| Отошла смута, и стало полегче. Хотя деньги, выручаемые за выделывание ложечек, старцы отдавали еще более нуждавшимся. В великой схиме отец Авель был наречен Арсением, а Никандр Николаем. Поселились в одном часе ходьбы от Иверона в непроходимой пустыни, в келлии во имя святого Иоанна Златоустаго. Инок Парфений вспоминает: «Многажды мне случалось у них ночевать… С той поры как они пришли на Святую гору, отец Николай прожил 19 лет, отец Арсений 24 года, и не вкусили они ни рыбы, ни сыру, ни вина, ни масла. Пища их – сухари, моченые в воде, и те носили на своих плечах из Иверского монастыря в гору. Еще любили красный стручковый перец. Вот повседневная их трапеза: сухари, перец и баклажаны, случался и лук, ежели кто принесет. Соленые маслины и смоквы (инжир) предлагали только гостям. И всегда кушали однажды в день, в третьем часу пополудни, а в среду и пяток оставались без трапезы. По келлиям занимались чтением духовных писаний. Вечерню правили по уставу, читали всегда со вниманием и со слезами, не борзясь, тихо и кротко, потом повечерие с каноном Богородице, и на сон грядущим молитвы. Ночь всю провождали в бдении, молитвах и поклонах. Если сон их преклонял, сидели не более часу во всю ночь. Часов у них не было, жили по времени, которое отбивал колокол Иверского монастыря, хорошо слышимый. В полночь соборно читали полуночницу, а потом утреню по уставу. После утрени читали всегда канон с Акафистом Пресвятой Богородице. Потом предавались безмолвию. Когда рассветало, занимались рукоделием. Разговоров меж собой не имели. Читали часы и молебен Божией Матери, а потом трапезовали. И так проводили дни и ночи». Радостен для иноков Арсения и Николая 1836 год. Великий постник, иеромонах Аникита (князь Ширинский-Шихматов), обошедший всю Афонскую Гору, посетил и наших отшельников. Полюбил их, просил отца Арсения стать его духовником и пригласил в поездку во Святой град Иерусалим. Проведя во Святой Земле зиму, встретивши Святую пасху, они вернулись в свои келлии. |
| На Афоне русское монашество было всегда, но в XIX в. его роль существенно изменилась. Его влияние заметно перевесило влияние греческого элемента. Возрожденный русскими монастырь св. Пантелеимона (Руссик) превратился в самый большой монастырь Афона – почти в городок. Возникали другие русские монашеские поселения, в том числе, Ильинский скит, превратившийся de facto в значительный монастырь. В отличие от более позднего времени, в середине века состав братии русских монастырей не был исключительно национальным, и в них возникала особого рода общность между русскими и греками. Русские духовные академии почти не имели влияния на монашество на Афоне: большинство монахов были из простецов, а немногие из образованных – подобно св. Игнатию Брянчанинову в России – зачастую имели образование светское и изучали святых отцов самостоятельно, а к академической науке относились более чем прохладно. Для этой эпохи русского монашества на Афоне особенно характерна фигура основателя Ильинского скита и одного из главных обновителей Руссика старца о. Аникиты (1783–1837), в миру князя Ширинского-Шихматова, когда-то известного поэта-шишковца. В России он был послушником (и постриженником) новгородского Юрьевского архимандрита Фотия, так что пришел на Афон прямо из «эпицентра» борьбы со всеми западными влияниями( 332 ). Итак, на Афоне, в отличие от России, русское монашество было менее затронуто сформировавшейся в чересполосице латинских и протестантских влияний русской системой духовного образования и, в то же время, было довольно близко знакомо с культурным достоянием монашества греческого – а этим достоянием было наследие «колливадов». Это обстоятельство будет иметь отношение не только к истории Православия, но и к настоящей книге о. И. Мейендорфа . Афонский спор и предыстория «моды на паламизм» Выше (в примечаниях к гл. V ч. II) нам пришлось уже указать, что настоящей книгой о. Иоанн завершил дело своих ближайших предшественников и учителей – В. Н. Лосского и о. Георгия Флоровского – по опровержению «софиологии» С. |
