| 153 Не знают, по какому пути добраться до его обители – автор «Утешения» придерживается в данном случае платоновского учения о природе знания. Знание есть припоминание. До своего соединения с телом душа пребывала в «небесной обители» (аллегория чистой духовности), созерцая истинно сущее. Облекаясь в земное тело, душа забывает то, что она знала, однако в ней остается неопределенная память о том, что она когда-то созерцала, будучи приобщенной к божественной сущности. Восприятие земных вещей смутно напоминает душе позабытые ею образы. Ср.: Платон. Федр, 249 е; 250 b – d; Менон, 81 b – d; Федон, 75 е; Филеб, 346 с. 156 Декорат – помощник магистра оффиций при дворе остготского короля Теодориха. Вероятно, Боэций отказался от его услуг, когда занял пост магистра оффиций. 157 В давние времена кто-то заботился о продовольственных запасах народа – по-видимому, имеется в виду «praefectus аппопае», в ведении которого в древнем Риме находились учет и распределение государственных продовольственных запасов. 158 Очевидно, в данном случае подразумевается Дамокл, фаворит сиракузского тирана Дионисия Старшего (405–367 гг. до н. э.). Дамокл превозносил счастливую участь Дионисия. В ответ тиран предложил ему на некоторое время поменяться местами. Несколько дней Дамокл блаженствовал, но однажды увидел над своим ложем меч, свисающий с потолка на лошадином волосе, который символизировал постоянную, непрекращающуюся опасность при кажущемся благополучии. Дамокл понял тщету счастья правителя, «дамоклов меч» вошел в поговорку. 159 Самого могучего среди придворных Антонин предал мечу – имеется в виду Папиниан, известный римский юрист, который отказался оправдать императора Каракаллу (186–217), убившего своего брата Гету. Папиниан был казнен по приказу императора. 160 Фула – остров, который по представлениям древних находился далеко на севере, там, где кончается земля. 161 «О слава, слава! Множество ничтожных людей сделала ты великими в глазах современников и потомства!» (греч.) Еврипид. Андромаха, 319–320. |
| Ибо, само проявляясь в действиях таким, каково есть, оно превосходит силу слова и всякое искусство повествования. 113. Но нам время изложить чудо, случившееся на острове Сардиния с одним из местных жителей, и усладить слух боголюбцев. Каково оно, страшно и слышать, потому что вместе с чудесным заключает в себе и устрашающее. Был на острове один муж, всегда любивший и чтивший писания великого и между прочими высоко ценивший [песнопения], составленные им на Святую Четыредесятницу, обыкновенно называемые трипеснцами. Однажды у него мимоходом остановились монахи, чтобы провести дни поста; это были ученики известного Григория Сиракузского 62 . Обладая безрассудным умом и исполненные гордости в сердцах, они начали порицать творения святого, называя их грубыми и составленными не по правилам искусства. Увлеченный, не знаю как, ими, приютивший их скоро изменяется и принимает их мнение, перестав чтить, как прежде, и петь их на утренних славословиях, как было в его обычае. И когда он стал таким, является ему ночью отец, высокий ростом, каким он некогда и был, бледно-желтый лицом и лишенный волос на голове; а за ним следовало несколько других, держа в руках розги, коих и один вид был страшным и совершенно невыносимым зрелищем. Им он приказал немедленно совершить то, что ему было угодно, и бить розгами столь податливого и нетвердого в своих мнениях. И когда его еще били, предстоявший отец воскликнул: «Зачем ты, неверный, отверг и вменил ни во что мои творения, однако незадолго пред тем любивший и чтивший их? Если не что-нибудь другое, то по крайней мере ты должен был сам по себе понять то, что церкви Божии не приняли бы их и не передавали бы одна другой, если бы не признавали их пользы. Ибо не пышность речи и не [искусственная] отделка выражений обыкновенно сокрушают сердце, а смиренное слово, составленное для пользы и во всех отношениях здравое; будучи, по моему мнению, выше всякой учености, оно представляется мне достойным всякой похвалы и кажется гораздо более почтенным, чем то, которое отделано и увеселяет один лишь слух». А после того как он таким образом был достаточно бит и поплатился таким наказанием за перемену к худшему, уже наступил день. [Col. 217] Чувствуя себя плохо и страдая от боли, он вскочил с постели с сердцем, потрясенным от страха, и с телом, вспухшим от ран. Тотчас он показал их всем и с сильным волнением рассказал о случившемся с ним, осыпая немалыми ругательствами тех развратителей, по вине коих он потерпел это, и изгоняя их возможно скорее из дома. И желая умилостивить отца, он с того времени еще больше, чем прежде, утвердился в вере в него, достойно любя творения великого, оказывая им невыразимую честь и [тем самым] действительно врачуя душу. |
