| Юлиану хотелось продемонстрировать на собственном примере блистательного государя и полководца, наполненного всяческими доблестями и дарами, милостивого и снисходительного, благородного и твёрдого, такого философа на троне по примеру героев Гомера и мудрецов Платона. Когда его учитель Оривасий сказал Юлиану: «Не должно, быв в гневе, обнаруживать его голосом и взглядом», тот ответил: «Ты прав – увидишь, придётся ли тебе в другой раз обвинить меня в этом» 288 . Обременённый многими государственными делами, он не оставлял упражнений в словесности, очень заботясь о впечатлении, которое производил на окружающих 289 . Юлиан хотел всем показать, что добродетели не являются исключительной чертой христианина, но, напротив, приверженец отеческих богов должен снискать ещё большее одобрение людей своими поступками и делами. Нельзя сказать, что всё это было исключительно показными демонстрациями, но, надо признать, в основе всего этого лежали гордыня и самолюбование . Это был искренний в своём роде и честолюбивый молодой человек, носящий в себе печаль ранних утрат и недоверия к окружающим, скрытный и не без хитрости, в отдельные моменты циничный и дерзкий лицемер, решительный, сметающий все преграды со своего пути. Ему очень хотелось остаться в памяти потомков великим философом и бесстрашным государем, «Апология» Платона бередила ему душу и налагала некий высший образ мыслей и поступков, которым Юлиан желал следовать. Безусловно, он обладал твёрдым характером и незаурядной выдержкой. Так, уже на смертном ложе он беседовал со своим любимцем Максимом о высоте души, как будто тень смерти не стояла у изголовья его ложа. Его философские настроения хорошо передаёт следующий случай. Задолго до своей смерти он получил предсказание собственной смерти: «Когда, потрясая мечами, ты покоришь скипетру своему персидское племя до Селевкии, тогда, освободясь от смертных, подверженных страданию членов, ты вознесёшься к Олимпу на лучезарной колеснице и, возвращаясь в вихрях бурных, достигнешь родной обители эфирного света, откуда, заблудившись, ты нисшел в человеческое тело» . Восторгу Юлиана не было предела! Он радостно говорил, что с удовольствием оставит своё смертное бренное тело и воспарит в мир идей и духов – ясный и классический пример, позволяющий доказать, что «предсказатель» вполне владел философскими настроениями Юлиана (а, судя по отрывку, он полностью был погружен в философию Платона) и слабыми сторонами его души 290 . |
| Итак, для Юлиана язык и его содержание, словесность и способ почитания божества, выраженный в ней, неразделимы, и именно из этого следует, что если кто не верует в эллинских богов, тот не может и не должен пользоваться стилистическими, методологическими и какими-либо иными техниками, предоставляемыми эллинской словесностью. Слова, используемые в словесности и философии, согласно Юлиану, имеют значения, необходимо отсылающие к фиксированным денотатам, традиционным для языческой культуры, — именно исходя из этой предпосылки Юлиан утверждает, что христиане, обучающие учеников словесности на примерах, взятых из классической античной литературы, в силу того, что они являются христианами, имеют мысли, противоположные словам. Свт. Григорий Богослов посвятил Юлиану два обличительных слова. На декларируемую Юлианом концепцию «эллинизма», заключающуюся в неразделимости эллинского языка и его содержания (а следовательно, и традиционных эллинских религиозных практик), которая являлась обоснованием этого эдикта, свт. Григорий ответил критикой основоположений юлиановской концепции языка. Эта критика основывалась на понимании, что любое понятие, и вообще, любое языковое поле не имеет жестко связанного с ним семантического поля, ибо связь между словом и значением гораздо сложнее. При анализе языковой реальности необходимо учитывать и синонимию, и омонимию, и контекст словесного выражения. Свт. Григорий пишет: Словесность и «эллинство», говорит он [Юлиан], — наши, так как нам же принадлежит и чествование богов; а ваш удел — бессловесность и грубость... Что же это за «эллинство», к которому относятся словесность, и как можно употреблять и понимать это слово? Я готов вместе с тобой, любитель выражений обоюдных, разобрать его силу и значение, зная, что нередко одним и тем же словом означаются разное, а иногда разными — одно, и наконец, разными - разное... Из того, что у одних и тех же людей и язык и верование - эллинские, еще не следует, чтобы язык принадлежал к верованию, и чтобы поэтому справедливо было лишать нас употребления этого языка. Такое умозаключение найдут неправильным и ваши учителя логики. Ибо, если два сказуемых соответствуют одному и тому же подлежащему, то из этого еще не следует, что они и сами — одно и то же . |
