| Посылались усмирительные команды, которые били мятежников или были ими биваемы, смотря по тому, чья брала. Это были пробные мелкие вспышки, лет через 20 - 30 слившиеся в пугачевский пожар. Бесплодность полицейских мер обнаруживала всегдашний прием плохих правительств - пресекая следствия зла, усиливать его причины. Более привычные к размышлению правители углублялись в корень зла. Тогда в сознании правящих сфер стала пробиваться мысль, что податной народ не просто живой инвентарь государственного хозяйства, но желает быть правомерным и правоспособным членом государственного союза, нуждающимся в справедливом определении своих прав и обязанностей перед государством. Еще Посошков считал крепостных государственными крестьянами, отданными помещикам только во временное владение, и настаивал на законодательной нормировке их отношений к владельцам. В народе помыслы о воле, о законном обеспечении прав бродили уже при Петре I, возбуждаемые общественной переборкой, какую производила реформа. От этого времени дошла челобитная " о свободстве " , будто бы поданная Петру боярскими людьми на князей и бояр, у которых они, " яко в Содоме и Гоморре " , мучатся, а в Верховном тайном совете на другой год по смерти Петра шли толки, не допустить ли вольную торговлю, так как " и купечество воли требует " . Фискальными нуждами и новыми прокрадывавшимися наверх понятиями внушена была попытка дать новую постановку крестьянскому вопросу, точнее, вопросу о крепостном праве. Объясняя в своем проекте 1753 г. вред внутренних таможен для крестьянства и купечества, граф Шувалов прибавлял, что " главная государственная сила состоит в народе, положенном в подушный оклад " . Это значило заявить, что неподатные классы, дворянство и духовенство, - не главная сила государства, и Сенат с похвалою принял, а верховная власть одобрила проект с таким заявлением. Значит, вверху и внизу крестьянский вопрос готов был стать на социально-политическую почву, становился задачей правомерного устроения общества. АНИСИМ МАСЛОВ. |
| ЛЕКЦИЯ LXXII ЗНАЧЕНИЕ ЭПОХИ ДВОРЦОВЫХ ПЕРЕВОРОТОВ. ОТНОШЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВ ПОСЛЕ ПЕТРА I К ЕГО РЕФОРМЕ. БЕССИЛИЕ ЭТИХ ПРАВИТЕЛЬСТВ. КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС. ОБЕР-ПРОКУРОР АНИСИМ МАСЛОВ. ДВОРЯНСТВО И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО. СЛУЖЕБНЫЕ ЛЬГОТЫ ДВОРЯНСТВА. УЧЕБНЫЙ ЦЕНЗ И СРОК СЛУЖБЫ УКРЕПЛЕНИЕ ДВОРЯНСКОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ; ОТМЕНА ЕДИНОНАСЛЕДИЯ ДВОРЯНСКИЙ ЗАЕМНЫЙ БАНК, УКАЗ О БЕГЛЫХ. РАСШИРЕНИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА: СОСЛОВНАЯ ОЧИСТКА ДВОРЯНСКОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ. ОТМЕНА ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЫ ДВОРЯНСТВА. ТРЕТЬЯ ФОРМАЦИЯ КРЕПОСТНОГО ПРАВА ПРАКТИКА ПРАВА. ЗНАЧЕНИЕ ЭПОХИ. При императрице Анне и ее колыбельном преемнике переломилось настроение русского дворянского общества. Известные нам влияния вызвали в нем политическое возбуждение, заправили его внимание на непривычные вопросы государственного порядка. Опомнившись от реформы Петра и оглядываясь вокруг себя, сколько-нибудь размышлявшие люди сделали важное открытие: они почувствовали при чересчур обильном законодательстве полное отсутствие закона. Искание законности и было интересом, объединявшим при разладе мнений боровшиеся в 1730 г. стороны. За неумелое увлечение высшего класса политикой весь народ был наказан бироновщиной; испытав при Меншикове и Долгоруких русское беззаконие, при Бироне и Левенвольдах испробовали беззаконие немецкое. Господство немцев много помогло нравственному объединению русского дворянского общества. Заговорил интерес менее сложный, но