| Выйдя из карантина, мы, прибывшие вместе из Ленинграда, — адвокат Михаил Николаевич Лупанов, инженер-лесопромышленник Грудинин, бывший первый секретарь Октябрьского райкома партии Анисим Семенович Шманцарь и я, по совету познакомившихся с нами «старожилов» лагпункта, поселились в 4-м бараке, где, как нам сказали, обычно поселялись интеллигенты — будущие «придурки». Традиция эта сложилась, видимо, потому, что 4-й барак стоял на главной улице лагпункта прямо напротив конторы, где люди с образованием, в том числе профессора, доценты, студенты разных, в основном гуманитарных профессий, работали бухгалтерами, счетоводами, плановиками. Рядом с этим бараком стоял небольшой домик, в котором трудились специалисты другого профиля — инженеры, архитекторы, чертежники, проектировавшие здания и технические службы всего Каргопольлага. Некоторые из них жили в своем служебном помещении — спали на топчанах, поставленных рядом с их чертежными досками, а некоторые жили в четвертом бараке. Если добавить к сказанному, что в конце барака, после помещения, занятого спальными койками, стоящими, как и во всех бараках лагеря, в виде «вагонки», то есть в два этажа, располагались культурно-воспитательная часть и библиотека, может создаться впечатление, что 4-й барак был каким-то концентратом интеллигенции лагпункта. Но это было не так. Во-первых, многие заключенные интеллигентных профессий жили и в других бараках, вместе со своими бригадами, в которых работали учетчиками или мастерами. В своих госпиталях, а их на нашем «столичном» лагпункте было вместе с поликлиникой четыре, — проживали врачи-зеки. В отдельных кабинках при своих службах жили их завы: завбаней при бане, завклубом при клубе, завхлеборезкой при хлеборезке. Во-вторых, в четвертом бараке нас — «пятьдесятвосьмушников» было меньшинство. Барак, в котором умещалось человек сорок — пятьдесят, был населен в основном уголовниками, ворами всех уровней, в том числе рецидивистами и бандитами. Не случайно поэтому много лет несменяемым дневальным четвертого барака был явный представитель воровского мира всего Каргопольлага — Максим — человек небольшого роста и весьма оригинальный: с русской фамилией, но с большим еврейским носом и с одесским произношением. Через него проходил поток всевозможных сообщений, которыми обменивались блатные Каргопольлага друг с другом и со своими «братками» из других лагерей и лагпунктов Архипелага ГУЛАГ. В воровской мир Максим попал, скорее всего, еще в раннем возрасте. Он был довольно образован, в смысле — начитан, любил говорить поговорками и иносказаниями, для чего использовал всевозможные притчи и присказки. Не прочь был и пофилософствовать на всякие жизненные темы. Относился он к нам — интеллигентам доброжелательно, но немного свысока, как к представителям низшей касты. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 28 голосов: 4.3 из 5) Свершилось Около часу дня 5 марта 1953 года я, выполняя свою пожарную работу, разгребал снег с площади самого большого на лагпункте пожарного водоема. Был обычный зимний день — мороз, густой снежный покров на земле, на крышах бараков и других строений лагпункта, сизые дымы над крышами. В зоне пустынно. Большинство заключенных на работах, те, кто остался в зоне, сидят по своим баракам. На вышках, что по углам зоны, топчутся часовые в тулупах. Тепло одет и я. На мне удлиненный ватник — бушлат, валенки, шапка-ушанка. Поверх бушлата, как положено в часы дежурства, светлая брезентовая тужурка и широкий зеленый пояс пожарного с металлическими причиндалами для крепления в случае пожара необходимых приспособлений. Работы немало. Площадь водоема с его двумя деревянными квадратными крышками и подъездные пути к нему завалило за ночь толстым слоем снега. «Но ведь не лесоповал, не сортплощадка, — думаю я, — а научная работа, на которую меня нарядили по указанию Коробицына…» Как все в эти дни, я думаю о Сталине: «Помрет, не помрет? И что