| После такого приговора святой был уведен на место казни и шествовал туда с несказанною радостью, желая «разрешиться и со Христом быть» 6832 . Придя же на место, где должна была совершиться над ним казнь, он испросил себе время для молитвы и, обратившись к востоку, трижды преклонил колена и долго молился. После сего он услышал с неба голос, который говорил: – Войди со святыми принять уготованную тебе награду. И тотчас блаженный преклонил голову свою и был усечен одним воином, в двадцатый день октября месяца; день же, в который он совершил мученический подвиг, была пятница. Честное и святое тело его одна женщина, по имени Ариста, диаконисса Антиохийской церкви, выпросила у мучителя и, помазавши его драгоценными ароматами, вложила в ковчег и послала в Константинополь, где оно и было с почестями предано погребению. От мощей его совершались многие дивные чудеса и болящим подавались различные исцеления, которые и ныне подает святой Артемий всем, с верою к нему притекающим. После же кончины Артемия вскоре сбылось то пророчество, которое он высказал Юлиану прямо в глаза относительно его смерти: «тебе предстоит скорая погибель и недолго уже до того времени, когда память о тебе погибнет с шумом». Ибо Юлиан, умертвив святого Артемия, тронулся со своими войсками из Антиохии и пошел на Персов. Когда дошел он до города Ктезифона 6833 , ему встретился один перс, человек старый, уважаемый и очень рассудительный. Он обещал Юлиану предать Персидское царство и вызвался быть проводником в Персию беззаконному царю и всему его войску. Но это не послужило на пользу злому кровопийце, ибо тот перс обманул его и, показывая вид, что ведет его прямою настоящею дорогою, ввел злодея в Карманитскую пустыню 6834 , в места непроходимые, где постоянно встречались пропасти, где не было вовсе воды и никакой пищи, так что все воины истомились от голода и жажды, а кони и верблюды все пали. После сего проводник признался, что он с намерением завел римлян в такие пустые и страшные места, чтобы ослабить их силу. |
| Около 70 речей, из которых не менее 10 принадлежат к речам-обвинениям (инвективам), около 50 декламаций и 1544 письма Ливания дошли до нашего времени в 500 списках свидетельство его огромной популярности. Большая часть речей, написанных на аттическом диалекте и отличавшихся точностью, четкостью конструкции, периодов и ясностью языка, была произнесена публично. Образцом оратора для него являлся Демосфен, из лексикона которого Ливаний подбирал классические эквиваленты к современным понятиям. Главную задачу ораторского искусства он видел в том, чтобы «делать граждан хорошими людьми и приучать их к добру и полезной деятельности». Ливаний всегда выступал против пустословия, «бессодержательного» красноречия, следуя правилу: «...в немногих словах сосредоточивать побольше содержания». Основной темой речей Ливания (панегирики в честь императоров Констанция и Константы, «К тем, кто не хочет выступать с речами» с призывом совершенствовать искусство красноречия, «За земледельцев, о принудительных работах», «О рабстве», «О патронате» и др.), была общественная и политическая жизнь его времени: взаимодействие императорской власти и городской администрации, роль курий в управлении полисом, «жестокое взимание податей» и бедственное положение крестьян, аграрные отношения города и его округи, обличение монахов, рассуждавших «о небе и небожителях», критика стяжателей-куриалов и представителей военной элиты, занимавшихся «вымогательствами, взятками, спекуляциями». В