способный к более широкому обхвату, чем потребность в законности, заговорило чувство национальной чести, народной обиды. Притом гордые предками верхи, князья Голицыны, Долгорукие, были сорваны пришельцами; уцелевшие фамильные люди затаили в себе боярскую кичливость и теснее прижались к шляхетской массе, одворянились. Раз утром секретарь Екатерины II Храповицкий разговаривал с ней " о страхе от бояр во время Елизаветы Петровны " . Екатерина отвечала, подстригая ногти: " У всех ножей притуплены концы и колоть не могут " . Если речь шла о возможной вспышке угасавших боярских притязаний 1730 г., то при Елизавете они могли еще тревожить как беспокойное сновидение; но более полустолетия спустя о них шутливо вспоминали как об устраненной уже неприятности. |
| Широкий Буерак Вольского округа, служитель религиозного культа. Окончил духовное училище и миссионерские курсы, имеет 20-летний стаж священнослужителя. Являлся до привлечения к уголовной ответственности священником церкви Вавилова Дола, ранее не судимый. По обвинению его в совершении преступлений, предусмотренных ст. 17, 58–10 ч. 2-й Уголовного кодекса. Отец Анисим Пряхин с июля 1928 года был прикреплён для служения к Никольской церкви Вавилова Дола, переехал туда и постоянно проживал в общем доме с Маловым и Дорофеевым. «Верный последователь тихоновского направления, подсудимый Пряхин крепко запомнил первое патриаршее послание о „грозных словах обличения извергов рода человеческого“ – большевиков, и в соответствии с этим посланием проводил свою „пастырскую работу“» 526 . Это и было его главной виной. «Действия Пряхина и Журавлева суд расценивает как тягчайшие, умело маскируемые преступления, совершенные в период обострения классовой борьбы, в соответствии с чем полагает определить им меру социальной защиты» 527 . 4 . Дорофеев Иван Осипович, 63 лет, уроженец с. Галатчиха Ульяновского округа, без определённых занятий, с низшим образованием. По обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст. 17, 58–10 ч. 2-й Уголовного кодекса. До поселения в Вавиловом Доле семь лет жил на Афоне и был там монахом. По уходе с Афона (по болезни – лихорадка) 10 лет был церковным старостой в своём селе, где и был судим за недостачу церковных денег. Осуждён на 6 месяцев заключения, срок отбыл. В 1909 г. поселился в Вавиловом Доле. В. Степанов описывает его как «небольшого роста, крепкого, благообразного старика. Волосы острижены под-скобку, одет в полупальто, большие галоши (подаяние богомольцев)» 528 . В его обязанность входило руководство всей хозяйственной частью скита, приём странников и богомольцев, изыскание средств и продуктов. Вина И.О. Дорофеева была в том, что он, «видя обман, зная хорошо о проповедях Малова, Пряхина и др. не только не пресекал их, а содействовал и тем самым способствовал гнусным делам вавиловцев». |
| Не вполне удовлетворяет и сама история Липы: убийство сына как будто тоже никак не отражается на ее судьбе. Понятно, если к смерти мальчика равнодушна какая-нибудь Аксинья, но ведь и в —236— жизни Липы ее горе – лишь мимолетный эпизод (а хотелось бы, чтобы, затаив это горе в душе своей, она скорбно несла его через всю жизнь). В завершающей сцене повести Липа поет, «точно торжествуя и восхищаясь», и славит Бога, что совершенно не соответствует логике происшедшего с нею. И в конце концов становится совершенно непонятно, а чего, собственно, ради написана сама повесть. Чтобы еще раз сказать о грубости и бессмысленности жизни? Разве так уж значительна и интересна жизнь Цыбукиных, чтобы посвящать ей целое литературное произведение? Все обстоятельства повести настолько типичны и знакомы нам и по произведениям самого Чехова, и по литературе конца XIX столетия, что