| Поэтому патр. Ермоген и продолжал считать Шуйского царем, а монахом считал Тюфякина. Когда низвергли Шуйского (июль 1610 г.), польские войска стояли под Можайском под командой гетмана Жолкевского. 31-го июля от него пришел ультиматум Москве — принять, наконец, Владислава во исполнение договора, заключенного не москвичами, а тушинцами под Смоленском, где договор принимал и Филарет, сидящий ныне в Москве. Бояре во главе с кн. Мстиславским были согласны. Но патр. Ермоген возражал. Он был возглавителем нового течения, возвращавшего Смуту в надежное государственное русло. Новое предложение, высказанное устами патриарха, состояло в том, что в цари предлагался кандидат из своей династии. Никто иной, как сын митр. Филарета, Михаил Федорович Романов, 14-летний «Миша», по женской линии, по царице Анастасии, жене Грозного, прямой потомок династии Рюриковичей. Теперь уже и сам Филарет в речи с Лобного места увещевает москвичей: «Не прельщайтесь, мне самому подлинно известно королевское злое умышление над московским государством: хочет он с сыном им завладеть и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою латинскую утвердить». Но теоремы и слова — одно, а сила вещей — другое. Бояре (и может быть правильно) не чувствовали у Москвы еще никакой военной силы, чтобы оказать сопротивление Жолкевскому и защитить свою, казалось в тот миг, слишком прямолинейную патриотическую программу. И Филарет и Ермоген уступили. Патриарх так формулировал свой компромисс: «если королевич крестится и будет в православной вере, то я вас благословляю; если не оставит латинской ереси, то от него во всем московском государстве будет нарушена православная вера, и да не будет тогда на вас нашего благословения». Условия тушинско-смоленского договора, сложившиеся вне Москвы, теперь принимались Москвой в сущности заново. Православная вера неприкосновенна. К королю отправится посольство — бить челом, «да крестится государь Владислав в веру греческого закона». Королевская ставка обманно приняла эти условия, и 27-го августа народ московский на Девичьем поле уже торжественно приносил Владиславу присягу на верность. |
| Кроме этих трех языков и необходимых ему, как филологу-классику, древнегреческого и латыни, Доватур свободно владел итальянским, испанским, португальским, польским, румынским; в университете изучал еще и древнеегипетский. Но не только превосходным знанием языков и широчайшей общей культурой поражали представители «уходящей расы» юных студентов. Не меньшее впечатление производили их человеческие качества. Мария Ефимовна в войну отказалась от эвакуации, всю блокаду пережила в Ленинграде, под разрывы бомб переводя «Исповедь» Августина Аврелия и зная, что не увидит свой труд напечатанным; Аристид Иванович, отбывая в Унжлаге десятилетний срок, писал в свободное время научную статью о Юлии Цезаре, имея на руках только текст самого Цезаря. И, ложась вечером на свои нары, повторял по памяти отделы греческой и латинской грамматики, тексты из Гомера, Овидия, других античных классиков, чтобы не утратить профессиональные навыки. А начиналась его жизнь вполне безмятежно. Он родился в маленьком городке Рени Бессарабской губернии 2 23 октября (5 ноября) 1897 года в семье кадрового офицера 3 . Иван Михайлович Доватур происходил из французского дворянского рода de Vautour. Его предок попал в Россию в Отечественную войну 1812 года, был ранен и остался здесь, женившись на выхаживавшей его девушке из польской семьи (по другой версии, de Vautour эмигрировал в Россию во время революции 1789 года). Родителями матери, Софьи Анастасьевны, были грек и румынка. Как пишет Александр Константинович Гаврилов, ученик Доватура и его коллега по кафедре, «отец Аристида Ивановича, Иван Михайлович Доватур, был русский офицер и таковым себя сознавал, хотя и не забывал своего французско-польского происхождения. Таков был магнетизм российского простора: родословные, подобные этой, не были редкостью». Он же отмечал: «Служба в русской армии воспринималась в семье И.М. Доватура как дело чести - во всяком случае для А.И. указание на свое социальное происхождение - " сын русского полковника " , столь неудобное по меньшей мере до конца 40х годов, всегда оставалось предметом его сдержанной гордости». |
