| Но, к счастью, это не так. К счастью, большие и маленькие Гегели – только незаконные претенденты на пророческие престолы, и их «абсолютное», так громко прокричавшее и продолжающее кричать о себе на весь мир, подлежит тлению и смерти, как все, вышедшее из человеческих рук. Тайна Творца непостижима, и судьбы человеческие начинаются и кончаются в сферах, в которые не умеет проникнуть разумное, человеческое исследование. Изучать прошлое, т. е. пытаться проникнуть в жизнь людей, давно от нас ушедших, – самое нужное, самое важное дело. Но смотреть в прошлое нужно не затем, чтоб оправдать настоящее и приобрести уверенность в наших преимуществах пред предками. Т. е. не затем, чтобы разыскать в истории идею развития. Человеческая жизнь настолько сложна, что она не укладывается ни в одну из выдуманных нами идей. Настоящее вовсе не есть высшая ступень сравнительно с прошлым, подобно тому как Лигуори или Гарнак не являются более совершенными «религиозными мыслителями», чем пророк Исаия или ап. Павел. Философия в том смысле, как ее понимал Гегель, только мешает нам воспринять историю, и история как наука только закрывает от нас прошлое людей. Нужно отказаться от самолюбования, нужно отказаться от всезнания – и это откроет заказанные нам теперь пути к постижению хотя бы малых тайн жизни. 10 De novissimis. Вы сами, верно, своими глазами не видели, но, должно быть, слышали, что люди иной раз за одну ночь седеют: ложатся спать черными, а встают белыми. Есть основание думать, что случается и обратное: старики за ночь обращаются в юношей, только что волосы не чернеют. Но если это так, если бывают на земле такие превращения, – как могут люди говорить о неизменных предпосылках мышления? И чего стоят основания, на которых покоятся знаменитые кантовские постулаты? Кант объясняет, что он не может отказаться от своих постулатов, «weil dadurch meine sittliche Grundsätze selbst umgestürzt werden würden, denen ich nicht entsagen kann, ohne in meinen eigenen Augen verabscheuungswürdig zu sein». Вот, подлинно, спроси не старого, спроси бывалого. |
| Будучи в значительной степени платоническим по типу своего вдохновения, Ренессанса, в общем, избегал формализованного порядка. Темы «Опытов» Монтеня по своей широте могут показаться своего рода разрозненной энциклопедией; нельзя, однако, зная Монтеня, вообразить, чтобы сам он пожелал увидеть разрозненное собранным. Так вот, если проводить классификацию по вышеназванному признаку, энциклопедисты, видевшие в том же Монтене своего предшественника, довольно неожиданно оказываются вовсе не в его обществе, но в обществе ненавистных им создателей средневековых схоластических сводов, какими были, например, Винцент из Бове, автор «Великого зерцала», или Фома Ак- винский с обеими своими «Суммами». Лучше, впрочем, держаться конкретных историко–культурных реалий и подумать о том, что могло вправду попасть в поле зрения великих антиклерикалов XVIII в., и тогда придется вспомнить о таком актуальном для них явлении, как капитальная морально–теологическая система «пробабилиориста» Альфонса Лигуори , родившегося в 1696 г., т. е. за год до выхода в свет бейлевского словаря, и умершего в 1787 г., т. е. тремя годами позже чем Дидро. Функция авторитетного учительства, «магистериума», вполне естественным образом стимулирует тяготение к «порядку и последовательности». Статья в энциклопедии отличается от статьи в журнале и от любого полемического текста тем, что ставит себя вне спора: не убеждает читателя, а поучает, «просвещает» его, предлагает ему принять нечто к сведению. Энциклопедический жанр сам по себе преобразует спорное в бесспорное. Это своего рода антиавторитаристский авторитаризм: спор идет о праве учить, как учит проповедник с кафедры. Не говорит ли одна эпиграмма Экушара–Лебрена, что Век Просвещения «побуждает проповедовать всюду, только не в церкви» («faitpre- cher partout, hors a 1 " eglise»)? Параллели между аттической интеллектуальной революцией V— IV вв. до н. э. и всеевропейской интеллектуальной революцией второй половины XVIII в. как в области мысли, так и в области эмоциональной атмосферы вокруг мысли бывают очень яркими. |