речах, посвященных Юлиану, он восхвалял императора за объединение империи, за стремление к возрождению римской армии и за поддержку язычников. Ливаний призывал его строго следовать государственным законам, опираться в своей политике на курии, учитывать и защищать их интересы и права. Свое отношение к Юлиану он раскрыл в следующих словах: «... человека я любил, но императору не льстил». В панегирической речи «Похвала Антиохии», произнесенной во время олимпийских празднеств (361 г.), Ливаний призывал к возрождению полиса, способствовавшего «настоящему воспитанию и спокойствию» граждан и обеспечивавшего господство рабовладельцев над рабами. Однако благополучие полиса он связывал с империей и императорской властью, возлагая оборону города не на мобильную армию, создание которой критиковал, а на самих граждан. Речь Ливания, произнесенная перед императором Феодосием I (379395) была посвящена защите языческих святилищ и статуй, которые уничтожались фанатиками-христианами. Глубоким психологизмом, стремлением раскрыть внутреннюю эволюцию человека отличалась автобиографическая речь «Жизнь, или О моей судьбе» – страстный панегирик себе, своим «излияниям души», своим нравственным качествам («... не предавал себя и не менял убеждений»). Речи Ливания с их ясным и четким стилем, вниманием к слушателям, простотой обращения являлись образцом для антиохийских проповедников. Его труды изучались в риторических школах и оказали большое влияние на становление византийской риторики, у истоков которой он стоял. |
| В римской истории мы находим ещё один пример, похожий на вышеописанный. Мы говорим о призраке, явившемся императору Юлиану накануне его смерти. Юлиан в персидской войне не обнаружил обычной проницательности: он неосторожно подвигался вперёд в неприятельской стране, позволил перебежчикам ввести себя в обман и колебался относительно выбора пути. Вскоре обнаружился недостаток в продовольствии, и Юлиан принуждён был начать отступление, при постоянных стычках с тревожившей его армию неприятельской конницей. Даже в эту тревожную и опасную пору он предавался по ночам размышлению и изучению великих писателей. В один из таких уединённых часов, когда Юлиан читал или писал, ему явился гений империи, которого он видел в Лютеции, прежде чем был провозглашён императором. Гений был бледен, грустен и удалился печальный, набросив покрывало на голову и на бывший у него в руке рог изобилия. В следующий день Юлиан был убит в сражении 135 . И здесь происхождение галлюцинаций вполне понятно. Юлиан, поставивший себе целью восстановить учреждения язычества, падавшие на его глазах, предчувствовал близкую гибель дорогого ему дела. Что касается формы, в которой олицетворилась эта идея, – то гений империи в том виде, в каком он явился Юлиану, изображался на всех монетах того времени. Все знают геройскую и полную несчастий судьбу Колумба. Окружённый тысячей препятствий, подозрениями, клеветой врагов, он никогда не теряет окончательно веры в торжество своего дела. Иногда грусть овладевала им, но упадок духа никогда не бывал продолжителен: его поддерживают глубина его надежд, величие его взглядов, несокрушимая вера в Провидение. По временам у этого великого человека задушевные мысли, в которых он черпал силу и бодрость в печальные часы, принимали осязательную форму, как видно из следующего факта, рассказанного Вашингтоном Ирвингом. Во время третьего своего путешествия, рассказывает американский историк, спустя немного времени после того, как был открыт заговор Гвевары и Мохики, и участники его наказаны, Колумб, больной, поддался на короткое время отчаянию. В ту минуту, когда грустные мысли теснились перед ним, и отчаяние его достигало крайних пределов, он услышал голос, сказавший ему: «о, маловерный! не бойся ничего, не впадай в отчаяние. Я позабочусь о тебе... Семь лет данного тебе срока ещё не прошло; здесь, как и во всём прочем, я не оставлю тебя». В тот же день, – пишет Колумб, – я получил известие, что открыта большая область с богатыми золотыми россыпями 136 . |