| В 1809 г. он совершил путешествие по разным монастырям вблизи Вологды. Были осмотрены все хранилища древностей, местные архивы и библиотеки и в его архиерейский дом везли со всех концов епархии «целые воза старинных архивских бумаг» 74 . На основании собранных материалов были подготовлены: «Исторические сведения о Вологодской епархии и о пермских и устюжских преосвященных (числом 42) архиереях» и «Описание монастырей Вологодской епархии ныне находящихся и прежде бывших (числом 88)». Они объединялись в сборник «Собрание разных известий о Вологодской епархии и губернии, составленное в 1811 г.», но сам Евгений называл этот труд «Историей Вологодской епархии». Это был первый опыт разработки истории местного края, дополненный также «Краткими сведениями об угодниках Божиих о Вологодской епархии, издревле почитаемых» (сведения о 73 угодниках) и статьей «О древностях Вологодских и зырянских» 75 . Остается сожалеть, что только малая часть этих трудов была напечатана в конце XIX в. на страницах «Вологодских епархиальных ведомостей», а основная часть находится в рукописях. 76 В 1813 г. Евгений был назначен в Калугу и по дороге заехал в Москву, не пропустив возможности провести некоторые разыскания в древлехранилищах, о чем сообщал в письме к Анастасевичу, отмечая много любопытного, особенно в рукописях «архива иностранной коллегии» 77 . В Калуге (1813–16 гг.) он занимался в основном епархиальными делами, продолжая работу над своим «Словарём», «Историей Российской епархии» и «Историей Славяно-русской церкви». В 1816 г. Евгений был назначен архиепископом Пскова и всей Лифляндии и Курляндии и занимал эту кафедру до 1822 г. Шесть лет пребывания в Пскове ознаменовались новыми изысканиями в архивах, библиотеках, осмотром памятников старины, монастырей, остатков древней Изборской крепости. В 1821 г. Евгений издал пять тетрадей о разных монастырях земли Псковской (Псково-Печерском, Снетогорском, Крыпецком, Святогорском Успенском, Иоанно-Предтеченском и Никандровой пустыни) 78 . До 1822 г. были подготовлены: 1) свод Псковских летописей, где к одному списку прибавлялись разночтения из двух других, приписки из летописей, записок и т.п.; 2) список грамот Псковских и других нужных для истории Пскова; 3) летопись древнего княжеского города Изборска. 79 Тогда же он приступил к составлению «Истории княжества Псковского», не ограничиваясь русскими летописными источниками, но привлекая Лифляндские хроники, книги Лифляндские, Эстляндские и Курляндские. Есть сведения об использовании Евгением в этой работе немецких источников. Помог в получении необходимых книг и документов граф Н.П. Румянцев: он, например, снабдил Болховитинова ценными материалами из Кеннигсбергского архива, выписками из Польского гербовника и др. Вчерне «История» была завершена уже в 1818 г., но Евгений оттягивал завершение работы, и она была издана только в 1831 г., в Киеве 80 . |
| Ян, женат на Викторие Потоцкой Викентий Феликс Франц-Ксаверий Войцех, женат на Текле Игнатий, женат на Викторие Шуварской Ян, женат на Эмилие Радзеевской Пётр-Павел, женат на Яловицкой Анастасий-Рох КОЛЕНО X: Пётр, рождение 1809 Иосиф, рождение 1812 Каликст, рождение 1840 Ипполит-Леопольд, рождение 1849 Феликс, рождение 1821 Александр, рождение 1834 Август-Евстафий, рождение 1821 Владислав Станислав Август Юрий Дунин-Барковский, полковник польских войск, отличился при спасении Вены от Турок в 1683 году. От него происходят, в прямой линии, нынешние графы Дунины-Барковские, потому что правнуки