с нами будет после того, как он помрет? Скорее всего, наступят какие-нибудь улучшения в нашей судьбе. А может быть, еще хуже станет?!..» Все три дня после первого сообщения о болезни вождя только на эту тему шли разговоры в бараках и в рабочих бригадах, при любых встречах в зоне и в поселке Ерцево. Анисим Семенович Шманцарь — бывший первый секретарь райкома Октябрьского района Ленинграда волновался и суетился больше всех. Он в течение всех лет, что мы находились в лагере, неустанно перед сном молил судьбу об одном и том же, чтобы на следующее утро первым сообщением, с которого начнутся радиопередачи, было сообщение о смерти Сталина. — Наконец, и на моей улице праздник! Наконец, дождался! — говорил он теперь всем и каждому с утра и до вечера. — В шесть утра заговорило радио. Просыпаюсь. Передают!!! Я бросаю в сторону сугроба очередную лопату снега и, распрямившись, замечаю, что из бараков выбегают люди. Кто-то размахивает руками, кто-то машет шапкой. До меня еще не доносится, что эти люди кричат, но я догадываюсь о том, что случилось. Швыряю в сторону лопату и бегу к ближайшему громкоговорителю, в баню к Лазарю Львовичу Окуню. Да! Подтвердилось! Сталин умер! Началось другое время. Рекомендуем 5 комментариев Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 1062 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2584 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Более ничего не обнаружено 497 . В. Степанов, посетивший Вавилов Дол накануне его уничтожения, увидел его другими глазами: «Подъедешь к Долу, – тут тебе на пригорке церковка издали крестами поблёскивает. Через дорогу братский дом тёсом крытый; кладовая и сарай при нём; подальше двор заезжий: плетнёвый сарай метров двадцать, соломой крытый. Поближе к склону дола келейка прозорливицы, – одним окошечком на дорогу, другим в поле смотрится; внутри уют: кровать у печки, чистота, картины божественные по стенам. Пониже в овраг банька для тела грешного. Спустишься в Дол – колодец в срубе (аршин в квадрате) полон мутной водички. Водичка святая. Пойдёшь в вершину Дола – бугорок под кустиком: могила св. Вавилы; ещё повыше дуб стоял с надписью: „могила св. Акулины“. У срыва направо яма – святая землица; видны отпечатки пальцев богомольцев, скоблящих землицу себе в ладонку. Ещё повыше к вершине дола колодец мирской для всех» 498 . Постоянными жильцами в 1929 году там были Фёдор Александрович Малов и Иван Осипович Дорофеев – попечители и наставники; Евгения Матвеевна Афанасьева – «мать-игуменья», «прозорливица», и Иван Степанович Галкин – пекарь и кашевар. Богослужения совершали по праздникам священники села Ивановка – Иван Павлович Журавлев и Анисим Алексеевич Пряхин. По будням же Ф.А. Маловым велись беседы с паломниками; И.О. Дорофеев читал акафист в часовне и совершал «афонское правило», а мать Евгения от пьянства лечила. Таким встретил Вавилов Дол свой последний, 1929 год. II. Убийство Мокрины Нещадиной 16 июня 1928 года в посёлке Горно-Шишканский произошло убийство шестидесятилетней крестьянки Мокрины Нещадиной. Преступление было совершено при самых странных обстоятельствах. 12 июня в посёлок явился «старец» Кондратий Молодых. В первый день своего пребывания в посёлке он собрал жителей и рассказывал им притчи о конце света, говорил, что в посёлке живёт много грешников, во многих вселились бесы и что он их найдёт и изгонит. Доведя собравшихся до сильного возбуждения, он стал ставить женщин на колени и кропить их святой водой, они плакали и кричали. |