| На другой день государь вторично посетил Архангельский собор, и владыка Антоний отслужил молебен чудотворцу святителю Митрофану. Заметив на лице царя некоторое безпокойство, он сказал ему: «В дому Вашем, Государь, все будет благополучно молитвами и предстательством сего новоявленного угодника Божия, великого Вашего ходатая у престола Господня». Действительно, вскоре благополучно родился четвертый сын государя, вел. кн. Михаил Николаевич. В том же 1832 г. в день тезоименитства государя, 6 декабря, преосвященный Антоний был возведен в сан архиепископа. Стараниями архиеп. Антония богато был отделан Благовещенский собор, куда 25 июня 1833 г. и были перенесены мощи Св. Митрофана. В том же году воронежское купечество приготовило новую серебряную раку. 23 ноября св. мощи были переложены в нее. Владыка после литургии благословил трапезу для 3000 бедных. В 1834 г. Воронеж посетил известный подвижник Афонский, иеромонах Аникита, в миру князь Ширинский-Шихматов. По просьбе владыки, он написал житие Свят. Митрофана, присоединив к нему и сказание об открытии мощей. Исполнение главного желания архиеп. Антония – прославление угодника Божия, все усиливавшийся приток богомольцев, совершавшияся чудеса, побудили владыку исполнить другое свое желание. Истинный монах, преосвященный Антоний, не мог жить без монастыря. Св. Синод одобрил его предложение, и 1 августа 1836 г. последовало соизволение государя на открытие первоклассного кафедрального мужского монастыря, наименованного Митрофановым Благовещенским. Владыкой проявлена была исключительная настойчивость к скорейшему открытию обители. Вскоре после открытия монастыря Воронеж разновременно посетили император Николай Павлович, императрица Александра Феодоровна, наследник цесаревич Александр Николаевич, вел. княжна Мария Николаевна, великий князь Михаил Павлович, вел. кн. Елена Павловна. Как смиренные богомольцы посещали они монастырь и поклонялись св. мощам. Государыня и вел. княгиня Елена Павловна ночью являлись в обитель и подолгу молились у раки. Царица возложила на св. мощи драгоценный покров, вел. княжна Мария Николаевна – ковер к подножию раки, собственноручно вышитый. |
| Поэтому, когда 7 августа 1832 года совершилось торжественное открытие мощей святителя Митрофана, радости епископа Антония и радости народной не было конца. 6 декабря 1832 года он был возведен в сан архиепископа. С первых дней службы в Воронеже у преосвященного Антония зародилась мысль об основании при своей кафедре нового монастыря. Эта мысль осуществилась после открытия мощей святителя Митрофана. В честь этого угодника Божия в Воронеже 1 сентября 1836 года при Благовещенском соборе был открыт мужской первоклассный монастырь. Архиепископ Антоний горячо чтил святителя Митрофана и называл себя служкой его. При преосвященном Антонии написано и житие святителя Митрофана, и акафист ему благочестивым князем С. А. Шихматовым-Ширинским (в иночестве иеромонах Аникита). Со времени открытия мощей святителя Митрофана между архиепископом Антонием и святителем установилась духовная связь. Когда архиепископа Антония стала настойчиво преследовать мысль оставить епархию, удалиться от славы и конец жизни провести в Киево-Печерской лавре, святитель Митрофан в видении сказал ему: " Напрасно ты так думаешь, ошибаешься ты. Епископство есть сораспятие Христу на кресте. А с креста не сходят, а возносятся и снимаются. Видит Господь твой труд и помогает тебе. И трудное, непривычное дело с Его помощью ты сделаешь. Ты хочешь удалиться, уйти на покой в Киев. А когда ты там будешь оставлен только своим силам, что ты будешь делать? Немощи с тобой будут те же, а помоществующего не будет; надеешься ли ты на свои силы? " " Да, я думал Бога ради это сделать, - тихо сказал Антоний, - лучше пещись о душе своей, нежели по неспособности своей не удовлетворять нуждам паствы моей " . " Если Бога ради думаешь делать, то передай дело свое Богу. Когда найдет Бог тебя неспособным, то сам и повелит снять тебя со креста. И ты будешь в мире, что не своя, а Божия исполнилась с тобою воля " . С этих пор архиепископ Антоний отложил мысль о покое и предал себя воле Божией. За период своего архипастырского служения в Воронеже преосвященный Антоний снискал к себе всеобщую любовь и уважение. |
