| Побывавший в 1726 году на Афоне киевский паломник Василий Григорович-Барский застал в Свято-Пантелеимоновом всего четырех монахов — двух русских и двух болгар. Спустя столетие последние насельники оставили Горный Руссик и спустились на побережье, где в течение нескольких десятилетий обустраивали новый, теперешний Свято-Пантелеимонов — самый красивый и величественный на Афоне. Почти два столетия с тех пор минуло, но и сегодня каждый монах назовет имена попечителей и строителей этого монастыря — игумена Савву, князя Скарлата Каллимаха, иеромонаха Аникиту (в миру князь Ширинский-Шихматов), иеромонахов Павла и Арсения. …Вторая половина XIX столетия при царствовавших Александре II, Александре III, а затем и Николае II стала для Русского Афона воистину «золотой». Потекли пожертвования, из казны ежегодно выделялось на афонские нужды по сто тысяч золотых рублей. Хорошим тоном считалось посещение Афона великими князьями — разумеется, с богатыми дарами. В 1902 году закончено было сооружение самого большого на Афоне собора в Андреевском скиту, который по богатству и числу насельников вполне мог войти в число монастырей, когда бы не старинное и неукоснительное правило не переходить за черту имеющихся двадцати. В начале ХХ века только в обители св. Пантелеимона насчитывалось две тысячи монахов да почти две тысячи рабочих, а вместе с Новой Фиваидой, Андреевским и Ильинским скитами, вместе с келиотами (обитатели келий на пять-шесть человек) и пустынниками русских монахов в то время было за пять тысяч — больше, чем всех остальных, вместе взятых. Ну а затем — революция, голгофа Русской Церкви, полностью прерванное с Россией сообщение, забвение и нищета, потерянные все до единого скиты. В 1968-м в Свято-Пантелеимоновом монастыре оставались восемь насельников. В том году он дважды горел, запустевали огороды и пасеки, омертвевали мастерские. В соборе Покрова Богородицы показали нам совершенно потемневший, «угольный» образ Спаса. Он почернел в неделю в июле 1918 года, в те дни, когда зверски была уничтожена в Екатеринбурге царская семья. Известие об этом злодеянии дошло до Афона позже, а тогда, ничего не понимая и пугаясь, пытались очистить, проявить нерукотворный образ Спасителя на иконе – нет, в безысходной скорби он так и остался навсегда темным. |
| Синел Эвксин, блестел Босфор, Вздымались купола цветные, Там — на вселенский шли собор Ерархи, иноки святые; Там — колесницы, корабли… Под твердью неба голубою Сливался благовест вдали С победной воинской трубою… Несколько ранее, в 1710 г., старообрядческий священник Иоанн Лукьянов, оказавшийся в Стамбуле, писал: «Великий и преславный Царьград стоит над морем на седьми холмах, зело красовито: всей вселенной зеница ока… Москва редка, а ее слободы протянулись, да пустых мест много, Донская, Новодевич, Преображенск; а Царьград весь в куче; да и можно быть больше для того, что старинное царство, а Москва еще внове». А в 1834 г. иеромонах Аникита (в миру — князь Ширинский Шихматов), созерцая панораму Стамбула, восклицал: «Красоту местоположения Царьграда описать я не могу, а скажу, что она восхищает зрение, поражая оное крайним удивлением». Святая София. Пришвартовав ладьи у пристани, расположенной на берегу Босфора, мы отправились в центр города. Свое знакомство со святынями Константинополя мы решили начать с посещения знаменитого храма святой Софии. Как добирались сюда наши предшественники в прошлом столетии? «От Едикуле начинается конно-железная дорога, которая за дешевую цену и скоро довезет до самой Св. Софии», — говорится в «Спутнике православного паломника», изданном в С. Петербурге в 1886 г. Наши ладьи встали гораздо дальше Едикуле, но и железная дорога за эти годы ушла далеко вдоль берега, так что до центра Стамбула мы добирались на обыкновенной электричке. Поднявшись от вокзальной площади вверх по улочкам, мы вскоре оказались на площади, куда устремляются все иностранные туристы, желающие соприкоснуться с историей Византийской империи. Здесь в окружении четырех минаретов возвышается Айя-София — сердце древнего Царьграда. Это здание представляет собой настоящее архитектурное чудо. Построенное в течение пяти лет — с 532 по 537 г. — Анфимием из Тралл и Исидором из Милета, оно не перестает поражать размерами своего купола — 30x55 м. Сам император Юстиниан нередко, как простой рабочий, трудился над сооружением храма, подавая пример, которому следовали его вельможи. Когда строительство было завершено и церковь освящена, император с гордостью сказал: «Я превзошел тебя, Соломон». |