| Интересно, что попытки преследуемых со стороны государственных служб последователей крайних проявлений религиозного экстремизма и фанатизма встречались и в то время. Так, в июне 1894 года в России вышел «Закон против штундистов», согласно которому секты штундистов, в ряды которых зачисляли баптистов и «евангельских христиан», были отнесены к разряду нетерпимых. Давление со стороны государственных надзорных служб на эти организации нарастало. Циркуляр Министерства внутренних дел от 3 сентября 1894 года поставил под запрет все штундистские религиозные группы. В нем, в частности, говорилось, что права и льготы, дарованные законом от 3 мая 1883 года раскольникам менее вредных сект, неприменимы к штундистам. Их собрания были запрещены, а нарушителей стали привлекать к судебной ответственности. После такого поворота событий сторонники российского штундизма стали именовать себя баптистами, так как термин «баптизм» был ранее, в 1879 году, узаконен в России, и под действие последних суровых введений, к примеру, немцы-баптисты не подпадали. Особенно данная лазейка использовалась во время первой переписи населения империи в 1896 году. Следует отметить, что эти ухищрения имели успех. Так, донские сектанты Дементий Александров и Анисим Крючков записались в переписи как баптисты. Местные власти пытались опротестовать это, но в итоге Сенат отменил постановление местного мирового съезда. Выигранное дело вдохновило баптистов, весть об этом быстро разлетелась по России и так же стали поступать сектанты по всей стране. Примерно то же самое происходит и в наши дни. В Российском союзе христиан веры евангельской (пятидесятников) и Российской церкви христиан веры евангельской сегодня можно встретить немало представителей международного харизматического движения, не являющегося на самом деле традиционным даже для протестантов. Но они упорно называют себя «евангельскими христианами» и официально с молчаливого согласия надзорных служб входят в их состав. В конце XIX века для борьбы с распространяющимся в Российской империи сектантством начали созывать специальные Всероссийские миссионерские съезды, на которых выдвигались различные предложения применить меры против сектантов, даже самые радикальные, вплоть до лишения их гражданства. Несмотря на принятые меры со стороны светской и церковной властей по отношению к сектам, российское общество продолжало становиться все более расколотым по религиозному признаку. Активно распространялись в больших тиражах печатные издания представителей нетрадиционных религиозных движений христианского толка. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла НЕВЕЖИН (Тимофеев) Иван Андроников, рус. мастер печатного дела кон. XVI - нач. XVII в., сын известного московского типографа 2-й пол. XVI в. Андроника Тимофеева Невежи . Н. начал принимать участие в типографской деятельности на Московском Печатном дворе еще при жизни отца и занял его место, когда тот отошел от дел. Впервые имя Н. упоминается в колофоне Часовника 1598 г., в к-ром наряду с привычным указанием на «мастерство Андроника Тимофеева сына Невежи и прочих о Господе сработников» специально отмечаются «труды Иванца Невежина с товарыщи». Это упоминание по времени почти совпадает с созданием в типографии нового шрифта (его употребление отмечено А. С. Родосским уже в следующем издании - Минее общей 1600 г. меньшего формата). В последние годы работы мастера Невежи были обновлены трафареты для орнаментального убранства изделий, эти нововведения также связывают с началом работы Н. в типографии. В очередной раз имя Н. появляется в московских изданиях только тогда, когда из них исчезает упоминание его отца. В качестве мастера, трудившегося над книгой «с прочими сработниками», он назван в колофоне Триоди Цветной 1604 г., работа над к-рой была начата в конце апр. 1603 г., и впосл. еще в 5 изданиях. Последней книгой Н. стала Минея служебная на нояб., ее печатание завершено 17 сент. 1610 г. Еще одно издание - Минея служебная на дек.