| Так, о Боже мой! я Тебя познаю и благоговею к Тебе во всех творениях Твоих: я обретаю в них намерения Твои; слышу глас Твой, призывающий меня к содействованию оным, и спешу ответствовать сему преславному званию, находя в нем собственное счастие мое. Правда: Бог не подвержен таковым зависимостям человеческим. Но Он в собственной своей сущности имеет теснейшее и необходимое обязательство, кое хотя ни от кого из сторонних существ на его не возложено; но нарушить оное не может, не воспротиворечив самому себе, и не престав быть Богом, то есть, быть Существом всесовершенным.Таковые совершенства Божия сияют во всех его делах; они никогда не изменяются, и их единство и согласие, сколько может человек оные познавать у составляют славу Божию. Каждое из сих совершенств, понимаемое в особенности, и может и должно быть для человека побуждением и правилом его поступков. Что доказать кажется, удобно. Ибо как можно видеть дивный порядок, царствующий в природе и неизменяемые концы, к которым все стремится? как можно видеть сие, не удивляясь премудрости Божией? Но должно ли оной удивляться, не сказав самому себе: «Я ли буду возмущать сей порядок, превращать сии концы, ведя себя против самого себя, и во зло употребляя вещи определенные для пользы моей?» Можно ли при воззрении на необьятность вселенной не помыслить о бесконечных подробностях всеведения Божия, без коего вселенная ни созданною, ни управляемою быть не могла и не может? Можно ли при сем не воскликнуть: камо бежу от Духа Твоего? Можно ли признавать всеведение Божие, не сказав самому себе: «Сочту все пути и пойду по них, яко в присутствии Господа моего, испытующего сердца и утробы?» Можно ли ни сие бесчисленное множество всякородных благ взору нашему представляющихся, не воспеть: Хвалите Господа, яко благ, яко во век милость его? Можно ли прославлять благость Божию, не сказав самому себе: что воздам Господеви? И чего Бог требует от меня в признательность толиких его даров, если не единого токмо, чтобы я делал добро? При сем как изьяснить разновидные злоключения, которым внити в сей мир попустил Бог , не возымев понятия о правосудии, употребляющем оные к наказанию или паче к исправлению человеческому? Но можно ли признавать, что Бог праведен, и закосневать в неправде; видеть толико примеров строгости его правосудия, и презирать оное, живя без раскаяния? Тако понятия о совершенствах Божиих делаются. источником побуждении к исполнению наших должностей, и наставлением соделываться совершенными, якоже Отец наш небесный совершен есть! |
| Господь сретает грешника, т. е. Бог идет к твари Своей с распростертием тех рук, кои оную сотворили ( Пс. 118, 73 ); но к твари неблагодарной, забывшей своего Творца, и славу Божию изменившей в подобие гад и четвероногих ( Рим. 1, 23 ). Сия тварь есть всяк грешник человек. Бог правосудный предносит милость преступнику Его святейшего закона, и громы Своего гнева оставляя как бы позади Себя, мирным человеколюбия дождем орошает беззаконных. Сей преступник, есть беззаконник, есть грешник человек. Небесный Отец выходит издалече в сретение, расточившему блудно все наследие, сыну, принимает его паки в Свой дом и в прежнюю любовь ( Лк. 15, 20 ). Сей расточитель небесного наследия есть блудный сын, есть грешник человек. Предвечный Царь и Господь Сам призывает должников Своих, прощает долги не имущему что воздати, немилосердому ко клеврету своему ( Лк. 7, 41 ). Сей неблагодарный должник, есть грешник человек. Премилосердный Господь, оный Самарянин впадшего в разбойники вздымает на Свой скот, обязывает раны, помазывает маслом, нанимает гостинницу, врачует его ( Лк. 10, 30 ). Но кого же? Того, кой после возопил: возми, возми, распни Его ( Иоан. 19, 15 ). Сей ослепленный, неблагодарный, есть грешник человек. Небесный Учитель сам предъизбирает учеников Евангелия, открывает им тайны спасения, наставляет на путь царствия небесного; но Иуда предает Его. Сей предатель ученик, есть грешник человек. Всеблагий промысл Божий обогащает нивы и житницы, исполняет дом изобилием и трапезу довольствием; но богачь Евангельский забывает также Бога, как и Лазаря оставляет попечительству псов ( Лк. 16, 21 ). Сей богачь, есть грешник человек. Содетель спасения нанимает делателей в вертограде Своем, посылает в оный рабов Своих, посылает и Сына Своего ( Матф. 21, 35. 