| Меж тем по стране шагала советская власть, и Вавилов Дол был у нее – как бельмо на глазу. И тут сама судьба подбросила власти случай не только уничтожить обитателей Вавилова Дола физически, но и оклеветать их, безосновательно смешав с орудовавшей в тех местах экстатической хлыстовской сектой. А заодно сделать процесс над насельниками Дола ярким, показательным, запоминающимся. В июне 1928 года в соседнем селе Горно-Шишканском появился некий «старец» Кондратий Молодых. Подчеркнем, эта мутная личность была уже известна священноначалию; официально, указом упомянутого выше епископа Павла (апрель 1926) «некто Кондратий» отлучен от Церкви. На подробностях приведения жителей села в безумный экстаз и жуткой расправы над 60-летней жительницей Горно-Шишканского Макриной Нещадиной я здесь останавливаться не буду: деятельность и методы экстатических сект – тема отдельная . Для нас важно то, что в апреле 1929 года следствие по делу Кондратия Молодых и его компании сделало резкий поворот: их решили связать с Вавиловым Долом и объявить единой контрреволюционной группой. Всех насельников Вавилова Дола арестовали. По делу прошли также священники Иван Журавлев и Анисим Пряхин, прикрепленные для служения в Никольской церкви Вавилова Дола; собственно, то, что они там служили, и стало их главной «виной». Анисим Пряхин, Федор Малов, Иван Дорофеев были расстреляны; к высшей мере приговорили и отца Ивана Журавлева, но его расстрел был впоследствии заменен «десяткой». 79-летняя Евгения Матвеевна Афанасьева получила 8 лет. Годом принудительных работ и высылкой отделался священник Серафим Белов, также служивший иногда в Вавиловом Доле. Три года плюс конфискация единственной (!) лошади – такой приговор услышал приверженный Вавилову Долу крестьянин Иван Сметанкин. Кашевар Вавилова Дола Иван Галкин получил также три года. Проходимец Кондратий Молодых и его «коллега» Степан Турапин получили «вышку», и Молодых был расстрелян, а Турапину расстрел заменили десятью годами. Паломничество в Вавилов Дол не прекращалось никогда |
| Почему поехали люди в Аляску? 250 лет тому назад царь Петр Великий посылал людей в Аляску за мехами. По какой причине старообрядцы приехали? Вот как мне рассказывала моя тетка Саломея Григорьевна Калугина, одна из первых, приехавших сюда. I Я не знаю, сколько лет тому назад мы приехали в Аляску, приблизительно 13 мая. В Орегоне нам стало трудно, потому что американцы окружали нас, и для пользы детей мы стали думать о переезде на другое место. Мы стали посылать людей в Аляску, чтобы они осмотрели местность. Прохор Мартюшев и Григорий Гостевский ездили в Аляску несколько раз и нашли эту землю. Прохор и Павел Касачев поехали покупать землю. Толстовский Фонд помог им купить эту землю. Взяли землю в кредит, но дали часть денег наличными. Собрали собрание, и Прохор спросил, кто поедет в Аляску. Желателей не нашлось, никто не хотел бросать Орегон и большие деньги. А, если поехать в Аляску, то надо будет работать тяжело и все сначала начинать. Мой брат Прохор Мартюшев со своей семьей и наши старые родители стали собираться в Аляску. Кирилл и Владимир, женатые сыновья Прохора, тоже поехали в Аляску. Когда они стали собираться, они пригласили моего мужа, Анисима, ехать с ними. Анисим согласился. Мы недавно приехали в Орегон из Бразилии, и у нас было мало денег; поэтому мы купили только один грузовик. Все четыре семьи вместе взяли в долг 20-тонный самосвал и гусеничный трактор, которым можно копать землю и проводить дорогу. Загрузили трактор на самосвал и к нему прицепили грузовик. Кирилл сел за руль, и мы отправились в Аляску. Мы ехали очень долго. Первые ночи ночевали в мотеле, а потом стали ночевать, где придется. В Канаде было холодно. Земля была немножко талая, но местами был снег. Первое воскресенье мы остановились у речки. Речка еще была не совсем талая. Ночевали тут две ночи и поехали дальше. Останавливались по дороге есть, и детей кормить, немножко размяться. II Второе воскресенье мы уже ночевали в Аляске у гор. 13 мая 1968 года мы приехали к Биллу Ребику 2251 на бугорок. |
