| Но эти четыре главные божества не остаются столь разрозненными и несоединенными в высшем единстве, как Янг и Ин в Китае. Выше их, как верховное единство и первоначало, представляется верховное первоначало Аммун, имя которого значит сокровенный или таинственный. В позднейших религиозных сочинениях, известных под именем Гермеса Трисмегиста, это верховное божество изображается чертами величественными, напоминающими истинное понятие о Боге. Аммун есть верховное начало вселенной, невидимое, непостижимое, первобытное, вечное, вездесущее и всемогущее. Природа есть только произведение его и слабое отражение его совершенств. Познать его трудно, изречь его сущность невозможно; ему нет имени; только два названия приличны ему: отец и первоначальное благо. Если в этом понятии и нельзя не видеть влияния позднейшего философского мышления, то, во всяком случае, некоторые первоначальные данные для этого понятия должны были существовать в Египетской религии издавна, хотя в неразвитом виде, так как религиозная философия, чтобы быть действительно народно – религиозной, должна была примкнуть к каким – либо традиционным элементам. Само название первоначального божества сокрытым или таинственным уже показывает, что древнейшее религиозное сознание не могло сказать о нем ничего определенного; поэтому и для религиозной жизни Аммун не имел живого значения; ему не строили храмов, не приносили жертв, и для народа он был почти неизвестен. При такой неясности представления об Аммуне, одинаково трудно как считать его личным, высочайшим божеством, каким изображается он в отрывках Гермеса, так и признавать его только отвлеченным и формальным объединением четырех упомянутых первоначал, их безразличием, высочайшим четвероединством, как думают некоторые (Рет). Также трудно определить и отношение его к четырем главным богам: суть ли они его произведения или части его самого, выделившиеся из первоначального безразличия. Что касается до отношения этих четырех богов к миру, то вселенная есть не что иное, как раскрытие их же самих: они входят в ее состав как основные стихии мирового бытия. Но в тоже время они представляются у Египтян объемлющими и окружающими вселенную, так что они не всецело и совершенно переходят в мир, и мир не есть полное реализация божества. Хотя божество есть в мире, и служит его основой, но в тоже время оно существует и вне мира, и как бы сдерживает его в своих недрах. |
| Авва Арсений, еще находясь при царском дворе, молился Богу так: «Господи! Научи меня, как спастись?» И был ему голос: «Арсений! Бегай от людей, – и спасешься» (97, 12). Источник. Авва Аммун из Раифа пришел однажды в Клисму посетить авву Сисоя и, видя, что старец скорбит об удалении из пустыни, сказал ему: «Что ты скорбишь, авва? И что ты в такой старости мог бы сделать теперь в пустыне?» Старец, устремив на него печальный взор, сказал: «Что ты говоришь мне, Аммун? Разве не довольно для меня было бы в пустыне и одной свободы ума моего?» (97, 254). Был в этих странах и другой отшельник, живший в окрестностях Сиены. В первое время своего поселения в пустыне, питаясь травами и кореньями трав – песчаная почва производит самые сладкие и благовонные травы – и будучи несведущ в выборе, он часто подвергался болезни желудка. Нелегко и было различать достоинство корней по запаху: одинаково были они сладки; но в некоторых из них таился смертоносный яд. От такой пищи у отшельника начала повреждаться внутренность, сделались во всем мучительные боли, он не смел уже ничего употребить в пищу, получив чувство опасения ко всем травам и корням. Источник. Наступил седьмой день неядения, отшельник едва дышал, как приходит к нему птица, называемая казуар. Когда птица приблизилась, отшельник кинул ей связочку трав, собранных им прежде, но к которой он не смел прикоснуться. Птица, отбрасывая в сторону ядовитые травы, выбрала для своей трапезы безвредные. Таким образом святой муж, наставленный, что он может вкушать и что должен отвергать, избежал и опасности голодной смерти, и отравления ядовитыми травами (106, 170). Источник. В пещерах Святого Иордана жил один отшельник по имени Варнава. Однажды он отправился утолить жажду из Иордана. В ногу его вонзилась спица, и он оставил ее в ноге, не допуская, чтобы врач осмотрел его. Нога начала гноиться, и он принужден был отправиться в лавру «Башен» и взять себе келью. Между тем нарыв в ноге увеличивался со дня на день, а старец говорил всем, навещавшим его: «Чем более страждет внешний человек, тем более возрастает в силе внутренний». Источник. |
