духовенством, а вопрос о богослужебном употреблении ц.-славянского языка, игравший в этой борьбе огромную роль, оставил без внимания. Самовольность автора выразилась в слишком беглом, сокращающем пересказе паннонских житий; поэтому история Кирилла и Мефодия в изложении жития лишена серьезного исторического значения. |
| Это мнимое сочинение по истории попросту панегирик и памфлет в одно и то же время. И это легко понять. Когда по смерти Вриенния царевна поставила себе задачей продолжать историю, начатую ее мужем, и рассказать потомству царствование Алексея, она естественно подпала искушению изобразить в самых ярких красках эпоху, когда она была счастлива, когда она надеялась, когда будущее улыбалось ей. Превознося великий образ Алексея, ей, с другой стороны, приятно было несколько умалить при неизбежном сопоставлении, преемников первого из Комнинов. И не без некоторого тайного довольства отмечала она признаки скорого и неизбежная падения, какие, как ей казалось, она видела. «В наши дни, пишет в одном месте эта писательница, презирают, как вещь, незаслуживающую серьезного внимания, историков и поэтов и те уроки, какие можно из них извлечь. Кости и другие развлечения того же рода, вот главная забота». Не так дело обстояло раньше при дворе Алексея, благочестивого и знаменитого императора, которого дочь его, не задумываясь, провозглашает выше Константина и причисляет к святым апостолам Христовым. Одна преувеличенность этих похвал достаточно показывает тенденцию этой книги, названной самой Анной Комниной многозначительно «Алексиадой», т. е. эпической поэмой в честь легендарного героя. Надо ли еще напоминать, что Анна Комнина была настоящей царицей, настоящей византийкой, неспособной поэтому понять многие события своего времени и беспристрастно судить о многих людях? Мы выше заметили, какие предрассудки, какую предвзятую враждебность питала она – и должна была питать – к крестоносцам. Боэмунд составляет исключение. Надо ли прибавлять, что она была женщиной, и вследствие этого имела некоторую склонность к блеску, к внешней пышности, скрывавших от нее порой истинную суть вещей, что она была женщиной страстной, способной испытать крайнюю злобу и ненависть, и, наконец, женщиной ученой, заботившейся о красоте слога, об изяществе фразы? Все это, уменьшая, несомненно, достоинство, в историческом, собственно, смысле, произведения Анны Комнины, отнюдь не уменьшает его интереса. |
| Летом 1096 г. началось движение графов, герцогов и князей. В середине августа снарядился в поход Готфрид Бульонский, герцог Нижнелотарингский [ 14 ] (племянник Готфрида Бородатого [ 15 ], который в борьбе за инвеституру был решительным врагом Григория VII [ 16 ]). Готфрид Бульонский имел качества феодального государя, который хотел провести в своих владениях меры, противоположные интересам святого престола, и совершенно не сочувствовал недавней победе папства над светской властью. Но как скоро Готфрид Бульонский принял участие в крестоносном движении, народная сага придала ему церковный характер. В этом облике для историка трудно отличить настоящего Готфрида, отделить действительность от фантазии, истину от вымысла. По позднейшим преданиям, свой род Готфрид ведет от Карла Великого [ 17 ]. Он находится в прямой связи с папами, он их помощник и слуга; он строит, одаривает церкви... Но если исключить из образа Готфрида все что приписывает ему сложившаяся позднее мифологическая традиция, то он представляется нам в высшей степени не симпатичным, не идеальным. Он желает на Востоке вознаградить себя за те потери, которые понес в собственных владениях. Чтобы иметь средства для похода, он заложил свои владения епископу Люттиха и Верлюна [ 18 ]. Получив за это значительную сумму денег, он собрал вокруг себя многочисленный отряд (до 70 тысяч) из хорошо вооруженных рыцарей и снабдил его провиантом и всем необходимым для дальнего похода. К нему присоединились его братья Евстафий и Бодуэн, впоследствии король Иерусалимский [ 19 ]. Готфрид не был главным начальником всего похода, но во многих случаях князья и бароны спрашивали его совета и руководствовались его мнениями. Он держал путь к Константинополю через Венгрию и