| Старым подьячим: розрядного приказу Михайлу Гуляеву, Василью Юдину, Михайлу Иванову. Приказу болшаго дворца Михайлу Симонову, Василью Нестерову, Анисиму Кореневу. Судного дворцового приказу Василью Протопопову, Терентью Кирилову. Житного двора Семену Шоркову. Стрелецкого приказу Федор Микляев, Иван Паюсов. Сыскного приказу Анисим Васильев. Отпущено вышеписанным старым подьячим по белуге человеку. Володимерского судного приказу Тимофею Долгому; тож помесного приказу Дмитрию Овинову. Молодым подьячим: розрядного приказу Иван Владыкин, Максим Торопов. Судного дворцового приказу Иван Кирилов, Тимофей Леонтьев, Василей Наумов. Житного двора Артемью Евтифееву, Ивану Емельянову, Петру Шарову, Михайлу Шарову. Стрелецкого приказу Семен Стрижев, Алексей Томилов. Сыскного приказу Андрею Кирилову, Ивану Матвееву. Помесного приказу Ивану Овинову. Отпущено вышеписанным молодым подьячим по осетру человеку. Февраля 27, на Воронеж к галерному строению 25 белуг, 25 осетров. Февраля 28, домовым дворяном, которым быть на сплавке, Федору Григорову, Ивану Тяпкину: по осетру, по 10 фунтов икры, по 15 пучков вязиги человеку. Марта 6, москворецким пролубшиком, что у Тайницких ворот, Серешке Иванову с товарыщи, 2 чалбуша осетрих да 4 хлеба брацких. Марта 8, гетманским посланником, войсковому товарищу Самойлу Васильеву с товарыщи, на 10 человек, Полтавского полку Миките Пляке с товарыщи на 11 человек, Мояцкому сотнику Ивану Лучаненку с товарыщи, 18 человеком, всего 40 человек, по хлебу да по осетру на десяток. Да им же 3 подачи с кубки. Тулского уезду домоваго Николаева Венева монастыря архимандриту Иосифу, против 206 году: белуга, осетр, пол-пуда семги; казначею осетр; на братью 10 белуг, 15 осетров, пуд икры арменской, связка вязиги, рогожа соли бузуну, весом 16 пуд. Марта 9, донским казаком Зимовые станицы станичному атаману Илье Григорьеву, да есаулу Позневскому, да рядовым казаком, 136 человеком, по хлебу брацкому, да по осетру на десяток, да атаману и есаулу по подаче с кубки. Велено Елчан детей боярских, Григорья Литаврина с товарыщи, 7 человек, кормить до указу. |
| Две девочки какие–то рассмеялись, но я ничего им не ответил. Батя допускает одно «непастырское выражение» (слова Ивана Вуколова). Наконец трогаемся. Мне попалось хорошее место У нас прекрасный вагон. Сплю хорошо. Екатеринбург 14 июня Фу, спал! Хорошо, черт возьми, спал. Едем в вагоне. Природа в окне, разговоры в вагоне — все это довольно однообразно. Приезжаем в Уфу в 2 ч. 39 м. дня. Вещи на дрогаля, а сами поднимаемся на страшную гору, чтобы попасть в город, который расположен очень высоко. Первое впечатление очень неблагоприятное для Уфы: бревенчатые избы, одноэтажные здания, а если двухэтажные, то без определенной границы снаружи между двумя этажами. Впечатление такое, как будто был здесь пожар, уничтоживший все дотла, и на старом месте были возведены новые постройки, уже деревянные и без малейшей доли эстетических побуждений. Свернувши несколько раз, мы попали на главную улииу. Эта улица оказалась довольно хорошей, на ней большие здания, иногда довольно оригинальные. Я, Горчукои и еше два–три ученика немного отстали от других, и нам пришлось пройти несколько раз одни и те же улицы, чтобы попасть в нужную нам мужскую казенную гимназию. 