| Шишков говорил о высоком «искусстве прибирания слова», которое полностью исчезает при переводах на мирской язык. Полемически обостряя проблему, он писал: «Не всяк ли бы поневоле рассмеялся, если бы в Псалтыри вместо: «рече безумен в сердце своем несть Бог», стал бы читать: дурак говорит: нет Бога. Между тем смысл в сих двух выражениях один и тот же». Платон Шихматов не мог придерживаться иных взглядов. Но он не отрицает переводы как таковые, а предлагает свой, основанный на таком же искусстве «прибирания» современных слов. В качестве образца он публикует свой парафразис 136 псалма, который действительно максимально приближен к подлиннику. Впрочем, и здесь не избежать исторических ассоциаций, если вспомнить, что слова: «Когда толпа, алчбой ведома,//Священну сокрушала сень,//«Все рушь, все рушь до основанья», –//Неслись по граду их взыванья...» прозвучали в 1825 году. В оригинале: «Истощайте, истощайте до оснований его». Тоже, впрочем, близко к лозунгу всех революций... Не менее характерны и другие опыты Платона Шихматова. «Признательность освобожденного от болезни» – образец духовной лирики, основанный на выражении своих собственных чувств, личных переживаний. Князь Платон Шихматов, судя по всему, больше не возвращался к поэзии, да и старший брат его вскоре стал князем-иноком, первым из русских поэтов принял монашескую схиму с именем Аникиты. Но в русской поэзии Пушкинской эпохи остались не только эпиграммы «арзамасцев» на Шихматова, осталась сама его поэзия. Скромная книжечка «Опытов духовных стихотворений» его брата Платона Шихматова тоже неотъемлемая часть этой эпохи. Песнь пленных иудеев У рек на стогнах Вавилона Сидели скорбно мы в слезах, Воспомянув красу Сиона; И арфы наши на древах, Вокруг повешены, немели. Тираны злобные хотели, Чтоб мы коснулися струнам И песнью их увеселяли, Чтоб радостью средь бед блистали: «Сионску песнь воспойте нам». Как песнь Господню петь плененным В стране далекой и чужой? Да буду с перстию сравненным, Коль я забуду град Святой; Прильни язык к моей гортани, Пусть мне мои не служат длани, Коль я тебя, Ерусалим, Всегда воспоминать не буду И мысли о тебе повсюду Весельем не куплю своим. Воспомни, Бог! сынам Едома Ерусалима грозный день, Когда толпа, алчбой ведома, Священну сокрушала сень. «Все рушь, все рушь до основанья», – Неслись по граду их взыванья... Блажен, о Вавилонский род! Кто отомстит твои деянья, Кто взалчет жен твоих рыданья: О камни избиет их плод. Признательность освобожденного от болезни Я рек, касаясь дней предела; Отъяты прочие лета, Что жизнь еще мне дать радела; Вступаю в смертные врата. Не узрю Божия спасенья, Что будет на земле живых, Лишен я с ближними общенья, Не узрю кровного меж них. Как куща пастыря в день брани, Так жизнь моя расхищена; Иль нет! она подобна ткани, Что резать близится жена. Как льву поверженный в снеденье, От ночи гибну до утра; Но день мне то же длит мученье, И с ним сретаю вечера. Как голубь, я стремил стенанья, Подобно горлице вопил; Глаза ослабли от взиранья |