повесть уже почти ничего не добавляет к познанию отраженной в ней действительности. С точки зрения познавательной тут лишь повторение пройденного. Смысл повести надо искать в сфере, лежащей над конкретностью изображаемого быта, иначе все должно быть сведено к напоминанию некоторых банальных уже и во времена Чехова идей. Одновременно с началом рассказа о жизни «в овраге» начинается и осмысление ее на уровне религиозном – на первых порах как концентрации греха в бытии человека (а вовсе не социальных противоречий, зачатков классового противостояния, что нередко пытались обнаружить исследователи): »…в заговенье или в престольный праздник, который продолжался три дня, сбывали мужикам протухлую солонину с таким тяжким запахом, что трудно было стоять около бочки, и принимали от пьяных в заклад косы, шапки, женины платки, (…) в грязи валялись фабричные, одурманенные плохой водкой, и грех , казалось, сгустившись, уже туманом стоял в воздухе…». 161 Даже добро, дело милосердия ставится здесь на службу пороку, действуя «в эти тягостные, туманные дни, как предохранительный клапан в машине». 162 Но тема греха, тема взаимоотношения добра и зла могут оказаться лишь иносказательным обозначением все той же социальной проблематики, если они не будут сопряжены с поисками ответа на вопросы веры, с поиском высшего смысла бытия. И этими вопросами не могут не тревожить свою душу люди, живущие в тумане греха. Вот разговаривают жена Григория Цыбукнна, Варвара, и сын его, Анисим: |
| Завершить его не успели – было подготовлено и выпущено в свет только четыре тома. Но оно лежало в основе следующего издания Миней, осуществленного уже при Патриархе Филарете (см. таблицу). Минеи, изданные при Патриархе Гермогене Название Даты начала работы и издания Минея служебная, сентябрь 31. XII. 1607 (1. VI. 7115 – 31. XII. 7116) Минея служебная, октябрь 23. IX. 1609 (1. VI. 7116 – 23. IX. 7118) Минея служебная, ноябрь 17. IX. 1610 (1. VIII. 7117 – 17. IX. 7119) Минея служебная, декабрь издание неоконченное Все Минеи одного размера – в пол-листа (2°). Выходные данные включают в себя, кроме даты издания, имя царя Василия Шуйского и Патриарха Гермогена, а также место печати (МПД) и имя печатника – Иван Андроников Невежин. Закончить это издание помешало смутное время. О том, как оно готовилось, нам ничего не известно. Корректурных экземпляров, предшествовавших изданию, не сохранилось. Редактором и корректором был печатник. Юрий Лабынцев пишет о том, что Иван Невежин " ... принимал участие в составлении и редактировании годового круга служебных Миней... Судя по размаху работы, подготовка к печати этого объемного многотомного издания – первого в истории не только русской, но и всей кирилловской книжности – явилась значительным культурным мероприятием своего времени. Тексты Миней не только сверялись и правились по многим спискам, но в их корпус вводились и новые литературные памятники – русские по своему происхождению (например, служба Сергию Радонежскому) " [xi] . Чтобы определить источники этих Миней, необходимо отдельное исследование. В новоизданных Минеях встречаются ошибки в тексте и даже уставные ошибки - при печати следующего издания при Патриархе Филарете они подверглись справе. Следующим изданием, которое стало знаковым для печатного периода Патриарха Гермогена, стало Око Церковное (Типикон). Печатником выступил Анисим Михайлов Радишевский – ученик первопечатника Ивана Федорова, пришедший в Москву в 1586 году из Великого княжества Литовского, с Волыни. Он стал работать на Печатном дворе переплетным мастером, а спустя двадцать лет обзавелся собственной " штанбой " . Самостоятельно он опубликовал две книги – оба издания были " новаторскими " . В 1606 году мастер закончил печать Евангелия [xii] , которое отличалось роскошным и непривычным оформлением [xiii] . Следующий и последний его издательский проект – так называемый Большой церковный Устав. |
