| Я находясь в сей вселенней, коей составляю часть, уверен, что не сам себе одолжен бытием моим; но имею оное от первого Существа. Ho с каким званием, и под каким условием? Когда испытываю себя и все способности мои: я не усматриваю ничего чтобы заставило меня мыслить, что Творец, даруя бытие, имел в виду свою токмо пользу. Все, что я есмь, и чем быть могу, не может ни малейшего приращения, или уменьшения причинить верховнейшему и неизменяемому блаженству Существа, наидовольнейшего в самом себе. Однако определен я к какому либо концу. Да и крайняя была бы несмысленность, не признавать предназначенных выгод, каковые могу получить из толь изящных качеств, мне дарованных. Сие, руководствует меня к изысканию конца бытия моего, в употреблении способностей моих, в их сохранении, в их приращении, словом в моем совершенстве. Преходя убо от бытия Божия, и приемля оное за начало, обращаюсь к узнанию самого закона, находящегося в собственному моем совершенстве. Но, ежели взять оной закон во внимание; то, обязанность пещись о своем совершенстве, приобретает гораздо превосходнейшую силу; когда признаю, что Бог при сотворении меня предположил самое сие совершенство концем моим; Бог сей зритель и судия моих поступков; Бог , коему угождаю, соответствуя его намерениям, огорчаю, превращая оные; Бог, коего есть самым действительнейшим побуждением поведения моего. Делаться совершенным потому, что природа сие нам советует, внушает: довольно уже и сего обязательства к побуждению разумного существа стремиться к совершенству. Но всегдашние препятства, противные добродетели, могут стремление оное ослабить многими способами, а посему легко привести в уныние и расслабление. Ибо, когда помыслим; что сия обязанность существенно касается одних нас, а мы не можем соответствовать внутренному гласу естественных наших познаний, когда при сем возводим очи наши к существу, которое дав нам бытие, единственного от нас желает преуспеяния, то есть в совершенстве, от коего неразлучно зависят успех в достижении нашего блаженства: то, рассуждая о сем великом побуждении сообразовать нашу волю с волею Божиею, мы чувствуем себя воодушевленными ревностию и жаром, долженствующими естественно препобедить все затруднения. |
| При таковом познании, кого должно избирать для хранения Государственных законов? Того, кто сохраняет закон Божий. Презритель священного есть презритель и светского. Он отвергая награду или наказание небесное, будет на земле везде или сам себе идол, или подлый наемник, или лукавый скверностяжатель. Того, кто верен своему Государю и Государству. Верность таковая не ценится по избыточеству многовладения, ни доказывается оным. Верность таковая не ценится чином, ни предполагается чинополучением. Верность таковая не ходатайствуется родством, ни свидетельствуется наемничеством. Иначе, верность к Государю и Государству будет личина изуверия тем опаснейшая, чем многие сплотятся, дабы притворству дать вид истинны и под священной благовидностью одного совершать намерения свои к подрыву, чрез окрадываемую частность, всеобщего благоденствия. Того, кто верен ближним своим. Верность к ближним есть благотворность не испрашиваемая, но предупреждающая просьбы. Соседство есть сему наилучший свидетель. Незнакомым благотворительство может доказывать щедроподательность, а не присное и миролюбное сообращение. Враг с соседями будет враг и с законами, и тем опаснейший, чем он вооружится законами. Наконец, – кого должно избирать? Того, – кто и себя, и дом свой умеет добре править. Развратный превратит суд; ветреный опрокинет тяжесть правды; роскошный позабавится правами закона; корыстолюбивый учинит за зерцалом ставку; вздорный подстрекнет ябеду; любящий тягаться, тяжбой других до преизлиха обрадуется и так далее. Всякая Государственная должность есть яко маленький уделок от великого чертога Правления Государева. И хотя в сей уделок определяются служители, но сие уменьшение соответствует великости великого Государственного дома: однако сии по соотношению уменьшенные служители должны быть столь же верные, как и благоразумные, порученных им должностей, экономы. И как же тот может добре отправлять должность публичную, кто не умеет добре править частного своего дома! Собрав все во едино, явствуешь, что в звание чиновно-судейское должны быть избираемы Христиане. |