| Итак, по суду самих католиков, кающиеся даже должны иногда опасаться болтливости своих духовников. И из-за этой-то их болтливости католики жертвуют совершенством исповеди!!. Жертвуют они ею и из-за простой трусости. Это выясняется из следующего последнего „если“: полная исповедь нравственно невозможна, если следствием ее был бы такой вред для здоровья или внешних благ самого грешника, духовника или же какого либо третьего лица, что для перенесения этого вреда потребовалась бы героическая добродетель“. Что касается вреда для здоровья, то в пример этого приводится исповедь больных заразительною болезнью, оставаться при которых долго было бы опасно. Здесь, по Альфонсу Лигуори, духовник может разрешить кающегося» выслушав один только грех, хотя бы сам больной желал исповедаться подробно 33 . Впрочем, нужно отдать должную справедливость и оо. иезуитам. Для людей скрупулезных, желающих покаяться непременно во всех грехах, но усматривающих нравственную невозможность исповедать некоторые из них своему дховнику, у них позволительно подыскать себе еще духовника и поделить между ними исповедь. Таким образом и трусость, и болтливость духовников в католичестве уважены. He уважены они только в нашей православной Церкви. He признает она никакой нравственной невозможности исповедать Богу все грехи свои в присутствии духовника, обязанного хранить строжайшее молчание о слышанной им тайне, под опасением тяжелой ответственности. He допускает она и разделения исповеди между духовниками, если разделение это совершается под таким именно предлогом морально-нравственной невозможности; даже признает ее в таком случае недействительной. В „Напоминании“ преосвященного Платона ясно сказано, что исповедь недействительна, если кающийся „разделял свою исповедь, открывая одну часть смертных грехов одному духовнику, а остальную другому, чтобы их все не открыть одному“ 34 . И каждый из нас не раз, конечно, слышал, как духовник убеждает приходящих к нему каяться: „не усрамитеся, и не убойтеся; аще-же что скрыете от мене, сугуб грех имате“. |
| E perciô dice Ugon cardinale che negli altri voti si concede la dispensa, ma non già nel voto déliaverginità, perché il pregio délia verginità non v " è prezzo che possa adequarlo. Cio ben lo diede ad intendere Maria santissima con quelle parole con cui rispose ail " arcangelo: Quomodo fiet istud, quoniam virum non cognosco? Dimostrando esser ella pronta a rinunziare più presto la dignità di madré di Dio, che il pregio di sua verginità» (Liguori, I, 14). Лигуори рассказывает нам много высоко поучительного и значительного о монашеской жизни — такого, что Денифле естественно считает нужным оберечь от посторонних, праздно любопытствующих людей, особенно от ненавистных ему либеральных протестантских теологов. Мы помним, что Денифле горой встал против рассказов Лютера о тех самоистязаниях, которым предавался в своем монастыре будущий реформатор. Если, говорит он, правда то, что Лютер рассказывает — то он сам виноват в своих бедах. Католичество никогда не разрешало излишества в самоистязаниях и не может принять на себя ответственность за то, что Лютер не знал чувства меры и слушался собственного голоса, а не голоса учителей церкви. Бернард Клервосский говорил, что discretio, quae mater virtutum est et consummatio perfectionis, что discretio omnivirtuti ordinem ponit…Est ergo discretio non tam virus quam quaedam moderatrix et auriga virtutum, ordinatrixque affectuum et morum doctrix. Toile hanc, et virtus vitium est , Он приводит соответственные изречения из Фомы Кемпийского, Фомы Аквинского и древнейших учителей церкви — все в том же роде — вариации на рассуждения Аристотеля о φρνησα (Eth. ad Nicom., V, 13, Χ, 8). Unmöglich, восклицает Денифле, dass dieser gefeierte Mann sich hätte sollen durch den Heiden Aristoteles beschämen lassen, derdoch wusste, dass das Gute und überhaupt die Tugend nicht möglich ist ohne die Klugheit φρνησισ (Denifle, I, 383). Что Аристотель был певцом здравого смысла — этого оспаривать, конечно, никто не станет, равно как всякий должен признать, что католичество в общем искало и нашло выход из своего трудного положения у знаменитого языческого философа. |