его возведены были Императором Австрийским Францом I, в 1818 году, в графское достоинство Королевства Галицийского. Из числа потомков его, некоторые владеют поместьями в Царстве Польском и состоят в российском подданстве; другие владеют поместьями в Галиции, и состоят в подданстве Австрии. Юрий Дунин-Барковский женат был два раза: от первого брака с Залесскою имел сына и дочь; от второго брака с Радлинскою одного сына. Вот родословие потомству его: КОЛЕНО I: Юрий Дунин-Барковский КОЛЕНО II: Екатерина, за Симашкою Юрий, кастелян гостынский; женат 1) на Ламаре; 2) на Гостынской (все дети от 2-го брака) КОЛЕНО III: Юрий, кастелян гостынский; женат на Иозефине Олизар † 1844 Анна, за Лосем Текла, за Ворцелем КОЛЕНО IV: Георг-Яков, рождение 1756 † 1813; женат на Юлие Ланцкоронской, рождение 1779 † 1847 Граф Леонард-Викентий, рождение 1763 † 1839; женат: 1) на девице Остророг † 1811; 2) на Изабелле Красинской † 1841 Граф Франц, рождение 1775; женат на Франциск Дзедушицкой, рождение 1786 † 19 марта 1852 Граф Станислав, рождение в мае 1786 † 18..; женат на Розалие Михайловской † 1 апреля 1824 КОЛЕНО V: Граф Тит, рождение 11 апреля 1797 † 1849: женат на Марие Трембинской Граф Генрих, рождение 15 июня 1799 † 1845; женат на Юлие Корытовской (во 2-м браке за Чепелевским) Графиня Флорентина. за Каэтаном Дзедушицким Граф Сигизмунд Викентьевич, рождение 1815 † 18.. Граф Станислав Викентьевич, владетель поместья Скербишов в Царстве Польском, рождение 1821; женат на Аделаиде ф. Лариш |
| Вид истерзанной Анастасии и ее слова посеяли в душе Матрены такой трепет, что слезы градом покатились у нее по щекам. Она принялась мысленно взывать к Господу и Богородице, умоляя этих небесных заступников поскорее вызволить ее из этой беды. Днем узников кормили овсяной кашей, утром им давали лишь воду и хлеб. Отведав скудного тюремного завтрака, Матрена собралась было прикорнуть в уголке на соломе, как вдруг тяжелая дверь со скрипом отворилась и в темницу ввалились три человека. Двое были немецкими наемниками, а третий был тюремный надзиратель, который держал в руке масляный фонарь. Переговариваясь между собой на родном языке, немцы оглядели четверых узниц. Затем один из них указал пальцем на Матрену. Надзиратель запротестовал было, говоря наемникам, что эта белокурая красавица стоит очень больших денег, мол, пристав Будыва намерен уступать ее только знатным польским панам. Немцы громко настаивали на своем, коверкая русские слова. Они хлопали ладонями по кошелям с деньгами, привешенным у каждого к поясу, и требовали назвать цену. Матрена, похолодев от страха, слушала, как надзиратель хриплым голосом торгуется с ландскнехтами. В мыслях Матрена взывала к Богу и к ангелам-хранителям об избавлении ее от позора. Однако мольбы Матрены не были услышаны вседержителем. Немцы сторговались-таки с надзирателем, тут же отсыпав ему серебра из своих кошелей. Рыдающую от безысходного отчаяния Матрену немцы чуть ли не волоком утащили в другой застенок, куда вела каменная винтовая лестница. Там было гораздо светлее, поскольку солнечный свет щедро лился сюда сквозь два застекленных окна с закругленным верхом. Швырнув Матрену на широкое ложе у стены, ландскнехты принялись неторопливо раздеваться, обмениваясь веселыми репликами на немецком языке. Матрене уже доводилось видеть наемников и раньше. Она частенько любовалась ими из окон дворца, наблюдая, как немцы и французы упражняются в фехтовании на клинках, занимаются различными боевыми перестроениями повзводно и поротно на площади перед дворцом. Матрену восхищали одежды наемников, яркие и необычные, на фоне длиннополых одеяний русских и поляков. Наемники носили очень узкие облегающие панталоны из мягкой полушерстяной ткани, похожие на чулки. Их короткие шарообразные штаны, подбитые ватой, и короткие разноцветные плащи сразу бросались в глаза, как и широкополые шляпы с пышными перьями. |