- осталось незаконченным: события Смутного времени привели к временному закрытию Печатного двора. Н. начал самостоятельно работать в типографии, когда московские власти приняли решение о расширении печатного производства: было увеличено количество станов и соответственно мастеров. К Н. присоединились Анисим Михайлов Радишевский, а затем и Никита Фёдоров Фофанов, к-рые заново обустраивали свои станы, резали шрифты и необходимое для изданий орнаментальное убранство. Унаследовавший типографские материалы от отца, Н. был во многом избавлен от этих хлопот, хотя, используя прежний шрифт, он занимался созданием новых досок орнаментики (А. С. Зёрнова считала, что они исполнены в традиц. манере). Даже применяя старые доски, Н. стремился к тому, чтобы они воспринимались как часть именно его типографских материалов; не случайно, напр., с изображения на гравюре ап. Луки при печатании Апостола в 1606 г. было срезано указание на «мастера печатного» Невежу. |
| Рецензия на книгу И. Д. Мансветова «Церковный Устав (Типик), его образование и судьба в Греческой и Русской Церкви» Источник Сочинение профессора И. Мансветова . Москва, 1885 год. (Рецензия доцента Киевской Духовной Академии А. Дмитриевского ) Церковный Устав или Типикон имеет весьма важное значение в церковно-богослужебной практике. Эту книгу не без основания «печатного дела мастер Анисим Михайлов сын Родошевский» в предисловии к злополучному Типикону 1610 года (editio princeps) называл «Оком церковным и вождем всем книгам, яже в божественней соборней апостольской Церкви, добре предузаконися во всем». И действительно, наш Типикон не только главный регулятор современной церковно-богослужебной практики и «вождь всем книгам», но сферу своего влияния он простирает гораздо дальше, стремится к упорядочению даже строя религиозно-бытовой жизни современного православного общества. Поэтому само собой понятно, что основательное и всестороннее изучение исторической судьбы этой книги составляет предмет насущной потребности. Знание истории Типикона, удовлетворяя любознательности пытливого ума серьезного ученого, важно и в практическом отношении для самой Церкви или, частнее, для ее пастырей, как вождей православно-христианского общества; оно открывает нам не только то, каким образом сложился этот кодекс разного рода требований от современного христианского общества и, в частности, от нашего духовенства, но и то, что в нем существует издавна и освящено, таким образом, авторитетом глубокой древности и что явилось в сравнительно недавнее время, отличается новизной, случайностью и, следовательно, вносит неустойчивость взглядов, производит в нашем церковном богослужении «не порядок и благообразие», а качества совершенно противоположные и, таким образом, подлежат или исправлению, или даже совершенному уничтожению. Однако же, чтобы достигнуть указанных сейчас жизненно-практических результатов от изучения истории Типикона, необходимо было явиться такому исследователю, который бы с охотой и с предварительной научной подготовкой взялся бы за скучную кропотливую работу – переборку всего наличного материала, входящего в состав нашего Церковного Устава, проникся бы сознанием ее важности для блага Церкви и прямо и смело смотрел бы в глаза всем предстоящим трудностям при ее исполнении. |
| Анисим Анисимович свел лопатки под гимнастеркой, поежился и распрямился, выпятил грудь, готовый исполнять свой долг, не Богом, но властью ему предназначенный. Клуб оробел, утих. Всякий служивый старался спрятаться за спину сидящего товарища, всякий смиренно опускал, прятал глаза от Анисима Анисимовича, покаянно вспоминая, что он успел натворить в армии, сколько, чего и где стибрил. И выходило, что каждого здесь сидящего можно сей момент брать и судить по всей строгости военного времени. Не зря, ох не зря гневаются эти дяди в комсоставской форме — видят они, видят каждого шаромыжника насквозь, дело только в занятости их большой, но наступит срок — разоблачат они, разоблачат всех преступников, подвергнут, осудят, чтоб даже и другим поколениям неповадно было от занятий отлынивать, картошку с морковкой воровать. Председатель трибунала сделал повелительный знак рукой — и в клуб ввели Зеленцова, распоясанного, недавно еще раз под ноль стриженного, да под такой ноль, что