| Ученик Максима ефесского переносил аргументацию Аэтия, как переносил и многое другое: он знал, что Констанций этим делом не станет шутить. Юлиан ненавидел своего двоюродного брата, которого не преминули представить ему, как убийцу его семьи. Это не помешало Юлиану посвятить ему весьма хвалебный панегирик и сочинить другой в честь императрицы Евсевии. В такого рода произведениях было еще принято пользоваться чудесной стороной языческого мира 503 . Это служило утешением для Юлиана: он восхвалял своего двоюродного брата, что автору было весьма неприятно, но он мог зато прославлять своих богов, и это приводило его в восторг. Вне этих стилистических упражнений ему приходилось, несмотря на свое рвение новообращенного, продолжать притворяться, что он – христианин, галилеянин, как он начинал выражаться. Он должен был принимать участие в религиозных собраниях, руководимых официальным клиром, затаив свое благоговение к отверженным богам, под личиной мнимого рвения к религии, их преследовавшей: трудное и жестокое положение, ибо – в том нет ни малейшего сомнения, – новые убеждения Юлиана были глубоко искренними. Бог знает, что сталось бы с этой внутренней борьбой, если бы ей суждено было длиться столько времени, сколько можно было ожидать, принимая во внимание возраст Юлиана и Констанция. Обстоятельства, которые повели вскоре к столкновению между двоюродными братьями, позволили Юлиану обнаружить себя. Он перестал маскироваться. 6 января 361 года его видели в Вьенне, где он проводил зиму, еще принимающим участие в христианских таинствах, но это было в последний раз: летом, следующего года во время своего похода через Паннонию, он перестал таиться и совершил с большой пышностью в присутствии всего войска жертвоприношения, которые до тех пор отправлял тайно у себя дома. В его речах и официальной переписке вскоре ярко обнаружились его энтузиазм в отношении к старым богам и ярость против Констанция 504 . Оба двоюродные брата шли походом друг против друга. Положение становилось трагическим. Шли как будто на вторую битву при Мильвийском мосте: к столкновению между языческой и христианской армиями. Однако дело приняло другой оборот. Смерть Констанция позволила Юлиану мирным путем вступить в Константинополь (11 декабря 361 года). Вместо того, чтобы дать сражение своему сопернику, ему пришлось руководить его похоронами. |
| К каким предметам применяет он эти слова, он сам объясняет в послании к Аэцию: «я никогда не могу думать иначе, чем думали апостолы, не могу отступать от своих убеждений и что откровению Святого Духа я исповедал и что привел в известность, по объявлению мне наперед исповедания всего собора, того я не изменяю; и пусть легче будет меня исторгнуть из сего мира какими ни на есть муками, чем изменить мне в исповедании того, в чем я уверен». Если же все дело, о котором не должно снова рассуждать, состоит в исповедании единой веры, то рассуждающий снова и несогласный с его исповеданием будет святотатцем. Потому что святой Лев охраняет на Соборе с величайшим рвением единое исповедание веры, что он доказывает бесчисленными посланиями, из которых мы кое-что кратко приведем, чтобы ваша братская любовь, узнав их лучше, поняли, как много мы еще умалчиваем. Сюда относится то, что он говорит в своем послании к императору Маркиану: «пусть ваша милость узнала бы, что я послал брату своему, епископу Юлиану, собственно такое поручение, чтобы он моим именем доверительно представил вашей власти все, что он подтвердил, как касающееся охранения веры». 65 Сюда же относится, что он писал к императрице Пульхерии: «как благочестивейший император пожелал, чтобы я ко всем епископам, которые были на Халкидонском Соборе, написал письма, которыми бы утвердил все, что там определено о правиле веры, я охотно исполнил». 66 Сюда же относится то, что он писал к епископу Юлиану: «как всемилостивейший император счел необходимым, я охотно исполнил, – написал ко всем братьям, которые были на Халкидонском Соборе, для того, чтобы показать, что мне по сердцу то, что святыми братьями нашими о правиле веры утверждено». Сюда же относится и то, что он писал в другой раз к императрице Пульхерии: «насколько должно ваше достоинство доверять моему брату, вашему почитателю, епископу Юлиану, судите сообразно с суждением Апостольского Престола, потому что я уполномочил его вместо себя по предмету веры, служению которой предано ваше благочестие, чтобы он постоянно представлял меня пред вашим благочестием, касательно того, что вам должно охранять». |
