| Самое раннее свидетельство об участии народа в избрании клириков, в частности епископов, находим в «Правилах апостольских»: «Аще кто, быв рукоположен во епископа, не приимет служения и попечения о народе, ему порученного: да будет отлучен, доколе не приимет оного. Такожде и пресвитер, и диакон. Аще же пойдет туда, и не будет принят не по своей воле, но по злобе народа: он да пребывает епископ, клир же града того да будет отлучен за то, что такового непокоривого народа не учили» (36 пр.). Если народ по своей злобе мог и не принять епископа, то значит, ему дозволено было принимать некоторое участие в собрании епископов. О том же св. Лев Великий пишет: «Когда дело будет идти об избрании первосвященника, то пусть предложется всем тот, кого будет требовать единодушное согласие клира и народа... Никто да не поставляется против воли и желания народа, чтобы народ, потерпев принуждение, не возненавидел и не стал презирать не желаемого епископа и не потерял должного благоговения, как скоро ему не позволят иметь епископом того, кого он желал» (Лев В. Письмо к Анастас. 84). В «Апостольск. Постановлениях» находим следующее: «Епископом должен быть поставлен тот, кто беспорочен и избран всем народом. Когда он будет наименован и одобрен, весь народ, собравшись, в присутствии епископов и пресвитеров, должен дать свое согласие. Старейший из епископов должен спросить пресвитеров и народ: тот ли этот, кого они требуют в предстоятели? И когда они ответят утвердительно, он должен опять спросить: имеет ли он свидетельство от всех, что он достоин сего великого и важного начальствования...? И когда все вместе по справедливости засвидетельствуют это, пусть в третий раз будут спрошены: действительно ли он достоин служения, – да при двух или трех свидетелях будет всякое слово. И когда в третий раз подтвердят, «что он достоин, от всех надобно требовать знак согласия» (VIII, 4). I-й всел. Никейский собор в послании своем к Александрийской церкви говорит: «Если... кому-нибудь из церковников придется окончить жизнь, то в служение вместо умершего допускать недавно принятых, только бы они являлись достойными и избраны народом с согласия на то и утверждения Александрийского епископа» (Сократ Схолас. Ц. Ист. I, 9). Сардикийский собор в 6-м правиле говорит: «Аще в единой области, имеющей многих епископов, случится единому епископу замедлети, и он, по некоему небрежению, не восхощет быти в собрании и согласитися на постановление епископов, собравшееся же множество людей будет просить, да поставится требуемый ими епископ: подобает во-первых, через послание экзарха области воспомянуть оному замедлившему епископу, яко просят люди дати им пастыря. |
| Впоследствии попал он в руки турок, которые, жестоко мучив его в течение 40 дней, повесили в Царьграде 2 июня 1819 года. 3. Св. великомученик Иоанн Новый, Сочавский . Дворянин из Трапезунда. Ложно обвиненный неким завистливым латинянином, пострадал за Христа в 1492 году в городе Аккермане. После истязаний, причиненных Иоанну за то, что он не хотел принять персидскую веру (ибо градоначальник был ее адептом), Иоанна привязали к ногам лошади и влачили по городу. Некий злобный иудей, увидев страдальца, подскочил к нему и зарезал его. В наступившую ночь многие видели над его телом огненный столп, вокруг которого стояли три светоносных мужа. Впоследствии молдавский воевода Александр с великими почестями перенес его честное тело в город Сочава и положил его в митрополичьем храме, где и поныне оно почивает, чудодейственно избавляя людей от разных скорбей и болезней. [Благо]честно пострадал он и прославился 2 июня 1492 года 61 . 