| Современное ему духовенство благоговело перед ним. Он никогда не злоупотреблял своей властью, был снисходителен к людям. Многие дела он решал, по возможности, сразу при просителях, не заводя никакой переписки. Если кто-нибудь обращался к нему с жалобой на другого, то владыка Антоний старался поговорить с жалобщиком, а затем и с тем, на кого жаловались, так что каждый из них понимал свои ошибки и старался исправиться по отношению к другому. Так и во всех других вопросах он старался примирить людей и исправить их. Он не любил наказывать за проступки, зная, что наказание иногда не исправляет, а ожесточает человека. Главным средством архиепископа Антония было наставление, вразумление и увещевание. Со словами вразумления преосвященный Антоний при всяком удобном случае обращался к своим сотрудникам - пастырям церкви. Особенно поучал архиепископ тех, которых сам посвящал, призывая их быть примером для своих пасомых. Строго внушал он молодым, окончившим семинарию священникам, не искать преимуществ перед старшими священниками. Его наставления приносили добрые плоды. Не меньшую заботу проявил архиепископ Антоний и о своей пастве. Принимая всех со вниманием, он каждому мог сказать нужное слово и подать добрый совет, и все уходили от него утешенными и ободренными. Большую любовь и милосердие проявил Воронежский архиепископ ко всем нуждающимся в помощи. Он был одним из самых деятельных членов Воронежского попечительного комитета о бедных, часто сам от неизвестных благотворителей вносил по 300-500 рублей и призывал к пожертвованиям других. Его покои всегда были полны бедными. К нему собирались ежедневно к обеденному времени странники, вдовы, сироты, калеки. И все получали от него какое-нибудь подаяние. Помощь архиепископа Антония нуждающимся была очень многообразна и неистощима. Щедрые пожертвования посылал преосвященный Антоний и в святые места: в Иерусалим, на Афон, на Синайскую гору. На Афоне по поручению и благословению преосвященного Антония иеромонахом Аникитой (в миру князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов) был основан храм во имя святителя Митрофана. |
| Но вняв раскаяния глас, От смертной тли воззвал и спас; Развеял тьмы злодеев мочных, Как листвие осенних древ; И мышцей сотворил державу, Вселил в России мир и славу, На благость преложил свой гнев. Послал в отраду безотрадным, Явился в немощных Бог сил; Как злато пламенем нещадным, Ты нас бедами искусил, Исчислил слезы неисчетны И с наших осушил ланит; Над нами утвердил Свой щит, Да мы пребудем безнаветны. Заря взбудила дня молву, Терзался град бичом от терний; Ты рек, – и солнца луч вечерний Златит ликующу Москву. Тебя, живущий на высотах! Прославим, россы, в род и род. Взыграй, земля, из недр глубоких! Склонись, склонись, сафирный свод, И, горы, возопийте радость! Природа, воскури алтарь! Воспой с Россиею, вся тварь, И с нами песней ваших сладость Слияйте, жители небес! Снедайся, в кознях ад обильный, Россию воскресил Всесильный, На камень крепости вознес. Поэма вышла отдельным изданием ( СПб., 1807), и уже первый рецензент А. С. Шишков отметил как основное ее достоинство «славянский язык», но именно язык поэмы, ее безглагольные рифмы вызвали целый ряд эпиграмм карамзинистов, а затем и арзамасцев, в том числе Пушкина-лицеиста («Пожарский, Минин, Гермоген…»). «Шахматов безглагольный» – так с иронией отзовется о нем в 1810 году Константин Батюшков. В 1830 году эта полемика о глагольных и безглагольных рифмах вновь зазвучит в пушкинском «Домике в Коломне», но уже совсем в ином ключе. Поэма начинается с размышлений Пушкина о рифмах: «…А чтоб им путь открыть широкий, вольный,//Глаголы тотчас им я разрешу…//Вы знаете, что рифмой наглагольной//Гнушаемся мы. Почему? Спрошу.//Так писывал богомольный,//По большей части так и я пишу.//К чему? Скажите; уж и так мы голы.//Отныне в рифмы буду брать глаголы». К этому времени князь Шихматов уже пять лет как постригся в монахи под именем Аникиты, уйдя из мира, но не из поэзии… Пение Богу нашему В день храмового праздника в Морском кадетском корпусе. Всесильный! Всеблагий! являя нам совет, Твоею мудростью рожденный прежде века, Создать из тмы чистейший свет, |