| 2. Рассказывали об авве Аммуне: «Малою мерою ячменя он проживал два месяца. Однажды пришел он к авве Пимену и говорит ему: “Если я прихожу в келью соседа или он приходит ко мне по какой–либо нужде, то мы опасаемся разговаривать друг с другом, чтобы не вкрался какой– нибудь посторонний разговор”. Старец отвечает ему: “Хорошо ты делаешь; ибо молодость имеет нужду в бдении”. Авва Аммун спрашивает: “Что же делали старцы?” Авва Пимен отвечал: “Старцы усовершившиеся не имели в душе чего–нибудь иного и на устах постороннего, о чем бы могли разговаривать” “Итак, — сказал авва Аммун, — если будет необходимость говорить с соседом о Священном Писании или об изречениях старцев, присоветуешь ли говорить?” Старец отвечал: “Если уже не можешь молчать, то лучше говорить об изречениях старцев, нежели о Писании; ибо в последнем случае — немалая опасность”». 3. Один брат из Скита пришел к авве Амму– ну и говорит ему: «Отец мой посылает меня на послушание, но я боюсь блуда». Старец отвечал ему: «В то самое время, как придет к тебе искушение, говори: “Боже сил, молитвами отца моего избавь меня!”» — Итак, в один день девица заперла за ним дверь; но он громко закричал: «Боже отца моего, избавь меня!» — и тотчас очутился на пути в Скит. ОБ АВВЕ АНУВИИ • Авва Иоанн рассказывал следующее: «Авва Анувий и авва Пимен и прочие их братия, единоутробные и бывшие монахами в Скиту, — когда пришли мазики и опустошили Скит, — удалившись оттуда, пришли на место, называемое Теренуф, на время, пока найдут где им жить, и пробыли там несколько дней в древнем храме. Однажды авва Анувий сказал авве Пимену: “Сделай милость, ты и каждый из братьев твоих пусть живет отдельно в безмолвии, и не будем сходиться друг с другом в сию неделю”. Авва Пимен отвечал: “Сделаем, как ты хочешь”. И сделали так. А там в самом храме была каменная статуя. Старец авва Анувий, вставая поутру, бросал камнями в лицо статуи, а вечером говорил ей: прости мне, — и делал так во всю неделю. В день субботний они сошлись вместе. Авва Пимен сказал авве Анувию: “Я видел, авва, что ты во всю эту неделю бросал камни в лицо статуи и потом кланялся ей; делает ли так человек правоверующий?” Старец отвечал: “Это я делал для вас. |
| Не нужно удивляться, что его молитвы были столь действительны, потому, что он творил их с необычайною ревностью, и его моления были столь возвышенны, что доходили до восторга. В иное время его сердце так бывало проникнуто любовью к Богу, что почти не могло выдерживать силы ея, и он облегчал его частыми вздохами, не сознавая их, и даже против своей воли. Доверенность, какую имели к нему братия, обязывала его заботиться об них, и он с крайним вниманием предохранял их от заблуждения в вере, столько же, сколько трудился в научении их добродетели. Однажды Ариане пришли в его гору, чтобы спорить там с братиями. Он ничего не возражал им, но приказал своему ученику читать в присутствии их сочинение, написанное Афанасием против их заблуждений. Это изобличило лживость их догматов и заключило их уста. Пристыдив их таким образом, он отпустил их с обыкновенною своею кротостью 203 . Ученик его Авраам, видя, что он ослабел от старости и немощей, сказал ему, что лучше было бы приблизиться к местам обитаемым, где легче можно найти помощь; на сие он отвечал: «Ты разсуждаешь хорошо, – отведи меня в то место, где нет женщин. Но, отвечал ему ученик, они повсюду, кроме пустыни. Если так, возразил он, то веди меня в пустыню» 204 . В старости он последовал совету своего ученика и жил несколько времени в Клисме, в городе, лежащем на берегу Чермного моря 205 . Здесь пришел его посетить Авва Аммун Раифский и, видя, что он скорбит об удалении из пустыни, сказал ему: «Что ты скорбишь, Авва? И что ты в такой старости мог бы сделать в пустыне?» Но старец, бросив на него печальный взор, сказал: а что ты говоришь, Аммун? разве не довольно было бы для меня свободы ума, которою я наслаждался там» 206 ? Наконец сей человек Божий возвратился в свою любимую пустыню, и когда уже находился при конце своей жизни, к нему сошлись пустынники, дабы выслушать последние его изречения. Руфин, разсказывая о сем, говорит, что его лице просияло, он пришел в восхищение и сказал: «Вот Авва Антоний идет ко мне. Немного спустя воскликнул: я вижу лик Пророков, и в то же мгновение лице его сделалось ещё светлее. |