38 ), дабы воздать комуждо по трудам его; но наемники убивают и рабов и Сына. Сии наемники убийственные, суть грешники человеки. Кто убо не удивится благости Божией, сретающейся с неблагодарностию человеческою? И мы, и мы, где не встречаем Бога, нам благодеющего? Но наши ли добродетели призывают Господа во сретение нам? Наша ли душа, работающая плоти, привлекает Духа Божия, да воздыхает с нами ( Рим. 8, 26 )? Наше ли сердце, погруженное в страстях, привлекает благодать Господню, да хвалимся надеждою вечного спасения? Наше ли тело, блудные уды, привлекают святость Божию, да будем един дух с Господем ( 1Кор. 6, 17 )? Наши ли желания, алчущия земных сокровищ, привлекают обетования царствия небесного? Мы, гниющий грехами и беззакониями труп, уже ли привлекаем смрадом нашим, чтобы чистейшая благодать орля к нему поспешала? О! кто, кто благости Божией, милующей нас, недостойных помилования, не удивится? Святый Апостол Павел, разсматривая судьбы Божии, промышляющия о грешнике человеке, воскликнул: о глубина премудрости и разума Божия ( Рим. 11, 33 )! Мы, при воображении великого Божия к нам снисхождения, с сердечною признательностию должны возопить: Тебе, Господи, слава и честь, нам же стыдение лица ( Апок. 19, 1 ). |
| Евангелие для истины по всем отношениям человека общественного и частного, есть и светом, и законом преблагодатным. Последователь оного, есть или неизвинимый, когда носит лишь одно имя Христианина, или Богом и человеки почитаемый, когда истинно и верно ему последует. Хотя злость и злоба есть везде; но истины Евангелия в век, но истины Христианских добродетелей никогда ни подроет, ни опровергнет. И кто быв сословии сем нашем сказал о себе, что он не Христианин? К сему здесь избирательству не призываются ныне ни Могол, ни Хин, ни Японец, ни Мавр, ни Магеллон. Везде Бог . И странно, ежели бы таковые иноверцы упрекнули Христиан, что хваляся законом особенного откровения, с особенной нарочитостью оный онеправдывают. – Плод Евангельской добродетели есть истинная добродетель. Для примерной добродетели избираются подвижники. Светская добродетель (как делают различие от духовной) есть ли не основания на истинах вечности, – Евангелия, есть плод движения жизненных духов, сложения темпераментов, состояния обстоятельств и встречи случайностей, – есть нравственное ничто. Для истинной добродетели избирают или сами опытные в оной, или предусмотревшие из опытов к дальнейшим способность опытам. Все сие законно. – И добродетели воздается та честь, которую она принять гнушается от безбожных предрассудков, от слепых пристрастий, от гула непросвещенной толпы. При нарочитом таковом избрании, чье свидетельство или посредствует, или призывается? Посредствует свидетельство Божие, кое призывается клятвенной присягой. – Подлинно везде присутствует Бог . Но Его присутствие знаменует себя более там, где возносятся к нему верные души и правые сердца, как бы объемлют оное. Вот для чего храмы Богослужения почитаются храмами Божьими; ибо в них проливаются искренние веры молитвы! Вот для чего и вернодобродетельные сердца нарицаются домом Божиим; ибо таковые всей крепостью любви и упования прилепляются Богу. А по сему и не удивительно, что или многие храмы исполнены были явно ощущения присутствия Божия; или многие праведники при молитвоприношениях видели отверстые небеса и славу Божию. |