| Но вняв раскаяния глас, От смертной тли воззвал и спас; Развеял тьмы злодеев мочных, Как листвие осенних древ; И мышцей сотворил державу, Вселил в России мир и славу, На благость преложил свой гнев. Послал в отраду безотрадным, Явился в немощных Бог сил; Как злато пламенем нещадным, Ты нас бедами искусил, Исчислил слезы неисчетны И с наших осушил ланит; Над нами утвердил Свой щит, Да мы пребудем безнаветны. Заря взбудила дня молву, Терзался град бичом от терний; Ты рек, – и солнца луч вечерний Златит ликующу Москву. Тебя, живущий на высотах! Прославим, россы, в род и род. Взыграй, земля, из недр глубоких! Склонись, склонись, сафирный свод, И, горы, возопийте радость! Природа, воскури алтарь! Воспой с Россиею, вся тварь, И с нами песней ваших сладость Слияйте, жители небес! Снедайся, в кознях ад обильный, Россию воскресил Всесильный, На камень крепости вознес. Поэма вышла отдельным изданием ( СПб., 1807), и уже первый рецензент А. С. Шишков отметил как основное ее достоинство «славянский язык», но именно язык поэмы, ее безглагольные рифмы вызвали целый ряд эпиграмм карамзинистов, а затем и арзамасцев, в том числе Пушкина-лицеиста («Пожарский, Минин, Гермоген...»). «Шахматов безглагольный» – так с иронией отзовется о нем в 1810 году Константин Батюшков. В 1830 году эта полемика о глагольных и безглагольных рифмах вновь зазвучит в пушкинском «Домике в Коломне», но уже совсем в ином ключе. Поэма начинается с размышлений Пушкина о рифмах: «...А чтоб им путь открыть широкий, вольный,//Глаголы тотчас им я разрешу...//Вы знаете, что рифмой наглагольной//Гнушаемся мы. Почему? Спрошу.//Так писывал богомольный,//По большей части так и я пишу.//К чему? Скажите; уж и так мы голы.//Отныне в рифмы буду брать глаголы». К этому времени князь Шихматов уже пять лет как постригся в монахи под именем Аникиты, уйдя из мира, но не из поэзии... Пение Богу нашему В день храмового праздника в Морском кадетском корпусе. Всесильный! Всеблагий! являя нам совет, Твоею мудростью рожденный прежде века, |
| Далее там говорится о том, что многие монастыри создавались не для духовной жизни, а для того, что мы сегодня называем «социальной работой»: «при отсутствии богоугодных заведений — богаделен и приютов, монастыри и наполнялись инвалидами, вдовами и сиротами; некоторые из монастырей даже и основывались отчасти с этой целью, причем местное население помогало устроению монастыря и оказывало ему дальнейшую поддержку. – Как бы мы сегодня сказали – вполне прогрессивна ориентация монастырей. — Но, читаем дальше, «эта близость к миру вредно отзывалась на жизни обителей: попавшие в монастыри, нередко без призвания, насельники их втягивались в хозяйственные хлопоты, уделяя им более внимания, нежели делу собственного спасения: монастыри стали походить больше на поместья. Из-за хозяйственных угодий у многих монастырей Придонья бывали не только судебные тяжбы, но и вооруженные столкновения с населением. Уклонение иноков с пути своих обетов тем более усиливалось, что жертвователи-миряне вмешивались во внутреннюю жизнь монастырей, тогда как влияние духовной власти на них, по причине отдаленности кафедрального города Рязани, было крайне слабо». К сожалению, я не могу сказать, что много читал житийной литературы. Но всегда, когда сталкиваешься с ней, удивляешься, сочетанию историзма и духовного писания, тому, как между строк видишь весьма далекую от благостности реальность того или иного периода церковной истории. Позднее я стал узнавать, кто был составителем этого необычного жития святителя Митрофана, епископа Воронежского. Оказалось — это иеромонах Аникита (Ширинский-Шихматов), духовные писатель начала XIXbeka. Человек из княжеского рода, служивший затем во флоте, затем — преподававший в учебных заведениях. Потом он стал монахом, в том числе жил и на Афоне, был недолгое время настоятелем храма русского подворья в Афинах. Видимо, святитель Митрофан был ему особенно близок, потому что он на Афоне основал храм святителя Митрофана и составил его житие. Так что здесь чтение жития дало мне урок скорее исторический, но и духовный, скорее, тоже. |