| Она не исключает собой политеистического воззрения. Таковы понятия о едином верховном существе в религиях индийской (Парабрама), зороастровой (Заруана Аккарана – безграничное пространство), египетской – (Аммун – тайна). В них напрасно мы стали бы искать единобожия в его истинном смысле. Более говорит в пользу первоначального монотеизма то обстоятельство, что, чем ближе к началу религий, чем древнее время, тем менее сложен и разнообразен языческий политеизм и тем ближе первоначальные верования к монотеизму. Так, греческий Зевс первоначально не имел ни сынов, ни дочерей, которыми окружила его впоследствии народная мифология. В орфических гимнах он изображается единым первоначальным виновником всего сущего, единой божественной силой, от которой произошли и люди и боги – « Ζευς αρχ, Ζευς μεσσα, Δις, δκ πντα πλονται». Точно так же новейшие исследования убеждают в том, что зороастрова религия в начале почти не знала того резкого дуализма, с каким является в позднейших по времени частях зендавесты, и что Ормузд, бог добра и света, описывается в древнейших по времени литературных памятниках свойствами более высокими, чем впоследствии, и представляется, по-видимому, единым Творцом мира 25 . Правда, и на эти первоначальные, простейшие понятия о божестве в исторически известных религиях язычества нельзя с уверенностью указывать, как на следы первоначального единобожия в истинном смысле. Это, большей частью, тоже натуралистическое воззрение на божество в нераскрытом виде, или политеизм в своем зародыше. Быть может, приведенному нами стиху из орфического гимна о Зевсе не напрасно дан следующий смысл в переводе Лукана (Pharsal. 1, 9): «Iupiter est, quodcunque vides, quodcunque moventur». Во всяком случае, отсюда несомненно следует, что политеизм развивался и осложнялся. Но мы и не остаемся в данном вопросе с одними только общими указаниями истории о постепенном развитии политеизма. В древнейших памятниках язычества, во времена уже господства политеизма, как оказывается по новейшим исследованиям, высказывалось сознание, что боги вообще – явление позднейшее; среди самого политеизма просвечивала мысль о едином верховном существе, возвышенном над всеми богами природы и не имеющим с ними ничего общего. |
| Очевидно, оправданному усвояется способность стать выше форм, изменяться по желанию, – нечто, напоминающее нам индийское и буддийское учение о способности «мудрых и прозревших» по произволу менять форму существования. Эта смена форм есть, сверх того, одно из существенных свойств того бога, с которым отождествляется умерший. Сам Озирис – владыка мёртвых, как мы видели, есть бог видоизменений и бесчисленных форм жизни. Отождествляясь с ним и обожествляясь, душа получает силу принимать разные формы существования, как и её прототип, и делается свободной в этом отношений, как само божество 1252 . С такой точки зрения на странствование душ умерших, становятся понятными и свидетельства древних о прохождении душ через планеты, для соединения с Аммун-Ра. Но, если душа странствует по областям неба, и притом меняя свои формы, от которых, по-видимому, свободна, то что значит воскресение тела когда оно происходит, зачем душе прежнее тело и зачем сохраняется оно в виде мумии? Мы уже знаем, что жизнь души в небе ставилась в зависимость от сохранения тела, его сердца, как принципа жизни вообще. Таким образом, сохранение тела, по-видимому, считалось условием, необходимым для жизни души в самом небе и для предназначенного ей соединения с божеством. Душа, по-видимому, не мыслилась отдельно от материальной эссенции тела. Пребывая в Аменти и Аанру, она не прерывает своей связи с телом, которое покоится в саркофаге. От сохранения тела зависело, по-видимому, и странствование души в небе. На вновь открытых памятниках Египта найдены и некоторые указания касательно отношений между душой, которая витает в небесных пространствах, и телом, сокрытым в гипогее. Мистическая сцена, изображенная на саркофаге жреца Аммона и представляющая одну из фаз воскресения 1253 , дает право заключать не только о том, что для жизни души нужно сохранение тела, но и о том, что душа находится в живой связи со своей мумией. Она может соединяться с телом и оставлять его по произволу, чтобы принимать другие формы, какие захочет и какие указаны книгой странствования, врученной Тотом. |