| Что-же до иезуитской исповеди, то там нет ни малейшего основания для такого успокоительного предположения, ибо сознательная ложь со стороны кающегося там не всегда признается преступлением. Даже святой Альфонс Лигуори, согласно с общим мнением своих учителей, утверждает, что „сказать (при исповеди) какую-нибудь неважную ложь не составляет большого греха“ (dicere aliud meudacium leve, communis est sententia cum Suar., Lugo «tc., non esse grave). Tract. XVI, n. 28. 17 Ibid. 6. Отсюда хорошо выясняется, насколько можно доверять иезуитским учителям, когда они, подделываясь под высоконравственный тон православно-восточных отцов Церкви, говорят, например, подобно св. Альфонсу, что кающийся, если он действительно имеет твердое намерение впредь не грешить, „должен удалить от себя все ближайшие случаи ко греху“ г. XV I, п. 26). Мы видим, что это общее бесспорно-нравственное правило, высказанное в XVI трактате без всяких ограничений, получает у того же автора в трактате последнем значительные уже ограничения. 21 Привожу этот собственный пример, находя его более удобным и приличным, нежели примеры, указываемые самим Альфонсом. Именно, у него exempli gratia приводятся «chirurgic, qui in medendis foeminis, aut parochi, qui in excipirndis earum confessionibus prolapsi sunt». О них замечено, что они всегда должны получать разрешение от духовника, хотя бы и не желали расстаться с этими, пагубными для их нравственности, должностями, si, his muneribus relictis, non possent juxta suum statum vivere(Tr. ult. n. 7). Очевидно, приведенный мною пример совершенно аналогичен с этими примерами Альфонса 31 К сожалению, автор позабыл при этом определить, – сколько именно аршин, пудов или червонцев составляют значительное количество, materiam gravem. Читать далее Источник: Превосходство исповеди православной перед исповедью иезуитско-католической : Читано 6 сентября 1886 г. в аудитории МДА. (Пробная лекция)/Шостьин А.П. - Харьков, 1887. – 23 с. (Отдельные оттиски из журнала «Вера и Разум» за 1887 г.) Поделиться ссылкой на выделенное |
| Впрочем, это уже другая, совершенно противоположная, сторона иезуитско-католической системы, для выяснения которой потребовалось бы очень много времени... 4 На основании сказанного, Альфонса Лигуори нельзя не причислить к учителям иезуитизма, хотя формально он и не состоял в ордене Иисуса а основал свою особую конгрегацию. Везде и всегда основываясь на иезуитских авторитетах, он вполне усвоил их правила мышления и нравственности. Пробабилизм поэтому нашел в нем усерднейшего своего защитника и глашатая. Это-то и дало повод некоторым писателям называть Альфонса иезуитом, хотя такое название, несомненно, было ошибочно, неточно. 5 Этим, впрочем, я не хочу еще сказать того, чтобы иезуиты впервые указали такие основы для исповеди и построили такое учение о ней, которое впоследствии было принято всею католическою церковью. Напротив, по – моему мнению, эти принципы были даны в католичестве уже искони, так что иезуитам можно приписать честь лишь наиболее последовательного логического развития этих самых исконных принципов католицизма, которые заявляют себя не только в определениях Тридентского собора; но еще и у Фомы Аквината. Но и на этом последнем своем мнении я не особенно настаиваю, так как в данном случае для меня важно лишь показать тождество современной католической исповеди с иезуитскою. А кто был родоначальником ее, древний ли католицизм, или позднейший выродок его – иезуитизм, – это для нашего вопроса не имеет большого значения. 11 Homo Apost. tr. IV, n. 13, где указывается и основание для такого требования, именно: «трудно было бы соблюсти божественный закон тому, кто не упражнялся часто в актах любви к Богу“... Трудно; а все-таки можно?!. (Difficiliter observare poterit legem divinam...). Срав. также tr. XVI, n. 10. – Объяснение того, – каким образом человек – по иезуитской теории – может получить оправдание и „выслужить рай“, не имея любовь к Богу, – дается у Самарина в указ. месте, прим. 74. 14 Это правило могло бы, пожалуй, иметь некоторое применение там, где основательно предполагается, что кающийся откроет духовнику свое душевное состояние вполне искренно и не решится лгать на исповеди в том убеждении, что сознательная ложь была бы здесь непозволительным кощунством и тяжким грехом, так как заключала бы в себе посмеяние над таинством. |
