| О, каких слез, какой скорби достойно то, что мы осквернены бесчисленными грехами, которых не омыть нам ни слезами, ни кровью своей; что в этом отношении мы неоплатные должники пред Богом, который знает не только наши дела, но и мысли, желания. Как же нам не молиться всей крепостью сил наших, чтобы Отец небесный, ради крестной смерти Единородного Сына своего не воздавал нам по делам нашим, но помиловал нас милосердием своим, простил нам наши прегрешения, и оправдал нас заслугами Спасителя! Но именуя Бога Отцом нашим, просить Его о прощении грехов наших, и не прощать оскорбляющим и обижающим нас – то же, что прилагать грех ко грехам нашим, – оскорблять Бога, который есть всеобщий Отец наш и всех людей. Из этого следует, что прощение грехов наших зависит от всеискреннего нашего прощения и примирения с причиняющими нам обиды и оскорбления. В этом отношении, что сделаем другим, то получим и сами, по слову Спасителя: отпущайте, аще что имате на кого, да и Отец ваш, иже есть на небесех, отпустить вам согрешения ваша ( Мк. 11:25 ). Посему мы, умоляя Бога: остави нам долги наша и присовокупляем: якоже и мы оставляем должником нашим! Испросив прощение грехов, всего опаснее для душевного спасения снова увлекаться греховными искушениями, которыми повсюду обольщает нас плоть, мир и вечный губитель душ человеческих. Искушения допускаются на нас Промыслом частью для смирения нашей гордости, а частью для испытания нас в любви Божией, и для доставления нам случая к добродетелям, которые суть не что иное, как победы над искушениями. Но печальные опыты протекшей жизни, заставляя нас трепетать о будущем, побуждают молиться Отцу небесному: не введи, не допускай нас впасть во искушение! Так, зная свое сердце, зная греховную удобопреклонность нашей природы, необходимо не только молиться об одержании победы над искушениями, но даже не доверять собственным силам, избегать праздности, беречься дурных сообществ, не допускать до сердца искушения, не услаждаться его обольщением; но в тоже мгновение возносить сердце наше к Богу, испрашивать Его помощи, размышляя о страшном суде Божием, о вечных мучениях в геенне огненной, о бесконечном блаженстве, уготованном любящим Бога, который не только допускает, но иногда сам ниспосылает издыхания, как то: бедствия, скорби, напасти, с тем, чтобы по выдержании нами испытаний, увенчать победителей нетленным венцом в царствии небесном! |
| Стоит ли такой мир любви нашей? стоит ли любви нашей тот мир, на который взирая, невольно подумаешь: не настали ль уже те времена тяжкие, в которые, по предсказанию Апостолов, имели появиться человецы самолюбцы,сребролюбцы, величавы, горди, хульницы, родителем противящиися, неблагодарни, неправедни, нелюбовни, непримирительни, продерзливи, возносливи, невоздержницы, некротцы, неблаголюбцы, предателе, нагли, напыщени, сластолюбцы, имущьи один образ благочестия, силы же его отвергшиися ( 2Тим. 3:2 – 5 ), распространяющие пагубные мнения, сеющие повсюду ложь и пересуды, злословящие то, чего не понимают ( 2Пет. 2:12 ). Вот какого мира Евангелие заповедует не любить: того мира, о котором помышляя, кажется, слышишь древних Пророков, жалующихся, что люди уклонились от путей спасения, что нет творящаго благо, нет разумевающаго, или взыскующаго Бога ( Пс. 13:2, 3 ), потому что уста их полны злословия и пагубы, гроб отверст гортань их, языком своим льстят ( Пс. 5:10 ); между тем – как яд аспидов под устнами их (–139, 3), во всем руководствуются самолюбием, стыдятся искренности и правды до того, что добродетели у них лицемерны, беззакония открыты, совещания постыдны, беседы Богохульны. И к этому миру пристращаться? He должно ли, напротив, по заповеди Евангельской, всемерно отвращаться от того мира, который рассматривая, приходишь к мысли, что люди, по выражению одного Пророка, затеяли из паутины соткать некую ткань, зачинают труд и раждают беззаконие ( Ис. 59:5 )? Но, паутинный постав их не будет на ризу, и не одежутся от дел своих (ст. 