| Анталкидовым миром, в связи с внутренними неурядицами, имели значение в смысле пропаганды в Греции объединительных и монархических идей. Персидский царь, несмотря на доказанную слабость, распоряжается греческими делами, пользуясь соперничеством греческих городов и опираясь на греческих наемников; афиняне, бывшие освободителями Эллады, – на службе у царя содействуют порабощению своих же братьев; другие греки сражаются в Египте за новое покорение дружественного народа; в результате – новое усиление Персидского царства и подчинение ему части эллинского мира. Сколь различны были бы результаты, если бы все эти силы были объединены и затрачены на пользу и славу Греции! Общенациональная политика начинает рисоваться в воображении некоторых видных представителей греческой мысли, и особенно ярко выразилась она в деятельности Горгия леонтинского, не упускавшего случая для произнесения пламенных речей о необходимости общенациональной борьбы с варварами. Но твердая и последовательная внешняя политика едва ли возможна при крайней и выродившейся демократии: разнородность греческих конституций, борьба партий не могли дать материала для общеэллинской политики. И вот, оратор Исократ, последователь идей Горгия, приходит к убеждению, что объединить греков для борьбы с исконным врагом может только монархия. Потерпев неудачу в надежде на Ясона ферского, Дионисия сиракузского и Архидама спартанского, он обратил взор на Македонию и в обращенном к ее царю Филиппу трактате «Филипп» изложил свою политическую программу: «объединение Греции под гегемонией македонского царя, завоевание Персидского царства, лишенного союзников в Греции, основание в Малой Азии колоний для тех, кто из нужды идет в наемники. Мы знаем, что Филипп успел осуществить первую половину этой программы, и уже начал исполнение второй части, когда насильственная смерть помешала довести ее до конца. Действительно, в то время только македонские цари могли взять на себя эту роль, Донеся до IV в. патриархальное царское достоинство, не только не умалённое республиканскими конституциями, но и усиленное вследствие постоянных войн, представляя, таким образом, сильную власть над большим государством и в ореоле божественного происхождения, они в то же время относились с величайшим почтением к греческой культуре. |
| Не XIII или XIV века это дело. И так доказано (?), что текст жития Игнатия гораздо позже девятого века; является естественный вопрос, почему же он носит имя писателя этой эпохи, Не написал ли в самом деле Никита Пафлагон похвального жизнеописания св. Игнатия, и не переделал ли оного кто-нибудь другой намеренно в иной вид, исказив, умножив, приноровив по вкусам и желаниям греко-унитов, των λλνων οντν: речь держит А.И. Пападопуло-Керамей, который знает таких и в XII веке? Нет достаточных оснований, отвечает он же, принять такую идею; оставались бы все таки затруднения, так как в известной нам биографии Игнатия хотя выделяются в самом деле очень обширные куски какой-то древней и правдивой жизни Игнатия, однако, они по языку и выражению не имеют никакого отношения к языку других известных сочинений Никиты; тем не менее, несомненно в тексте известного нам жития проявляется то, что обыкновенно наблюдается в подделках. Виновник здесь сам себя уличает во лжи: с одной стороны он дважды ясно обозначает эпоху, в которую сам жил, то есть после ряда преемников (диадохов) патриарха Фотия во времена забвения добродетелей Игнатия и сгущения неведения о делах Фотия, за тем этот самый биограф, забыв о своих таких ясных показаниях, представляет себя живущим в самые времена Игнатия и Фотия. Так в рассказе о соборе 869 – 870 годов он утверждает, будто слышал от его членов, что низложение Фотия было подписано на нем кровию Христа; и опять в другом месте биограф, говоря о некоторых карикатурах (на Игнатия) Григория Сиракузского, совершенно неизвестных хронографам, но пущенных в ход, по-видимому, между 861–867 годами, выдает себя за очевидца их, прибавляя: «я бы о них совершенно умолчал, если бы не видел, что творцы их, а так же близкие к виновникам лица не только не скрывались, но даже хвалились своим делом». Возвращаясь к началу, автор статьи заявляет, что верх дерзости все-таки заключается в предисловии, где в одно и тоже время говорится о сгустившемся облаке неведения и о том, что Игнатий жил «в эти последние и даже близкие к нам годы» (προς σχτοις κα τος καθ μς τοτοις καιρος). |