4. Священномученик Еразм Охридский . Сей святитель был родом из Антиохии и жил в правление императоров Диоклетиана и Максимиана. Крепко подвизался он на горе Ливанской и был наделен от Бога великим даром чудотворений. Как архиерей он отправился на проповедь Евангелия. Прибыв в Охрид, Еразм своей молитвой воскресил сына некоего горожанина по имени Анастас и крестил его. В ту же пору крестил Еразм и многих других язычников, а также разрушил в Охриде идольские жертвенники. За это его обвинили пред императором Максимианом, который тогда пребывал в Иллирии. Император подвел его к медному изваянию Зевса и повелел принести жертву и поклониться идолу. Святой Еразм призвал [здесь и далее в серб. букв.: сотворил. – Ред.] силу [Божию], и из идола выползла ужасная змея, перепугавшая народ. И паки святитель призвал Бога на помощь – и змея погибла. Тогда святитель проповедал Христа и крестил 20 000 душ. Разгневанный царь приказал обезглавить всех этих людей (числом 20 000), а Еразма предал тяжким мукам, после чего вверг его в темницу. Но Еразму, как некогда апостолу Петру, явился Ангел Божий и вывел его из заточения. Потом сей Божий служитель отправился в Кампанию, где проповедал людям Евангелие, после чего снова вернулся в город Гермелию, где заключился в пещеру, чтобы подвизаться в ней до смерти. Перед кончиной он трижды поклонился на Восток и, воздев руки, молился Богу, чтобы Бог простил грехи и даровал вечную жизнь всем тем, кто с верою будет призывать его [то есть святого Еразма. – Пер.] имя. По окончании молитвы он услышал голос с неба: «Да будет так, как просил ты, целебниче Мой Еразм!» Весь объятый радостью, святитель еще раз воззрел на небо и увидел нисходящий на него венец славы. Лицезрел он и сонмы Ангелов, Апостолов, пророков и мучеников, приближающихся взять его святую душу. Наконец воскликнул он: «Господи, приими дух мой!» – и почил. Было это около 303 года. Пещера с церковкой святого Еразма и поныне стоит недалеко от Охрида. И сегодня являет себя в ней великая сила Божиего угодника, священномученика Еразма 62 . |
| поиск: разделы рассылка Игорь Потемкин Генерал Ефремов – человек и военачальник Источник: Москвичка Жизнь и героическая смерть генерал-лейтенанта Михаила Григорьевича Ефремова – яркий пример беззаветного служения Родине, образец мужества и верности воинскому долгу. Многие советские генералы снискали славу в сражениях Великой Отечественной и сложили свои головы на алтарь Победы. Но тут – случай особый... Военная карьера Михаила начиналась в Первую мировую. Боевое крещение он получил прапорщиком в знаменитом Брусиловском прорыве. С 18-го года – активный участник гражданской. Смышленого и храброго командира приметил во время обороны Астрахани Сергей Миронович Киров. А знаменитый рейд на Баку отряда бронепоездов под его командованием (комиссаром был Анастас Иванович Микоян) накануне Первомая 1920 года стал образцом военного искусства того времени. Сам Киров дал Ефремову рекомендацию для вступления в партию. После гражданской Михаил Григорьевич прошел все командирские ступеньки – до командующего округом и генерал-инспектора пехоты РККА. До 41-го года ему довелось покомандовать пятью округами! Ничего подобного в практике военного строительства нашей страны не было. В разгар " чисток " он едва спасся. " Лепили " ему несколько статей, и все расстрельные. Ниточка потянулась от Павла Ефимовича Дыбенко – легендарного председателя " Центробалта " , наркома военно-морских сил в первом советском правительстве. В 30-х годах он возглавлял Приволжский военный округ, где Ефремов командовал стрелковым корпусом. У них сложились не только деловые, но и дружеские отношения. Взяли Павла Ефимовича, как обычно, под надуманным предлогом и изувечили в застенках НКВД. Он не выдержал, оклеветал своего товарища. Когда Ефремова привели на очную ставку, рассказывал мне его сын Михаил Михайлович, он узнал Дыбенко с трудом. И на вопрос: " Как же ты мог, зачем оклеветал меня? " только и ответил: " Меня жутко пытали, Миша. Прости, если можешь... " Но что написано пером... Началась долгая двухмесячная борьба за свою жизнь и честное имя. От командования округом Ефремова отстранили. Его заставляли сознаться – он не сознавался, склоняли покаяться – он не каялся. В письме Ворошилову, которое он написал, уже находясь под арестом в гостинице " Москва " , Ефремов говорит: " Лгать на себя не могу... повторяю, наговаривать на себя просто не могу " . И если бы не помощь того же Ворошилова и Микояна, то все, скорее всего, закончилось бы расстрелом. Помощь эта, правда, заключалось лишь в том, что они, наконец, осмелились обратиться к Сталину... |