| Правим: я и Чурбаков все время, Анисим, Властов и батя поочередно. Доехали до того берега, потом назад. Это и заняло оставшиеся 1 "/z часа, так что мы едва успели на пароходик. Приехавши в Самару, идем по направлению к памятнику Александру 11. Здесь батя разволновался, как морская пучина, и стал изрыгать хулы и порицания на отсутствовавших учеников. Как! Разделяться? Не подчиняться общим правилам экскурсии? и пр. и пр. Пьем чай в какой–то гостинице и притом бесплатно. После чаю осматриваем музей Александра П. Небольшой, но очень содержательный музей. Особенно ясно в нем выражено преклонение русского народа перед «волей» 19 февраля 1861 года, как это заметно и во всей Самаре. При входе на лестницу музея — прикованный Прометей — картина. В вестибюле перед залами статуи и бюсты греческих богов и богинь. Первая зала почти исключительно посвяшена Александру II и его эпохе. Во второй зале древние монеты времен и мн. другое. В третьей — картины. Здесь же расставлены стулья для предполагавшейся лекции В радова о сказителях северного края. В четвертой и следующей — коллекции и чучела животных, главным образом четвероногих млекопитающих. После музея идем дальше по Самаре и убеждаемся, что это недурной город, что в нем масса зданий, построенных в разнообразных стилях и вкусах. Идем в сад, там часть наших опять купается, часть бродит по саду. Я с Адальбертом разговариваю о циркуляре Кассо, о древних языках и их значении, о поведении учеников, об их взаимных отношениях с учителями, о положении учителя средней школы, о студенте Голубове, о том, что его убили, об его отношениях к Цейгеру. Приходит батя и узнает о том, что некоторые ученики отсутствуют. Он злится еще больше. Идем на вокзал, так как было уже 8 час. веч. Сидим немного около памятника Александру II, потом приходим на вокзал. Во время ходьбы я разговариваю с Горчуковым об ударениях в русском языке, о некоторых трудных предметах для словесников, о том, что Фролов односторонне понимает Тэна и пр. В ожидании отхода поезда хожу по платформе и попадаю ногой в какую–то дрянь. |
| Видя тенденции эволюции государства Александра Лукашенко, от новых выборов парламента следовало ожидать самые неприятные перемены. Ни для кого не секрет, что этих перемен страстно желала не только прозападная оппозиция, но также и могущественные иностранные кураторы, а также немалая часть самой политической элиты страны и непосредственно высокопоставленных лиц во власти – как для угождения западным «партнерам», так и для усиления собственного влияния, в том числе не перспективу «постлукашенковской» Беларуси. Новшеств хотелось многосторонних, разве что, исключая сами избирательные процедуры, без которых система просто не может воспроизводиться: прежде всего, увеличения представительства оппозиционных сил в парламенте, постепенного продвижения к внедрению в парламент западной партийно-фракционной системы (с промежуточным установлением ее уже в нынешнем созыве), наконец, наполнение парламента если и не прямыми оппозиционерами, то профессиональными политиками (политиканами), представителями либерально-гуманитарной интеллигенции и частного бизнеса. Однако итоги всей процедуры созыва нового состава Палаты Представителей оказались для «ожидавших» настолько разочарующими, что сама оппозиция закатила форменную истерику, а представители Запада (ОБСЕ и Совета Европы), покряхтев, отказались признавать выборы, даже не выдав традиционных в последние годы авансовых похвал о «некоторых улучшениях». Отметим