| «Издание «Сионского вестника», как и многих других сочинений духовно-нравственного содержания, производилось доныне под рассмотрением гражданской цензуры. Однако глубокие материи, нередко содержащие в себе мысли и мнения довольно необыкновенные и смелые, побудили меня лично просматривать большую часть статей сего журнала прежде окончательного выпуска из цензуры. Кроме того, во многих назидательных статьях сего издания все чаще затрагиваются темы таинственного содержания в духовном смысле и такого, что иные статьи вовсе не следует доводить до общего сведения; многое в них касается и догматов церковных, а иногда встречаются и мнения частные по духовным вопросам. Поэтому я признал просмотр сих книжек более приличным для лиц духовного ведомства...» 4 июля 1818 года князь Голицын дал предписание из Комиссии духовных училищ Цензурному комитету, учрежденному при С.-Петербургской Духовной Академии, «принимать отныне на свое рассмотрение книги «Сионского вестника " » 113 . Избалованный постоянным покровительством власти, Лабзин был крайне оскорблен новыми условиями, в какие поставлено было его издание. Он весьма высокомерно относился к духовенству и никак не мог примириться с мыслью, что его журнал подчинен духовной цензуре. Конечно, Лабзин ясно предвидел и то, что новая цензура непременно будет разборчивее и строже прежней и скорее подметит его мистические тенденции. «Врагам моим меня отдали»,– говорил он по поводу подчинения «Сионского вестника» духовной цензуре 114 . Как бы то ни было, Лабзин в конце концов решил, что лучше вовсе прекратить издание журнала, чем издавать его под духовной цензурой. 108 Книга вышла в С.-Петербурге в 1816 году. 109 О князе Шихматове подробно повествуется в книге «О жизни и трудах иеромонаха Аникиты, в миру князя Сергея Александровича Шихматова». 1838 г. Отзыв о глубокой религиозности Ширинского-Шихматова см.: Воспоминания адмирала Зеленого. Русская старина. 1873. Октябрь. С. 89–98. Архиеп. Филарет Черниговский . Обзор русской духовной литературы. Ч. 2. С. 230–231. 110 |
| О реакции ближайшего пушкинского окружения на сближение Кюхельбекера с Грибоедовым, их библейские стихи можно судить по письмам к нему Дельвига и Василия Туманского. Дельвиг писал ему на Кавказ в конце 1822 года: «Ах, Кюхельбекер! Сколько перемен с тобою в два-три года!.. Так и быть! Грибоедов соблазнил тебя, на его душе грех! Напиши и ему и Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми». О том же и почти теми же словами скажет ему и Василий Туманский: «...Вкус твой несколько очеченился! И охота же тебе читать Шихматова и Библию . Первый – карикатура на Юнга; вторая – несмотря на безчисленные красоты, может превратить Муз в церковных певчих. Какой злой дух в виде Грибоедова удаляет тебя в одно время и от наслаждений истинной поэзией и от первоначальных друзей твоих!.. Умоляю тебя, мой благородный друг, отстать от литературных мнений, которые погубят твой талант и разрушат наши надежды на твои произведения. Читай Байрона, Гете, Мура и Шиллера, читай кого хочешь, только не Шихматова». Кюхельбекер не отстал ни от Грибоедова, ни от князя Ширинского-Шихматова, призывавшего в стихотворении «Приглашение друзей на вечернюю беседу»: «Начатки наших дум предложим в жертву Богу,//От тварей научась, колико благ Творец,//Дадим Ему хвалу от радостных сердец;//Возлюбим чистоту и таинства закона,//С восторгом ощутим, как в пениях Сиона//Дух Божий разливал живительный свой жар;//Признаем, что пред сим – ничто природный дар». В своей статье 1824 года в «Мнемозине» Кюхельбекер напишет о нем как о поэте, «заслуживающем занять одно из первых мест на русском Парнасе», назовет «предводителем сего мощного племени». А в 1825 году выступит в «Сыне Отечества» со статьей о его поэме «Петр Великий», признавшись в письме к Владимиру Одоевскому: «...Одна из главных причин, побудивших меня сделаться журналистом, – желание отдать справедливость этому человеку». Так что Василию Туманскому, Дельвигу да и самому Пушкину было отчего встревожиться, поскольку Шихматов в ту пору заявил о себе как самая яркая фигура «Беседы» после Шишкова и Гавриила Державина. Его лирическая поэма «Пожарский, Минин, Гермоген...», открывавшаяся эпиграфом из Державина, решала вопрос о державинском преемнике. Но Шихматов избрал для себя иной путь. В 1825 году он принял монашеский постриг под именем Аникиты... |