| Читай Маккавейские книги. Все это было, говорит, для испытания и избрания святых и для убеления до предопределенного времени, потому что победа отсрочена до другого времени. Наши говорят, что малую помощь следует понимать в отношении к временам Антихриста, потому что святые, собравшись, будут оказывать сопротивление ему и будут иметь небольшую помощь, но впоследствии многие из сведущих падут. Будет же это для того, чтобы они как бы переплавились в печи, и убелились, и были избраны, пока не настанет предопределенное время, потому что истинная победа будет с пришествием Христа. Некоторые из Евреев относят это к императорам Северу и Антонину 939 , которые очень любили Иудеев, другие же – к императору Юлиану 940 , который восстанет после угнетения Иудеев Гаем Цезарем 941 и после испытания ими многих злоключений плена 942 , выказывая притворную любовь к ним и обещая лично приносить жертвы в храме их; в нём они будут иметь малую надежду на помощь, и весьма многие из язычников присоединятся к ним, но не в действительности, а ложно. Ибо вместо идолослужения они будут притворно выказывать дружеское расположение к нему (Юлиану). И это они сделают, чтобы открылись те, которые прошли через испытание. Ибо временем истинного спасения и помощи их будет Христос, Которого они ложно будут признавать в то время, когда примут Антихриста. И будет поступать царь по своему произволу, и будет превозноситься и величаться пред всяким божеством, и о Боге богов станет говорить высокомерно, и будет иметь успех, доколе не совершится гнев, ибо определение совершится, или, как другой перевёл: над ним самим последует исполнение. Иудеи полагают, что с этого места речь идет об Антихристе, что после малой помощи Юлиана восстанет царь, который будет поступать по своему произволу и будет превозноситься пред всем, что называется божеством, и о Боге богов станет говорить высокомерно, так что сядет в храме Божием и самого себя будет выдавать за Бога, и воля его будет иметь успех, доколе не совершится гнев Божий, потому что над ним самим последует исполнение. |
| Понимание того, чем «подлинный» кинизм Антисфена, Диогена и др. древних К. отличается от отвергаемого им «ложного» атеистического кинизма его современников, имп. Юлиан изложил в 2 речах: «Против невежественных киников» ( Julian. Apost. Or. 6) и «К кинику Гераклию» ( Idem. Or. 7). В 1-й речи содержится общее обсуждение основ кинизма и его философского значения; 2-я речь посвящена частному вопросу кинического отношения к богопочитанию и мифотворчеству. В обоих случаях повод к написанию речей был подан имп. Юлиану самими К. 1-я речь направлена против «египетского киника», подвергавшего критике нек-рые поступки Диогена и заявлявшего о себе как об «истинном» кинике. Адресат 2-й речи, киник Гераклий, изложил в присутствии императора сочиненный им кинический миф, содержавший непочтительные высказывания о богах; считая такое мифотворчество недопустимым, имп. Юлиан воспользовался этим поводом, чтобы осудить тех К., которые выступали с критикой языческой религии. Все рассуждения имп. Юлиана о кинизме определяются его общими убеждениями относительно природы и назначения философии. По словам имп. Юлиана, «истина одна, потому и философия одна» ( Idem. Or. 6. 185); все различия между философскими школами - это лишь различные пути к одной цели. Указание на эту цель имп. Юлиан видит в известных словах оракула: «Познай самого себя» (см., напр.: Plat. Prot. 343b). Для него как для неоплатоника эти слова являются призывом не столько к этическому, сколько к теологическому самопознанию: человек должен отыскать в себе божественное начало и через него возвыситься к божественной жизни, «уподобиться богу» ( Julian. Apost. Or. 6. 