| Меркатор называет Мемора «епископом блаженной и святой памяти», а Юлиану «выдающейся женщиной, почтеннее которой не найти между самыми уважаемыми матронами» 142 . Судя по месту родины Юлиана, можно думать, что Мемор был епископом одного из Апулийских городов, но какого именно, неизвестно. Несомненно, что Мемор был человек просвещенный; об этом свидетельствует близкое дружественное знакомство его с Павлином Ноланским и переписка с Августином, причем последний отзывался о нем впоследствии с глубоким уважением, «Я, конечно, не забыл (non immemor Memorem), писал Августин Юлиану, Мемора, блаженной памяти отца твоего, который посредством литературного собеседования вошел со мною в искреннюю дружбу, сделав и тебя ради его любезнейшим мне» 143 . Просвещенный епископ дал своему сыну самое тщательное образование: из сочинения Юлиана видно замечательное знакомство автора с св. Писанием и тщательное изучение классических произведений греческой и римской литературы. Несомненно, что Юлиан писал сочинения и прежде тех, с которыми выступил против Августина 144 . Юлиан обладал от природы «острым умом», развитым чрез тщательное образование, так что явился «опытнейшим оратором и сильнейшим после Пелагия противником благодати» (Проспер). Если Августин уверяет, что Юлиан силен более языком, чем умом, и характеризует его, как человека, «в рассуждениях болтливейшего, в диспутировании клеветливейшего, в исповедании лживейшего» 145 , то эти слова должны означать лишь то, что Юлиан расходился с ним в воззрениях и при защите своих убеждений придавал слишком большое значение разуму и диалектике. Есть некоторые данные и для характеристики высокого нравственного облика Юлиана. Так, во время одного голода он проявил самую горячую деятельность на пользу пострадавших и своим самоотверженным поведением многих привлек в свою ересь 146 . Нельзя не отметить, затем, и твердости его в своих убеждениях. Когда большинство из единомышленных с ним италийских епископов отказалось от своих убеждений из желания сохранить свои кафедры, Юлиан остался верея себе и удалился в изгнание. |
| – Бежать нельзя? – Тише, тише!.. Что ты!.. Страх школьника выразился в ленивых чертах Галла. – Нет, конечно! Я теперь, как рыба на удочке; он тащит потихоньку, так, чтобы леса не порвалась: ведь цезарь, какой ни на есть, все-таки довольно тяжел. Но знаю – с крючка не сорвись – рано или поздно вытащит!.. Вижу, как не видеть, что западня, и все-таки лезу в нее, сам лезу от страха. Все эти шесть лет, да и раньше, с тех пор, как помню себя, я жил в страхе. Довольно! Погулял, пошалил и довольно. – Брат, он зарежет меня, как повар куренка. Но раньше замучит хитростями, ласками. Уж лучше бы резал скорей! ..Вдруг глаза его вспыхнули. – А ведь если бы она здесь была, сейчас, со мною, что ты думаешь, брат, ведь она спасла бы меня, наверное, спасла бы! Вот почему говорю я – это была удивительная, необыкновенная женщина!.. Трибун Скудило, войдя в триклиниум, с подобострастным поклоном объявил, что завтра, в честь прибытия цезаря, в ипподроме Константинополя назначены скачки, в которых будет участвовать знаменитый наездник Коракс. Галл обрадовался, как ребенок. Велел приготовить лавровый венок, чтобы, в случае победы, собственноручно венчать перед народом любимца своего, Коракса. Начались рассказы о лошадях, о скачках, о ловкости наездников. Галл много пил; от недавнего страха его не было следа; он смеялся откровенным и легкомысленным смехом, как смеются здоровые люди, у которых совесть покойна. Только в последнюю минуту прощания крепко обнял Юлиана и заплакал; голубые глаза его беспомощно заморгали. – Дай тебе Бог, дай тебе Бог!.. – бормотал он, впадая в чрезмерную чувствительность, может быть, от вина. – Знаю, ты один меня любил – ты и Константина… И шепнул Юлиану на ухо: – Ты будешь счастливее, чем я: ты умеешь притворяться. Я всегда завидовал… Ну, дай тебе Бог!.. Юлиану стало жаль его. Он понимал, что брату уже «не сорваться с удочки» Констанция. На следующий день, под тою же стражей, Галл выехал из Константинополя. Недалеко от городских ворот встретился ему вновь назначенный в Армению квестор Тавр. Тавр, придворный выскочка, нагло посмотрел на цезаря и не поклонился. |