6). Почему? Потому что дела их – дела Богопротивные, – нозе их на зло текут, – стези их развращенны, по нихже ходят, и не ведят мира; того ради, ждущим им света, бысть им тма: осяжут яко слепии стену, и падутся в полудни яко в полунощи (ст. 7 – 10), – сокрушение и бедность в путех их (ст. 7). Таким образом, от вельможи до раба, от обитающего в чертогах до смиренного на земле и пепеле, у людей грехолюбивых, провождающих жизнь по растленным обычаям мира сего, ярость и зависть, мятеж и молва, страх и вражда, ропот и рвение ( Сир. 40, 3 – 5), злоба и жадность, бесстыдство и отвращение; даже ночью сон смущает их страшными мечтами ( Сир. 40:5 ). |
| Забудем, и снова обратимся на греховные наши дела, потечем по путям беззакония, устремимся в вихрь страстей и кружения мирского! Забудем, что Ты нас избавил от челюстей смерти, забудем Тебя, Боже наш!.. И тогда!.. Что нас тогда ожидает, Отче праведный? Тогда правосудие Твое или посетит нас новым вящим наказанием, или отвергнет нас на веки, как сынов гнева и наследников вечного мучения. Так, братья, вью хранилище правды Божией есть бесчисленные громы на поражение грешника: а когда Бог посылает показание, то, без обращения к Нему, не спасает человека ни мудрость, не предосторожности, ни все силы ума нашего. И сие не значит того, что в бедствиях не должно искать никаких средств ко спасению, но только тο, что аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии; аще не Господ сохранит град, всуе бде стрегий ( Пс. 126:1 ); что един Господь имеет власть живота и смерти, низводит даже до врат адовых, и возводит ( Прем. 16, 13 ); что в болезни первое врачевство – покаяние и молитва ( Сир. 38:9 ); что когда человек обратится к Богу, то для него самые простые средства спасительны! Нужны ли для сего доказательства, когда урок сей преподан нам посредством бедствия, от коего мы только что избавились? Как бы ни рассуждала мудрость мира сего, не умудряемая и страданиями человечества: останется навсегда очевидной истиной то, что протекшее бедствие ниспослано было на нас Божественным правосудием, и только милосердие Божие спасло нас от нечаянной смерти! С одной стороны, ни мы, ни отцы наши не слышали и названия посетившей нас язвы, с другой стороны, огражденные отеческим попечением мудрого Царя нашего, защищенные сугубой бдительностью, как двойной стеной, от тлетворных южных язв, мы помышляли в сердце своем, что не только иноплеменник не пройдет с оружием в руках сквозь землю нашу, но что даже никакое общее наказание не постигнет нас! Но вот посланница правосудия Божия – губительная болезнь перешла пределы непроходимые для врагов наших, прокралась посреди многочисленной отечественной стражи, пронеслась сквозь землю Русскую, уязвила самое сердце отечества, проникла в дома наши, возлегла на ложах наших, и одних преждевременно низвела во гроб, других измучила страхом и томлением. |
| Но что значит просвещение ума без образования сердца? То же, что огонь в руках безумного, или злодея. Если просвещение ума так устроено, что оно способствует к управлению сердцем, к познанию наших обязанностей в отношении к Богу и ближнему: то ничего нет благодетельнее образования, доставляемого науками. Но если просвещение не подает средств к укрощению страстей, к покорению воли законам Божественным и человеческим: то оно опустошительнее моровой язвы, разрушительнее пожаров, губительнее всех бедствии, удручающих человечество. К избеганию такового зла, необходимо насаждать в младых еще сердцах семена благочестия и страха Божия: потому что если юношу оставить без тщательного образования в благочестии: то и добрые его склонности будут подавлены колючим быльем пороков; если юное сердце не проникнуто страхом Божиим; то что ни сеете на почве ума его, пожнете терние! Ибо как обилие жатвы зависит не сколько от обилия семян, брошенных на ниву, сколько от возделывания земли и росы небесных, так просвещение ума тогда только приносит благодетельные плоды для человечества, когда оно соединено