| Хотя бы мы не знали, в чем состоит верховное благо, знаем, однако, что сие благо по естеству своему должно быть чистое, изъятое от примеси всех зол. Его совершенства должны всесовершенно удовольствовать желания человеческого сердца, и сие благо должно быть вечное Такое понятие имеем о высочайшем благе; оно одно прилично нам; к нему единому беспрестанно желания наши стремятся: но обрести его на земле невозможно. Нет в свете ничего столь нужного для нашего сердца, как знать, существует ли такое благо и можно ли когда-нибудь обладать оным? Ибо ежели верховное благо не существует и нет другого добра, кроме земного; то должно признаться, что состояние человеческое с сей стороны есть самое беднейшее, ибо большая часть людей таких, которые лучше бы желали никогда не родиться, и почитают преблаженными тех, кои колыбель получили своим гробом. Но как вера христианская обещает верным последователям своим, что они по смерти будут обладать высочайшим благом, то самая наша польза требует того, чтобы испытать: Божественный ли есть христианский закон, и сколь естественно желать обрести его таковым! Правда, что священное писание не изъясняет нам, в чем состоит сие обещаемое высочайшее благо: но оно уподобляет его всему, что только есть прекраснейшее, благороднейшее, величественнейшее и священнейшее, дабы дать нам некоторое понятие о сем благе. Оно есть Ханаан, изобилующая всеми приятностями; есть селение, куда ночной мрак никогда не проникает; есть великий град из чистейшего и искушенного золота, коего основание и стены украшены драгоценными камнями, а врата бисером и жемчугом; есть царство, престолы, венцы, сокровища некрадимые, наследство нетленное, жизнь вечная; жилище, которого обитатели просветятся яко солнце; есть вечное наслаждение радостью. Все эти сравнения не имеют другой цели, как только чтобы уверить нас о величестве и совершенстве блага, которое тем труднее понять, что оно должно несравненно быть превосходнее всех земных благ. Безверные без сомнения почтут такое благо совсем невероятным и химерическим, потому что сего блага на земле видеть не можно. |
| Некоторые безверные казались спокойными при самом последнем издыхании: они равно смеялись в сии последние минуты‚ которые должны быть важнейшими во всей жизни. Положим, что сии знаки спокойствия не были ложные и что в сии последние минуты безверный не чувствовал в сердце никакого страха: что же на сие сказать? Предыдущее о сем рассуждение подаст нам удобный ответ. Сии существенные знаки неустрашимости суть смертоносный плод ужасной беспечности и обратившийся в неистребимую привычку‚ в которой безверные провели свою жизнь; она как непроницаемое покрывало препятствует видеть крайнее несчастие, им угрожающее. Ибо застаревшая беспечность, и дошедшая до совершенной степени, может заставить человека вести жизнь противную истинным пользе и счастью. Безверный, который и умирает безверным, и при последнем издыхании смеется, есть человек, умирающий в крайнем бесчувствии души к своему жребию. Мы доказали‚ что склонность к безверию есть безумие. Все безумные не входят размышлением в самих себя‚ и многие из них умирают таковыми. Глава седьмая. Ужасное состояние и страшная кончина безверного‚ могущего рассуждать на смертном одре Но не все безверные умирают бесчувственными. Опыт представляет нам таких‚ которые, приближаясь к кончине, пробудились от сна беспечности, но какие им представляются размышления, когда видят себя принужденными умереть? Мы сказали, что нечестие‚ которое составляло все удовольствия для безверного, сделается наконец неумолимым его плачем. Сей жребий неизбежен для умирающего безверного, когда только он может размышлять. В самом деле‚ когда должность и польза непременно обязывают безверного искать Бога, ибо, как говорит один мудрый муж, вся жизнь человеческая должна проходить в угождении Богу через прилежное искание познания Бога как законодателя и его законов, без знания которых не можно и повиноваться: то безверный нечестивец, лежа на смертном одре, может ли дать самому себе свидетельство, что он все то исполнил совершенно, что только требовалось от него, дабы познать законодателя и закон? Может ли он сказать, что причина, действующая в нем во время его жития, была искренняя и жаркая любовь к истине, удаленная от всех побуждений мирских? Не обличает ли его или страсть, не терпящая зависимости, которая заставила его сделаться безверным; или гордость, породившая в нем презрение к силе и могуществу закона веры‚ потому что она простирается на всех без изъятия; или несправедливый предрассудок, льстящий нечестию его; или светская любовь, приятствующая его сердцу; или примеры безверных, которым он следовал с восхищением? Как? Безверный, скажут, не имеет ничего сего к обличению своему? Ах! Мы ссылаемся на его совесть. Мы, представляя безверному приблизившемуся к концу жизни, бесполезность, нищету и ничтожество его ложного и сумасбродного мужества, в котором подобные ему безверные поставляют верх своей чести, видим на лице его изображающиеся все знаки страшного отчаянья, которые не могут не тронуть, пронзить и ужасать предстоящих. |