| В 344 г. обоим братьям было указано жить в замке Macellum близ Кесарии Каппадокийской. Хотя условия жизни соответствовали высокому положению молодых людей, но Юлиан жалуется на недостаток общества, на постоянные стеснения свободы и на тайный надзор. Вероятно, к этому периоду нужно относить начатки вражды Юлиана к христианской вере. В этом положении братья оставались около 6 лет. Между тем бездетного Констанция весьма озабочивала мысль о преемнике. Т. к. из прямого потомства Константина в живых оставались лишь два двоюродных брата Констанция, Галл и Юлиан, то император в 350 г. решился призвать к власти Галла. Вызвав его из замка Macellum, Констанций дал ему сан цесаря и назначил для его пребывания Антиохию. Но, как скоро оказалось, Галл не умел справиться с новым положением и наделал много ошибок, возбудив против себя подозрения в неверности императору. Галл был вызван Констанцием для оправдания и на дороге убит в 354 г. Теперь снова выступил вопрос о преемстве власти. По настояниям императрицы Евсевии, которая действовала в этом отношении вопреки планам придворной партии, Констанций решился возвратить Юлиану то положение, на какое он имел права по рождению. Уже назначение Галла цесарем должно было благоприятно отозваться на судьбе Юлиана. Ему позволено было жить в Константинополе, и лишь широкий круг знакомства, какой скоро составился здесь вокруг Юлиана, побудил императора дать ему другое место для жизни и продолжения образования, именно город Никомидию. Здесь учил знаменитый ритор Либаний, которого, однако, Юлиану запрещено было слушать. Но здесь в период от 350 по 354 г. произошел с Юлианом тот нравственный переворот, который долго подготовлялся и который привел его к отрицанию христианства, получившего у него наименование галилейской секты. Чтение сочинений Либания, в особенности же знакомство и дружба с философами Максимом (из Ефеса) и Едесием произвели на Юлиана решительное и глубокое влияние. Названные философы соединяли с неоплатоновскими идеями мечтательность, извращенный идеализм. В тесном кругу друзей Юлиана осмеивали легенду о галилеянине и подготовляли молодого принца к реформаторской миссии в области религии. В год смерти Галла Юлиан был уже вполне сложившимся молодым человеком, ему было тогда 23 года. Приглашенный в Милан по смерти Галла, он хотя и не вошел в расположение императора, но все же получил свободу посетить Афины (355). Здесь Юлиан был в центре тогдашней культурной и умственной жизни, где в одно и то же время с Юлианом проходили курс наук великие деятели Церкви, Василий Великий и Григорий Нисский. Юлиан вынес из Афин знакомство со столпами древней падавшей культуры, великий жрец элевзинских мистерий признал его достойным высших степеней, что обозначало уже полный разрыв с христианством и возвращение к «отеческой религии», как часто выражался Юлиан. |
| Сравнивая мнения Арендта и г. Певницкого с предыдущими, мы не можем не заметить, что они в сущности сходны с мнением Кенеля. Новых аргументов, кроме тех, которые представил Кенель, эти ученые никаких не представляют. Ничего нового не говорят и другие критики, например, Пертель. Вопрос, следовательно, остается открытым. Breviarium adversus Arianos (Перечень определений против ариан) Сочинение это в некоторых манускриптах (Migne LV, 179) приписывается св. Льву под заглавиями: Disputatio sanctissimi Leonis papae in haereticos; Breviarium papae adversus haereticos sive schismaticos. В первый раз оно обнародовано Сирмондом (Migne LV, 187). В манускриптах, по которым Сирмонд издал это сочинение, оно не приписывается св. Льву, но находится между его сочинениями под заглавием: Breviarium adversus Arianos или Breviarium adversus haereticos. Это последнее обстоятельство дало повод Сирмонду предположить, что найденный и обнародованный им Breviarium adversus Arianos, принадлежит неизвестному автору и есть не иное что, как Breviarium fidei, о котором говорится в (CXIII, 3) письме св. Льва к Юлиану Косскому. В этом письме св. Лев жалуется Юлиану, что им еще не получен посланный ему этим последним Breviarium fidei. Но Кенель противопоставил этому мнению свое, более правдоподобное. Он замечает, что найденный Сирмондом Breviarium, «правда, ревностно защищает