| О. Парфений вернулся в скит в 1830 г., где застал 8 возвратившихся монахов из прежней братии. Скит пришлось восстанавливать практически заново, даже дорогу в него нашли не сразу. «Черноморцы более уже не поступали в скит, а определялись в оный только русские, из разных мест России приходившие на Афон, или малороссияне, большей частью турецкие подданные с берегов Дуная, так называемые запорожцы, или запорожские казаки». 562 К сожалению, восстанавливая скит, иноки не смогли сразу восстановить паисиевские традиции иноческого братства, что привело в дальнейшем к нестроениям в жизни обители. В апреле 1835 г. в Ильинский скит прибыл иеромонах Аникита (в миру князь Ширинский-Шихматов) (1783–1837), чье появление, как оказалось в дальнейшем, сыграло важную роль в судьбе всего русского Афона. До монашеского пострига будущий отец Аникита (в миру – Сергей Александрович Ширинский- Шихматов) принадлежал к блестящей аристократии. В юности он служил во флоте, но уже в 1809 г. мы видим его действительным членом Императорской академии наук, а в 1811 г. – членом общества «Беседа любителей русского слова», духовным писателем, близким по своим убеждениям к А. С. Шишкову, как и последний стремившимся к очищению русского языка от иностранных влияний. Об успешности его литературных трудов можно судить уже потому, что в 1812 г. император Александр I пожаловал ему пожизненную пенсию «за вклад в развитие российской словесности». И вот, в расцвете сил и апогее мирского успеха князь Сергей уходит в новгородский Юрьев монастырь, духовник которого, знаменитый аскет и проповедник архимандрит Фотий (Спасский) , оказал на него большое влияние. В 1830 г. он принимает постриг с именем Аникита, ведет подвижническую жизнь, подражая своему наставнику, а в 1834 г. отправляется в путешествие к святыням Ближнего Востока – на Афон и в Иерусалим. По прибытии на Афон о. Аникита остановился в греческом монастыре Ксиропотам, откуда перешел в Ильинский скит, где ему предоставили настоятельскую келью – келью основателя скита старца Паисия (Величковского) . О пребывании на Афоне о. Аникиты так рассказывает инок Парфений (Агеев) : «Когда он служил Литургию, то все старались узнавать, где он будет служить, и туда сходилось множество монахов, не только русских и болгар, но и множество греков. Всякому было желательно посмотреть на его служение: ибо служил он Литургию более трех часов, со слезами и с неизреченным восторгом и самоуглублением, так что во всех возбуждал умиление и даже слезы. Часто служил в греческих монастырях, по-гречески, ибо знал хорошо греческий язык». 563 |
| 5 мая 1834 г., получив благословение архимандрита Фотия, он отправился в путь и, посещая все встречающиеся монастыри, прибыл в Воронеж. Здесь архиепископ Воронежский, знавший о литературных дарованиях Аникиты, попросил его написать житие святителя Митрофана [ 113 ]. Затем еще на восемь месяцев он задержался в монастыре близ Одессы из-за открывшейся в Константинополе моровой язвы. Таким образом, к Афонской горе он прибыл 7 июня 1835 г. Он поселился в Русском ските святого пророка Илии, причем Настоятель уступил ему свою келлию, которую ранее занимал строитель Скита Паисий Величковский. Проникшись во время работы над житием Митрофана Воронежского высоким подвижническим духом этого новоявленного русского чудотворца, Аникита мечтал устроить и освятить на Афоне церковь во имя его. Для осуществления мечты он передал Настоятелю Скита значительную денежную сумму. В 1828 г. князь Сергий Александрович Шихматов (будущий иеромонах Аникита), направляясь в Юрьевский монастырь, посетил по пути Оптину Пустынь, где встретился с Дмитрием Александровичем Брянчаниновым (будущим святителем Игнатием). Об этой их встрече о. Аникита сам напомнил архимандриту Игнатию в своем письме. Больше их жизненные пути не пересекались. Уйдя в монастырь, затем отбыв в дальние края, о. Аникита о столичных новостях узнавал из писем брата, Платона Александровича Ширинского-Шихматова. Сам князь Платон Александрович Ширинский-Шихматов (1790–1852) тоже был незаурядной личностью. Н. В. Елагин писал о нем: «К общему назиданию и украшению человечества являются в мире люди, которые, с ранних лет глубоко проникаясь истинно-христианским благочестием, заботливо и непоколебимо хранят его во все дни своей жизни, как твердый залог небесного милосердия, помощи и силы». Князь Платон Александрович поступил в Морской кадетский корпус в тот 1804 г., в который брат его, Сергий Александрович был назначен туда же кадетским офицером. Таким образом, годы учебы в корпусе младший брат находился под опекой и влиянием старшего, что усугубило их родственную и духовную близость. |
|
|