| Се происходит оттого, что разум человеческий есть ограничен и по силе сего начала безверный не может никогда быть совершенно уверенным в сем предложении: что закон христианский не есть истинный. Ибо хотя в сии последние времена с большим усилием и наглостью, нежели прежде, нападают на христианское благочестие, однако доселе еще неверие находит невозможность уничтожить известные доказательства, незыблемо утверждающие истину благочестия. Пусть бы неверующие и достигли своей цели; но и тогда имеют причину говорить, что есть может быть другое какое об истине христианского закона доказательство, которого они не могут открыть. Таким образом, все искательства неверующих приводятся к тому, что они могут сомневаться об истине христианства, и мы в сей и следующей главе согласимся с ними предположить, что в рассуждении христианства есть с обеих сторон столь сильные доводы‚ что самому проницательнейшему человеку нельзя знать, на которой стороне есть истина. В сем предположении увидим, какая из двух сторон достойна быть предпочтенною другой. Или христианская вера, обещающая нам высочайшее благополучие; или безверие и нечестие, отвергающие сие блаженство, и ищущие счастья во благах земных. Мы надеемся, что следующие рассуждения довольны будут к тому, дабы явственно представить, какая из двух сих сторон следует благоразумнейшим и справедливейшим правилам. I. Если безверные предполагают, что невозможно быть увереным в существовании того верховнейшего блаженства, которое христианский закон обещает верным последователям своим, то не меньше невозможно быть уверенным сыскать какое-либо истинное благо на земле вместо того, что верховнейшее блаженство‚ если оно существует, истинные христиане не могут не получить. Сколько бы ни известно было существование благ, находящихся на земле, но приобретение оных есть для нас весьма неизвестно. Если сия нимало несомненная истина требует доказательств, то должно еще доказывать, что все люди смертные. Скажут ли безверные, что я буду еще иметь время для приобретения того‚ чего желаю? Буду иметь время! Вот что сказано очень скоро: но как сие доказать? Или один безверный знает нечто такое, чего все смертные не знают? Или один он имеет тот драгоценный дар читать явственно в непроницаемом будущем год, месяц, день и час своей кончины? Или один он лучше всему научен, нежели всяк рождающийся в свете? Буду иметь время приобрести то, чего желаю. |
| Сия любовь к продолжению своего бытия есть источник нашей любви к настоящей жизни, и, хотя жизнь сия, состоящая в соединении нашей души с известною частницею вещества, есть некоторый только образ бытия: однако всякому известно, что любовь к сему образу жизни или бытия столь глубоко укоренена в сердце человеческом, что она в нем пребывает неотделимо при всяких беспокойствах, превращениях и злосчастиях; если только какой зловредный пар не возмущает мозг, или насильственная страсть не воспрещает человеку рассуждать о драгоценности своей жизни, или какие благочестивые чувства не торжествуют над чувствами естественными. Потеря сей жизни есть предмет, естественно приводящий в страх. Всякий, исследующий самого себя, в сем признается чистосердечно, и оправдает произнесенные одним философом слова, что самое солнце не может смотреть на смерть без содрогания. Но если бы то было истинно, что смерть полагает навсегда конец всем познаниям и чувствованиям, уничтожая безвозвратно все то, что нас отличает от глубины земли, то что должно сказать о сем уничтожении нашего бытия? Есть ли сильнейшие выражения, дабы лучше представить ужас, которым понятие об истреблении нашего бытия должно поразить всех тех, кто может оное представить без содрогания? Понятие! Оно есть престрашное чудовище, которого вид с одного взгляду поражает нашу к самим себе любовь. Пусть говорят, что уничтожение души по смерти не есть зло, и человек тогда как удовольствия, так и страдания никакого не чувствует, потому что он больше не существует. Бедственное утешение! Понятие о такой гибели не есть ли понятие о несчастии в то самое время, как мы наслаждаемся жизнью? И можем ли мы когда воззреть на сие истребление иначе, как на величайшее зло, состоящее в совершенной и безвозвратной потере жизни? Лишиться добра, которого мы не познали и коим никогда не наслаждались, и лишишься того блага, которым действительно владеем, есть весьма великая