Болгарию, то есть шел той же дорогой, что и ополчение Петра, Вальтера и других. Наследственные земли французской короны того времени выставили отряд под предводительством брата короля, Гуго графа Вермандуа [ 20 ]. Это был еще молодой человек, гордый своим происхождением и рыцарской славой, тщеславный и пустой, по свидетельству Анны Комнины. Поход был для него лишь средством для поиска славы и новых владений. Он спешил как можно скорее добраться до Константинополя и предпринял путь через Италию, чтобы отсюда морем переправиться в Византию. Поспешность повредила ему; он действительно первым попал в Константинополь, но в печальном положении: буря прибила его судно к берегу, и он должен был без особенных почестей отправиться в Константинополь по приглашению императорских чиновников. |
| Подмечая общность культурных течений на западе и в Византийской империи, нельзя вычеркивать из истории развития философской мысли на востоке того характерного периода, который называется схоластическим. Конечно, при недостаточном знакомстве с византийским развитием и при малом изучении философских трактатов, которые при том же часто остаются не изданными, было бы с нашей стороны большой притязательностью утверждать, что мы имеем в И. Итале представителя византийской схоластики. Ограничиваемся пока несмелою попыткой дать освещение учению Итала при помощи систем западных схоластиков. Как бы ни были недостаточны добытые нами в этом отношения результаты, они во всяком случае могут обнаружить несостоятельность ходячих возврений на такую важную в культурной жизни народа область, какова философия 63 . Прежде всего заметим, что мы не допускаем произвола в обозначении тогдашней византийской философии термином «схоластическая», а заимствуем это обозначение у Анны Комнины 64 ; не может быть далее сомнения, что латинские и греческие писатели понимают под схоластиками учителей семи известных наук (septem artes liberates): грамматики, диалектики, реторики, арифметики, геометрии, музыки и астрономии (trivium и quadrivium), – это вполне подтверждается приведенными выше местами из писем М. Пселла . Если с понятием схоластики соединяется тот период философского мышления, когда оно стояло в подчинении к церковному учению и когда философствовать значило истолковывать древних философов согласно с господствующею догмой, то и в этом отношении мы стоим на твердой почве, перенося схоластику в Византию, так как распоряжением Алексея Комнина 65 философия поставлена в служебное положение к священному писанию и творениям отцов церкви. Наконец, первый период схоластики, идущий от IX до начала XIII века, характеризуется на западе именно теми чертами, которые так полно выражены в деятельности И. Итала и в осуждении его учения церковью: попытки соединения аристотелевской логики и вовоплатонизма с церковным учением. В начале схоластического периода, говорит Ибервег 66 , философское мышление еще не было приведено в полное подчинение церковному учению, известного рода соглашение достигается лишь постепенно и после жаркой борьбы. Когда с середины XIII века, преобразованная аристотелевская философия уже поставлена была в прочную свявь с вероучением, и тогда эта связь ограничена была условием, что основные христианские догматы о троичности, воплощении и воскресении тела не могут быть постигнуты разумом 67 , как сверхестественные и потому неподлежащие доказательствам разума 68 . |
| Из письма игумена и богослова Исидора Пелусиота (350–436 гг.) грамматику Офелию ...Если убийство в другом случае непозволительно, но война не есть дело ненавистное, то почему, спрашивал ты, Моисей 118 возвратившихся с войны отсылал за стан, чтобы они очистились? Посему отвечаю: хотя умерщвление непрятелей на войнах кажеться делом законным и победителям воздвигаются памятники, возвещающие их заслуги, однако же, если рассмотреть тесное сродство между всеми людьми, то и оно не невинно. Потому Моисей предписал и тому, кто убил человека на войне, очищения и кропления 119 . Из «Алексиады» Анны Комнины (середина XII в.) о разгроме и уничтожении византийцами печенегов на Балканах 29 апреля 1091 г. VIII. 5. ...