| – А тебя за что ляхи сцапали, голубушка? – участливо обратилась к Матрене стройная женщина лет тридцати в длинном помятом платье, в наброшенном на плечи теплом шушуне с длинными откидными рукавами. Ее голова была повязана белым повоем, из-под которого ниспадала длинная темно-русая коса. Матрена пожала плечами, ежась от холода. На ней из одежды был длинный сарафан из шелковой узорной ткани, под которым была тонкая исподняя сорочица. Ни платка, ни шубы Матрена захватить не успела. – Ума не приложу, за что меня схватили? – растерянно пробормотала она, зябко обняв себя за плечи. – Бывает и такое, голубушка, – печально вздохнула незнакомка в шушуне. – Ты вон какая красавица! Небось какой-нибудь знатный лях заприметил тебя и возжелал сойтись с тобой на ложе. Дабы склонить порядочную женщину к греховному соитию, ляхи часто сначала стараются запугать ее, бросая в этот застенок. Вон, соседки мои, тетка и племянница, тоже безвинно сюда угодили. – Незнакомка кивнула Матрене на двух женщин, сидящих в обнимку у грязной каменной стены. Старшей из них на вид было чуть больше тридцати, младшей около пятнадцати. Беседуя с приветливой незнакомкой в шушуне, Матрена узнала, что ту зовут Анастасией Юршиной, что она из купеческой семьи. Поляки повесили ее отца и мужа за то, что те пытались в мешках с просом провезти в Москву несколько мушкетов. Делая обыск в доме Юршиных, поляки стали приставать к Анастасии, которая, защищаясь, выколола глаз ножницами польскому сержанту. За это поляки бросили Анастасию в тюрьму. – Скорее всего, меня тоже повесят, – без слез и дрожи в голосе промолвила Анастасия, усадив Матрену на соломенный тюфяк и укрыв ее своим шушуном, подбитым беличьим мехом. – Ляхи скоры и свирепы на расправу. Соседок Анастасии Юршиной по темнице звали Елена Иткупова и Наталья Рудакова. Они были из ремесленной кожевенной слободы. Обеих поздно вечером схватили на улице четверо подвыпивших поляков, которым показалось, что те прячут оружие под одеждой. Поляки пожелали обыскать женщин, но наткнулись на яростное сопротивление с их стороны. Жолнеры избили несчастных горожанок кулаками и ножнами от сабель, после чего они поочередно надругались над ними в одной из харчевен Китай-города. Зная, что полковник Гонсевский сурово наказывает своих подчиненных за подобные поступки, четверо насильников упрятали обесчещенных женщин в темницу, сказав тюремному приставу, что обнаружили у них под шубами кинжалы и мешочки с порохом. |
| Zuatoplk vero dux tradidit ad ultare sancti Petri in manus sacerdotis ioannis sextain partem omnium, quemuque in supa Olomutici ad castellum proveniunt Et ego frater sylvester scripsi hec feliciter. Amen. – Quoniam vero hec cartula nimis parva et sigilli incapax existebat, quin immo humore et macerie non modice lesa cernebatur, ego prefatus dei gratia episcopus eandem, utpote pium et post vestationem hungarorum unicum superstes monumentum christianitatis cepte propria manu depixi (sic) et Otto, dux Moraviensis, ad cuius voluntatem hoc feci paginam meam suo sigillo ipse hilariter roboravit. Ex eodem fragmento Monsiano. Lit XIII. Список источников Агафий (Agathias). В Scriptores historiae Byzantinae. Автор пользовался венецианским изданием. Адам Бременский: Chronicon Adami Bremensis. 1595. (Летопись Адама Бременского). Адемар: (Ademar monachus ecolimensis). В сборнике Канизия. Адон: Adonis chronicon (Летопись Адона). В сборнике Пертца. Аналист саксон: (Analista Saxo), приведенный Шлецером. Анастасий библиотекарь: (Anastasius Bibliothecarius). В Scriptores historiae Byzantinae. Ассемани: Kalendaria ecclesiae universae. Romae. 