| Фактически единственным автором, учившим, подобно Юлиану, о единстве сущности (οσα), качества (γνρισμα) и свойства (διτης) во Христе, был Сергий Грамматик. Полемика Сергия с Севиром относится ко времени пребывания последнего на Антиохийской кафедре (512–518). Таким образом, христологические воззрения Сергия могли быть известны Юлиану по времени начала его спора с Севиром 326 . В истории христологических споров Сергий занимает совершенно особое место. Его богословское видение существенно не отличается от того, что мы видим у других монофизитских авторов того времени. Сергий вовсе не был евтихианином или синусиастом, последовательное утверждение единства сущности не означало для него слияние (σγχυσις) естеств или преложения человечества в Божество 327 . От прочих богословов Сергия отличает совершенно оригинальная теория обоснования богочеловеческого единства. Он выступает здесь не как богослов, но прежде всего как философ, стремящийся выразить тайну Воплощения Сына Божия средствами Аристотелевой философии. Говоря о Христе, как о единой сущности, Грамматик понимает «сущность» абстрактно, в смысле второй сущности Аристотеля 328 . Таким образом, Боговоплощение мыслится Сергием не только как важнейшее событие в истории спасения, но и событие в плане бытия как такового. Вследствие Воплощения в иерархии бытия появляется новый вид, новая, хотя конкретно и реализуемая в одном единственном случае, сущность – Логос Воплощенный. Тем самым на древе Порфирия появляется новая ветвь. Этой единой сущности соответствует, по Сергию, и единое свойство 329 . Различные факты из жизни Богочеловека – сверхъестественное рождение от Девы, хождение по водам, способность пострадать при сохранении совершенной свободы по отношению к естественной необходимости, воскресение из мертвых – Сергием не анализируются, но рассматриваются как новые свойства новой сущности 330 . Основной порок системы Сергия достаточно очевиден, чем, вероятно, и объясняется отсутствие у него последователей. Учение о Христе как о новой сущности, которая должна занять свое особое место в иерархии бытия, превращает Божество и человечество в две дополняющих одна другую части единой новой сущности, подобно душе и телу в человеке. Тем самым Боговоплощение из свободного Божественного действия, обусловленного фактом грехопадения человека, превращается в существенно необходимое, Божество и человечество оказываются изначально «запрограммированы» на соединение с целью создания новой сущности. Поэтому христологическую концепцию Сергия можно определить как метафизическое монофизитство. Следствием такой христологии является, вероятно, не замеченная самим Грамматиком, взаимозависимость Бога и твари: Божество в Лице Сына Божия в силу необходимости интегрируется в тварный мир, что сообщает учению Сергия пантеистический оттенок. |
| Он только щеголял великодушием и по-видимому старался сблизиться с предстоятелями церкви; на самом же деле он не стеснялся подсмеиваться над ними. Он трунил над Марием халкидонским, который был слеп. Но Марий показал себя героем. Он прямо в глаза сказал Юлиану: «Благодарю Бога за свою слепоту, потому что имею счастье не видеть безобразия отступника». Юлиан отнесся к этому с видимым равнодушием. В Антиохии Юлиан явился неустойчивым. Здесь он посланиями старался возбудить ссоры между христианами и епископом. В 362 г. в Антиохии между христианами и язычниками возникли неудовольствия. Юлиан еще ранее писал в Бостру епископу Титу, что он возлагает на него ответственность за