| «Если девица», читаем у Лемкуля, «пустила к себе нескольких мужчин, и если потом возникает сомнение, кто» из них – «отец дитяти, то никто» из их числа, «по-видимому, не может быть обязан», т. е., к признанию именно себя таковым отцом; «но девица должна себе» уже в этом случае «приписывать» всю «вину за последствия»... 90 И о таковых предметах 91 , –не смущаясь и не краснея, – при том, серьезно говорит в распространеннейшей нравоучительной системе иезуитский богослов! Нет, иезуиты всегда себе равны и, по-видимому, таковыми-же и останутся! Чего только не обсуждает этот моралист! 92 С какими только подробностями не встретится читатель! Пред ним так и мелькают выдержки из творений Альфонса Лигуори, Тамбурини и других подобных им лиц. А чему у Альфонса можно поучиться, мы уже знаем. Чему можно в данном случае поучиться у Тамбурини, об этом всякому, пожалуй, известно, кто хоть немного изучал его: чит. невозможную по цинизму выдержку, делаемую, поэтому, только на «латинском» языке в цитов. статье А. Л. Павловича. 93 «С полным спокойствием, как торговец о своем товаре», – рассуждает А. Л. Павлович, – «говорит здесь иезуит о продаже и об оценке женской и девической чести, вместо того, чтоб сразу со священным негодованием осудить это позорное торгашество!«… 94 А почитайте, напр., у Лемкуля параграфы: «impudicitia tactus», 95 «de peccato Luxuriae innaturali solitario seu de pollutione» 96 ; »de Sodomia« 97 , »de bestialitate " 98 ... Но – довольно! Скорее прочь от таковых параграфов! Общий характер нравоучительных воззрений Лемкуля, думаем, уже совершенно достаточно определился. Отсюда можно было-бы и окончить о нем речь; но в целях несколько большего освещения дела остановим некоторое, по крайней мере, внимание еще на тех или иных пунктах нравоучительной системы Лемкуля, более или менее дополняющих собою набросанный нами общий образ последнего, как моралиста. Таких пунктов в данной системе слишком много, и, не имея в виду перечислять всех их, поэтому, ограничимся указанием лишь некоторых, так как для нас важно здесь только то, чтобы у читателей лишь в главнейших чертах определился облик Лемкуля-моралиста, что дало-бы им известную возможность сравнивать настоящее иезуитизма с прошлым его, в чем именно и заключается смысл настоящих размышлений наших. |
| Так как достоинство всякого вообще учения лучше всего познается по плодам его, то взглянем на те плоды и следствия, к каким приводит это различение „contritio“ и „attritio“. Логическое следствие, вытекающее отсюда непосредственно, таково, что сам Альфонс Лигуори даже не решился его и договорить. Но еще до него этот вывод был уже прямо высказан более смелым иезуитом Валенциею; именно: совершенное сокрушение (contritio) не только не необходимо для получения главного действия таинства, но напротив – оно скорее служит препятствием к этому (imo obstat pomius, quo minus effectus sequatur 9 , – т. e. истинное сокрушение положительно даже вредно для таинства, так как само по себе уничтожало бы грехи и таким образом таинству нечего было бы делать... Как же безнравственны подобные мысли, однако же светила иезуитские прямо заявляют, что так учат все их авторитеты (ita docent omnes auctores), что так учил сам Фома Аквиват и что даже в определении Тридентского собора можно находить это учение, хотя оно и высказано только прикровенно... Следствие же практическое и того хуже. При этом различении contritio и attritio «сам собою напрашивается вопрос: нельзя ли спастись без всякой любви к Богу? Ведь, если для того, чтобы доставить грешнику таинственное оправдание, вполне достаточно одного „attritio“, т. е. сожаления о грехе, основанного не на любви к Богу, а только на страхе пред наказаниями, то не следует ли отсюда, что можно во всю свою жизнь исповедаться в грехах с таким именно сердечным расположением, и получить спасение, совершенно не имея любви к Богу Спасителю? Что же? В обществе Иисуса нашлись такие мудрые и последовательные учители нравственности, которые дали на это ответ утвердительный. Хотя папа Александр VII осудил и проклял это мнение, однако же это не помешало впоследствии Бузембауму повторить его как учение правдоподобное 10 . A известно иезуитское правило, что мнением правдоподобным можно руководствоваться в жизни с таким же правом, как и мнением истинным. To правда, впрочем, что после папского осуждения благочестивые патеры стали давать уже другие ответы. |