| Dr. Herold Vzdornov. Russian institute of conservation, Moscow Memories on Hilandar: ancient manuscripts and genius loci. 14.00-14.20 - Архимандрит Августин (Никитин) С.-Петербургская Православная Духовная Академия. О иеромонахе Аниките (князь Сергей Ширинский-Шихматов), совершившим паломничество на Афон в 1835 году. Arhimadrite Augustin (Nikitin).Saint-Petersburg Ecclesiastic academy. Hieromonk Anikita (Duke Serge Shirinski-Shihmatov) and his pilgrimage onto Mount Athos in 1835. 14.30-14.50 – Анна Захарова. МГУ имени М.В. Ломоносова, Москва Изображения святых в византийском декоративно-прикладном искусстве X-XI веков. Anna Zakharova. Moscow University Images of saints in the X-XI-th c. Byzantine Applied Art. 15.00-15.20 – Анастасиос Семоглу. Профессор Византийской археологии и искусства, Аристотелевский университетет, Фессалоники (Греция). Мозаичные иконы Афона. Athanasios Semoglou. Professor of Byzantine archaeology and art at the Aristotle University of Thessaloniki (Greece.) Mosaic Icons on and from Mount Athos. 15.30-15.50 – Орестос Митинзис. археолог «Ковер из Уранополиса». Феномен современного искусства в Уранополисе, вдохновленный искусством Афона. Orestes Mitintzis. Archejlogist " Ouranoupolis Rug’. A contemporary art phenomenon in Ouranoupolis, inspired by the art of Mount Athos. 16.00-16.20 – Д-р Юрий Бобров. Санкт-Петербургская Академия художеств(институт имени И.Е. Репина). История возвращения одной Афонской иконы. Dr. Yuri Bobrov. Saint-Petersburg Academy of Arts (The Repin Art Institute). Restitution of one Mount Athos Icon. 16.30-16.50 – Д-р Мария Пафити. Византинист, Кипр. Две резные иконы монаха Козьмы Лавриотиса, известного как Козьма Афонский. Dr. Maria Paphiti. Byzantinist, Cyprus. Two carved wooden icons by the monk Kosmas Lavriotis, also known as Kosmas of the Mount Athos. 17.00 – Презентация книги Е.Н. Цигаридас, К. Ловерду-Цигарида. Священная Великая Обитель Ватопед – Византийские иконы и оклады издательства В.И. Верхова 2016. - Presentation of new publication |
| В 1823-1825 гг. в Москве К. вместе с В. Ф. Одоевским издавал альманах «Мнемозина». В ст. «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824) К. выступил с критикой интимной элегической лирики, противопоставив ей оду, в к-рой «поэт бескорыстен» («он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд Промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга»). К. призвал к созданию «поэзии истинно русской», «лучшими» источниками к-рой будут «вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные» (в этом К. явился продолжателем дела «славенофила» А. С. Шишкова ; подобно ему, К. также пропагандировал творчество С. А. Ширинского-Шихматова (см. ст. Аникита )). Баллады («саги»), написанные на древнерус. сюжеты, «Святополк Окаянный» и «Рогдаевы псы» (обе 1824) отражают взгляды К. этого периода. Молодой К. пользовался репутацией отчаянного либерала и эмоционально неуравновешенного человека (он один из прототипов Чацкого в комедии «Горе от ума»); в декабристские организации не входил. Только в 1819 г. недолго был членом близкой к декабристам масонской ложи «Избранного Михаила», в которую был принят Ф. Н. Глинкой . В кон. нояб. 1825 г., случайно оказавшись в С.-Петербурге, К. был принят К. Ф. Рылеевым в Северное общество декабристов и стал одним из активных участников восстания 14 дек. 1825 г. на Сенатской пл.: целился из пистолета в вел. кн. Михаила Павловича и ген. А. Л. Воинова (оба раза осечка). После восстания пытался бежать за границу, был пойман в Варшаве, доставлен в Петропавловскую крепость. Осужден по 1-му разряду к смертной казни, к-рую заменили на 15 лет одиночного заключения (позднее срок сократили до 10 лет) и пожизненную ссылку в Сибирь. С июля 1826 г. отбывал наказание в тюрьмах Шлиссельбурга (до окт. 1827), Динабурга (до апр. 1831), Ревеля (до окт. 1831) и Свеаборга (до освобождения в дек. 1835). С янв. 1836 г. жил в г. Баргузин Иркутской губ., где отбывал ссылку его брат Михаил; осенью 1836 г. женился на дочери местного почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой (1817-1886). В 1839 г. переехал с семейством в Акшу, в 1844 - в г. Курган. В 1845 г. ослеп. Последние полгода жизни провел в Тобольске. В ссылке К. регулярно посещал правосл. богослужения, часто общался с духовенством; жена и нек-рые сибирские знакомые называли его Василием. Дети К. воспитывались в Православии. |