182-183). Всякая философия, будучи путем возвращения к божеству, имеет божественное происхождение, поэтому и кинизм, согласно имп. Юлиану, не является человеческим изобретением, но был учрежден богом Аполлоном, давшим Диогену через оракула указание «изменять обычаи» (Ibid. 188). Основатели кинизма, следуя этому призыву, создали наиболее простую и естественную философию, сущность к-рой состоит в «преодолении пустых мнений и следовании истине во всем» (Ibidem). Идеальный философ, следующий истинному киническому учению, в описании имп. Юлиана гораздо больше похож на платоника, чем на киника: «Кто желает быть киником, презирая все человеческие обычаи и мнения, в первую очередь обращает свой ум к себе и к богу... Он полагает постыдное и красивое не в похвалах и порицаниях людских, но в природе. Он избегает излишеств в пище, отворачивается от любовных утех... Человек должен разом выйти из себя и познать, что он есть бог, и не только сохранить свой ум неутомимым, непрестанно сосредоточенным на божественном, незапятнанным и мыслящим чисто, но он должен также вполне презирать свое тело...» ( Idem. Or. 7. 226). |
| Отнесенный в лагерь, император, когда боль отступила, требовал дать ему оружие и коня, чтобы вернуться на поле битвы, но силы оставили его, и он понял, что умирает. Перед смертью он, если верить Аммиану Марцеллину, произнес пространную тираду, в которой оправдывал себя во всех своих деяниях: «Я ухожу в радостном сознании того, что, где бы ни выставляло меня государство, как властный родитель, на явные опасности, я стоял недвижимо, привыкнув одолевать бури случайностей… Я давно уже знал, что мне предстоит умереть от железа: таково было открытое мне вещее предсказание. С благодарностью склоняюсь я перед вечным Богом за то, что ухожу из мира не из-за тайных козней, не от жестокой и продолжительной болезни и не смертью осужденного на казнь, но умираю в расцвете моей славы… Как честный сын отечества, я желаю, чтобы после меня нашелся хороший правитель» . Останки умершего императора были затем доставлены его старым другом и дальним родственником Прокопием в Тарс для погребения. После похорон Прокопий «исчез, и его не могли нигде найти, несмотря на самые тщательные поиски, пока он не появился вдруг, уже значительно позже, в Константинополе в пурпурной одежде императора» . Юлиан «окончил жизнь… во время четвертого своего консульства, которое разделял с Саллюстием, в 26-й день месяца июня. Это был третий год его царствования, седьмой – как Констанций провозгласил его кесарем и 31-й – его жизни» . Шел 363 год от Р.Х. Сеанс реанимации угасавшего язычества провалился. Учитель Юлиана Либаний, переживший своего ученика, в надгробном слове императору горестно укорял чтимых ими богов: «Почему же, боги и демоны, вы не спасли его?.. В чем попрекнув его душу, что из поступков его не одобрив? Разве он не воздвиг жертвенников? Разве не сооружал храмов? Разве не чествовал великолепно богов, героев, эфир, небо, землю, море, источники, реки? Разве не воевал он с супротивниками вашими?» . Глубокую характеристику личности и мировоззрения этого трагического неудачника предложил А.Ф. Лосев: «Юлиан, при всем своем самоутверждении, признает себя исполнителем Божией воли. Тут… у Юлиана, действительно, была некоторого рода христианская черта. Но все дело как раз в том и заключается, что самый бог-то, которому служил Юлиан, по своей внеличностной основе как раз не имеет ничего общего с христианским абсолютным персонализмом. От христианства к Юлиану перешел монотеизм, или, вернее сказать, само язычество в ту эпоху уже созрело до монотеизма. Но от язычества к Юлиану перешло обожествление природы, а заодно и обожествление героической личности человека в качестве момента, входящего в эту обожествленную природу. Вот почему этот монотеист умирает так нескромно и, даже можно сказать, надменно» . |