вначале те положительные для патриотов Белой Руси итоги избирательного ритуала, которые, соответственно, и послужили подлинной причиной возмущения и отказа в «ярлыке». Прежде всего, в новый состав Палаты Представителей не вошло ни одного официального оппозиционера, в то время как Запад и его местные пособники не без основания надеялись, что оппозиционная фракция в парламенте увеличится с двух человек, что они уже считали завоеванным редутом, несгораемой суммой. Напомним, в прошлый состав парламента было «избрано» целых две радикальных оппозиционерки: националистка с либерально-рыночным уклоном А.Канопацкая и русофобская ультранационалистка, ставшая уже в ранге депутата главой воинственно-дерусификаторского «Таварыства беларускай мовы» Е.Анисим. |
| Брянские купцы подали в Сенат челобитную, что подполковник Ангеляр велел капитану Пловецкому атаковать их дворы и никого не выпускать. От этой атаки, бывшей 5 июня 1751 года, произошел немалый страх, от которого женщины и дети были при смерти; беременные женщины разрешились преждевременно и от страха в болезни долгое время не говорили. Взят был Брянского магистрата ратман Сапожков, выборный к таможенным сборам Григорий Коростин, подьячий, закованы в тяжелые кандалы и держались более трех недель в великом утеснении; а кого дома не было, брали жен и держали под караулом в колодках. Кроме того, подполковник команду свою посылал по дорогам для поимки брянских купцов, которых и не требуют к суду; в надежде на это прикащик Гончарова Зайцев по всем дорогам около Брянска ставил караулы также для поимки брянских купцов, которых в Сыскной приказ не требуют же; в 30 верстах от Брянска схватили купца Кузьму Гридина, отняли у него лошадь, деньги, привели к Гончарову, посадили на цепь и мучили, до сих пор неизвестно, что с ним сталось; другой брянский купец, Анисим Беляев, в доме Гончарова убит до смерти; да не только купцов и гончаровских крестьян по дорогам хватали, но и малолетних детей, которые в школах учатся, забирали. Видя такой страх, купцы, оставя дворы, жен и детей, разбежались, все брянское купечество пришло в разорение, торговые промыслы и подати едва не все пресеклись. После 5 июня, спустя дней с десять, Ангеляр с капитаном и с командою ходили по всем дворам и, разломав замки, описывали все пожитки и товары, которых при этом распропало немало. Мы видели, что в деле Белгородского магистрата Главный магистрат восторжествовал: враждебный ему президент Андреев был привлечен к делу о фальшивых векселях и взят в особо учрежденную по этому делу комиссию, а на его место в магистрате назначен другой. Но комиссия о фальшивых векселях объявила, что в векселях, данных Андрееву, никакой фальши нет, и притом взяты они вовсе не насильственно; сам челобитчик векселей фальшивыми не называет, а говорит только, что они даны во взятку за исходатайствование свидетельства о состоянии. |
| Ударилось стоном, эхом в стену, в дверь, в потолок и снова обрушилось на стриженые головы служивых, стиснуло сердце, сделавшееся единым в сочувствии к своему собрату. “А вы что же думали?! — торжестовал в себе Анисим Анисимович, уже не пытливым, не упрекающим, а открытой ненавистью отяжеленным взглядом окидывая зал. — Ваша взяла? За вами сила и правда? Да пока я жив…” “Эх, Зеленцов, Зеленцов! Кореш, товарищ, друг, что ж ты на рожон-то лезешь? Разве ты не знаешь, не ведаешь, где живешь? Разве плетью обух перешибешь? Разве тебе неведома доля-участь наших дедов, отцов? Изведут они, изведут эти хозяева жизни кого хочешь, да все по правилам своим, по советским законам, и пуль не пожалеют. Патронов только на врага-фашиста не хватает, на извод же своих соотечественников у Страны Советов всегда патронов доставало, не