| Тогда противно будет рассудку оставлять покой дабы предаться какому труду; потому что покой есть известное добро‚ а предпринимаемые труды может быть не кончатся успехом, или еще‚ статься может, что смерть постигнет в самую с покоем разлуку. Таковые следствия естественно проистекают из оного правила безверных. И если бы им последовали‚ то к чему бы дошли общества? Не видно бы больше было в свете ни художеств, ни знаний, ни земледелия, ни трудов и род человеческий вскоре бы погиб. Следовательно, благоразумие и справедливость требуют предпочитать иногда будущее настоящему, не страшиться опасностей и даже оставлять известное для приобретения неизвестного. В сем люли довольно уверены и их предприятия и поступки удивительным образом соответствуют сему правилу. Примеры сему в обществах человеческих многочисленны, и часто почитают тех неблагоразумными или ленивыми, кои ведут себя иначе. Те, кто настоящие и известные выгоды подвергают опасности или и совсем их не берегут в намерении получить верховнейшее благо, христианским благочестием обещаемое‚ по какой причине достойны порицаний и злословий? Если безверные осуждают за то христиан, должны осуждать весь человеческий род, поступающий всегда по оному правилу; или должны также осуждать и самих себя. Ибо когда они, на нежном и мягком почивая одре, действительно наслаждаются приятностью покоя, никогда ли им не случается оставлять сие настоящее удовольствие, дабы заняться другим каким делом‚ могущим принести пользу? Тогда они оставляют известное удовольствие для будущей и неизвестной пользы и так собственными ногами попирают неосмотрительно свое учение Итак, не всегда есть знаком неблагоразумия подвергать опасности известное в надежде получить неизвестное, потому что, если бы сие правило было справедливо, то самые умнейшие предприятия были бы совершенным дурачеством, и люди, следуя оному, скоро бы увидели обществ своих неустройство и конечное разорение. Крайне безрассудно принимать ту сторону, в которой вероятность потери почитая за одно с вероятностью приобретения, бесконечно больше теряют, нежели приобретают. |
| Положим, что может быть истинный христианин, который смерть всегда почитал прехождением к наслаждению высочайшим блаженством, умирая, обманывается и что душа его уничтожается; сие мнимое уничтожение не может никогда быть для него злом, потому что он‚ как никогда не верил, чтобы душа его была уничтожена, так никогда его сие об уничтожении воображение не делало несчастным. Он всегда надеялся совершенного счастья, и сия надежда всегда была для его неисчерпаемым источником утешений и радости. Итак, предположим, что бессмертие души сомнительно, кажется более выгодным для разумного человека признавать сие бессмертие, нежели по неверию отвергать оное. Что ощутительнее предложить надеюсь в следующих главах, а здесь приложу мысли о бессмертии, какие имели разумнейшие из язычников: «Если мною сказанное есть истинно (говорит о бессмертии души Сократ), то верить тому весьма должно, а если по смерти моей найдется то несправедливым, я по крайней мере всегда во время жизни моей получать буду ту пользу, что меньше чувствителен буду к несчастиям, обыкновенно человека сопровождающим.» Глава девятая. Хотя бы высочайшее благо христианским благочестием обещаемое было сомнительно, однако и тогда бы благоразумие искать оного повелевало Если все то‚ что мы сказали в предыдущих главах, не довлеет к тому, чтобы перевесить склонность к безверию, мы на некоторое время уступим неверующим все то‚ чего они могут желать, и представим, что при всем том требует благоразумие предпочесть сторону христианского благочестия стороне безверия и нечестия. Должно, во-первых заметить, что невозможно силою одного разума уверить совершенно людей, чтобы предложение без изъятия отрицательное было истинное: буде бы противное ему утвердительное предложение явно не противоречило никакому другому предложению, признанному от всех за истинное. Ибо хотя бы опровергли все известные причины, приводимые к доказательству утвердительного предложения, однако всегда бы имели причину сказать, что есть может быть другой какой довод, доказывающий истину сего утвердительного предложения, но он не открыт, а потому и препятствует нам быть совершенно, что предложение без изъятия отрицательное, есть истинное. Для сего то самого не можно быть совершенно уверенным в следующих предложениях: разум человеческий никогда не найдет беспрерывного движения‚ квадрата круга, философского камня и проч. Все, что можно справедливо сказать в рассуждении утвердительного предложения в подобных случаях‚ есть то‚ что не видно в них вероятности об истине. |