белобрысая голова подсудимого сделалась будто вот только что в лоханке до блеска вымытой. Обмоток на Зеленцове не было, в носках он был, добротных, вязанных из козьей шерсти. Молодой боец из минометной роты удрученно вздохнул — из дому в посылке прислала те носки мать, Зеленцов, чтоб ему ни дна ни покрышки, выиграл в карты. Красуется! С руками за спиной ступил Зеленцов в зал клуба, прошелся до середины зала, остановился, приподняв голову, приветливо улыбнулся всем, стиснув по три морщинки в уголках рта; — Здорово, ребята! — Здра-а-асс… — разбродно и неуверенно откликнулся зал, и кто успел прикемарить, начал просыпаться, шевелиться. — Ну как? — кивнул Зеленцов в сторону трибунала, все не переставая улыбаться, только уже криво, в одном углу рта у него образовалось уже четыре складки, в другом осталось две. — Ну как жизнь, ребята? Не всех еще уморили? — Ччто такое? Прекратить рразговоры! Подсудимый, сесть на место! — вскочила со стула строгая секретарша, и один из конвойных толкнул подсудимого к скамейке. — Ээ, комсомолец! — зароптал подсудимый. |
| Старик в умилении похлопал его по плечу и подмигнул буфетчику: вот-де какой у меня сын. – Остался бы ты, Анисим, дома, при деле, – сказал он, – цены бы тебе не было! Я бы тебя, сынок, озолотил с головы до ног. – Никак нельзя, папаша. Херес был кисловатый, пахло от него сургучом, но выпили еще по рюмке. Когда старик вернулся со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу и пела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела на солнце со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тоже жаворонок. Старый работник, который проходил мимо крыльца, покачал головой и крякнул. – Да и невестки же у тебя, Григорий Петров, бог тебе послал! – сказал он. – Не бабы, а чистый клад! 8 июля, в пятницу, Елизаров, по прозванию Костыль, и Липа возвращались из села Казанского, куда они ходили на богомолье, по случаю храмового праздника – Казанской божией матери . Далеко позади шла мать Липы Прасковья, которая всё отставала, так как была больна и задыхалась. Время было близко к вечеру. – А-аа!.. – удивлялся Костыль, слушая Липу. – А-а!.. Ну-у? – Я, Илья Макарыч, до варенья очень охотница, – говорила Липа. – Сяду себе в уголочке и всё чай пью с вареньем. Или с Варварой Николавной вместе пьем, а оне что-нибудь рассказывают чувствительное. У них варенья много – четыре банки. «Кушай, говорят, Липа, не сомневайся». – А-аа!.. Четыре банки! – Богато живут. Чай с белой булкой; и говядины тоже сколько хочешь. Богато живут, только страшно у них, Илья Макарыч. И-и, как страшно! – Чего ж тебе страшно, деточка? – спросил Костыль и оглянулся, чтобы посмотреть, далеко ли отстала Прасковья. – Первое, как свадьбу сыграли, Анисима Григорьича боялась. Они ничего, не обижали, а только, как подойдут ко мне близко, так по всей по мне мороз, по всем косточкам. И ни одной ноченьки я не спала, всё тряслась и бога молила. А теперь Аксиньи боюсь, Илья Макарыч. Она ничего, всё усмехается, а только часом взглянет в окошко, а глазы у ней такие сердитые и горят зеленые, словно в хлеву у овцы. Хрымины Младшие ее сбивают: «У вашего старика, говорят, есть землица Бутёкино, десятин сорок, землица, говорят, с песочком и вода есть, так ты, говорят, Аксюша, построй от себе кирпичный завод, и мы в долю войдем». Кирпич теперь двадцать рублей тысяча. Дело спорое. Вчерась за обедом Аксинья и говорит старику: «Я, говорит, хочу в Бутёкине кирпичный завод ставить, буду сама себе купчиха». Говорит и усмехается. А Григорий Петрович с лица потемнели; видно, не понравилось. «Пока, говорят, я жив, нельзя врозь, надо всем вместе». А она глазами метнула, зубами заскриготела… Подали оладьи – не ест! |