| При этом Тения пролила слезы об Анастасе, и это было как раз в то время, когда его надо было оплакать, ибо в это самое время в аскалонской темнице свершилось последнее и самое бесчеловечное дело. 21 Когда узники были выведены, темницу набили хворостом и скорописец Евлогий бросил туда горящий факел, а ветер подул и сквозь весь хворост пробежало трескучее пламя. В дыме этого пламени задохнулся злодей аскалонский, но он погиб не один. Люди, которые оставались там до конца, видели, как Анастас показался в окне прокаженной темницы. Он сорвался с цепей и потрясал, задыхаясь, решетку в окошке… За спиной его видели лица ревевших Тивуртия и Раввулы; но треск пламени заглушал ил рев и проклятия. Евлегий же от имени Милия не допускал никого к этому окну и сами они оба стояли вдвоем у окошка, пока все было кончено. Анастас их узнал и, плюнув на красную тогу Милия, прокричал так громко, что все могли слышать: – Ты самый лютый злодей аскалонский! И когда он это вскричал, сквозь толпу прорвались два никому неведомые человека. Оба они были наги, но с ножами при бедрах, и среди общего смятения они кинулись на Евлодия и на Милия, и у всех на глазах зарезали их, а за ними приспели такие же другие, в числе больше как двадцать, и бросились тушить огонь, пылавший в темнице, но погасить его было уже невозможно. Анастас и Тивуртий с Раввулой сгорели и как ни смелы были отчаянные разбойники, проникшие в город, чтобы спасти Анастаса, но и они не могли войти в полную пламени яму. Они только насытили свое мщение убийством Милия и его скорописца. Разбойников этих не поймали, потому что на граждан Аскалона напал страх, все думали, что разбойников ворвалось несметное множество, и все побежали защищать свои дома и семейства. Притом же, сожженный живым Анастас возбудил к себе жалость, а Милий всеобщее презрение. 22 Рано удалившаяся с мужем Тения не видала всех ужасов этой развязки. День для нее протек как одно мгновение. Перед вечером Фалалей отправился на море мыться, а Тения, обняв детей, сидела у берега и смотрела вслед отходившей красивой расцвеченной триреме, на которой гудел египетский ребаб и пели хором молодые женские голоса, а на возвышении, покрытом яркою индейскою тканью, молодая нубийка ловила осу, как будто дразнила Аскалон на прощанье. |
| — Просто какое-то доживет ли СССР до восемьдесят четвертого года, — промолвил начитанный Никита, когда, оглушенные, они вышли в коридор с резолюцией дать две недели для ликвидации задолженности по диалектическому материализму. — Угу, — сказал Анастас. — А как она про Леню? Если на нее стукнуть, пойдет по семидесятой. На дворе стоял год 1982й от Рождества Христова, от революции — шестьдесят пятый. Никаких репрессий, никакого КГБ — банальный неуд по диамату, и все свободны. «Доставайте где хотите конспекты и переписывайте», — сказала инспектор курса. Но для них это был вопрос чести. Как они будут в глаза друг другу смотреть, если под Варварой прогнутся и примутся за Маркса да станут просить сучкины лекции и эти лекции зубрить? — Пошли втроем в военкомат, попросим, чтобы вместе забрали, — сказал Никита. — Я уже служил, — буркнул Виля. — Пойдешь на сверхсрочную. Будем тебе пряжки натирать. Они пили пиво в стояке на улице Строителей. Бодрились, крепились, но настроение было отвратное. — А делать нечего, робяты, придется клеить Сашку Вальдес, — сказал Анастас. — А при чем тут Вальдес? — вяло поинтересовался Никита. — А при том, что она сучкина дочь. — Что? — не понял Виля. — Почему? — спросил Никита. — Откуда я знаю почему? — рассердился Анастас. — Потому что все мы чьи-то дети. Только одним с родителями везет, а другим — нет. Вот ей не повезло. — Ты почем знаешь? — Об этом весь курс знает. И о том, что кроме нас одна Вальдес на сучкины лекции не ходит. Но только ее никто не трогает. — Во как, — усмехнулся Виля. — А где же партийная принципиальность? — Мы будем полными чудаками, если этот шанс не используем, — продолжил Анастас. — Девушка она непростая. Требует особого подхода, но я Аньке обещал, что сам ей заниматься не стану. Маленький кривоногий Виля почувствовал себя таким окрыленным, что еще одно слово — и он оторвется от земли и полетит над большим городом. — Поручим Никите. Виля шмякнулся, привычно потер ушибленное место в душе, тяжело посмотрел на Анастаса, но возражать не стал, а только презрительно скривился. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 110 голосов: 4.2 из 5) Как выглядит рай Однажды мама торжественно объявила, что на днях мы на все лето уезжаем на Черное море, в маленький городок Геленджик, вблизи Новороссийска. Нельзя было, пожалуй, выбрать лучшего места, чем Геленджик, для того чтобы разочаровать меня в моем увлечении морем и югом. Геленджик был тогда очень пыльным и жарким городком без всякой растительности. Вся зелень на много километров вокруг была уничтожена жестокими новороссийскими ветрами – норд-остами. Только колючие кусты держи-дерева и чахлая акация с желтыми сухими цветочками росли в палисадниках. От высоких гор тянуло зноем. В конце бухты дымил цементный завод. Но геленджикская бухта была очень хороша. В прозрачной и теплой ее воде плавали, как розовые и голубые цветы, большие медузы. На песчаном дне лежали пятнистые камбалы и пучеглазые бычки. Прибой выбрасывал на берег красные водоросли, гнилые поплавки-балберки от рыбачьих сетей и обкатанные волнами куски темно-зеленых бутылок. Море после Геленджика не потеряло для меня своей прелести. Оно сделалось только более простым и тем самым более прекрасным, чем в моих нарядных мечтах. В Геленджике я подружился с пожилым лодочником Анастасом. Он был грек, родом из города Воло. У него была новая парусная шлюпка, белая с красным килем и вымытым до седины решетчатым настилом. Анастас катал на шлюпке дачников. Он славился ловкостью и хладнокровием, и мама иногда отпускала меня одного с Анастасом. Однажды Анастас вышел со мной из бухты в открытое море. Я никогда не забуду того ужаса и восторга, какие я испытал, когда парус, надувшись, накренил шлюпку так низко, что вода понеслась на уровне борта. Шумящие огромные валы покатились навстречу, просвечивая зеленью и обдавая лицо соленой пылью. Я схватился за ванты, мне хотелось обратно на берег, но Анастас, зажав трубку зубами, что-то мурлыкал, а потом спросил: – Почем твоя мама отдала за эти чувяки? Ай, хороши чувяки! Он кивнул на мои мягкие кавказские туфли – чувяки. Ноги мои дрожали. Я ничего не ответил. Анастас зевнул и сказал: |
| — Что это? — спросил Никита. — П…ц это, — сказал Виля. — Аллергия от укусов. — Сашка, ты знала, что у тебя аллергия? Она молчала, отвернув раздутое лицо. — Предупреждать надо было. Куда нам теперь? — взвыл Анастас. — Придется ее с маршрута снимать. — Назад? — Без манси все равно не пройти. Было жарко, летали комары, вилась мошка, оводы — обычные, нестрашные — носились над поляной, мешая есть, да и не до еды было. Быстро собрались и, пока кое-как в спешке укладывали рюкзаки, ничего не говорили. Глаза Сучковой в вокзальной толпе вспоминали. Глаза Парфена Рогожина. Молящие глаза: «Берегите Сашку», и грозные: «Попробуйте не уберечь. Не возвращайтесь. Из-под земли достану». Тогда вместе с испугом в душе у них к Сучковой что-то вроде жалости шевельнулось: хоть и зверь профессорша, а как кровиночки коснулось, все принципы побоку, потому что здесь человеческое. Но отнеслись по-разному. Никита позлорадствовал, а Анастас вздохнул: «Эх, Сучкина, кишка у тебя тонка. И если государство рухнет, то из-за тебя, а не из-за нас». Но это там, на вокзале, — тут как быть? — Вперед, как решили, — приказал вождь, в честь Вэ И Ленина названный. — Из поселка ее отправим. В походе выстраивалась своя иерархия. На факультете главным был Анастас. А тут Виля — командир. Сначала Анастас не мог