| Воображение наше каждый почти день умножает до бесконечности будущие удовольствия; оно подобно микроскопу. Если приятность полученной вещи меньше будет приносить удовольствия, нежели каковое предполагаемо было в воображении: наслаждение оное будет смешано с неудовольствием и досадою. Когда сделаешься рабом телесных чувств в той надежде, чтобы в них сыскать верховное благополучие, то уже тебе освободиться от сего рабства настолько трудно, насколько невозможно удовлетворить совершенно свои страсти. Мы видим в истории таких людей, кои обещали награждение тому, кто мог бы изобрести новые удовольствия. В богатствах ли верховного блага искать будешь? Здесь равно оного не сыщешь. Тебя обременят труды и беспокойства, которым подвергнуть себя должно для приобретения оных. То, чего не в силах будешь приобрести, причинит тебе досаду; да и что в руках твоих уже будет, не меньше тебя беспокоить станет. Ибо каковом опасностям не подвержены имения? Пожары, непогода, недород, воровство, разбойничества, банкротства, войны, тяжбы и проч: где сыскать настолько безопасное место, в котором можно бы сокрыть имения от всех сих приключений? Они для тебя сделаются неиссякаемым источником забот, и ты учинишься предметом зависти для твоих соседей. Если ты отдашь сердце твое в плен богатствам; то имения, которыми владеешь, почтешь за ничто; они будут змей, тебя жалящий, огонь, умножающий жаркие твои желания к стяжанию пространнейших сокровищ. Богатства не научают беспристрастию к богатствам; страсть ко многим имениям не укрощает страсти к приобретению их. Она, подобно аду, никогда не скажет: довольно. Сие ли есть свойство верховного блага? Таким ли образом делается человек благополучным? Думает ли кто, что величие и достоинства доставляют и верховное благо? Тщетные мысли! Великие люди меньше счастливы, нежели прочие люди, И больше счастья можно сыскать в крестьянской хижине, нежели в великолепных палатах знатных людей. Самое высокое состояние не только не укрывает от печалей, но делает еще сердце более чувствительным к оным, и великий человек сам себе причиняет мнимые печали тогда, когда оных на деле не имеет. |
| Всякий благоразумный человек предполагает в намерениях и делах своих наилучший конец. Усовершенствовать себя‚ творить угодное Богу‚ с ним вечно соединиться и получить в нем верховнейшее благо единственная цель истинного христианина! Он старается усовершенствовать душу свою знаниями полезных истин, но вместе уверен он‚ что все знания сделаются бесполезными, если они не служат к украшению сердца. Добродетели мирские не могут соответствовать его намерению, ибо кроме того, что хранить их большего стоит труда, нежели добродетели христианские, они, несмотря на все предосторожности, лицемерием употребляемые, рано или поздно должны явиться без покрова. Истинный христианин их презирает и отвергает‚ имея к тому благороднейшие побуждения. Известно ему, что добродетели мирские никогда не могут усовершенствовать человека, и что Бог‚ коему одному он хочет служить и угождать, непременно требует добродетелей христианских, творимых от искренности сердца, яко пред всевидящими очами Его. Почему предпринятое христианином намерение творить угодное Богу, обязывает его к снисканию счастливой привычки творить Евангельские добродетели, и быть добродетельным христианин почитает для себя первейшим удовольствием. И потому он сердечно отвращается от всех противных Евангельским добродетелям расположений. И как сии добродетели через всегдашнее их творение час от часу глубже укореняются в сердце истинного христианина, то в каком бы он ни был состоянии и какие бы не имел отношения к другим, всегда с удовольствием к пользе других оные добродетели творит. Так он есть добрый сын, добрый отец, добрый супруг, добрый гражданин, добрый друг, добрый судия‚ добрый государь, добрый подданный. Он не делает другому зла, разве не с намерения, и то с последующим соболезнованием и раскаянием. Он не делает другому добра, как с охотою, радуясь, что может полезным быть для ближнего, сыскавши случай благотворить ему. Стяжание христианских добродетелей единственно составляет истинное достоинство, которое непременно приобретает почтение, дружество и доверенность у всех благоразумных людей. Ибо должно почитать человека по мере той, как он благоупотребляет свой разум‚ как искренно старается просветить душу свою и исправить сердце. Должно любить его, смотря по тому, какою он любовью делает добро подобным себе‚ как тщательно избегает случаев зловредных для другого, должно полагаться на него, смотря, как основания его честности суть добры, тверды, постоянны и углубленны в его сердце. |