беспорядки, производимые христианами. Тит отвечал императору, что христиане никогда не будут повинны в общем движении, что они послушны пастырю, и не было признаков каких-либо беспорядков. Юлиан отвечал христианам Антиохии, что они унижают себя, не смея ничего сделать без епископа, что они потому живут смирно, что их сдерживает епископ. Юлиан откровенно заявил, что сам он не позволит причинить зла галилеянам; между тем другие перехватывали через край, так что через них являлся виновным в насилии над христианами и Юлиан. Эти насилия производились особенно во время разрушения храмов в Сирии. О том, как Юлиан относился к этим несчастиям христиан, говорит следующее обстоятельство. Недалеко от Газы при море находилась гавань Майюм, в которой все жители были христианами еще в предшествовавшие царствования, за что получили от императоров христиан самостоятельное, независимое от Газы, управление. На этом-то пункте и произошло столкновение у жителей Майюма и Газы, причем было убито до 10 майюмских христиан. Когда об этом донесли Юлиану, то он ответил: «Что за важность, что рука эллина сокрушила каких-нибудь 10 галилеян». Юлиан не только гнал христиан, но и издевался над ними, пользуясь знакомством с их учением. Так, однажды проезжая мимо пещеры подвижника Дометия, он обратил внимание на собравшуюся около пещеры толпу христиан и, желая поиздеваться над ними, обратился к Дометию с такими словами: «Если ты желаешь спасаться, то для чего собираешь народ? Проводи жизнь уединенную» – и приказал заложить пещеру камнями. |
| За этими первенцами его красноречия следуют два Слова на Юлиана, сказанные в год смерти последнего (363 год). Хотя автор в начале первого Слова и замечает, что он будет говорить «не по подражанию мерзким речам и суесловию» 788 , то есть не по правилам языческого ораторства, что «вся сила и ученость века сего во тьме ходит и далека от света истины», тем не менее справедливость требует сказать, что в этих Словах более, чем в других, более, чем вообще во всех творениях Григория, отражается влияние на него ораторства классического. Здесь Григорий panegyrico modo, modo judiciali, turn deliberativo dicendi genere, procedit 789 , как замечено еще древними, то есть это не что иное, как настоящие обвинительные (στηλιτευτιχο) судебные речи, составляющие, как иронически выражается сам Григорий, памятник Юлиану «выше и славнее столпов Иракловых» 790 , воздвигнутый великим защитником Церкви Христовой в противовес, как это видно из самых Слов, панегирикам Юлиану, составленным около того же времени Ливанием, Евнапием, Каллистом, Зосимой и другими языческими ораторами. Несправедливо ставить в вину Григорию, как делали иногда, страстность и запальчивость этих обвинительных речей. Григорий здесь не обнаруживает христианской кротости, но его резкие отзывы и порицания становятся совершенно понятны, если принять в соображение, что в это время весь христианский мир был полон ужаса, возбужденного преследованиями Юлиана: естественно было в речах христианского оратора сказаться общему чувству негодования. Во время борьбы не на жизнь, а на смерть между христианством и язычеством, какая предпринята была Юлианом, невозможно было ожидать хладнокровной оценки язычества со стороны христианских учителей. Первое Слово обозревает факт за фактом всю жизнь Юлиана, в особенности его мероприятия против христианства; второе излагает обстоятельства его смерти и общую оценку его личности и деяний. Несмотря на такой характер этих Слов и на то, что они не были произнесены (что видно уже из самого их объема), оба Слова являют собой памятники ораторства церковного, так как возвышенная христианская нравственная тенденция пронизывает их от начала до конца и объяснение событий из жизни Юлиана постоянно обставляется частными мыслями, относящимися к области христианского нравоучения. |