православное учение, но, не смотря на это, кажется, не настолько был важен, что бы его нужно было посылать с востока в Рим к ученейшему первосвященнику Льву, тем более, что в нем автор нападает более на ариан, о которых тогда мало говорили, чем на евтихиан, тогда занимавших кафедры православных епископов». «Я почти убежден, – продолжает Кенель, – что этот Breviarium fidei, посланный Юлианом, есть ничто иное как самое определение Халкидонского собора (в 5 деянии) или tractatus fidei как он часто называется11 (Migne LV, 1434–5). Баллерини другого мнения, чем Кенель. Дело в том, что определение, находящееся в 5 деянии, называется tractatus fidei [Испр. – Ред. АВ], а не breviarium " ом. Поэтому Баллерини считают более вероятным признать, что св. Лев этим именем называет «Compendium 3 и 6 деяния Халкидонского собора». Такие compendium’ы были найдены в некоторых древних манускриптах (Migne LV, 1434). Таким образом Breviarium, обнародованный Сирмондом, представляет из себя совсем другое, чем тот, о котором говорит св. Лев. |
| Софисты четвертого столетия развили систему неоплатонической школы Александрийской и преимущественно старались придать язычеству приемы философические. Порфирою преемствовал Ямвлих по управлению школой и философа этого можно считать настоящим виновником слияния мифологии с философией. 371 По время юности своей, Юлиан по-видимому с большой точностью выполнял обязанности чтеца в Церкви; но, в сущности, имел более склонности к философии, нежели к Церкви, и если бы не боялся Констанция и старшего брата своего Галла, то ранее бы обнаружил свои наклонности. В Пергаме он пытался войти в сношение с Эдезием, учеником Ямвлиха и последователем его философии; но старый мудрец не осмелился вверить своих тайн Юлиану, из боязни преследования, которому не хотел в преклонных летах подвергаться. Он посоветовал Юлиану обратиться к ученикам своим, Евсевию и Хрисанту, не имея возможности препоручить его Максиму, жившему в Ефесе, и Приску, преподававшему в Греции. Но Хрисант и Евсевий, подобно Эдезию, не осмеливались переступать за пределы общих форм философии неоплатонической. Им хорошо были известны законы, изданные против чародеев и распространителей суеверий языческих, а потому опасались преследований ; но по настоянию Юлиана, который догадывался, что они знают более нежели хотят сказать, отослали его к Максиму, соблюдавшему менее осторожности. Юлиан поспешил в Ефес и нашел в этом городе человека, которого искал. Максим был софистом, философом и мистиком; голос у него был громкий и гармонический, речь поэтическая, глаза быстрые, а длинная белая борода придавала ему вид важности. Это был последний первосвященник, достойный представитель разрушавшегося идолослужения. Он выдавал себя за истолкователя воли богов и действительно находился в общении со злыми духами, столь долго требовавшими обожания, как боги. Максим посвятил Юлиана в свои таинства и возобладал над ним до того, что сделал совершенным язычником; однако, из приличия, Юлиан сохранил наружность христианскую. «Подобно льву, говорит Либаний, 372 разорвав приковывавшие его узы, он предпочел истину заблуждениям, богослужение истинное богослужению любодейному, древних наставников дерзостным нововводителям, которые их презирают. Только он сделал наоборот того, что говорится в древней басне: «не осел надел на себя львиную кожу, а лев сохранил до времени ослиную». |
| Вопрос о разных редакциях тесно связан и с другим вопросом – о «прототипе» этого памятника. Находка У. Бен-Хорином арабской версии в манускриптах Sinai, arab. 516 и Mingana ar. chr. 143 и 149 проливает новый свет на изучение этого памятника 214 . Результаты изучения данного текста и сравнение его с сирийским текстом, опубликованным Хофманном, привели о. Мишеля ван Эсбрука к заключению, что арабский тест на деле отражает другой, более древний сирийский оригинал, в котором история персидского похода составляет единое целое с историей контракта с диаволом 215 . Учёный пишет: «Легенда не только имела вероятный греческий оригинал, но этот текст принадлежит к числу документов, наиболее естественным образом объясняющих в глазах верующего немыслимое отступничество императора» 216 . Возможно, наступит такой момент в изучении византийской агиографии, когда отыщутся следы греческого прототипа, а может быть, даже и сам текст. В настоящее время представляется полезным привести перевод на русский язык сирийского текста (по изданию Хофманна 217 ). [Повесть о Юлиане] ...