разность Потеря добра, коего приятностей никогда мы не вкушали, конечно не может нас трогать нимало. Но воображение о будущем лишении обладаемого добра возмущает, потрясает, приводит в ужас всю душу по мере цены и важности оного. Какое должно быть понятие о погибели нашей души? Как! Ничего больше не познавать, не чувствовать, и ничем более не быть, как прахом земли, грубым веществом, быть без всей надежды возвратиться когда-либо в жизнь, и быть таковым вечно? Вечно! И сей мрак, сие вечное царство смерти есть добро? Не ужасное ли оно? Я на сие привожу свидетелем каждого совесть. Безверные как ни говорят и что ни делают, самые безверные не могут совершенно избавиться от сего страха. При воззрении в сию ничтожества бездну кружится у них голова, и они принуждены отвратить свои глаза или закрыть, дабы не воззреть на ужасную сию гибель. |
| Известно, что грехопадения соравняются с долгами; оскорбленный ими будет яко заимодавец, а оскорбивший яко должник. Но какой здравомыслящий должник будет себе воображать, что его заимодавец отпустит ему долг по той одной причине, что он может отпустить? Не иметь другой надежды, как только ту, что заимодавец имеет власть отпустить долг, и на сем единственно основании льстить себя, что не потребует заплаты долга, не есть ли обманывать себя самым глупейшим образом? Если нераскаянный преступник законов Божьих имеет причину надеяться, что он не понесет наказаний адских, полагаясь на то, что Бог имеет право и власть избавить его от сих наказаний, то он равную имеет причину надеяться не умереть, потому что Бог так же может его сохранить от смерти. Но как совсем неосновательно заключать о бессмертии своем по тому только, что Бог может сохранить от смерти, так не меньше безрассудно заключать по тем же причинам об избавлении себя от мучений адских, будучи упорным преступником законов Господних. Ибо не можно никогда заключать, что такая вещь непременно сделается, потому что можно ее сделать. Так неразумно умствовать, что мой заимодавец может мне отпустить долг мой, для того я не буду оного платить. Но поступим далее. Известно, что между пороком и добродетелью находится самая существенная разность. Сие представить можно в самой совершенной ясности. Святость состоит в любви к добродетели и в ненависти к пороку. Бог по существу своему имеет бесконечную святость. Имеет естественную ненависть к пороку, так же как естественную любовь к добродетели. Вот необоримое доказательство, как о будущих наказаниях, так и награждениях, признавши бытие бесконечно совершенного существа. Известно, что любовь и ненависть суть страсти, когда говорится о человеке. Через слово страсть разумеют, во-первых, некоторое волнение души причиняемое‚ продолжаемое и усиливаемое некоторым движением жизненных духов. Во-вторых, некоторую склонность, желание, решимость души к произведению какого-то действия, по силе стремления возбужденного в ней жизненными духами. Известно, что Божеству не можно приписать никакого движения жизненных духов ниже какого-либо волнения, причиняемого движениями телесными, потому что Бог не имеет тела и есть превыше всех тревожащих душу действий. Все сие свойственно одним только человекам. |
| Что же касается до верховнейшего блага, пусть безверные говорят, что оно неизвестно: но когда оно существует, то должно признать, что истинные христиане непременно его получат, потому что виновник оного есть бесконечно пресовершенный Бог . Когда он точно обещал сделать по смерти благополучными верно служащих ему, то уже нет ни малейшего следа, чтобы не верить его обещаниям, разве обещал он по недоумению или не исполнит слова по забвению? Но понятие ‚ которое мы имеем о Боге, как бесконечно пресовершенном существе, необходимо отдаляет от него такие несовершенства, ибо они не могут находиться в Боге‚ который все знает и не забывает ничего. Не исполнит ли он слова своего, якобы не имел к тому возможности? Но когда Бог мог извлечь из ничего вселенную; не может ли он исполнить то, что обещал для