36. Попивши молока с пирожными, мы пошли кататься на лодках на р. Белой. Сели на лодки я, Горчуков, Анисим, Любинецкий. Прекраснейший вид Заход солнца. Ох, этот заход солнца.Не могу быть равнодушным, созерцая эту неподдельную, эту чистую красоту, которую только создает природа для наших глаз Получил редкое настроение. Отвезли Горчукова на ту сторону р. Белой, он там купался. Вернулись уже поздно в свою гимназию. Потом пошли ужинать и обедать вместе в какую–то школу домоводства, начальницей которой состоит жена директора уфимской мужской гимназии, где мы остановились. Накормили хорошо. С квасом. Оттуда пришли спать. Прошлись по стаканчику чаю. На кроватях, на матрацах. 15 июня «С добрым утром, господа! С добрым утром, господа!» — как веником по ушам бил батюшка в 6 час. утра. Мирон что–то сострил и перевернулся на другой бок. Однако батя энергично принялся за бужение, и через полчаса достиг своего. |
| — Обижаешь!.. — Я кому сказала! Товарищи, прекратите смех. Подсудимый, сесть на место! — снова взвилась секретарша. Анисим Анисимович все так же безмолвно и неподвижно восседал на председательском стуле. — Лан, лан, не пыли, тетя!.. Без тебя закон знаю, — обернулся к конвоиру Зеленцов. Зал начал оживляться, предчувствуя веселое представление, служивые совсем проснулись, суд им начинал нравиться. Они надеялись в дальнейшем получить от суда и судей еще большее удовольствие. И не ошиблись. Зеленцов вел себя мятежно. В награду за мужество ему передали из зала зажженную цигарку. Пока председатель трибунала за столом нудил чего-то, пока конвоир догадался вырвать изо рта подсудимого цигарку, он и накурился. Самое веселое и забавное началось, когда в качестве пострадавшего стал давать показания капитан Дубельт. — Я тебя? Ударил? Докажи, чем? — гневался Зеленцов. Бойцы, знающие всю историю наизусть, даже с прибавлениями, замерев, ждали, как капитан с чудной фамилией — уж не немецкой ли? — будет ответствовать о том, как блатняга Зеленцов посадил его на кумпол. — Мне кажется, он, этот негодяй, ударил меня своей головой. — Кажется, дак крестись! — посоветовал Дубельту Зеленцов. — Стану я свою умную голову об такую поганую рожу портить! По залу шевеление, хохоток. Зеленцов обернулся, подмигнул свойски ребятам: то ли еще будет, друзья мои, ждите и обрящете. — Я прикажу вывести публику из зала! — стукнул по столу вдруг вспыливший председатель трибунала. — И кого ж ты, дядя, судить будешь? Себя, че ли? — поинтересовался Зеленцов. — Суд-то показательный. Вот и показывай, если есть че. Феликс Боярчик, призванный в суд в качестве свидетеля, сидел за кулисами, вроде как изолированно от суда, он караулил шинели и шапки приезжего начальства, но все слышал и видел. Оробев вначале от присутствия важных чинов и начавшегося суда, он вовсе пришел в ужас, когда подсудимый начал дерзить, нагличать, но вот словно пронесло над ним волну или будоражащую тучу, и сам он непокорно, дерзко, правда, про себя и молча, поддержал бунтаря: “Правильно, Зеленцов, молодец, это они понаехали, чтобы окончательно подавить ребят, здешние держиморды уже не справляются со своей задачей, так им в помощь этого вот румяненького… Аа, привык судить забитых, безропотных. |