| Поводом для нее послужил вооруженный конфликт между Сиракузами и Мессаной. Оба города лежали за пределами карфагенских владений в Сицилии, но Сиракузы заключили военный союз с Карфагеном, и его войска вместе с сиракузянами участвовали в осаде Мессаны, которая, оказавшись в отчаянном положении, запросила помощи у Рима. И тот откликнулся на эту просьбу, тем более что городом владели близкородственные римлянам италики-кампанцы, которые называли себя мамертинцами, что значило «сыновьями Марса». Когда римский отряд под командованием Гая Клавдия занял Регий, готовый к переброске оттуда через пролив, от мамертинцев поступило известие о том, что они договорились с сиракузским тираном Гиероном о снятии осады. Тем не менее Клавдий высадился в Сицилии и ввел войска в Месану. Командовавший карфагенским флотом адмирал стремился избежать войны и вывел свой ранее введенный в Месану гарнизон из города, за что был предан в Карфагене смертной казни. На этот раз пунийский сенат не желал более уступать и объявил Риму войну. У стен Месаны появился вскоре флот под командованием сына Ганнибала Ганнона, который запер вход в гавань, а к стенам города были подтянуты сухопутные войска пунийцев и сиракузян. Тем временем в Регий подошли основные силы римской армии во главе с консулом Аппием Клавдием Каудексом. Под покровом ночной темноты они были стремительно переброшены через пролив и совершенно внезапно напали на противника и разгромили его, так что осада Месаны была снята. Успех побудил римлян попытаться взять Сиракузы, но в этом они не преуспели. Оставив в Месане сильный гарнизон, Аппий Клавдий вывел основные силы в Италию. На следующий год в Сицилии появилась в два раза более мощная армия под предводительством двух консулов. Один из них, Марк Валерий Максим, разгромил соединенные силы пунийцев и сиракузян, после чего Гиерон порвал с Карфагеном и стал союзником Рима, причем с этих пор Сиракузы крепко держались за Рим и хранили ему верность. Союз с Месаной и Сиракузами создавал для римской армии прекрасный плацдарм на острове, гарантировал бесперебойные поставки из Италии легионеров, боевой амуниции и продовольствия. В 262 г. Рим сумел обойтись всего двумя легионами для того, чтобы заставить пунийцев не высовываться за крепостные стены городов западной Сицилии. Важнейшим владением пунийцев на острове был Акрагант, для ее обороны Карфаген направил армию под командованием сына Гистона Ганнибала. После 6-месячной упорной и изнурительной осады Акрагант пал, но Карфаген владел еще военно-морскими базами в Панорме, Лилибее и Дрепане, обороной которых командовал Гамилькар и которые снабжались вооружением и продовольствием по морю, а со стороны суши были основательно защищены. Благодаря превосходству своего военно-морского флота, пунийцы тревожили прибрежные города Италии своими вылазками, так что Рим вынужден был держать на полуострове половину своих вооруженных сил. |
| Имущество это более чем скромное. Вполне вероятно также, что Платону была свойственна углубленная и сдержанная скромность характера. Источники передают, что однажды он не наказал своего раба за какую-то большую провинность только потому, что сам находился в тот момент в состоянии гнева. В жизни Платона после его первого путешествия в Италию и Сицилию в 389-387 гг. до н.э., пожалуй, наибольшее значение имеют два других его путешествия в те же места. Среди многочисленных сообщений об этом в позднейшей античной литературе стоит обратить особое внимание на VII письмо Платона, представляющее собой в сущности целый автобиографический трактат, и на биографию Диона у Плутарха. Вопрос о подлинности писем Платона – запутаннейший вопрос, едва ли даже разрешимый. Однако VII письмо, как мы уже упоминали выше, в настоящее время почти не подвергается сомнению ввиду его очевидной близости к хорошо известным нам произведениям Платона и по своим философским установкам, и по своей настроенности, и по стилю. Вопреки тому что письма Платона в обычных изложениях биографии Платона почти не привлекаются, мы все же считаем это письмо очень важным документом для его биографии. В этом письме рисуется прежде всего духовный облик самого Платона, скромный и простой и в то же время привлекательный. Зачем же Платон три раза ездил в Италию и Сицилию? Сейчас можно дополнить наше предыдущее сообщение о первой поездке кое-какими небезынтересными подробностями. Упомянутый выше Дион, брат жены сиракузского тирана Дионисия Старшего, еще молодым человеком стал испытывать отвращение к тому образу жизни, который в Сицилии