с тщательным образованием нравственности и осенено благословением Божиим; но там нет благословения Божия, где нет страха Его! Найдите же учение, которое было бы столько же благонадежно к насаждению в сердце человеческом истинного благочестия, как учение Христианское? Совесть, этот закон, начертанный в сердце нашем перстом самого Бога, неозаренная светом Евангелия, по врожденной испорченности нашей природы, сама по себе, при всех усилиях ума, не сообщает ясного понятия о наших обязанностях; часто доводит человека до сомнения на счет достоинства его деятельности, оставляет без разрешения колеблющиеся его желания, и бессильна удержать стремление воли, последующей влечению чувственности. Одно Евангелие восстановляет совесть на степень первобытного ее состояния, излагает внушения ее в простоте, понятной для самих отроков, представляет законы совести в непререкаемой положительности, раскрывает дух их в самом осязательном свете, и вместе с тем сообщает им столь деятельную силу, что в сем отношении все умствования мудрых века сего о наших обязанностях, – в сравнении с Евангелием, – суть не что иное, как лепетание младенцев. |
| Но как, с другой стороны, иконописец, до какой бы ни возвысился идеальности, обдумывая свой предмет, всегда будет иметь в мыслях своих какой-либо чувственный, хотя изящнейший его образ, потому что мы о предметах мира духовного не можем иметь чисто духовных понятий, и хотя вера научает нас, что Бог есть чистейший дух и ангелы есть духи, однако ж не иначе можем представлять их в своем воображении, как в каких-либо формах и преимущественно человеческих, то, подражая св. писателям, которые для сообщения нам понятия о предметах мира духовного заимствовали слова из круга наименований предметов и действий мира чувственного, иконописец также для приближения к понятию зрителей изображаемых своею кистию предметов мира духовного вынужден заимствовать черты и краски из круга предметов видимой природы, т. е. подражать ей, не потому, что, как заметил еще святой Афанасий, «все толкуют, что всякое искусство есть подражание природе» 22 , но потому, что без сего пособия иконописец не в состоянии олицетворить своего идеала. Однако ж, обращая свой взор на окружающую его природу, художник должен сознавать, что природа, как некто справедливо сказал, хороша, когда ее умоют; с другой стороны, что, несмотря на разнообразие вкусов, в ней еще есть такие общие черты красоты и величия, из коих одни доставляют чистое безмятежное удовольствие, другие проникают нас благоговением к премудрости и благости Всемогущего и как бы возносят дух наш в область мира беспредельного, вечного. Долг иконописца избирать в видимой природе черты и краски, подмечать свет и тени такие, которые могли бы сообщать взирающим на произведения его кисти сколь возможно близкие понятия о предметах мира духовного, и в чертах плотских, видимых проявлять духовное, невидимое. Мало сего, восхищаясь созерцанием природы, иконописец как служитель Евангелия ни на одно мгновение не должен забывать, что грехопадением первобытных наших прародителей не только повреждена человеческая природа, но и вся тварь, по выражению Апостола Павла, подверглась суете, а посему то, что по духу мира сего может почесться красотою и величием, по духу Евангелия будет отвратительно и низко. |
| С противной стороны, не оттого ли с усилением растления нравов в ином доме вовсе не видно икон, чтобы они не напоминали живущим в доме о суде Божием, о вечности и других истинах Христианства, страшных для нераскаявшегося грешника? 