В тот день произошло нечто необычайное: погиб целый народ вместе с женщинами и детьми, народ, численность которого составляла не десять тысяч человек, а выражалась в огромных цифрах. Это было 29 апреля, в третий день недели. По этому поводу ромеи стали распевать насмешливую песенку: «Из-за одного дня не пришлось скифам увидеть мая». На закате, когда все скифы, включая женщин и детей, стали добычей меча и многие из них были взяты в плен, император 120 приказал сыграть сигнал отхода и вернулся в свой лагерь... 6 . Команский и скифский отряды 121 отошли друг от друга, и самодержец с наступлением сумерек вспомнил о еде. В это время перед ним предстал разгневанный Синесий 122 и сказал следующее: «Что происходит? Что это за новые порядки? У каждого воина по тридцати и более пленных скифов, а рядом с ними толпа команов. Если усталые воины, как это и должно быть, уснут, скифы освободят друг друга и, выхватив акинаки, убьют своих стражей. Что тогда будет? Прикажи скорей умертвить пленных». Император сурово взглянул на Синесия и сказал: «Скифы – те же люди; враги тоже достойны сострадания. Я не знаю, о чем ты только думаешь, болтая это!». Затем Алексей с гневом прогнал продолжавшего упорствовать Синесия. Одновременно он велел довести до сведения всех воинов приказ сложить в одно место скифское оружие и хорошо стеречь пленных. |
| 853 См. многочисленные документы Алексея I, касающиеся пожалования при вилегий и дарений Христодулу и монастырю Предтечи на Патмосе: Döolger . Reg. 1123, 1139, 1141, 1147, 1150, 1153, 1170, 1214. 854 Совершенно неприемлемо сводить византийский феодализм к заимствованию с Запада, хотя это мнение часто встречается в науке вплоть до сего времени. См., напротив: Ангелов Д. Феодализмът във Византия//Истор. преглед 2 (1946– 1947). С. 217–232; Сюзюмов М.Я. К вопросу об особенностях генезиса и развития феодализма в Византии//ВВ 17 (1960). С. 3–16. 855 Тем не менее типичные для западного феодализма отношения взаимных клятвенных обязательств между государем и подданными государства остаются не мыслимыми в Византии. См., впрочем: Svoronos N . Le serment de fidélité a l " empereur byzantin et sa signification constitutionnelle//REB 9 (1951). P. 106–142; Ferluga J. La ligesse dans l " Empire byzantin//ЗРВИ 7 (1961). P. 97–123. 856 При аккламациях во время придворных празднеств имена Анны Комнины и ее жениха возглашались наряду с императором и императрицей: Alexias I, 204.8 (ed. Reifferscheid); II, 62.13 (ed. Leib). 857 Связь между провозглашением Иоанна Комнина и размолвкой с семьей Дук продемонстрировал Шаландон ( Chalandon . Alexis I. P. 371 sv.). 858 См. блестящие эссе Ш. Диля об Анне Комнине: Figures, II. Р. 26–52; об Ирине Дукене: Ibid. P. 53–85; об Анне Далассине: Ibid. I. P. 317–342. 861 О хронологии см.: Kurtz E. Unedierte Texte aus der Zeit des Kaisers Johannes Komnenos//BZ 16 (1907). S. 86. 863 О ненадежной хронологии этих событий см.: Б. О хронологии yrapcko-buзahmujckux борби и устанку Срба у време Jobaha II Комнина//ЗРВИ 7 (1961). С. 177–186. См., однако, тж.: Каждая А.П. Из истории международных отношений на Балканах в XII в.//Вопросы истории. 1962. 2. С. 202. 866 Chalandon . Domination normande. Vol. II. P. 1 sv.; Caspar E. Roger II. und die Griindung der normannisch-sizilianischen Monarchic Innsbruck, 1904. 869 Chalandon . Les Comnènes. Vol. II. P. 200 sv., 266 sv.; Diehl Ch. La société Byzantine a l’époque des Comnènes. Paris, 1919. P. 13 sv., 23 sv. |
| 793 Снабженное предисловием и комментарием новое издание: Kyriakides St. Eustazio di Tessalonica. La espugnazione di Tessalonica (итал. перевод: V. Rotolo). Palermo, 1961. Переведено на немецкий язык Г. Хунгером в серии «Byzantinische Geschichtsschreiber» (Bd. III. Graz; Wien; Koln, 1955). О жизни и творчестве Евстафия см.: M πνης К. Εστθιος ρχιεπσκοπος Θεσσαλονκης// πετηρς τς θεολογικς σχολς το Πανεπιστημου Θεσσαλονκης (1950). Σ. 45–88. 794 Новейшие издания: Geqffroy de Villehardouin . La conquête de Constantinople/Ed. et trad. E. Faral. Paris, 1938,1939. 2 vol.; Robert de Clari . La conquête de Constantinople/Trad. P. Chariot. Paris, 1939. 796 Удобнее всего смотреть этот текст в приложении к «Алексиаде» Анны Комнины (ed. Bonn. Т. II. Р. 573–576 PG 131. Col. 564–568 и PL. 155. Col. 466–470). 