| Нередко, замечали современники, его пурпурный плащ мелькал среди пеших легионеров и был так же мокр и грязен, как и плащ рядового воина 334 . Вскоре на пути римлян встала хорошо укреплённая крепость Перизабор, которую Юлиан не смог взять с ходу. Но после того, как осаждённые увидали приготовления римлян, они запросили мира и по взаимной договорённости покинули стены своего города; Юлиану достались очень большие запасы продовольствия. Однако армия уже начала уставать, и её дисциплина рушилась. На следующий день персы внезапно напали на отдыхавших римлян, убив несколько человек и захватив знамя. Юлиан устроил децимацию и выгнал из армии двух трибунов, а для поднятия духа войска выдал каждому солдату по 100 серебряных монет. Но войско глухо роптало, не удовлетворяясь уже такой малой наградой за свои труды и лишения. Вновь пришлось обращаться к солдатам с речью, в которой Юлиан обещал либо умереть в этой кампании, либо подчинить Персию Римскому государству 335 . Солдаты вновь поверили, ободрённые его словами. Вскоре, во время осады сильного города Битра, Юлиану удалось продемонстрировать своим солдатам лучшие качества полководца. Битра имел двойные стены, подступы к городу были закрыты высокими скалами с крутыми обрывами, а гарнизон отклонил любые предложения о сдаче. Два дня шли ожесточенные бои, Юлиан сражался в первых рядах, ободряя бойцов, наконец, под ударами тарана рухнула самая высокая башня крепости и римляне ворвались вовнутрь. Никто из жителей и осаждённых персидских воинов не спасся от меча разъярённых римских легионеров. Только начальник гарнизона Надбата вместе со своими 80 телохранителями был взят в плен и милостиво отпущен на свободу царём. Примечательно, что Юлиан не прельстился ни одной из наложниц, взятых солдатами и предложенных ему в качестве подарка от армии, – желая во всём уподобиться Александру Великому, он не хотел ослаблять себя низкими страстями. Персы, пытавшиеся пробиться на помощь осаждённым и укрывшиеся в находившихся поблизости пещерах, были задушены дымом от костров, разожжённых легионерами, а попытка сына Персидского царя контратаковать римлян, не увенчалась успехом 336 . Город был уничтожен полностью, а римлянам досталась очень богатая добыча. |
| Однако оба источника сходятся в одном: вскоре после низложения с Кизикской кафедры Евномий расторг церковное общение с Евдоксием и создал отдельную общину аномиев, фактическим лидером которой стал. 1241 В 360 г. Констанций отправил цезарю Юлиану приказ направить дополнительные войска против персов в Месопотамию, сформировав из легионов и из вспомогательных войск варваров. Сформированный для отправки контингент, прибыв в резиденцию Юлиана в Лутеции Паризиев, взбунтовался и провозгласил Юлиана августом. Опасаясь реакции Констанция, Юлиан направил к нему послов с письмом, в котором сообщал, что он был вынужден принять титул августа, чтобы утихомирить бунт, но при этом он сохраняет полную покорность Констанцию. Юлиан лишь выдвинул некоторые условия: не отправлять варваров, прежде всего галлов, на службу в далекие провинции и право назначать самому основную массу гражданских чиновников и офицеров армии, кроме префектов претория, а также прием людей в его свиту. Констанций в ответ направил также письмо, в котором внушал Юлиану, что если он дорожит жизнью своей и своих близких, то он должен довольствоваться саном и властью цезаря. В 361 г. Юлиан выступает открыто против Констанция, направляет свои войска в Италию и Иллирию через Реций. Констанций, урегулировав ситуацию в Месопотамии, двинул войска против Юлиана. 1242 Констанций скончался на почтовой станции Мобсукрены в Киликии (Amm. Marc., XXI, 15, 2). По сообщению Аммиана, перед смертью Констанций назначил Юлиана своим преемником. 1243 Юлиан прибыл в Константинополь спешным маршем через Фракию. Он вступил в город 11 декабря, его почтительно приветствовал сенат и ликующая толпа. Описываемая Филосторгием демонстрация уважения к умершему Констанцию объясняется тем, что официальные послы умершего императора, Теолайф и Алигильд, объявили, что Констанций назначил Юлиана преемником своей власти. 1244 Сократ Схоластик (Ист., I, 1), однако, сообщает, что в действительности Юлиан не только поощрял язычников, восстанавливая традиционные места поклонения, но и возвратил из ссылки многих епископов. |