1755. (Календари вселенской церкви). Бальбин: Balbini Miscellanea historica regni Bohemiae, Pragae, 1679. (Собрание исторических отрывков о богемском королевстве). Бандтке Егор Самуил: (Bandtkie J. S.) Dzieje narodu polskiego. We Wrocawiu, 1835. (История польского народа). Бандтке Иван Викентий: (Bandtkie J. W.) Martini Galli Chronicon. Varsoviae, 1824. (Летопись Мартина Галла). Бандури: Banduri Imperium orientals (Восточная империя), в S. h. В. Бардосси: Joann Bardossy Supplementa analectorum Scepusiensium. Leutschoviae, 1802, (Дополнения к «историческим достопамятностям графства спиского» (Analecta scepusia, Viennae, 1774), которые издал Вагнер). Бароний: Baronii Annales Ecclesiastici (Церковные летописи). Автор пользовался майнцским изданием. Баумгартен: (Baumgarten) Chronicon slavorum Helmoldi (Славянская летопись Гельмольда). Башко: Baszko, летописец, приведенный Папроцким. |
| Народ, умиравший от голода и язвы и видевший, как фурманы в дегтярных рубашках, пьяные и буйные, ездили по улицам, железными крюками собирали мертвых, на отвратительных телегах свозили их на кладбища и зарывали их в общих могилах без всяких церковных обрядов, прославлял попечение «благодетелей» и толпами стекался к ним. Ковылин встречал каждого и каждому внушал, что бедствия посланы в наказание за «никонианскую» веру. Чаны, нарочно для того приготовленные, беспрестанно наполнялись водою для перекрещивания желающих и нежелающих. В Москве осталось много опустелых домов, в том числе и принадлежавшие перекрещенным в федосеевство. Сто лошадей Ковылина употреблены были на перевозку выморочного имущества. Иконы, бархат, парчи, наличные деньги – все свозилось в кладовые Ковылина. Из церкви св. Анастасии, что на Неглинной, обманом был взят целый древний иконостас. 497 Касса кладбища оказалась настолько богатою, что на постройку новых зданий свободно можно было употребить до 200000 руб. Были воздвигнуты два отделения: одно для мужчин, другое для женщин. То и другое обнесены каменною стеною с башнями по углам. В первом семь корпусов, один каменный с трапезными отделениями и шесть деревянных, а посредине площади – молельня. Во втором пять корпусов каменных, с назначением одного для малолетних, и при каждом отдельная молельня. Кладовые, амбары, погреба, кухни – завершали благоустройство. 498 Заботясь об устройстве помещения для своих последователей, Ковылин дал общине и внутреннюю организацию. Назвав общежитие монастырем, он назначил всем живущим в приютах кладбища особую одежду: мужчинам кафтаны, отороченные черным снурком, с тремя складками на лифе, застегивавшиеся восемью пуговицами, и сапоги непременно на каблуках; женщинам – черные плисовые повязки, того же цвета платки и китайчатые сарафаны. В определенное время, по сигналу, все собирались в часовню, где отправлялись вечерня, утреня, часы, а также панихиды, и затем все в порядке и с пением шли в трапезу в предшествии очередного, который нес икону; там, по прочтении наставником молитвы Господней, все делали обычное число земных поклонов и садились за стол; во время обеда слышался голос читавшего «житие»; прислужники разносили пищу, всегда постную. |
| Князь Мстиславский, в дверях осыпав новобрачных золотыми деньгами из богатой мисы, кинул толпам граждан все остальные в ней червонцы и медали (с изображением орла двуглавого). Воевода Сендомирский и Немногие Бояре обедали с Лжедимитрием в столовой палате; но сидели недолго: встали и проводили его до спальни, а Мнишек и Князь Василий Шуйский до постели. Все утихло во дворце. Москва казалась спокойною: праздновали и шумели одни Ляхи, в ожидании брачных пиров Царских, новых даров и почестей. Не праздновали и не дремали клевреты Шуйского: время действовать наступало. Сей день, радостный для самозванца и столь блестящий для Марины, еще усилил народное негодование. Невзирая на все безрассудные дела расстриги, Москвитяне думали, что он не дерзнет дать сана Российской Царицы иноверке и что Марина примет Закон наш; ждали того до последнего дня и часа: увидели ее в короне, в венце брачном и не слыхали отречения от Латинства. Хотя Марина целовала наши святые