| Впервые – «Жизнь», 1900, (ценз. разр. 24 января 1900 г.), стр. 201–234. Подпись: Антон Чехов. Включено во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»), т. XII. Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 78-115, с исправлениями по журналу «Жизнь»: Стр. 158, строка 33: Да какая-то она чудная – вместо: Да, какая-то она чудная Стр. 160, строка 13: Николавной – вместо: Николаевной Стр. 167, строки 27 и 32: мужи-ик – вместо: мужик Работая над повестью (Ялта, ноябрь-декабрь 1899 г.), Чехов использовал в первоначальном или измененном виде 14 разрозненных заметок, занесенных в Первую записную книжку без определенной последовательности и в разное время: четыре – в 1895, 1897, 1898 гг., десять – в 1899 г. Видимо, в конце 1899 г., отбирая материалы для повести, писатель помечал их «галочкой», проставленной красным карандашом в центре текста девяти заметок. По мере использования заметки зачеркивались черным карандашом, а затем, когда Чехов переносил неиспользованные записи в Четвертую записную книжку, – и чернилами. Первая из этих заметок, сделанная в мелиховский период (примерно в начале 1895 г.), указывает на родственность предыстории двух крупнейших произведений Чехова о народной жизни – «Мужики» и «В овраге»: «Лакей Василий, приехав из Петербурга домой в Верейский уезд, рассказывает жене и детям разные разности, а они не верят, думают, что он хвастает, и хохочут. Он наедается баранины» (Зап. кн. I, стр. 42). Лакей, вернувшийся из столицы на родину, стал в 1897 г. героем «Мужиков», а не вошедшие сюда детали были частично реализованы в 1899 г. в повести «В овраге»: домой в село возвращается сыщик Анисим, удивляющий домочадцев своими рассказами о городской жизни. Из записей 1897 г. отобрана заметка, запечатлевшая характерные черты деревенского быта: «Девочка моет в пруде отцовские сапоги» (Зап. кн. I, стр. 74). В повести за этим занятием Липа застает у пруда мальчика (гл. VIII). В той же главе VIII для обрисовки судьбы старика-возчика использована одна из двух заметок, относящихся к лету 1898 г.: «Хлеб твой черный, дни твои черные» (Зап. кн. I, стр. 87). |
| Старик опять молча прошелся по всем комнатам, и когда вернулся к Варваре, то сказал: – Должно, нездоров я. В голове того… туманится. Мысли мутятся. Он затворил дверь, чтобы не услышала Липа, и продолжал тихо: – С деньгами у меня нехорошо. Помнишь, Анисим перед свадьбой на Фоминой привез мне новых рублей и полтинников? Сверточек-то один я тогда спрятал, а прочие какие я смешал со своими… И когда-то, царствие небесное, жив был дядя мой, Дмитрий Филатыч, всё, бывало, за товаром ездил то в Москву, то в Крым. Была у него жена, и эта самая жена, пока он, значит, за товаром ездил, с другими гуляла. Шестеро детей было. И вот, бывало, дяденька, как выпьет, то смеется: «Никак, говорит, я не разберу, где тут мои дети, а где чужие». Легкий характер, значит. Так и я теперь не разберу, какие у меня деньги настоящие и какие фальшивые. И кажется, что они все фальшивые. – Ну вот, бог с тобой! – Покупаю на вокзале билет, даю три рубля, и думается мне, будто они фальшивые. И страшно мне. Должно, нездоров. – Что говорить, все под богом ходим… Ох-тех-те… – проговорила Варвара и покачала головой. – Надо б об этом подумать бы, Петрович… Неровен час, что случится, человек ты немолодой. Помрешь, и гляди, без тебя б внучка не обидели. Ой, боюсь, обидят они Никифора, обидят! Отца, считай так, уже нет, мать молодая, глупая… Записал бы ты на него, на мальчишку-то, хоть землю, Бутёкино-то это, Петрович, право! Подумай! – продолжала убеждать Варвара. – Мальчик-то хорошенький, жалко! Вот завтра поезжай и напиши бумагу. Чего ждать? – А я забыл про внучка-то… – сказал Цыбукин. – Надо поздороваться. Так ты говоришь: мальчик ничего? Ну, что ж, пускай растет. Дай бог! Он отворил дверь и согнутым пальцем поманил к себе Липу. Она подошла к нему с ребенком на руках. – Ты, Липынька, если что нужно, спрашивай, – сказал он. – И что захочешь, кушай, мы не жалеем, была бы здорова… – Он перекрестил ребенка. – И внучка береги. Сына нет, так внучек остался. Слезы потекли у него по щекам; он всхлипнул и отошел. Немного погодя он лег спать и уснул крепко, после семи бессонных ночей. |