| И вот в ней разводится вошь, что в лесу звери, и я испытываю то неудобство, что не могу свободно ни есть, ни пить из опасения захватить волосы вместе с пищей… Но у меня не только длинная борода, я мало ухаживаю и за головой, редко стригусь и обрезываю ногти, и руки мои часто запачканы чернилами… Я непривлекателен и в образе жизни: по моей грубости, не хожу в театр, а по моей необразованности, не допускаю во дворце представлений, кроме новогодних… Я не люблю цирковых представлений… В моей частной жизни я провожу бессонные ночи на подстилке из соломы и довольствуюсь скромной пищей, едва утоляющей голод. С детских лет я веду войну с моим желудком и не позволяю ему наполняться пищей» . Апологет Юлиана Аммиан Марцеллин так описывает его внешний вид: «Среднего роста; волосы на голове очень гладкие, тонкие и мягкие; густая, подстриженная клином борода; глаза очень приятные, полные огня и выдававшие тонкий ум; красиво искривленные брови; прямой нос; рот несколько крупноватый, с отвисшей нижней губой; толстый и крутой затылок; сильные широкие плечи; от головы и до пяток сложение вполне пропорциональное, почему и был он силен и быстр в беге» . Когда Юлиану исполнилось 23 года, Констанций вызвал его из Афин к себе в Медиолан, удостоил титула цезаря, женил на своей сестре Елене и отправил правителем в Галлию. Сознавая свою неподготовленность к новой для него роли командующего и администратора, он сказал тогда со свойственным ему полупритворным самоуничижением: «Это не мое дело, седло надели на корову!» Он опасался, что таким образом дядя хочет поскорее избавиться от него, что он готовит ему участь его старшего брата Галла, но, быстро усвоив азы военной науки и одержав ряд побед над германцами, он почувствовал себя увереннее и там уже, приблизив к себе людей надежных, перед ними не скрывал своего паганизма. Местом своей резиденции в Галлии Юлиан избрал Лютецию Паризиев, или Париж. Он жил там во дворце, построенном его дедом императором Констанцием Хлором, на левом берегу Сены, соединенном с центральной частью города, расположенной на острове, деревянным мостом. Между тем император Констанций готовился на восточной границе к войне с Ираном. Войск, расквартированных в Азии, не хватало для успеха кампании, и в январе 360 года Констанций отправил к цезарю Юлиану трибуна Деценция с требованием забрать воинов, причем из самых боеспособных частей: вспомогательные отряды галлов, батавов и герулов и еще по 300 солдат из каждого легиона. В результате вооруженные силы, находившиеся под командованием Юлиана, сокращались вдвое. Имелось, однако, обстоятельство, затруднявшее выполнение требования императора: Юлиан уже обещал солдатам вспомогательных частей – германцам и галлам – не отправлять их на Восток, откуда они имели мало надежды возвратиться к своим семьям. |
| Для характеристики Юлиана как человека следует обращаться к тем же, большею частью, пристрастным источникам, по которым мы пытались ознакомиться с его церковной деятельностью. Либаний в похвальном слове Юлиану выражается, что риторика обратила к богам его героя. Мы бы предпочли здесь выражение школа, как более понятное в наше время. Может быть, в связи с личными школьными воспоминаниями легче объяснить закон его, воспрещающий христианам преподавание. Юлиан увлечен был поэзией языческого культа, реальная же скромность христианства казалась для него соблазном и безумием. В попытках оживить фикцию старого мировоззрения Юлиан растратил