иконы, вкусила тело и кровь Христову из рук Патриарха, была помазана елеем и торжественно возглашена благоверною Царицею: но сие явное действие лжи казалось народу новою дерзостию беззакония, равно как и Царское венчание Польской Шляхетки, удостоенной величия не слыханного и не доступного для самых Цариц, истинно благоверных и добродетельных: для Анастасии, Ирины и Марии Годуновой. Корона Мономахова на главе иноземки, племени ненавистного для тогдашних Россиян, вопияла к их сердцам о мести за осквернение святыни. Так мыслил народ, или такие мысли внушали ему еще невидимые вожди его в сие грозное будущим время. – Ничто не укрывалось от наблюдателей строгих. Только Немногим из Ляхов расстрига дозволил быть в церкви свидетелями его бракосочетания, но и сии Немногие своим бесчинством возбудили общее внимание: шутили, смеялись или дремали в час Литургии, прислонясь спиною к иконам. Послы Сигизмундовы непременно хотели сидеть, требовали кресел и едва успокоились, когда Лжедимитрий велел сказать им, что и сам он сидит в церкви, на троне, единственно по случаю коронования Марины. |
| В начале 15 века Ровно или иначе – Ровное было ещё селом, которое вместе с другими соседними сёлами принадлежало роду земянина Луцкого Дычка. Один из потомков этого Дычка в 1461 году продал это имение князю Семёну Васильевичу Несвицкому или Несвизскому 5 . Спустя 20 лет после этого князь Семён Несвизский умер, оставив после себя жену Марию, а также дочь Анастасию, которая ещё при жизни отца была выдана замуж за князя Семёна Гольшанского. Князь Несвизский завещал своей жене и дочери всё своё имение, в том числе Ровно и Степань. После смерти мужа княгиня Мария поселилась в Грудке вблизи Ровна, а в самом Ровне начала строить замок и заселять это поселение, предназначая сделать его городом. В это время Казимир, король польский, пожаловал для Ровна магдебургское право, возведшее его на положение города. Когда замок в Ровне был окончен, княгиня Мария перенесла туда свою резиденцию и с тех пор стала называться княжною Ровенскою. Вскоре затем она испросила у короля Александра привилегию на ярмарку для своего новоустроенного города, а Сигизмунд I, грамотою от 11 июня 1507 года, подтвердил все привилегии, раньше дарованные Ровну. Этот замок Ровенский скоро сгорел, но княжна Мария начала строить новый. Она самолично распоряжалась в обширных имениях, оставшихся после её мужа, потому что зять её князь Семён Юрьевич Гольшанский, староста Луцкий, занят был государственными делами. Это был знаменитый полководец, разбивший в 1490 году под Заславом татар и, спустя 5 лет, поразивший вблизи Корца сына Менгли-Гирея (См. Карамзина – Ист. Гос. Рос., т. 6, прим. 629, стр. 101). Он умер в 1503 году. От него осталась дочь Анна-Татьяна, которая ещё при жизни бабки своей княжны Марии Ровенской вышла замуж за Константина Ивановича, князя Острожского, гетмана великого княжества Литовского. По смерти зятя княжна Мария испытала немало хлопот и неприятностей. Соседи её – Волынские земяне Дзевшицы – Игнат, Богдан и Ивашко начали с нею судебный процесс об имениях её, находившихся в окрестностях Ровна. Имениями этими были сёла: Квасилов, Коршин, Колодне, Бережаны, Башов, Став, Славне и Авесков; они были куплены князем Семёном Несвизским у земянина Ванька Кирдеевича за тысячу коп широких грошей ещё до женитьбы его на княжне Марии, которая после смерти своего мужа, бесспорно владела ими. Дзевшицы беспокоили короля и сеймы своими жалобами. Наконец – король Сигизмунд I, решением своим от 21 июля 1515 года – признал претензию Дзевшицов неосновательною, а княжне Марии позволил владеть теми имениями спокойно. В старости она посвятила себя благотворениям: раздавала милостыню и делала большие пожертвования Киево-Печерской Лавре и другим церквам, управление же имениями она передала единственной внучке своей – княгине Анне-Татьяне Острожской. |
|
|