добродетельных? Обманет ли из какой-нибудь корысти? Но Бог, будучи существо само в себе бесконечно преблаженное, никакой не имеет нужды во всех тварях; а как он есть вместе и преблагой, то кто подумает, чтобы он захотел обмануть, и обмануть с намерением? Бог есть, и он есть пресвятой. Святость состоит в любви добродетели. Сдержать данное слово есть действие добродетельное. Бог любит сдержать свое слово. Но в Боге любить есть хотеть творить благо. Бог любит добродетель, следовательно и добродетельных людей, ибо он хочет творить им добро. Бог есть премудр. Премудрость всегда предполагает добрые намерения, а не злые. Обещать с тем, чтобы не исполнить обещания‚ не предполагает ли злого намерения? Ибо Бог никогда не обещает, чтобы не исполнить обещания своего. Бог есть преправедный. Одно из существенных свойств правды есть то, чтобы никого никогда не обманывать. Бог никогда никого из тех не обманывает‚ коих сделать по смерти счастливыми обещал. Итак, когда верховнейшее благо‚ христианскою верою обещаемое, существует, то искренне ищущие оного непременно его получат. Сие следствие неоспоримо. Таким образом, из предыдущего предположения явствует, какая неизвестность находится в двух сторонах. |
| Словом, кто открыл когда таинство, как предупреждать всякого рода приключения и опасности, могущие последовать, когда употребляют свое добро для приобретения нового добра. Сие таинство больше ли известно, нежели квадратура круга? Ибо христианин, благотворящий другим, в надежде на те воздаяния, не один есть таков‚ который, говоря согласно предположению‚ подвержен опасности потерять добро, даваемое от него другим. Чего стоит для честолюбивого человека тот некоторый вид Богослужения, которое он оказывает вельможам, дабы получить счастье свое? Ему должно употребить самую тонкую хитрость, дабы сокрыть пороки свои, и казаться украшенным добродетелями, коих не имеет. Ему должно, чтобы его мысли и слова всегда почти были между собою не согласны; ему должно так расположить свой взор, свое лицо, свой голос, свои речи, свои обороты, свои поступки, чтоб или не могли намерений его проникнуть его соискатели, кои обыкновенно стараются узнавать соперников своих‚ дабы очернить их в мыслях обожаемой ими особы; или чтобы таким образом притить в любовь того, от которого на честь ищет чина. Ему должно свидетельствовать почтение тем людям‚ коих презирает в сердце своем‚ и осыпать ласками и учтивостями даже тех самых, к коим смертельное имеет отвращение. Сколь подлые угождения! Сколь мучительная осторожность! Какое рабство для снискания благосклонности, да еще случается часто, от такого вельможи, который по своему переменчивому‚ суровому упрямству, вспыльчивому, высокомерному, и презрительному нраву нестерпим, и пред которым должно проводить дни больше в страхе, нежели с надеждою. Но богослужение стоит ли таковых беспокойств для истинного христианина? Я в том ссылаюсь на опыты. Впрочем, верховнейший Господь и Бог конечно не имеет никаких слабостей; он есть преблагодетельный и достойный совершеннейшей любви. Сомневаетесь ли вы ‚ что усмирить беспорядочные страсти великого стоит труда? Посмотрите на Тиверия. Сей сребролюбивый, мстительный, жестокий, предававшийся пьянству и бесстыдству человек, был принужден тщательно скрывать свои пороки и жить во всегдашнем принуждении‚ доколи успел в намерении своем. |
| И что может меня избавить от моего сомнения (пирронизма)? Разум ли мой, который, будущее читая по догадкам и вероятностям‚ доставляет мне о смерти моей одни подозрительные уверения? Или опыт, представляющий моим глазам, что самые сильные люди вдруг опровергаются нечаянным смерти ударом, будучи поражены мечом, или огнем, или другими приключениями? Я знал многих‚ которых здоровье казалось крепким‚ как дом, основанный на камне, но кои внезапно восхищены смертью в то самое время, когда они ни о чем меньше не помышляли, как о сем роковом часе. Кто поручится, что мы будем исключены от равной участи? Кто может нас точно уверить о времени, имеющем последовать