свой острый ум, красноречие и необычайную начитанность. Но только что он умер, вся его система рухнула, и язычество уже не в состоянии было оказать противодействия христианским началам. По его смерти открылся, однако, вновь ожесточенный спор между его приверженцами и противниками из-за оценки характера его деятельности. Одни превозносили его до небес, другие топтали в грязь и всячески унижали его личный характер. Нужно полагать, что Либаний в своем преклонении пред Юлианом набрасывает слишком яркие краски, сравнивая, как мы видели выше, своего героя с богами. Менее повышенный тон в характеристике историка Аммиана Марцеллина27. Он указывает такие черты, которые действительно свойственны были Юлиану и засвидетельствованы с разных сторон. Таковы его умеренность и самообладание. Он довольствовался самой скромной пищей и мало спал. Подкрепив кратким сном свое тело, он сам лично проверял караулы и пикеты, а затем обращался к занятиям науками. Он был глубокий знаток в науке военного дела и гражданского управления, весьма тщательно вникал во все судебные процессы и являлся непреклонным судьей. О его мужестве свидетельствует множество битв, он был чрезвычайно вынослив к холоду и зною. Если теперь обратиться к христианским писателям, то получим иное впечатление. По смерти Юлиана в церквах были публичные молебны. Это был дракон, чудовище, Навуходоносор, Ирод, страшное пугало, преследующее народ Божий. Он был апостат по природе, жестокий и самый гнусный из людей. С коварством он принимает вид той дьявольской змеи райской, которая живет в его груди. |
| Другим знаменитым учеником Евгения Толедского был выдающийся политический и церковный деятель своего времени Юлиан Толедский (ранее 640–ок.690). Яркий и своеобразный писатель, он являлся, пожалуй, наиболее образованным человеком своего времени. Сведения о его жизни мы черпаем главным образом из посмертного панегирика, написанного его преемником по кафедре, епископом Феликсом (693–ок.700). Известно, что Юлиан родился в семье крещеных евреев, по личному выбору короля Вамбы (672–680) он был рукоположен в 680 г. Однако вскоре после этого король был свергнут, и, по всей видимости, не без участия Юлиана, – во всяком случае, он вполне ладил с новым правителем – Эрвигием (680–687), посвятив ему сочинение «О божественном суде» (ныне утраченное), а также свой труд «О подтверждении шести веков». При нем и при его преемнике короле Эгике (687–701) Юлиан выполнял важные поручения, он также добился официального и окончательного признания верховенства Толедской кафедры (на XII Толедском соборе). Юлиана считают также инициатором принятия (или даже автором) целого ряда жестких антииудейских законов, вошедших в состав двенадцатой книги «Вестготской правды», а также соответствующих соборных постановлений. Некоторые его сочинения написаны под сильным влиянием Исидора Севильского («Предсказание будущего века», «Противоречие в двух книгах», «О подтверждении шести веков»), Но славу Юлиану создали его полиметрическая поэма, посвященная некоему Модоэну; учебное пособие («Грамматика»), получившее широкое распространение как в самой Испании, так и за ее пределами, и «История короля Вамбы» – наиболее яркое историческое сочинение вестготской эпохи (между 673 и 680 гг.). 100 Один из преемников Юлиана по толедской кафедре Феликс Толедский (693–700 гг.) составил стихотворный панегирик своему предшественнику («Эпитафия Юлиану»), а также дополнил его биографией сочинение Ильдефонса Толедского «О знаменитых мужах». Вкус к поэтическому творчеству имел и предшественник Феликса Сисберт (690–693), исторгнутый из сана за активное участие в заговоре против короля Эгики; ему приписываются поэмы «Покаянный плач» и «Молитва о быстротечной жизни», а также «Эпитафия Антонине», которая считается лучшим из того, что было создано в рамках толедской поэтической традиции. |
|
|