| Тут было духовенство, приказчики с фабрик с женами, торговцы и трактирщики из других деревень. Волостной старшина и волостной писарь, служившие вместе уже четырнадцать лет и за всё это время не подписавшие ни одной бумаги, не отпустившие из волостного правления ни одного человека без того, чтобы не обмануть и не обидеть, сидели теперь рядом, оба толстые, сытые, и казалось, что они уже до такой степени пропитались неправдой, что даже кожа на лице у них была какая-то особенная, мошенническая. Жена писаря, женщина исхудалая, косая, привела с собой всех своих детей, и, точно хищная птица, косилась на тарелки, и хватала всё, что попадалось под руку, и прятала себе и детям в карманы. Липа сидела окаменелая, всё с тем же выражением, как в церкви. Анисим, с тех пор как познакомился с ней, не проговорил с ней ни одного слова, так что до сих пор не знал, какой у нее голос; и теперь, сидя рядом, он всё молчал и пил английскую горькую, а когда охмелел, то заговорил, обращаясь к тетке, сидевшей напротив: – У меня есть друг, по фамилии Самородов. Человек специальный. Личный почетный гражданин и может разговаривать. Но я его, тетенька, насквозь вижу, и он это чувствует. Позвольте с вами выпить за здоровье Самородова, тетенька! Варвара ходила вокруг стола, угощая гостей, утомленная, растерянная, и, видимо, была довольна, что так много кушаний и всё так богато, – никто не осудит теперь. Зашло солнце, а обед продолжался; уже не понимали, что ели, что пили, нельзя было расслышать, что говорят, и только изредка, когда затихала музыка, ясно было слышно, как на дворе кричала какая-то баба: – Насосались нашей крови, ироды, нет на вас погибели! Вечером были танцы под музыку. Приехали Хрымины Младшие со своим вином, и один из них, когда танцевали кадриль, держал в обеих руках по бутылке, а во рту рюмку, и это всех смешило. Среди кадрили пускались вдруг вприсядку; зеленая Аксинья только мелькала, и от шлейфа ее дуло ветром. Кто-то оттоптал ей внизу оборку, и Костыль крикнул: – Эй, внизу плинтус оторвали! Деточки! |
| Мы видели, что в 1731 году был учрежден Кабинет для лучшего отправления дел, подлежащих решению императрицы. Тайные дела еще прежде были взяты у Сената и переданы в особую Канцелярию тайных розыскных дел, и в январе 1734 года велено главной Полицеймейстерской канцелярии быть в дирекции одного Кабинета; в сентябре 1739 года принадлежащие Кабинету дела велено расписать по экспедициям, «дабы впредь конфузии происходить не могли». По смерти канцлера графа Головкина Остерман назывался первым кабинет-министром. Жалованья кабинет-министры получали по 6000 рублей. Двор переехал в Петербург, но сначала думали или, вероятнее, хотели заставить думать, что это переселение временное, и потому только часть сенаторов была взята в Петербург, другая оставлена в Москве, здесь же оставлена и Тайная канцелярия, но уже в августе 1732 года Тайная канцелярия переведена была в Петербург, в Москве только оставлена ее контора. В ноябре 1732 года обер-прокурор Анисим Маслов подал репорт: «Ныне в Петербурге сенаторов семь человек, только полного собрания никогда не бывает, и редко случается, чтоб было три или четыре человека, обыкновенно