| Но, продолжая оный, вы увидите, что чем далее вы по оному пойдете, тем приметнее станут пропадать терния, и сыщете дорогу просторную, прямую, ровную: вы по ней идти будете с желанным покоем. Если встретится здесь вам какая трудность, вы тем больше чувствовать будете удовольствия‚ что совесть ваша будет спокойна. Ибо одно только совести спокойствие производит прямое удовольствие. Кратко сказать: если приобретение земного счастья столько есть неизвестно, сколько по крайней мере может быть неизвестным (говоря предположительно) приобретение верховнейшего блага; если стяжание временных благ стоит большего труда, нежели искание вечного блаженства, если земные удовольствия в сравнении с небесным блаженством суть низкие и достойны презрения, то благоразумнее искать верховнейшего добра, которое обещает нам христианская вера, нежели отрешиться от благочестия единственно для того‚ дабы предаваться временным приятностям и искать гибнущего и неизвестного счастья на земле. Глава десятая. Продолжение того же рассуждения Все то‚ что мы в предыдущей главе сказали, относится наипаче к тем безверным, которые отреклись от благочестия, однако недовольны будучи своим жребием, с жадностью стремятся за удовольствиями земными, коих они не имеют. Но есть еще другого свойства безверные, не столь заботливые. Они, находясь в выгодном и приятном состоянии, где удобно могут предаваться своим страстям, отвергаются от благочестия как возмущающего страсти их, и настоящее свое состояние предпочитают будущему, каково бы оно ни было, не желая, как они говорят, подвергать себя опасности‚ а тем меньше потерять известное, гонясь за неизвестным. Мы на сие предложим три рассуждения. I. Правда, что сие настоящее, сие известное имеет наружность весьма лестную: но рассматривающему вблизи оно покажется очень малозначимым. Одно настоящее известно, но что такое настоящее? Продолжение ли сего года, или сего месяца, или сего дня? Нет, без сомнения, не оно. Ибо сие время еще не наступило; оно чистое будущее. Так ты, наслаждаясь в сей час приятностями земными, уверен в то же время, что ты ими наслаждаешься действительно, если только рассудок твой не обуял подобно пирронистам: но я в рассуждении имеющего последовать времени совершенный пирронист. |
| В сем отчаянии находясь, нечестивый не может не страшиться воображаемого прежде уничтожения. Ибо хотя он, принужденно слушая предлагаемые истины закона и не желая согласиться на доказательства, утверждающие важность их, сделал приятную для себя привычку сомневаться о законе, сие однако сомнение превращается для него на смертном одре в жесточайшее наказание. Если будущая жизнь, то нечестивый чего ожидает? Ничего. Чего же он страшится? Всего. Он видит себя стоящим в преддверии совершенного уничтожения или крайнего несчастия. Следуя его системе, может быть, что он будет уничтожен, но может быть, он будет вечно несчастен. Сие может быть более должно ужасать, нежели когда-либо безверный чего-нибудь страшился. Сия неизвестность есть мучительная в превосходной степени. При воззрении на такую кончину можно ли естественно не возопить: «Да умрет душа моя смертью праведников, и да будет кончина моя, как их!» ( Чис.23:10 ) Глава восьмая. Истинного христианина постоянное счастье на земле и благополучная его кончина Как нечестие рано или поздно делается немилосердным палачом для безверного, могущего при кончине своей рассуждать; так благочестие доставляет после сей жизни блаженство тем мудрым людям, кои добросовестно и чистосердечно исповедовали христианский закон. Сие ныне рассмотрим. Представим человека, который, рассудивши основательно о доказательствах христианского благочестия и уверившись точно, что оно Божественное‚ соображает себя со всею искренностью законам, от оного ему предписываемым, и на содержащихся в нем обещаниях полагается всесовершенно. Сей христианин признал нелицемерно, что он по всем отношениям зависит от верховнейшего существа Бога, сердцем своим служит ему и его почитает. Но сия зависимость есть для христианина самая вожделеннейшая. Ибо он уверен‚ что сие верховнейшее существо Бог правосуднее всех владык земных, есть первейший и величайший из его благодетелей, наилучший из друзей, нежнейший из всех отцов. Евангелие не повелевает отрешиться слепо от всех благ и удовольствий земных. Истинный христианин со спокойствием совести и с признательностью пользуется теми благами, которые провидение ему ниспосылает, ибо пользуется ими по правилам умеренности и воздержания, которые разум и Евангелие ему предписывают; а тщательно и постоянно наблюдая сии мудрые правила, видит себя с приятностию безопасным от болезней‚ печалей, скорбей и от других злосчастных последствий, которые привлекают на себя пленники земных удовольствий. |
|
|