| " В позднейшие [сравнительно с Отцами Церкви] времена неизвестный творец книги " О подражании Христу " , Фенелон и Сильвио Пеллико в высшей степени принадлежали к тем избранным, которых Ангел Господний приветствовал именем " человеков благоволения " [Лук 2: 14]. Не приходится удивляться тому, что список Пушкина так краток1. Любопытно, конечно, что он состоит из одних только католиков. Но образы средневекового католицизма и оставленные им тексты, за исключением трактата " De imitatione Christi " , европейская и специально русская известность которого единственна в своем роде, были слишком основательно забыты; даже и многоученому Гете, например, святыни Ассизи не говорили ровно ничего. Но в отличие от Гете, Пушкин, так и не вырвавшийся в свое итальянское путешествие, так и не увидевший той Бренты, которую превратил в символ своей неисполнимой мечты, - не имел представления о народных святых нового времени, живших достаточно недавно для того, чтобы память о них еще не ушла в книги из живой жизни. Для Гете такой фигурой был Филиппо Нери, по прозванию " Добрый Пеппо " (Peppo il Buono, 1515-1595); у Пушкина подобного опыта не было. А затем и в России, как повсюду, распространяется избирательное предпочтение к католицизму непременно средневековому, во всяком случае - дотридентинскому; в предпочтении этом объединялся как вкус времени, породивший английское Praeraphaelite Brotherhood и нескончаемые неоготические стилизации по городам Европы, так и высказываемая во множестве популярных книг и книжек убежденность в том, что католицизм был верой в Средние Века, а затем сохранился только в качестве институции. (В скобках заметим, что русский интеллигент и доселе имеет смутные сведения о репрезентативных фигурах католической духовности между Тридентским и Вторым Ватиканским соборами, кроме, разумеется, испанских мистиков XVI и французских янсенистов XVII вв., так что хуже всего дело обстоит именно с итальянцами; ни Филиппо Нери, ни Альфонс Лигуори, ни Джованни Боско в " канон " обычно не входят). |
| д. Особенно яркое выражение это «скрупулянство» получило в жизни Альфонса Лигуори, этого типичного представителя пореформационного католицизма, жившего в XVIII веке, канонизированного в XIX веке и возведенного затем папой Пием IX (в 1871 году) в сан «doctor ecclesiae» [учителя церкви]. От этой бездушно, внешне понимаемой заповеди приходится искать защиты часто таким же внешним путем – стремлением истолковать заповедь не из духа ее и в возможно минимализированном, смягченном, облегченном смысле. Это есть как бы тяжба, как бы борьба с заповедью Божией, воспринимаемой не в качестве внутренней, органической нормы свободной нравственно жизни (где Дух Господень, там свобода) 532 , а как иго неудобоносимое, как немилосердный, суровый противник, придирчивый заимодавец, притязания которого должны быть поэтому возможно уменьшены, истолкованы в возможно либеральном смысле. Отсюда вместо общих руководящих принципов нравственности – мелочная казуистика, вместо основной, единственной нормы жизни христианской – сораспятия Христу, отмирания ветхого человека (нормы, которой руководились и руководятся великие святые и праведники и католичества) – подробный перечень случаев, фактов, когда заповедь Божию можно истолковать в ограничительном смысле. Есть и особый способ сделать греховный акт менее греховным или даже истолковать преступление против закона Божия как нечто терпимое и допустимое: это – метод «направления намерения» (diriger l’intention). Нужно, делая что-нибудь, запрещенное заповедью Божией и законами церковными, предлагать своей мысли как цель что-нибудь, что по себе не греховно: тогда все совершаемое действие теряет характер греховности. «Убийство обидчика запрещается как отомщение, – читаем в одном особенно распространенном учебнике казуистической морали, – но, по правдоподобному учению, то же убийство и в тех же обстоятельствах совершенное, разрешается – как оборона чести обиженного» 533 . Не менее поразительны случаи так называемой «ментальной резервации» (то есть сознательного введения ближнего в заблуждение через намеренно двусмысленный способ выражения), разрешаемые и по наши дни учебниками казуистической морали. |
|
|