| Но главная забота Юлиана была не о сокращении расходов казны, а о религиозной революции, или, если угодно, контрреволюции. Он стремился вернуть язычеству господствующий статус в империи. «Хотя Юлиан, – по словам Аммиана Марцеллина, – с раннего детства был склонен к почитанию богов и по мере того, как он мужал, в нем становилась все сильнее эта потребность, из-за разных опасений он отправлял относящиеся к богопочитанию культы по возможности в глубочайшей тайне. Когда же исчезли всякие препятствия, и он видел, что настало время, когда он может свободно осуществлять свои желания, он раскрыл тайну своего сердца и издал ясные и определенные указы, разрешавшие открыть храмы, приносить жертвы и восстановить культы богов» . На кого мог опереться Юлиан в осуществлении задуманного им плана возрождения язычества? К середине IV столетия число христиан, возросшее за время правления христианских императоров, все еще значительно уступало числу язычников. Язычники явно преобладали в сельской местности, потому их и стали называть pagani, в то время как среди горожан Азии и Сирии, Египта и Африки, Балкан и Италии, от которых в гораздо большей степени зависел ход дел в государстве, чем от крестьян, христиане составляли уже большинство. Правда, существовали и относительно влиятельные языческие круги, на которые можно было попытаться опереться реставратору официального языческого культа: римские сенаторы, интеллигенция в грекоязычной части империи, с особым блеском представленная профессурой высшей школы в Афинах, – корпоративная сплоченность этого круга сделала его закрытым для христиан, хотя среди афинских студентов, судя по обучавшимся там великим каппадокийцам Василию Великому и Григорию Богослову, да и по самому Юлиану, который, занимаясь в этой школе, носил еще маску христианина, было немало христиан. Языческие увлечения Юлиана носили черты, не способствовавшие успеху его предприятия. Традиционная римская религия, официальный культ Римской республики, который грел души сенаторов и других «стародумов» Рима, закоснелых в своей приверженности старине, питавшей их патриотизм, ставший, впрочем, в мировой империи, в которую вырос Рим, провинциальным и региональным, был чужд Юлиану, так что в Риме, и даже среди римских язычников, он не сумел снискать популярность. В этом отношении характерен такой эпизод. Когда Юлиан вступил на стезю мятежа против Констанция и фактически уже овладел Западом, он «послал в сенат резкую обличительную речь против него, в которой поносил его и расписывал его недостатки. Когда Тертулл, бывший в ту пору префектом города, читал ее в курии, высшая знать, – как пишет Марцеллин, – выразила свое благородство верным и благожелательным отношением к императору: раздался общий единодушный возглас: “Просим уважения к тому, кто тебя возвысил”» . |
| Характер Юлиана как политического и религиозного деятеля привлекает внимание европейских ученых уже с давнего времени, и следует прибавить, что интерес к его личности не ослабевает с течением времени, а более и более возрастает. И не в том нужно искать объяснения того, что литература об Юлиане возрастает с каждым годом, чтобы открывались новые источники для этого времени, которые бросали бы новый свет на Юлиана,— нет, самая личность этого императора обладает особенной притягательной силой и условия, в которых ему пришлось жить и действовать. Уже современники и ближайшие к его времени писатели не могли не возбудить интереса к Юлиану тем, что описали его в самых противоположных и разноречивых чертах. Попытки примирить эти противоречия привели к постановке вопроса о том, каким источникам следует более доверять: языческим, которые восхваляют Юлиана, или христианским, которые не находят достаточно сильных выражений, чтобы выразить все презрение и негодование к Юлиану. И в новейшей литературе можно заметить два течения в оценке деятельности Юлиана, зависящие от того, каким источникам — эллинистическим или христианским — оказывается больше доверия. При этом выяснено, что главные противоречия в известиях касаются именно