Иные так объясняют его отступничество: прежде чем отправиться в паломничество в Иерусалим, сестра царя доверила ему [sc. Юлиану] по предложению его брата значительную сумму, а также драгоценный предмет, сделанный из золота и серебра. По возвращении она потребовала назад свои драгоценности. Он же отказался от своих обязательств и от всего отпирался. Когда царь узнал об этом, стал стыдить свою сестру за её безумную к нему [sc. Юлиану] доверчивость. – Почему ты не доверила этого мне? – молвил он ей, – что ты в нём нашла такого привлекательного? – Его постничество и молитвенность, – сказала она. Тут Юлиан действовал как настоящий лицемер... 218 . – ...Разве я разжигаюсь вожделением власти? Я – философ и даже в столице не останусь. Поеду в Афины (Atns), откуда моя слава происходит. И когда царь [sc. Константий] услыхал это, разгневался и сказал: Всякий, кто дерзнёт рассуждать предо мной про историю с Елевферой – есть враг царства. |
| Ученые спорят 19 относительно того, в каком порядке эти три слова произнесены, – которое раньше, которое позже. Во всяком случае все три слова произнесены в 362 году, при чем классическое слово о том, „что такое священство и каков должен быть епископ”, после произнесения было подвергнуто, очевидно, автором новой литературной переработке, в виду важности его содержания, почему в сравнении с остальными двумя представляешь большую степень достоинства не только по обилию и важности мыслей, но и по их классически-художественному выражению. За этими первенцами его красноречия следуют два слова на Юлиана, сказанные в год его смерти (363 г.). Хотя автор в приступе первого слова (I, 85) 20 и замечает, что он будет говорить „не по подражанию мерзким речам и суесловию”, т. е. не по правилам языческого ораторства, что „вся сила и ученость века сего во тьме ходит и далека от света истины”, тем не менее справедливость требует сказать, что в этих словах более, чем в других, более, чем вообще во всех творениях Григория отражается влияние на него ораторства классического. Здесь Григорий panegyrico modo, modo judiciali, tum deliberativo dicendi genere, procedit, как замечено еще древними, – т. е. это не что иное, как настоящие обвинительные (στηλιτευτικο), судебные речи, составляющие, как иронически выражается сам Григорий, „памятник Юлиану выше и славнее столпов Иракловых”, воздвигнутый великим защитником Церкви Христовой в противовес, как это видно из самых слов, панегирикам Юлиану, составленным около того же времени Ливанием, Евнапием, Каллистом, Зосимою и другими языческими ораторами. Несправедливо ставить в вину Григория, как делали иногда, страстность и запальчивость этих обвинительных речей. Григорий здесь не обнаруживает христианской кротости, но его резкие отзывы и порицания становятся совершенно понятны, если принять в соображение, что в это время весь христианский мир был полон ужаса, возбужденного преследованиями Юлиана: естественно было в речах христианского оратора сказаться общему чувству негодования. Во время борьбы за жизнь и смерть между христианством и язычеством, какая предпринята была Юлианом, невозможно было ожидать хладнокровной оценки язычества со стороны христианских учителей. Первое слово обозревает факт за фактом всю жизнь Юлиана, в особенности его мероприятия против христианства; второе излагает обстоятельства его смерти и общую оценку его личности и деяний. Не смотря на такой характер этих слов и на то, что они не были произнесены (что видно уже из самого их объема), оба слова составляют памятники ораторства церковного, так как возвышенная христианская нравственная тенденция проникает их от начала до конца и объяснение событий из жизни Юлиана постоянно обставлено частными мыслями, относящимися к области христианского нравоучения. |
|
|