| В среде противников мистицизма находился и известный своим строгим благочестием князь Ширинский-Шихматов, впоследствии инок Аникита 109 . Он обратился к А.С. Стурдзе и поручил ему написать разбор вышедших мистических книг. Стурдза деятельно взялся за поручение и написал целый обвинительный акт против переводов Лабзина «Таинство креста» и «Победная повесть». Таким образом, враги мистицизма начали заявлять о себе все яснее и яснее 110 . Со своей стороны и архим. Иннокентий, не раз употреблявший нравственные меры воздействия на Лабзина, чтобы тот отказался от возобновления своего журнала, крайне возмущался мистическим характером издания и наконец решился на очень смелый поступок. Он написал письмо к князю Голицыну как покровителю Лабзина и всех мистиков, в котором, между прочим, говорил: «Вы нанесли рану Церкви, вы и уврачуйте ее». Князь Голицын был возмущен этим письмом, поехал к митрополиту Михаилу и, показывая ему письмо, говорил: «Посмотрите, что пишет ваш архимандрит». Митрополит призвал к себе архимандрита Иннокентия. Тот на замечания отвечал, что убежден в справедливости своего поступка. Митрополит успел, однако же, уверить его, что для такого решительного действия нужно особенное призвание, и заставил его поехать к князю Голицыну с извинениями 111 . Конечно, несмотря на эту вынужденную меру, архимандрит Иннокентий нисколько не изменил своих взглядов и только на время склонился перед сильными убеждениями глубоко уважаемого им митрополита, опасаясь последствий гнева князя Голицына. Понятно, что письмо архимандрита Иннокентия к князю, несмотря на принесенное первым извинение, должно было поселить холодность в их взаимных отношениях,– князь Голицын возымел основания считать себя оскорбленным. Между тем, нападки на возобновившийся «Сионский вестник» продолжались. Стурдза представил князю Голицыну составленный Смирновым разбор вредных статей этого журнала. Князь сначала горячо защищал благонамеренность Лабзина и его издания и даже сослался на то, что он сам цензуровал этот журнал. Путем обстоятельного разбора статей «Сионского вестника» Стурдза сумел настолько убедить князя Голицына в их несостоятельности, что тот, наконец, сознался перед ним, что взялся не за свое дело. Для того чтобы испытать религиозную благонамеренность Лабзина, Стурдза предложил Голицыну подчинить его журнал духовной цензуре. Князь согласился на это 112 и 26 июня 1818 года обратился с посланием к митрополиту Михаилу в котором, в частности, говорилось: |
| П. Троицкий Введение Предлагаемые вниманию читателей путевые записки о. иеромонаха Аникиты по времени своего написания относятся к середине тридцатых годов текущего столетия – годов, особенно известных обилием путешествий на Восток русских просвещенных и благочестивых людей. Одновременно с о. Аникитой в 1834–1835 годах, хотя и совершенно отдельно от него, совершал свое путешествие по Востоку и Египту известный ученый и благочестивый министр народного просвещения А. Норов . Описание своего путешествия по Востоку Норов обнародовал в печати в пяти частях. В обширном описании Норова играет видную роль исторический и научный интерес. Здесь можно читать целые подробные эпизоды из истории виденных путешественником городов, лиц, событий. Описание А. Норова содержит в себе научный материал, почерпнутый из Священного Писания Ветхого и Нового Завета, из «Истории» Иосифа Флафия, из древних церковных и гражданских историков, писателей Западной и Восточной Церквей и пр. Другой русский путешественник, заявивший себя двумя путешествиями на Восток, которые также попадают на тридцатые годы (в 1830 и 1839 годах), был А.