религиозных вопросов и церковных дел, а как христианские источники на первое место ставят церковную и религиозную политику Юлиана, весьма мало касаясь гражданской и военной истории, то вообще трудности при оценке характера Юлиана и доселе продолжают иметь свое место. Оказывается, однако, что и языческие источники отличаются в значительной степени односторонностью. Именно, известия Либания, Аммиана Марцеллина и Зосимы основываются, главным образом, на дневнике Юлиана и на его письмах и мелких сочинениях. А эти последние не только слишком субъективны, часто пристрастны и пропитаны духом полемики, но и прямо противоречивы. Так, при оценке политики императора Констанция Юлиан совершенно не то говорит в своих похвальных словах, что в письме к афинянам, а эта разница зависит от того, что похвала написана при жизни Констанция, а порицание — по смерти. |
| Слово 19. Сказанное св. Григорием Богословом о словах своих Юлиану, производившему народную перепись и уравнение податей 1. Какая насильственная власть, которая постоянно мучит меня из любви! Какая моя мудрость и опытность, когда каждый праздник вызывают меня на борьбу! Я не нахожу в себе никакой мудрости, ни опытности, как ни разбираю и ни испытываю сам себя. Одно, правда, сознаю в себе, что, может быть, и не маловажно, хотя некоторые называют это скудоумием, – я бы желал каждую минуту умерщвлять в себе жизнь, а жить жизнью, сокровенной во Христе, стать не мелочным купцом, но на все, что имею у себя, купить драгоценную жемчужину, все преходящее и тленное променяв на постоянное и небесное. Такое приобретение, конечно, всего важнее и надежнее для имеющего ум. Но если сие для меня невозможно, то я желал бы устоять, по крайней мере, в другом и престол уступить желающим, а самому всю жизнь быть ребенком и учеником, пока не измою всей горечи сладкими водами учения. 2. Пусть было бы сие одним и первым делом моего любомудрия или скудоумия; а вторым и важнейшим – следующее: поелику я не в состоянии удерживать словом моим слово многих и овладевшее ныне всеми стремление и желание учить и говорить о духовном, не имея в себе Духа, то идти другим путем, сколько я уверен, и лучшим, и менее трудным: став примером молчания, научить всех безмолвию; и кто высоко о мне думает, того устыдить превосходством, а кто низко и менее надлежащего, того довести до скромности равенством достоинств. Такова причина моего молчания, такова тайна нашего воздержания! 3. Но что со мной делается? Меня влекут и порывают туда и сюда; входят о трудах моих в тяжбу, без милосердия, требуя с меня слова, как некоего долга; любят меня больше, нежели сам я себя; и все стали мудрее меня, потому что лучше меня знают время, когда говорить и когда молчать. Они говорят, что не перестанут в меня, как в железо кремнем, бить укоризнами, пока от малой искры не воспламенится огнь слова. А некоторые из них обещают уже и выгоды от моих слов, поставляют мне на вид большие награды: во-первых, ту, что они сами себе сделают добро, предав себя Богу и мне в плодоношение слова; потом ту, что по случаю переписи окажется добро и всем присутствующим здесь, то есть моему клиру, если клир отца моего вместе и мой, и моему стаду, с которыми я поступил бы очень несправедливо, если бы не имел усердия благодетельствовать им всеми мерами. А самая лучшая награда та, что они за мое слово сами предлагают то, чего бы посредством слова надлежало домогаться с большим усилием. Прекрасно соревнование, которым стараются победить меня! Похвально воздаяние! Видите, каково действие моего молчания: оно сделало самые слова мои для вас более вожделенными. Видите, каков плод нашего бесславия. О, если бы такова была польза слова, какова польза молчания! |