797 См.: Chalandon . Alexis I. P. 325 sv.; Dölger . Reg. 1152; Vasiliev . History. P. 3861.; Grousset R. Histoire des croisades et du royaume franc de Jérusalem. Vol. I. Paris, 1934. P. 1–2. Эрдманн ( Erdmann C. Die Entstehung des Kreuzzugsgedankens. Stuttgart, 1935. S. 365, Anm. 7) считает весьма вероятным, что фальшивка была изготовлена в 1105–1106 гг. и была запущена в оборот Боэмундом для возбуждения крестового похода против Византии. Подобным образом рассуждает и Joransson E. The Problem of the Spurious Letter of Emperor Alexius to the Count of Flanders//American Historical Review 55 (1950). P. 811–832, который также предлагает английский перевод письма и подробно обсуждает старую литературу. 798 Изд.: Ф. Летопис попа Дуктьанина. Београд, 1928 – со старым итальянским и хорватским переводами и весьма ценным историческим комментарием. Ср. тж. новое издание (на основе издания Шишича) с хорошим комментарием и современным сербским переводом: Мошин В. Летопис попа Загреб, 1950. 799 Изд.: В. Списи св. Саве. Београд, 1928. С. 151 сл.; Šafaík P.J. Pamatký devního písemnictví Jihoslovanuv. Praha, 1873. С 1 сл. Немецкий перевод и комментарий: Hafner St. Stefan Nemanja nach den Viten des hi. Sava und Stefans des Erstgekronten. Graz; Wien; Köln, 1962. |
| Относительно первой мы ограничимся выводами Прантля, по отношению ко второй – воспользуемся изучением материала, даваемого синодиком. Прантль видит в нашем философе представителя перипатетической диалектики, сочинения которого ограничиваются изложением содержания тогдашней логики. В этом отношении Итал весьма близко соприкасается с Пселлом, хотя сравнение сочинений того и другого привело Прантля к наблюдению, что в учении о силлогизмах Итал не пользуется мнемоническими терминами, в первый раз встречающимися в логике Пселла; но, с другой стороны, из Итала оказывается возможным пополнить пробел, находимый у самого Пселла. Именно – в посвященном Андронику сочинении находится трактат о той части «Аналитики», которая трактуется в латинских руководствах последующего времени под заглавием «De potestatibus syllogismorum». Так как этого отдела нет в логике Пселла, то, по всей вероятности, он заимствован непосредственно из Итала. Оригинальною также прибавкою у Итала считает Прантль то известие, по которому Гален принимал четыре фигуры силлогизмов 278 . Для суждения об Итале у нас имеется в распоряжении материал, которым Прантль не пользовался. Осуждение Итала и внесение его имени в синодик нужно рассматривать в связи с распоряжением, изданным в начале царствования Алексея Комнина, по которому свобода философского мышления ограничена была высшим авторитетом Священного Писания и святоотеческих творений. В силу этого распоряжения, терпимым могло быть только такое учение, которое находило себе подтверждение в Божественных книгах 279 . Это краткое указание Анны Комнины разоблачает многое в занимающем нас вопросе. Царь Алексей Комнин, очевидно, пытался задержать поток новых идей, который дан был философским движением предыдущего времени; православное византийское царство, возобновляя в конце XI b. 280 свой протест против увлечений еллинскою философией, засвидетельствовало знаменательный факт в истории византийской культуры. Этим насильственным ограничением свободы исследования и подчинением философских выводов цензуре церковного авторитета, во-первых, осуждалось антибогословское направление в философии, во-вторых, узаконялось служебное положение философии к богословию. |
| Эпоха Комнинов замечательна также новым подходом к античности по сравнению с предшествующей эпохой. Особенно это заметно на произведениях историографов. Произведения античной исторической прозы становятся живым источником и необходимой основой стиля для византийских писателей того времени, так что в большинстве их сочинений легко обнаружить откровенное подражание аттикистическим образцам. В труде Никифора Вриенния легко усмотреть подражание Ксенофонту; образцами Анны Комнины служат Фукидид и Полибий; Ксенофонту и Геродоту подражает Киннам. Перечисленные авторы воплощают те пуристские тенденции в языке, которым в эту эпоху противостоят