с этим примириться, ведь он первый придумал на сплавы ходить, но после нескольких походов признал, что Вилен лучше чувствует воду, опытнее, собраннее и выносливее его. Спорить могли до хрипоты. Но решения принимал один человек и один за них отвечал. — На реке будет лучше. И гнать по воде. Если быстро идти, дней за десять пройдем. К счастью, Сашка не запаниковала. Единственное, что они могли для нее сделать, — распределить ее вещи по своим хотулям. Было очень тяжело, но как шла она с распухшими ногами, они даже не могли представить. Заставили ее надеть при тридцатиградусной жаре штормовку, чтобы не было новых укусов, и гнали перед собой, как корову. Главное было не дать ей упасть. Сашка шаталась, до кожи нельзя дотронуться, невозможно нанести никакую мазь. Все тело превратилось в кусок кошмарной, кричащей, лопающейся плоти. Она не ела, почти не пила, только шла. Да и то сказать, не шла, а переставляла уродливые слоновьи ноги. А они пыхтели с тяжеленными мешками следом, и когда терпение их оставило, не стесняясь в голос принялись ругаться, какого черта им это все надо и почему они должны тащить ее вещи, отдельную палатку и ее саму, когда она тут упадет. А что думала Вальдес, в голову не брали. Наверное, ничего не думала. Разве коровы думают? |
| — Год плохой. Комары. Но комаров они не боялись. Сами про них могли рассказать. Как ходили, в самый первый свой поход, тогда еще вдвоем — Виля с Анастасом, в мае по Пре и как их сжирали мещерские комары, а у них никакого средства не было. И ничего — прошли всю Пру и вышли в Оку. Только в туалет по-большому ходить было неудобно. Но приспособились: один сидит, а другой от него веткой комаров отгоняет. В институте Виля с Анастасом сошлись сразу же, как сходятся два европейца, закинутые в азиатскую страну. Азиатским было волнующееся женское море, будоражившее короткими юбками, запахами и кофточками в обтяжку, а двумя заброшенными в него пловцами — они. После двух лет в гарнизоне на Новой Земле Виля дурел, шалел, пьянел от одного институтского воздуха и, если бы не Анастас, понявший его состояние и отпоивший водкой, а затем утащивший в поход, наверное, рехнулся бы или женился. Анастас уговорил его не делать ни того, ни другого, разъяснил коварство мира, в который они попали, и сделал это так убедительно, что Виля ему поверил, как верил когда-то своему старшине, и, несмотря на то что был старше и житейски опытнее, признал превосходство Анастаса. Они оба были из дальнего Подмосковья, оба жили в общаге, на втором курсе на картошке их поставили бригадирами, и они командовали одетыми в ватники, толстые платки и резиновые сапоги девицами, поднимая их в семь часов, назначая на кухню тех, кто опаздывал, и пропуская мимо ушей все шуточки и песенки, которые пели студентки про чайничек с крышечкой. И вдруг оказалось — среди этого женского персонала затерялась одна мужская единица. Или полумужская. Никита был в Вилиных глазах чем-то промежуточным. Слишком юным, слишком красивым, интеллигентным, слишком московским, из хорошей семьи, да и легкость, с которой он учился, раздражала. Однако Анастас сумел убедить товарища, что салажонка бросать нельзя, не всем в жизни повезло родиться правильными мужиками, и на сержанта мудрые слова Анастаса подействовали. К тому же Никита никогда не ныл, от черной работы не отлынивал, командовать не стремился, тянулся за старшими, пил, сколько ему велели, и к нему привыкли, хотя и посмеивались над беспомощностью и боязливостью, которую он изо всех сил скрывал, а она проступала на его нежных щечках. |