3 . Производя в нас благочестивые ощущения, иконы служат сверх того сильным побуждением к подражанию добродетелям, как бы олицетворенным в жизни Спасителя и благоугодивших Богу своими подвигами. Еще язычники утверждали, что преспеянию в добродетели много содействует живое воспоминание, по которому бы, как бы пред очами нашими, представлялся образ какого-либо важного, добродетельного мужа 8 , без сомнения потому, что «как живописцы, – по замечанию св. Василия Великого , – когда снимают с каких-нибудь изображений копии, часто взирая на образцы, стараются перенесть с них подобие на свое произведение, так и старающиеся об усовершенствовании себя в каждой в частности и вообще во всех добродетелях, как на живые некие и действующие изображения должны взирать на жизнь святых и подражать тому, что в них хорошо» 9 . Греки и римляне выставляли в открытых местах изображения и статуи своих героев для поощрения соотечественников к подвигам самопожертвования в пользу своего отечества. Тем более для блага всего человечества необходимы побуждения к подражанию христианским добродетелям праведников, прославляемых Церковью 10 . 4 . По опыту известно, что, возбудив в сердце нашем благочестивые ощущения, иконы, написанные соответственно своему назначению, окрыляют дух наш благоговением и молитвой к Богу, что устремленный на них взор, сосредоточивая наши мысли, укрепляет душевные силы в молитвенном подвиге. Если же испытывая столь благодатное от икон одушевление, христиане, руководствуемые Св. Церковию, благоговейно чествуют самые иконы, то воздаваемое им чествование не есть ли только выражение нашего благоговения к самому Богу и любви в отношении к тем, коих лики представлены на иконах? Менее ли оно естественно признательности, по которой добрый сын целует изображение своих родителей, а верноподданный с почтительной любовию взирает на портрет своего Государя? «Мы, верные, – говорит св. |
| Произведения в этом роде русских художников, даже самых лучших, как подражание образцам итальянской школы, по сему самому, ниже своих подлинников. Ни из чего не видно, чтобы кто-либо из даровитых наших живописцев решился проложить для себя особенный путь в области церковно-исторической живописи, стать выше образцов итальянских школ. Кажется, будто враждебный некий дух удостоверил их, что художник не в состоянии приобресть другой славы, кроме той, что он может сравниться с итальянскими живописцами. От этого произошло, что многие произведения русских художников и по сочинению и по манере кажутся копиями каких-нибудь итальянских картин и на них похожи, как почерки одной руки; что на каждом почти произведении образованнейших наших живописцев можно усматривать те же анахронизмы и несообразности с духом истинного христианства, какими запечатлены картины итальянских школ. Если же некоторые из русских художников хотели, по чувству народности, сделаться как будто оригинальными, то по недостатку точных познаний о тех предметах, которые предпринимали выразить своей кистью, впали в другие ошибки. Представим на это доказательства. Один, впрочем знаменитый, живописец, желая изобразить тот момент, когда Спаситель на Тайной вечери сказал ученикам своим: един от вас предаст мя, поставив Апостола Петра у порога горницы, заставил его кивать рукой – Апостолу Иоанну, в том предположении, что Евангельское слово, выражение: поману же Петр ученику, его же любящие Иисус, означает кивать рукою. Но слово поману означает дал знак и конечно такой, ради коего Апостолу Петру не было нужды выходить из-за стола и кивать рукою Евангелисту Иоанну. Вошло еще у наших живописцев в обычай, неизвестно на каком основании, писать Марию Магдалину почти в юношеской красоте, белокурою, посреди цветущей пустыни, в новом, как будто только что вынутом из ларца платье, с распущенными волосами; иные пишут ее в костюме почти модном, с вуалем на голове, с каким-нибудь сосудцем в руках. Спасителя изображают с Евангелием Московской печати, с закладками из лент. |