за сим, которым наслаждаемся? Ибо известность, которую земнолюбцы только уважают‚ состоит только в одном мгновении‚ в том, т. е. в котором они действительно наслаждаются приятностями земными, но будущее для них неизвестно, и об оном дотоле не могут быть уверенными, доколе не сделается оно настоящим и не будут пользоваться им в самой вещи. Вот в чем состоит то миролюбцами называемое известным! И сие известное достойно ли быть всем вещам предпочитаемо? II. Кроме сего должно заметить, что мнимое благоразумие‚ которым только безверные величаются, есть столь ложное и пагубное, что род человеческий погиб бы скоро, если бы следовал ему. К сему благоразумию безверные для того имеют прибежище, чтобы защитить свое нечестие. В самом деле‚ если настоящее достойно быть всегда предпочитаемым будущему; если рассудок никогда не позволяет оставлять, или подвергать опасности известное в надежде получить неизвестное, то посмотрим, какие отсюда произойдут следствия. Тогда рассудок не позволит купцу отправлять свой промысел, потому что деньги, употребляемые им на покупку товаров, есть известное добро‚ а корысть‚ которую он льстится получить, есть неизвестна. Тогда рассудок ничего не позволит давать заимообразно, потому что то, чем ссужаем других, есть известное, а можно ли обратно получить или потеряешь, неизвестно. Тогда рассудок не позволит поручать земле семена, потому что раз собранные семена есть добро, которым земледелец действительно владеет, а будущая жатва неизвестна. |
| Когда сии три убеждения суть и естественны и истинны, то заключить должно, что склонность к безверию противна и естеству, и разуму. Так! Не противно ли естеству восставать со всею упорностью против бессмертия души, когда уничтожение ее есть ужаснейший для естества предмет? Не противно ли естеству желать, чтобы благочестие христианское было ложное, когда мы естественно желаем высочайшего блага, которое обещает нам христианство ? Не противно ли естеству не хотеть слышать и исследовать угрозы вечных по смерти несчастий, когда мы в течении жизни сей естественно имеем больше отвращения к болезням и печалям, нежели сколько имеем любви к удовольствиям и в безрассудной беспечности издеваться над христианским законом вместо того, чтобы испытывать со вниманием и со всевозможным прилежанием доказательства, на которых утверждается христианский закон. Что противно естеству, то противно и разуму. Таким образом, безверие есть следствие неистового ума и произвольное дурачество. Рече безумен в сердце своем, что нет Бога. Глава пятая. Опровержение доказательств, безверными предлагаемых, что нет будущих наказаний, которыми христианский закон угрожает Положим, говорят безверные, что христианское учение есть Божественное и что оно содержит в себе угрозу против преступников законов его, однако весьма может статься, что страх, производимый сими угрозами в сердцах, есть страх пустой и несбыточный, и что Бог употребляет сии угрозы, дабы удержать людей в их должностях, не имея точного намерения когда-нибудь их исполнить. Угрозы, продолжают безверные, особенную имеют силу, нежели какую имеют обещания. Потому что угрожающий почитается ако заимодавец, а угрожаемый яко должник; напротив тот, кто обещает, делается должником, а тот, кому обещания предлагаются, получает чрез то право заимодавца. Откуда происходит, что обещающий обязан непременно исполнить самым делом свои обещания яко должник. Но угрожающий яко заимодавец не обязан требовать наказания, потому что во власти всякого заимодавца состоит отпустить весь долг, если ему угодно. Не следует, что, если имеет быть вечная жизнь для награждения праведников, должно быть также вечным мучениям для наказания грешников, потому что Бог , будучи заимодавец, в рассуждении грешника, которому он угрожает, имеет всегда право и волю отпустишь весь долг или часть оного. Но в рассуждении праведника, Бог по силе истины и правды своей, не может отрешиться от обещания своего. Так велемудрствуют безверные! Рассмотрим умствование их. |
|
|