был в те времена обычным. И Платон в своем VII письме, и Плутарх изображают всеобщий разврат в Сицилии, сплошное обжорство днем и любовные оргии по ночам, широко распространенные в обществе, начиная от самого Дионисия и кончая общественными низами (в условиях дарового рабского труда все это было более чем возможно). Платон в указанном письме беспощаднейшим образом изображает внутреннюю связь тирании со всеобщей развращенностью нравов. Эта развращенность нужна тирану для того, чтобы легче было держать всю страну в оковах деспотизма. Но и тирания была очень выгодна для всеобщего разврата, потому что в условиях тирании важна была только политическая покорность деспоту любой ценой. |
| Как и все утописты, Платон глубоко верил в спасительность своей системы и полагал, что достаточно, чтобы её поняли, и успех её будет обеспечен. Нам известно, что он предлагал сиракузскому тирану Дионисию Старшему осуществить свои планы. Тот сначала принял философа хорошо, но потом, вследствие изменившихся обстоятельств, с бесчестьем прогнал его и даже, как есть известие, продал в рабство, из которого Платон, впрочем, скоро освободился. В 308–307 годах преемник Дионисия Старшего – Дионисий Младший снова призвал философа, обещая быть верным учеником, но также обманул, и 70-летний философ принуждён был спасаться из Сиракуз бегством. Таким образом, социалистические мечтания Платона никаких практических последствий не имели и ни на йоту не остановили прогрессивного разложения языческой культуры, построенной на эгоистической основе. Но, будучи созданием гениального ума, они и доныне не перестают служить пробным камнем для всякого рода подобных мечтаний. Оценка социализма Платона Социалистические идеалы Платона также, как и позднейших социалистов, возникли на почве режущего глаза противоречия между богатством и бедностью. Казалось бы, легче всего такое противоречие можно уничтожить поднятием экономического благосостояния масс, расширением их потребностей вплоть до уравнения с богатыми классами. На такой почве и стоят современные социалисты. Однако, глубочайший из философов древности не встал на этот путь в своих идеалах. Он, как видим, проектирует введение социализма не для расширения потребностей, а, наоборот, для их сокращения. Именно в широких потребностях он и видит корень социального зла. Его социалистический строй рассчитан на то, чтобы принудительным способом ограничить потребности человека до самого необходимого. Вот, например, как он характеризует современную ему эпоху капитализма. «Ненасытная жажда золота и серебра заставляет каждого хвататься за любое ремесло, за всякое средство – всё равно честное или бесчестное, лишь бы оно вело к обогащению; человек не останавливается ни перед каким поступком, будь он богоугодный или безбожный, или даже самый постыдный, только бы он обеспечивал возможность предаваться без удержу чревоугодию и сладострастию. |
| 727 По Клименту Александрийскому (Protr. 53), Παντρκης Καλς (прекрасный помощник для всех). Надпись двусмысленна: в приложении к Зевсу (Юпитеру) слова эти составляют его прозвище; но они были также именем любимца Фидия, служившего художнику моделью при изготовлении статуи бога. 733 Гуси, спасшие своим криком и шумным взмахом крыльев, по преданию, Рим от нападения галлов (Liv. V, 47), содержались в Капитолии, как посвященные Юноне и как его стражи. 734 Ср. высказывание Тиберия, приводимое Тацитом: «Оскорбление богов – забота самих богов» (Tac. Ann. I, 73). 737 Дионисий Младший – сиракузский тиран (ср. Cic. De nat. deor. Ill, 34; Clem. Alex. Protr. 52). 739 Филостефан Киренский – александрийский историк и географ, живший в III в. до н. э. Возможно, здесь имеется в виду его книга «Об островах», о которой говорит Константин Багрянородный в «Об областях, принадлежащих Римской империи». 744 Теренций Варрон называется Менипповым как автор сатир (Saturae Menippeae), в которых он подражал Мениппу. 749 Некоторые из этих животных, птиц и растений приносились в жертву определенным божествам, но не были обычными жертвами. 755 Панхея (Panchaea, или Panchaia) – баснословный остров в Эритрейском (Красном) море, у восточного берега Аравии, богатый благовонными курениями. 757 С этим именем известны несколько писателей, и в особенности знаменитый юрист Требаций Теста, друг Цицерона. 758 Кимвалы (род литавр) – два пустых металлических полушария, которые употребляли попарно, ударяя одним о другое. Тимпаны – тамбурин или род полубубна, они иногда имели также вид литавр. 763 Сбор винограда (vindemia) соединялся с совершавшимся в октябре празднеством в честь Либера как покровителя виноделия (Wissowa. Religion und Kultus d. Römer. S. 247). 764 Lectisternium (от lectos sternere – стлать постели) у римлян называлось умилостивительное жертвоприношение в виде угощения богов или пиршества для них, причем на священном ложе в виде софы или дивана с подушкой помещались изображения богов, а перед ними ставились столы с кушаньями. |