| С еще большим почтением относились к ним по смерти. Умершее животное оплакивалось, как человек, а умертвивший его наказывался смертью, особенно строго преследовалось убийство кошки и копчика 1154 . Это странное отношение к животным глубоко пустило корни в народе, сохранялось до последних времен и никакая политика не могла вытеснить этих обычаев. Умерших животных бальзамировали. К числу тех же символов принадлежит и фантастический сфинкс, фигура которого (лев с человеческой головой, или человек с львиной головой), по словам Климента александрийского 1155 , указывала на могущество и разум в божестве 1156 . Что же значит этот пантеон львов, кошек, ястребов и других животных? Теория эта, объясняющая возникновение египетского вероучения из животного фетишизма, у Рёта, которому доныне следовали многие историки 1158 , сменилась другой, по которой все внешние формы египетских богов возникли из египетской иероглифики. Так как иероглифическое письмо от начала состояло, частью из звуковых иероглифов, частью же из символических, т. е. из знаков, указывающих на известные понятия, то и обозначение богов и их свойств было двоякое: знаками звуков и знаками понятий. Нейт, – египетская Афина, таким образом, изображалась через фигуру ткацкого станка на голове, который по египетски назывался Net и означал букву N; Изида через фигуру трона, престола, который назывался Ese, Hese, Hes; Себ – через фигуру гуся, который значил начальную букву его имени S. Точно так же дух, – по египетски Bai, – обозначался фигурой копчика – Sperber, который назывался у египтян также Bai. Вместе с этим, естественно, постепенно развивалась мысль, что само животное, фигура которого обозначает известное божество, внутренне связано с этим божеством своими свойствами, есть представитель его силы на земле, – что змей, например, обвивающий собой мировой круг, действительно, есть воплощение мирового духа – Аммун-Кнеф, который своей силой содержит вселенную. В подтверждение этого, Рёт указывает на то, что те же самые животные, которые своим видом обозначали имя божества, были и посвящены ему. |
| 311 . Но особенно память и уважение к Антонию были сильны между египетскими монахами, видевшими в нем высокий идеал монашеской жизни. Сам Афанасий, писатель «жизни Антония», уже внушал инокам, чтобы они подражали Антонию 312 . И действительно, в первое время после Антония многие из его учеников были достойными ему подражателями. Макарий Египетский , Аммун, Памво и др. старались прилагать наставления Антония к жизни и настолько были проникнуты уважением к своему учителю, что ставили его неизмеримо выше других подвижников; многие из них считали себя настолько ниже Антония, что признавали себя счастливыми, если помнили хотя некоторый наставления его 313 и соблюдали хотя некоторые из рекомендованных им добродетелей. Благодаря своему высокому благочестию, твердости в вере и др. добродетелям, многие ученики Антония оказали важное влияние на народ во времена арианства. Видя в иноках высоких ревнителей благочестия, Афанасий старался привлекать их на епископские кафедры. И известно, что уже вскоре после смерти Афанасия многие из учеников Антония, сделавшись епископами, с твердостью защищали православие и подвергались за это преследованиям 314 . Как велико было число епископов, бывших прежде отшельниками, видно из письма Афанасия к Драконтию, которому Афанасий говорит между прочим: «не ты один поставлен из монахов (во епископа); знаешь, что и Серапион – монах 315 ; не безызвестно тебе, скольких монахов отцом был Аполлон; помнишь Аммония, странствовавшего с Серапионом; можешь осведомиться о Павле и других. Они, когда были поставлены, не прекословили. Сколь многих отвратили они от идолов, сколь многих убедили они отстать от этого демонского обычая 316 . Все эти епископы, как и сам Драконтий, вышедшие из пустыни Антония, оказывали благотворное влияние во время борьбы православия с арианством. Но так как с другой стороны между учениками Антония было много людей простых, необразованных, которые, не усвоив взгляда Антония на внешние подвиги, полагали всю сущность христианского благочестия во внешней строгости жизни, то это направление между некоторыми отшельниками уже при конце жизни Антония стало довольно заметным. |