хватит — у детей последнюю крошку отымут, на хлеб выменяют пули и патроны” — такие вот мысли тревожили, стучались под стрижеными коробками и оседали вглубь, на сердце, на русское давно надсаженное, перенатруженное сердце. Полковник держал паузу, перебирал бумаги на столе, видно было, как, себя перебарывая, подавляя заматерелую ненависть ко всем и всему против своей воли, наконец он поднес к глазам бумажку. — Но, проникнутые идеями гуманизма, наша партия, наше правительство, наш самый справедливый в мире суд дают преступнику возможность искупить вину кровью и заменяют расстрел штрафной ротой… десять лет… Какие-то благородные формальные судебные слова еще читал полковник, но зал уже не слушал его, зал воспрянул, зашевелился, где-то пробно хлопнули, будто на концерте иль на торжественном празднике, тут же шквал шума, рукоплесканий, радостных выкриков сокрушил окаменелую еще минуту назад тишину. “Ура!” — в кулак ухнул Булдаков, но “ура” всеобщего не получилось. Выкрики: “Пор-ря-док, Зеленцов!”, “Живы будем — не помрем!..”, “В гробу их видели!..” — заглушили все остальное. Зеленцов встал со скамьи и, подняв руку, будто вождь на трибуне, поинтересовался у трибунала: — Так вы что, десять лет воевать собираетесь? — Почему вы так решили? Или привыкли к червонцам? — Или сам воевать пойдешь? Будь моя воля, я б тебе! — говорил весь вид председателя трибунала. |
| Чувствуя, что не надо бы ввязываться в пререкания с этим отпетым человеком, которому теперь совсем терять нечего, однако не в силах сдержаться, усмирить свой благородный гнев, полковник высокомерно молвил, ткнув перстом в стол: — Я здесь Родине нужен. — Рродине?! Ну-ужен?! — передразнил его Зеленцов. — Как хер кобыле между ног! — И неожиданно сорвался на крик: — Ребятишек судишь! Погоди-иы, гнида, погоди-иы, еще тебя судить будут… — Не ты ли? — И я! И я! Меня не убью-ут, не-эт! Я выживу, выживу! И найду тебя, найду!.. Конвой тащил, пинал, волок из клуба Зеленцова, он, парень цепкий, знавший попок полапистей и построже, вырывался. — Ты почему здесь? Где фашист, где, где? Их судишь? Их? — тыкал он пальцем в зал и кричал, брызгая пеной, вскипавшей на губах. — Пра-авильно! Хха-ады! — раздался одинокий голос в зале. На голос рванулись какие-то чины, должно быть, из особого отдела, но тут же упали, запнувшись за ноги. Незаметно, подло их выставляли меж скамьями парни, и что ты с ними со всеми-то сделаешь. Они вон все рожи понаклоняли, спрятались, угляди, кто орет, кто бунтует. Полковник вместе с судебной обслугой поскорее ретировался за сцену, скрылся за упряжку из четырех вождей. Трясясь от гнева, он на всякий случай грозил и без того полумертвому капитану Дубельту, с которого то и дело сваливались новые, в спешке подобранные очки: — Нну, знаете! Нну, знаете! Я этого так не оставлю! Чтобы поскорее спасти капитана от напастей, Феликс Боярчик, потрясенный судебным действом, бросился подавать шинели военным чинам, и не они ему, а почему-то он им скороговоркой ронял: “Благодарю вас! Благодарю вас!” Анисим Анисимович, приняв шинель и шапку, воззрился на Боярчика, хотел что-то сказать, но тут подскочил адъютант командира полка, козырнул судебному начальству и повел его за собой через запасной выход из клуба. Боярчик подумал, что надо будет все-все описать Софье и как-то приободрить, утешить дорогого своего начальника, капитана Дубельта, разбитого судом. Выбравшись из клуба, служивые не строились, не расходились, они оттеснили конвой от подводы, хлопали Зеленцова по плечу, совали ему в карман горстью табачишко, бумагу, спички, говорили разные бодрящие слова, на фронте, мол, непременно встретимся, фронт-то ребятам представлялся не шире бердского военного городка. |
|
|