| 683 В произведении Марка Теренция Варрона Gallus Fundanus de admirandis, составлявшем одну из 76 книг сочинения Logistorici. 686 Thyle, или Thule, – остров на севере Европы, не вполне известный древним и впоследствии принимавшийся то за берег Норвегии, то за Исландию, то за один из Шотландских островов (Мейнланд). 687 Антиох Сиракузский, современник Фукидида, написавший историю Италии и историю Сицилии в 9 книгах до 423 г. до P. X. Следующие затем соообщения, с некоторыми отступлениями, встречаются также у Климента Александрийского в Protr. 45. 689 Эрихтоний – сын Гефеста (Вулкана), получеловек-полузмей, бывший, по изгнании Амфиктиона, царем Афинским и погребенный в храме Афины Паллады. 690 Арнобий искажает слова Климента. Иммарад – сын Евмолпа и Дайры, местного элевсинского божества (ср. Paus. I, 5, 2). 691 Келей – царь и жрец в Элевсине. Его дочери носили имена Диогенея, Паммеропа и Сесара (ср. Paus. I, 3, 38). 692 Гипероха и Лаодика – девушки, которых гипербореи послали на остров Делос со священными дарами (ср. Hdt. IV, 33). 701 Вероятно, имеется в виду сообщение Геродота о тайном захоронении быка Аписа, раненного Камбизом (Hdt. III, 29). 703 Саммоник Серен, живший в царствование Септимия Севера и умерщвленный по приказанию Каракаллы в 212 г., автор многих сочинений, из которых известно Rerum reconditaxum libri. 706 Возможно, Фабий Пиктор, древнейший из римских историков-анналистов, живший во время II Пунической войны. 709 Найденная на Капитолийском холме человеческая голова была истолкована этрусским гадателем как знамение будущего владычества римлян, и они должны были употребить особые меры для того, чтобы это знамение осталось неизменным. 711 Ср. Min. Fel. Octav. 6, где говорится: «... римляне чтут всех богов. Они ищут повсюду чужестранных богов и делают их своими, строят жертвенники даже неизвестным божествам». 719 Амон, или Гаммой, – египетское и ливийское божество, почитавшееся также в Риме как Юпитер Аммон. 724 См. относительно этого, как и следующих затем сообщений об изображениях Венеры и Юпитера: Clem. Alex. Protr. 47. |
| Обобщая этот метод, мы и сегодня вводим определенный интеграл как предел, к которому стремятся верхняя и нижняя римановы суммы. Но и в античности доказательство, полученное таким методом, являлось совершенно строгим, легко формализующимся в терминах современной математики. Формирование античной математики закончилось ко временам Евклида. Его «Начала» – это искусно собранные и расположенные достижения античной математики к концу IV в., снабженные прекрасным доказательным аппаратом. Книга стала основным учебником по математике на две тысячи лет, а способ изложения материала и в XX в. считается образцом, которому стремятся следовать ученые даже за пределами этой науки. I книга содержит основные определения, аксиомы, здесь рассматриваются основные свойства треугольников и четырехугольников; во II книге излагается геометрическая алгебра (способы решения квадратных уравнений); в III книге рассматриваются свойства касательных и хорд, а в IV – правильные многоугольники и основы учения о подобии; в V книге изложена Евдоксова теория пропорций в ее геометрической форме, которая в VI книге применяется к подобию треугольников. Книги VII-IX, как мы уже говорили, арифметические, а X книга, самая сложная, содержит теорию иррациональных чисел Теэтета. В книгах XI-XIII рассматривается стереометрия: основные определения, вычисление объемов основных фигур и их отношений, теория правильных многогранников. Теория конических сечений была изложена в отдельной книге. Период от Евклида (включительно) до Аполлония и его учеников, Диокла, Никомеда и Персея, то есть с 300 по 150 г., был золотым веком греческой математики. Огромен вклад в геометрию Архимеда Сиракузского, особенно в той области, которую мы называем интегральным исчислением. Используя деление тел на сегменты малой толщины и метод исчерпания, он в работах «О сфере и цилиндре», «О конойдах и сферойдах», «Квадратура параболы» находит точные и приближенные значения площадей практически всех известных в его время геометрических фигур, в том числе и довольно сложных, как, например, площадь параболического сегмента. |
|
|