| У Констанция не было сына, поэтому ему приходилось с тревогой думать о наследнике; между тем опасности, угрожавшие империи по периметру ее границ, протянувшихся по обширным пространствам Евразии и Африки, побуждали императора, ставшего после убийства его брата Константа и устранения узурпаторов единодержавцем, постоянно перемещаться с востока на запад и с севера на юг на огромные расстояния. С точки зрения военного управления, командующие войсками в разных частях империи должны были обладать властью самостоятельно принимать решения, выходящие за рамки компетенции обычных генералов, иначе говоря, существовала насущная потребность в призвании соправителя, поставленного в подчиненное положение императору, но наделенного полномочиями, возвышающимися над теми, которые могут принадлежать частным лицам. В 350 г. Констанций, с немалыми опасениями и колебаниями, поставил цезарем своего племянника Галла, назначив ему резиденцией Антиохию. Из этого назначения произошла благоприятная перемена и для Юлиана. 19-летний юноша был вызван из Каппадокии и водворен в императорский дворец в Константинополе и смог там продолжить образование. Опасаясь языческих соблазнов для своего племянника, Констанций избрал ему в учители ритора Экеболия, который однако не удовлетворял взыскательного и придирчивого ученика, уже в ту пору склонявшегося к язычеству, тем, что его лекции и беседы состояли, как впоследствии выразился сам Юлиан, из «поношения богов». Запретный плод языческого эллинизма представлялся Юлиану все более сладким. В столице он был вовлечен в широкий круг знакомств, в том числе и с высокопоставленными сановниками и военачальниками. Подозрительный Констанций стал опасаться, как бы результатом этих контактов племянника не стал заговор, поэтому он велел ему удалиться в город, где он провел свое детство, – Никомидию, а там в ту пору давал уроки риторики знаменитый ученый и эрудит, великолепный знаток классической древности и учитель красноречия Либаний. Поскольку он оставался язычником, Юлиану, желавшему стать его учеником, предусмотрительный Констанций запретил брать у него уроки, но Юлиан, пообещав дяде не общаться с опасным профессором, нашел выход: за щедрое вознаграждение он нанял человека, которого посылал слушать лекции – Либания и записывать их, а потом тайком штудировал эти записи. |
| Саллюстий. Победа, кесарь, победа. Маран бежал с двумя сыновьями Сапора. Пятьдесят сатрапов пали. Юлиан. Видишь, друг мой; как мудро было сжечь корабли. (К военачальникам). Мужи, час мой настал, быть может; слишком ранний, но видите, я радуюсь, и нет в душе моей ни скорби, ни страха. Я исполнил долг и, вспоминая прошлое, не раскаиваюсь. В те дни, когда, всеми гонимый, ожидал я смерти в пустыне Капподокии, в замке Мацеллум, и потом на вершине величия под пурпуром римского кесаря, – сохранил я душу мою незапятнанной. Если же не исполнил всего, что хотел, не забывайте люди. что делами земными управляют силы рока. Ныне благословляю Вечного за то, что дал Он мне умереть не от медленной болезни, не от руки палача, а на поле битвы, во цвете юности среди недовершенных подвигов. Расскажите врагам и друзьям моим, как умирают Эллины. Все опускаются на колени. Некоторые плачут. Юлиан. Не плачьте, дети. Непристойно плакать о том, кто возвращается в отечество. Виктор, утешься. Саллюстий (подходя и целуя Юлиану руку). Блаженный Август, кого назначаешь наследником? Юлиан. Все равно. Судьба решит. Не должно противиться. Пусть галилеяне торжествуют. Мы победим, и с нами Солнце (смотрит на небо). Смотрите, вот оно, вот оно. Солнце всходит. Первые лучи его падают на лицо Юлиана. Орибазий. Кесарь, отдохни. Юлиан (задыхаясь). Пить, пить. Виктор подает Юлиану золотую чашу. Юлиан смотрит на солнце и медленно, жадно пьет. Юлиан (держа чашу обеими руками и откинув назад голову, тихо). Радуйтесь. Смерть – солнце. Я как ты, о Гелиос. (Падает, роняя чашу, и умирает). Молчание. Максим склоняется и целует Юлиана в уста. Максим (поднявшись и глядя в лицо мертвому). Ты рано пал и победа тебя не венчала. Но не тщетен твой подвиг и слава твоя не померкнет в веках. Восстанут и пойдут за тобой иные мятежники, титана древнего могучие и сумрачные дети. В иных веках начнется та же борьба и кто знает чем, чем кончится? (Кладет левую руку на руку Юлиана, правую поднимает к небу с вызовом). Нет, Ты еще не победил, Галилеянин. |
|
|