| Либерально-умеренный критик В. А. Гольцев («Литературные отголоски». – «Курьер», 1900, 14 февраля) по многим положениям полемизировал с Горьким. В том числе, сводя его оценку миросозерцания Чехова всего к двум положениям: «понять, значит простить», «помогите жить людям, помогайте друг другу», автор оспаривал ее. В целом он заключал, что Чехов «никогда не скажет и не подумает того, что навязывает ему г. Горький». Не замедлила отозваться на выход новой повести и реакционная критика. В. П. Буренин признал «В овраге» «…наиболее удачным, наиболее художественно обработанным и наиболее глубоким по замыслу» произведением Чехова и значительную часть статьи посвятил анализу характеров Анисима и Аксиньи. В этих рассуждениях сказалась его ничем не маскируемая тенденциозность. Дав уничтожающую характеристику старшего сына Цыбукина, Буренин язвительно писал, что Анисим «является героем нашего времени, руководимым современными заветами в своем роде „марксистского“ пошиба». Аксинья в представлении критика – тоже «героиня нового порядка», вытеснившего из литературы образы идеальных героинь из народа. Он призывал полюбоваться этой «доморощенной марксисткой» – «бабой деятельной энергии, здоровой и бодрой», «покладливой и трудолюбивой» лишь ради наживы, обуреваемой «хищными инстинктами», приводящими к «варварскому эгоизму и жестокосердию». «Надо думать, что нынешние приверженцы великого и благотворного принципа – торжества капитализма признают в Аксинье одну из самых типичных последовательниц их милого учения» (В. Буренин. Критические очерки. – «Новое время», 1900, 25 февраля). Примером истолкования повести в консервативно-охранительном духе явилась статья М. Меньшикова «Три стихии. („В овраге“, повесть А. П. Чехова)» в «Книжках Недели». Восторгаясь художественным талантом Чехова, который поражал еще читателей «Мужиков», публицист обе повести прежде всего рекомендовал для изучения «государственным людям»: «Чеховские деревенские повести – это, помимо обаятельной красоты их, – в сущности научные диссертации, очень строгие народно-бытовые исследования. |
| это установлено (франц.) и этой дорогой неблагодарной женщине... (франц.). Дорогая и несравненная, для меня женщина — это всё (франц.). становится слишком холодно. Между прочим, у меня всего сорок рублей, и вот эти деньги (франц.). не будем больше говорить об этом, потому что меня это огорчает (франц.). потому что нам надо поговорить, Да, мне нужно много сказать вам, дорогой друг (франц.). Как, вы знаете уже мое имя? (франц.). Довольно, дитя мое (франц.). у нас есть деньги, а затем, а затем бог поможет (франц.). Довольно, довольно, вы меня мучаете (франц.). Это ничего, мы подождем (франц.). Двадцать лет! (франц.). Вы благородны, как маркиза! (франц.). как в вашей книге! (франц.). Довольно, довольно, дитя мое (франц.). Знаете ли (франц.). Неужели же я так болен? Да ведь ничего серьезного (франц.). О, я припоминаю это, да, Апокалипсис. Читайте, читайте (франц.). мы отправимся вместе (франц. эти свиньи (франц.). вы знаете... в этой книге (франц.). одно сравнение (франц.). Да, Россия, которую я любил всегда (франц.). и другие вместе с ним (франц.). вы поймете потом (франц.). Вы поймете потом... Мы поймем вместе (франц.). Вот как, тут озеро (франц.). III То была сама Варвара Петровна, прибывшая в четырехместной карете, четверней, с двумя лакеями и с Дарьей Павловной. Чудо совершилось просто: умиравший от любопытства Анисим, прибыв в город, зашел-таки на другой день в дом Варвары Петровны и разболтал прислуге, что встретил Степан Трофимовича одного в деревне, что видели его мужики на большой дороге одного, пешком, а что отправился он в Спасов, на Устьево, уже вдвоем с Софьей Матвеевной. Так как Варвара Петровна, с своей стороны, уже страшно тревожилась и разыскивала, как могла, своего беглого друга, то об Анисиме ей тотчас же доложили. Выслушав его и, главное, о подробностях отъезда в Устьево вместе с какою-то Софьей Матвеевной в одной бричке, она мигом собралась и по горячему следу прикатила сама в Устьево. О болезни его она еще не имела понятия. Раздался суровый и повелительный ее голос; даже хозяева струсили. |
|
|