Н. Муравьев. Свои путешествия Муравьев описал в двух книгах и издал их под названием «Письма с Востока». «Письма с Востока» написаны довольно живым увлекательным языком, по местам дышат религиозным воодушевлением; в них мало можно встретить сырого научного материала, иногда только обременяющего читателя. Описания, делаемые автором, виденных им мест, городов отличаются картинностью и рельефностью своего изображения: причем описания эти касаются более подробностей современного положения Востока и сравнительно меньше углубляются в область седой древности. Такой характер «Писем с Востока» делает их доступными для всякого читателя, и эти письма отличаются популярностью. Совершенно иной характер имеют путевые записки о. Аникиты. Благочестивый князь Сергий Александрович Ширинский-Шихматов, еще состоя на службе в Морском корпусе (в 1804–1827), мечтал о путешествии по святым местам. Получивши в 1820 году продолжительный отпуск для поправления своего крайне расстроенного здоровья, князь Сергий предпринял среди глубокой зимы путешествие по святым местам русским и посетил новгородские и московские монастыри и святыни. Краткое описание этого путешествия князя Сергия сохранилось между его бумагами. |
| Шишков говорил о высоком «искусстве прибирания слова», которое полностью исчезает при переводах на мирской язык. Полемически обостряя проблему, он писал: «Не всяк ли бы поневоле рассмеялся, если бы в Псалтыри вместо: «рече безумен в сердце своем несть Бог», стал бы читать: дурак говорит: нет Бога. Между тем смысл в сих двух выражениях один и тот же». Платон Шихматов не мог придерживаться иных взглядов. Но он не отрицает переводы как таковые, а предлагает свой, основанный на таком же искусстве «прибирания» современных слов. В качестве образца он публикует свой парафразис 136 псалма, который действительно максимально приближен к подлиннику. Впрочем, и здесь не избежать исторических ассоциаций, если вспомнить, что слова: «Когда толпа, алчбой ведома,//Священну сокрушала сень,//«Все рушь, все рушь до основанья», –//Неслись по граду их взыванья…» прозвучали в 1825 году. В оригинале: «Истощайте, истощайте до оснований его». Тоже, впрочем, близко к лозунгу всех революций… Не менее характерны и другие опыты Платона Шихматова. «Признательность освобожденного от болезни» – образец духовной лирики, основанный на выражении своих собственных чувств, личных переживаний. Князь Платон Шихматов, судя по всему, больше не возвращался к поэзии, да и старший брат его вскоре стал князем-иноком, первым из русских поэтов принял монашескую схиму с именем Аникиты. Но в русской поэзии Пушкинской эпохи остались не только эпиграммы «арзамасцев» на Шихматова, осталась сама его поэзия. Скромная книжечка «Опытов духовных стихотворений» его брата Платона Шихматова тоже неотъемлемая часть этой эпохи. Песнь пленных иудеев У рек на стогнах Вавилона Сидели скорбно мы в слезах, Воспомянув красу Сиона; И арфы наши на древах, Вокруг повешены, немели. Тираны злобные хотели, Чтоб мы коснулися струнам И песнью их увеселяли, Чтоб радостью средь бед блистали: «Сионску песнь воспойте нам». Как песнь Господню петь плененным В стране далекой и чужой? Да буду с перстию сравненным, Коль я забуду град Святой; Прильни язык к моей гортани, Пусть мне мои не служат длани, Коль я тебя, Ерусалим, Всегда воспоминать не буду И мысли о тебе повсюду Весельем не куплю своим. Воспомни, Бог! сынам Едома Ерусалима грозный день, Когда толпа, алчбой ведома, Священну сокрушала сень. «Все рушь, все рушь до основанья», – Неслись по граду их взыванья… Блажен, о Вавилонский род! Кто отомстит твои деянья, Кто взалчет жен твоих рыданья: О камни избиет их плод. Признательность освобожденного от болезни Я рек, касаясь дней предела; Отъяты прочие лета, Что жизнь еще мне дать радела; Вступаю в смертные врата. Не узрю Божия спасенья, Что будет на земле живых, Лишен я с ближними общенья, Не узрю кровного меж них. Как куща пастыря в день брани, Так жизнь моя расхищена; Иль нет! она подобна ткани, Что резать близится жена. Как льву поверженный в снеденье, От ночи гибну до утра; Но день мне то же длит мученье, И с ним сретаю вечера. Как голубь, я стремил стенанья, Подобно горлице вопил; Глаза ослабли от взиранья |
|
|