неоднократные попытки других авторов использовать, в целях художественных, язык народный. В этом отношении самым смелым и наиболее удачливым представляется современник Мануила I Михаил Глика. Его «Хроника», несколько напоминающая сочинение Малалы, изобилует народной лексикой и пословицами. Под углом этих различных направлений в литературном творчестве и обоснований различных взглядов на понятие истинной художественности произведения может рассматриваться вся комниновская эпоха. Одно из самых значительных по силе художественного изображения исторических сочинений появляется в конце XII в. Его автор – Евстафий Солунский , ученый богослов и филолог, известный комментатор Гомера. Пережив в 1185 г. захват и разграбление Фессалоники норманнами, Евстафий написал единственные в своем роде мемуары, где эмоциональное изложение событий и живые зарисовки тех людей, с которыми ему довелось сталкиваться, сочетаются с моралистической проповедью. Сочинение «О пленении латинянами города Фессалоники», глубоко драматичная повесть об ужасах войны, служит также любопытнейшим примером литературного творчества, где следование античным образцам риторики становится для писателя законом, но не мешает подлинному трагизму в изображении описываемых событий. Как и в предшествующую эпоху, увлечение античностью встречало постоянную оппозицию со стороны некоторых богословов. Николай Мефонский в своем «Опровержении философа Прокла» резко осуждал тех, «кто насмехается над безыскусственностью и простотой христианского учения, как над чем–то скудным, и с восторгом встречает блеск и разнообразие язычества, как нечто достойное уважения». |
| Но следует тотчас прибавить, что если Анна Комнина засматривалась на красивых мужчин и любила их, это не выходило за границы благопристойности, как полагается целомудренной и честной женщине, каковой она была. Несомненно, однако, что в глубине ее души таился запас нежности, только и ждавший случая, чтобы проявиться. Она всю жизнь оплакивала жениха своего детства, преждевременно умершего Константина, смерть которого, к слову сказать, и как это сейчас будет показано, нанесла такой жестокий удар честолюбивым замыслам Анны Комнины. Позднее, когда в 1097 году ее выдали замуж за такого важного человека, каким был Никифор Вриенний, она со своей нежной и чувствительной душой быстро сумела обратить этот чисто политически брак в брак по любви. Надо, впрочем, признать, что это был как раз подходящий для нее муж. Подобно ей, Вриенний был образован; подобно ей, любил литературу; «он прочел все книги, был сведущ во всех науках»; наконец, подобно ей, он любил писать, и писал хорошо. Кроме того, он был царственно красив и изящен, «с почти божественной осанкой», великолепный воин, искусный дипломат, красноречивый оратор. Анна Комнина обожала «своего Кесаря» и никогда не могла утешиться в его утрате. Когда в 1136 году Вриенний возвратился в Константинополь очень серьезно больным, она ухаживала за ним с удивительной преданностью; когда вскоре затем он умер, она благоговейно и заботливо, точно приняла завещанное им наследство, продолжала его труд – писание истории, – которого он, ослабев от болезни, не мог докончить; и так как она с годами стала чувствительной и плаксивой, то всякий раз как ей под перо попадалось имя этого обожаемого и утраченного мужа, она проливала обильные слезы. Смерть Вриенния, если верить ей, была великим несчастьем ее жизни, вечно открытой раной, постепенно приведшей ее к могиле. На самом деле, верно то, что, пока муж ее был жив, честолюбивая царица пускала в ход все, чтобы заставлять его добиваться, а с ним вместе добиваться и самой, наивысших почестей, и, потеряв его, она потеряла последнюю остававшуюся для нее возможность взять свое от судьбы. Но если, с одной стороны, острота ее сожаления происходила от горечи разочарования, с другой стороны, слезы ее были искренни. Эта царица, очевидно, взрастила в душе своей маленький цветок сентиментальной нежности. Она сохранила его в целости и среди засушающей политики. И это небезразличная черта ее нравственного облика, что такая ученая и честолюбивая женщина, как она, была также женщиной честной и сильно любила своего мужа. |
|
|