| Так, доколе продолжается настоящая наша жизнь, дотоле ни на одно мгновение не возможно оставаться в безопасности касательно нашего спасения; но требуется неусыпное над собой бодрствование, а преимущественно внимание за всеми движениями нашего сердца; потому что желания нашего сердца увлекают за собой все ваши силы душевные и телесные : идеже бо сокровище ваше, my будет и сердце ваше ( Мф. 6:21 ), говорит Спаситель. Конечно трудно подчинить желания сердца нашего управлению ума: потому что глубины сердца нашего покрыты таким мраком, что желания наши самые преступные, столько бывают благовидны, обманчивы для нас самых, как и для сторонних людей, а от этого происходит, что часто мы сами не знаем, чего желаем, и чего через минуту будем желать. При всем том, бдительное внимание к помышлениям и желаниям нашим облегчает познание нашего сердца, и не только побуждает нас воздыхать к Богу о ниспослании благодатной силы к покорению сердца внушениям веры и заповедям Божиим; но даже возжигает в сердце нашем любовь Божию, которая возводит благочестивую душу в то блаженное состояние, по которому упоминаемая в Св. Писании, окрыленная любовью Божией душа, всецело предавшись Господу, говорить о себе: аз сплю, а сердце мое бдит ( Песн. 5:2 )! Каким образом сердце Боголюбивой души и во сне бодрствовало? Неусыпным желанием соединения с Богом, который есть высочайшее благо и сама любовь. А как любовь мира сего постоянно враждебна любви Божией и столько одна другой противна, что никогда не могут быть совместны между собой: то сердце, пылающее любовью к Богу, тотчас приметит: когда в нем затлевает огонь мирской, нечистой любви, и возникают возношения кичливого ума, вздымающиеся на разум Божий; a приметив сие, немедленно отражает их теплыми воздыханиями к Спасителю, воздыханиями, усиливающими в сердце нашем пламень любви Божественной! И так, если желаешь, Боголюбивая душа, достигнуть столь блаженного состояния; если желаешь вечного спасения: всяцем хранением блюди сердце твое, от сих бо исходища живота ( Притч. 4:23 ). Внимай же себе, да не когда разширится сердце твое и забудеши Господа Бога твоего ( Втор. 6:12 ). Внимай себе, да не когда забудеши снабдети заповеди и судьбы и оправдания Господ – ни, елика заповеда ( Втор. 8, 11 ). Внимай себе: да не исходит слово гнило из уст твоих; но точию еже есть благо к созиданию веры, да даст благодать слышащим ( Еф. 4:29 ). Положи хранение устом твоим ( Пс. 140:3 ), памятуя, что только тот, кто не согрешает словом, совершет ( Иак. 3:2 ). Внимай себе, да соблюдеши совесть свою непорочну пред Богом и человеки ( Деян. 24:16 ). |
| Слово во вторую неделю Великого Поста В начале Ты, Господи, землю основал ecu, и дела руку Твоею суть небеса: та погибнуть, Ты же пребываеши; и вся яко риза обетшают, и яко одежду свиеши я, и изменятся. ( Евр. 1:10 – 12 ). Вот какова участь всего видимого, подлежащего нашим чувствам! Все, что ни окружает нас, ветшает подобно изношенной одежде, проходит, наконец должно совсем измениться. Божественные Апостолы ни о чем столь часто не напоминали первенствующим Христианам, как о непостоянстве всего видимого, о кончине мира. Приидет, говорили они, день Господень, яко тать в нощи, настанет час, в который небеса убо с шумом мимо идут, стихии же сжигаемы разорятся, земля же, и яже на ней дела сгорят ( 2Пет. 3:10 )! С какой же целью св. Апостолы страшили людей такими ужасными предсказаниями, столь грозными будущими событиями? Чтобы побудить последователей Христовых к святой в благочестивой жизни, которая одна дает право на наследие нова небесе и новы земли, в нихже вечная правда живет ( 2Пет. 3:13 ), и которых мы ожидаем по обетованию Божию, ибо если всё видимое прейдет, изменится: то какая требуется святость от созданных для вечности, чтобы удостоиться в ней бесконечного блаженства! Сим убо всем разоряемым, кацем подобает быти вам во святых пребываниих и благочестиих ( 2Пет. 3:11 ): С сей же целью сам Господь наш Исуса Христос в беседах с своими учениками преимущественно напоминал им о том предопределении Божием, по которому некогда воспоследует решительный конец видимого мира, и заповедал: бдите на всяко время... да сподобитеся избежати всех сих, хотящих быти и стати пред Сыном человеческим ( Лк. 21:36 ). А еже вам глаголю, всем глаголю: бди те ( Мк. 13:37 )... Из сего явно, что преспеянию в благодатной жизни ничто столько не содействует, как постоянное над собой бодрствование