же по два, прочие же не присутствуют, одни за болезнью, другие за дежурством при дворе, иные обязаны другими делами, и хотя к отсутствующим дела посылаются на дом, однако за болезнями дел слушать и резолюций крепить не могут, которые же государственные дела требуют основательного рассуждения, по таким без общего собрания, заочно согласить очень трудно». Между прочим, Маслов доносил, что вотчинная глава нового Уложения сочинена определенными в Москве членами, а в Петербурге не слушана за всегдашним неполным сенатским собранием и таким образом остановилось 209 государственных дел да 289 челобитчиковых. Вероятно, вследствие этого представления в июне 1733 года велено остававшимся в Москве сенаторам со всею канцеляриею быть в Петербурге и присутствовать в общем собрании, в Москве же оставить от Сената контору, в которой из сенатских членов быть генералу и обер-гофмейстеру графу Солтыкову; он должен был иметь то же самое значение, какое имел с 1723 года остававшийся в Москве сенатский член, т. е. первенствующее значение. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 28 голосов: 4.3 из 5) Постфактум Несколько слов в заключение моей тюремно-лагерной истории. После, можно сказать, всеобщего нашего освобождения из ГУЛАГа, многие лагерные знакомства продолжались. С Бузаевым и Магалифом, как я уже говорил выше, мы поддерживаем переписку до сих пор. Рассказывал я и о встречах с Александром Гладковым. А с земляками-ленинградцами приходилось, пока все были живы, встречаться часто. Ко времени моего возвращения из лагеря Илья Киселев был уже директором Пассажного театра, получившего позднее благодаря его усилиям имя В. Ф. Комиссаржевской. Помня о моих драматургических сочинениях в бытность заведующего клубом на 2-м лагпункте, он попросил меня написать звучащие тогда по современному интермедии к спектаклю, который готовил к постановке его театр. Сатирические интермедии к комедии Карло Гоцци «Счастливые нищие» стали началом моей профессиональной драматургической работы. Бывший до своего ареста первым секретарем Октябрьского райкома партии Анисим Семенович Шманцарь, стал на несколько лет директором Дома Архитекторов. Наш добрейший лагерный завбаней полковник Лазарь Львович Окунь — возвратился для оформления отставки на военную службу. Яша Маркус, оказавшись «на слободе», вернулся к изготовлению женской модельной обуви, а Евгений Иосифович Войнилович — к своим инженерным делам. Адвокат Михаил Николаевич Лупанов поступил на службу в юридическую консультацию. А я — в Отдел рукописей Публичной библиотеки. Несколько раз наезжал в Ленинград капитан Тюгин. В Ленинграде училась его дочь. У нас сохранялось теплое к нему отношение. В один из его приездов я предложил бывшим «одноолпчанам» немного над ним пошутить. Мы договорились с ним встретиться возле Дома офицеров. В назначенное время почти все там собрались, радостно поприветствовали друг друга и приезжего гостя. При этом мы дружески посоветовали капитану быть предельно внимательным в отношении проходящих мимо старших офицеров и вовремя их приветствовать, приняв стойку «смирно». Мы расписали ему строгость ленинградских военных патрулей, особенно здесь, возле Дома офицеров. И вдруг, как и было нами задумано, из-за угла Литейного и Кирочной вышел и направился в нашу сторону полковник в папахе и в серой касторовой полковничьей шинели. Кто-то легонько подтолкнул Тюгина, и тот, завидев полковника, вытянулся и замер, бросив правую руку к шапке. Полковник вроде бы нехотя поднял руку к папахе, но тут же шагнул к капитану, улыбаясь и протягивая к нему обе руки. |
|
|