| — Обдристаетесь. Следующую порцию получите, когда начнете делать плот. — Курить не принесла? Хотела им вмазать, но сдержалась. Они были так слабы, что у них едва хватало сил на тяжелую работу. Но Вальдес заставила их взять в руки пилы и погнала валить лес. Стояла рядом, помогала и следила, чтобы случайно не попали под падающее дерево. Они работали медленно, часто останавливались передохнуть и снова принимались за работу. Через три часа она дала им опять еды и разрешила немного поспать. А потом подняла и снова заставила работать. — Как зеки какие-то, — пробормотал Анастас, но что-то было в глазах Вальдес такое, отчего все трое присмирели и делали то, что она велела. Воды в реке становилось все больше и больше. Однако она могла опять уйти, теперь они и сами это понимали и не нуждались в том, чтобы Сашка их погоняла. Снова поругивались между собой Виля и Анастас, цеплялись к Никите, вязали плот, потом грузили вещи, и снова три человека следили друг за другом и смотрели на Вальдес. Но ни смущения, ни отклика не видели в ее опустевших глазах. Рисковать не стали, снялись с места поздним вечером и всю ночь шли где пешком, а где запрыгивая на плот. Лил дождь, но они не останавливались, спешили, и утром увидели большую реку, до которой не дошли всего несколько километров. К полудню следующего дня облака рассеялись, выглянуло солнце, согревая сырую землю, клубился в низинах пар, грибов еще не было, но пахло влагой. Большая красивая река катила тяжелые воды на север. Играла рыба. Кричали над водой чайки. Анастас сразу же поймал на спиннинг щуку. На обед встали на острове, купались, варили уху, рыбачили, потом впервые за весь поход начали фотографироваться, и казалось, не было ни голода, ни жары, ни оводов — обычный классный поход. В ближайшем поселке купили водки, сигарет, еды и поплыли дальше, но уже одни. Вальдес не выдержала. Сошла. А они уговаривать не стали. Рассказы Чоловик Впервые я увидел Карпаты зимой, когда мне исполнилось двадцать лет. Мы приехали рано утром в большой поселок Межгорье, по-местному Межгирье. Солнце только что поднялось из-за гор, которыми со всех сторон был окружен поселок. Он совсем не походил на наши деревни. Избы, заборы, люди — все было иным и вызывало острое любопытство. Мы пересели на маленький автобус и поехали дальше в горы. |
| В этой общей яме были тесно сбиты вместе и злодеи-душегубцы, и воры, и неплательщики. Все они были лишены всякой свободы движения. У одних ноги были заколочены клиньями в деревянные колоды и эти сидели вовсе неподвижно, а на других были наложены тяжелые цепи, производившие терзательное лязганье при каждом движении рук и ног; те же, которые были пойманы на разбоях и убийствах и подлежали смертной казни, око за око и зуб за зуб, – эти были прикованы к стене тройными цепями за ноги, за руки и за шею. Логовища этих бесстрашных злодеев были в самом заднем отделении, в узких и совершенно темных впадинах, вырытых в глине. Все заключенные в Иродовой темнице люди, где сидели, там же и спали, и тут же они и пили, и ели, и отправляли все свои телесные нужды. Здесь их посещали друзья и родные, и жены. Обычаи были так суровы и просты, что случалось нередко, что жены людей, заключенных в этой Иродовой темнице, посещая мужей своих, становились снова матерями новых детей… Такова была эта ужасная Иродова тюрьма в Аскалоне, в которую доимщик Тивуртий заключил Фалалея, мужа Тении и отца Вирины и Витта. В то же время, как был посажен в эту тюрьму Фалалей-корабельщик, за несколько дней ранее в эту самую яму, и притом в самой темной ее впадине, был помещен и прикован на пять цепей за руки и за ноги, и за шею береговой злодей, по имени Анастас-душегубец. Он был известный разбойник. Он грабил и лишил жизни много людей. Всех убитых им на суше и на море считалось сорок душ. Он давно вооружил против себя всех людей в Аскалоне и все аскалонцы радовались, что Анастас, наконец, пойман, и ожидали его казни. Для произнесения суда над Анастасом должен был вскоре прибыть из Дамаска важный сановник, по имени Милий, при котором злого Анастаса и должны были казнить мечом всенародно посреди Аскалона. Рядом с тою впадиной, в дальнем конце темничной ямы, где был прикован злодей Анастас, находился тесный лаз еще в особую низкую глиняную ямину, по названию «прокаженную». Она называлась так потому, что здесь некогда сидел человек бесноватый и прокаженный, который неустанно злословил царя Ирода, и за то здесь и умер в заточении. |
|
|