и осмотрительное внимание к тому, что нас окружает. He только на земле, не только для нас немощных, ощущающих в себе беспрестанную борьбу добра со злом, духа с плотью, но даже в жилище блаженных, в состоянии святости, даже для одаренных Божественной мудростью и удостоившихся уже особенного благоволения Божия необходимо духовное бодрствование над собой, чтобы соблюсти себя в чистоте Богоугодной. He быв внимательны к самим себе на небе, согрешили изверженные с неба духи злобы; прародители наши от невнимательности к себе пали в грехе в самом раю; Иуда согрешил в училище самого Спасителя; Соломон, мудрейший из людей, также согрешил по излишней беспечности: тем более духовное бодрствование нужно для нас, носящих сокровище веры в скудельных сосудех ( 2Кор. 4:7 ) плоти нашей, при непрестанно воздвигаемых на нас кознях врага нашего спасения, который, то подобно змею, старается скрытно уязвить нас, то, как лев рыкая, ходит иский поглотити нас ( 1Пет. 5:8 ). |
| А между тем в народе под рукою поддерживают мнение своими рассказами, будто волосы на статуе растут чудесным образом. Если же в каком-либо Тринитарском костёле не имеется нескольких париков для переменного наряда статуи, то в народе распускают молву, будто и на этой статуе росли прежде волосы; но одна большая барыня, и притом великая грешница, упросила монахов для какой-то цели остричь и дать ей волосы со статуи, и с тех пор они перестали расти на ней. В истине сказанного каждый легко может удостовериться в тех местах, где ещё есть монастыри Тринитарского ордена. Латинисты даже во время общественного Богослужения, для произведения в зрителях какого-либо особенного впечатления, устраивают позорищные обряды. Так, по удостоверению путешественников, в Вифлееме, в праздник Рождества Христова, монахи Францисканского ордена пеленают восковую куклу, изображающую Богомладенца 75 ; в одном из Виленских костёлов в тотже день устраивают люльку с куклою, представляющею также Богомладенца; и приходящие на молитву, по внушению Ксёндзов, качают её с особенным благоговением, во отпущение грехов. В Иерусалиме, в страстную пятницу снимают с престола резное изображение Спасителя, обёртывают его как будто плащаницею, и погребают 76 . Кроме таких и подобных им обрядов, в Латинских храмах употребляются и такие обряды, коих значение и определить нет возможности. Например, в день поминовения усопших, Латинисты устраивают великолепный катафалк, обставленный множеством поддельных свеч, или на подобие их крашеных деревянных палок. На возвышенности этого катафалка поставляют пустой гроб так высоко, что он, по своему положению, бывает несравненно выше алтаря, или церковного престола, на коем совершается литургия. Такое превознесение человеческой суеты сообразно ли с духом Евангельским? Такая выставка гроба, символа человеческого тления и ничтожества, кстати ли перед престолом Всевышнего? Как противоположно сему, как поучительно и сообразно с духом Апостольским обыкновение Восточных Церквей полагать на столе, во время поминовения усопших, блюдо варёной пшеницы или рису, напоминающих учение Апостола, что человеческие тела, сеемые смертью в недра земные, подобно пшеничным зёрнам, хотя истлеют, но в определённое Богом время прозябнут 77 , воскреснут с душами своими и явятся на суд Того, Кто воздаст каждому по делам его! Но Латинское духовенство имеет в виду не то, чтобы Богослужебные его обряды были поучительны, а то, чтобы они производили на зрителей эффект, хотя бы он не имел никакого значения. От этого происходят, что, входя в каждый костёл, даже в тех местах, где нет способов к поддержанию его, внутри костёла вы усматриваете алтарь, или престол, по видимому, украшенный множеством свечей из белого воску, тогда-как это деревянные, выкрашенные белой краской, палки, к которым редко прикрепляются малые свечи. Таково и все, что в Латинских храмах кажется золотом, драгоценными камнями: в существе дела, это почти всегда и везде мишура, обман и обольщение взора. |
|
|