| Так же светло и мирно смотрел грек и на отношение человека к богам. Все божественно и все человечно; нет следовательно непроходимого средостения между богами и людьми. Те и другие близки и связаны между собой. Идею этой близости между бессмертными и смертными, по-видимому, выразила греческая мифология и в самом назначении жилища для своих богов. «Златые помосты», на которых восседают боги, их «меднокованные домы», не в дали небес, не на третьем или на седьмом из них, даже не на самом небе, а на одной из гор, которая возвышается над землей только на несколько футов, и которой вершина своей фигурой останавливала на себе внимание грека. Словом, грек считал себя другом богов в эпоху процветания своего антропоморфизма. Нигде действительно идея божества в его отношении к человеку не отличалась таким мирным характером, как в Греции. Ни индийский Брам, окруженный мраком загадочной Майи, ни сокровенный египетский Аммун, ни тем более сиро-финикийский кровожадный Ваал далеко не были так доступны и милостивы к смертным, как боги грека с их человекообразными свойствами, чуждыми всякой таинственности. Этим объясняется то явление, что от древности в Греции алтари богов были местами убежища для угнетенных и преследуемых. Иногда во имя религии умолкала и народная брань и заключался мир. Очевидно в этом выражалась мысль, что божество есть сила милующая, благостная, что суд и мщение человеческое должны потерять свою силу там, где оно обитает. Чувство мягкости и человечности, вообще говоря, есть также одно из самых видных и отличительных свойств греческой религии сравнительно с другими религиями древнего мира. Таким образом божество из неопределенной, всюду разлитой в природе силы, или мирового духа с его внутренней пустотой, у грека превратилось в живое, разумно-сознательное существо, стало личностью. Но это личность со свойствами ограниченными, конечными, не возвышающаяся над миром природы. При всем своем выдающемся отличии от всех других языческих религий, религия Греции в сущности однородна с ними, так как в основе греческого антропоморфизма лежит тот же пантеистический натурализм, которым проникнуто все религиозное воззрение древнего мира, тот же принцип смешения, или слияния божественной сущности с мировой жизнью. |
| Это показывает, что он преисполнен всяких постыдных занятий. О том же говорят и его одежды: они нежные, из козьего пуха, с тонкой вышивкой. К тому же он так бесстыдно расхаживает по главным улицам города, когда даже состарившиеся в подвиге, когда им приходится по необходимости прийти в город, совершив необходимые дела, торопятся за ворота, чтобы не претерпеть душевного вреда. Если бы он не был себялюбцем, сластолюбцем и блудолюбцем, то не обнажал бы себя в бане и не смотрел бы без всякого смущения на таких же нагих, как и он. Наши святые Антоний и Пахомий, Аммун и Серапион и прочие богоносные отцы советовали нам, что монахи, кроме случаев тяжкой болезни и крайней необходимости, не должны обнажать себя. Даже когда им доводилось переправляться через реку, где моста не было, они не дерзали обнажать себя, даже если никто из людей их не видел, чтобы не предстать в бесстыдстве перед сопровождающим их святым ангелом и светлым солнцем. Они обращались с молитвой к Богу и переносились через реку по воздуху, потому что человеколюбивый и всемогущий Бог сразу исполнял их праведную и благоговейнейшую просьбу. Дивно было исполнение и немыслимо совершенное дело. После этих слов старец замолк. Когда мы вернулись в Скит, то через несколько дней узнали вот что. Пришли из Александрии братья и сказали, что этот юный брат, священник (а он был рукоположен), клирик храма святого Исидора, незадолго до этого приехавший из Константинополя, был схвачен в спальне жены селендаря. Рабы и соседи, заставшие его, тут же отсекли ему уд вместе с мошонкой. После этого он прожил три дня и умер, бросив тень позора на все монашество. Услышав это, я пошел к авве Даниилу и рассказал ему; что произошло. Старец, выслушав меня, зарыдал. — Наказание надменному — падение, — сказал он. Этими словами авва объяснил: если бы этот человек, страдавший превозношением, принял его совет, то не претерпел бы ничего подобного. Его падение учит гордецов бежать прочь от пагубной самоуверенности. 8. Из святого Ефрема Возлюбленный брат, скажи, ради чего ты так тщательно моешь лицо. Наверняка, чтобы твой ближний от тебя не отвернулся. Тем самым становится очевидным, что ты еще не расстался с плотскими страстями, но по–прежнему остаешься их рабом. |
|
|
