| Акиндин и все его последователи не знают, что, страдая, или хромая в благочестии, других мудрецов, других святых, другого Бога, придумывают, некие нововведения, сами в себе построив, прежнего совершенно не придерживаются. Среди другого нечестия Акиндин и следующий вздор болтает, что не иначе, как при помощи некого посредника творения, или какой-то науки, всякое, даже слабое, созерцание Бога – то есть Его постижение – становится возможным. Поэтому, когда он некогда об этом говорил, мне стало ясно, что его речи исполнены глупости и обмана. Мудрые во Святом Духе, не только через бытийственность и красоту всего, гармонию и соответствующий благоустроенный промысел о движении всего, но и через созерцание нематериального ума созерцают нематериальное, как постижимое. Поскольку подобному подобное любит собеседовать и непосредственно сопредстоять, то есть нематериальный и бесстрастный ум – первому нематериальному, простому и сущему Уму. Этому же научает соответственно Евангелие: «Счастливы те, кто чист сердцем, поскольку они будут Бога созерцать» ( Мф. 5, 8 ), причем не только в будущем веке, но и в настоящем. Также не говорит, что счастливы те, кто через постижение только внешней науки научившись, через это будут созерцать Бога. Каждая сущность познается и почитается от свойственных ей энергий, ведь это действительно так. «Многообразны и разнообразны его энергии, которые к нам снисходят, – считает святой Василий Великий , – существующие, как собственные Ему, около Него» 1635 . Также и великий Григорий считает, что «не из отдельных от Него энергий, но из около Него» сущих познаем Бога 1636 , а сущность Его пребывает разными способами превыше понимания. Акиндин, во всем последуя Арию и Евномию, не это, но саму природу деяний представил их именами, как и те враги и беззаконники, которые во Святой Троице не рожденное, рожденное, исходящее, не различая, смешивали. Но его мы со всеми его пустословными и нелепыми речами и помощниками обличим одним – естественным доказательством. Природа человека, то есть сам человек, одна, но получает многие наименования, пока пребывает в этой жизни. Так, мы ее называем: зародышем, младенцем, отроком, юношей, молодым человеком, мужем. Но и он имеет много имен и будет их иметь в ближайшее время. Например, человек – это может быть пожилой или старик. Младенец – так называют из-за доброго ума или кротости; новорожденный – потому, что его кормят жидкой пищей; дитя – потому, что небольшой и пьет молоко или воду, и т. д. 1637 |
| По возвращении этот монах, по имени Акиндин, написал письмо князю Михаилу Тверскому, призывая его вести борьбу против симонии в его землях. Как очевидец и участник собора в Константинополе, он описывает каноническую ситуацию в Греции не очень точно, а скорее поверхностно: «Отвеща ми патриарх: аще и до половины переперы, или ино мало что – село крови нарече и корчму; со Иудою равни суть, и не имут части с Христом ни зде, ни в будущем веце». Язык, употребляемый Акиндином, столь же свиреп, сколь радикальны его канонические выводы. Если бы мы располагали какимилибо письменными трудами стригольников, вероятно, нашли бы у них те же аргументы и те же выводы. «Видя ересь растущу и множащуся, бестудне и непокровными усты износиму, наченпгуся обычаем богоненавистным от старейших святитель наших и до меньших, непродаемую благодать [Духа] Святаго в куплю вводити и взимати от поставления митрополиту от епископа, и от попа, и от дьякона, и от прочих причетник… апостольскому и богоносных отец сборному преданию поставленнаго на мзде и с поставлыпем его обою от сан измещут…» Акиндин принимает этот закон настолько буквально, что даже не считает необходимым постановление церковного суда: «Ставя бо и взимая ставленое, то уже извержен; а отверженаго и никоеяже не имат пользы от поставления, и приобщаяся пречистых тайн от него, ведая, с ним осудится». В конце письма Акиндин возвращается к той же мысли: «А взмет хоть и мало что от поставления, то уже твой епископ не епископ, и приобщающиеся от него с ним осудятся» 311 . Таким образом, мирянин призывается быть судьей над священниками и епископами. Согласно Акиндину, все русское духовенство без исключения виновно в симонии и фактически уже извергнуто из сана. Если понимать его слова буквально, то у мирянина не остается другого выхода, как отделиться от еретического духовенства, чтобы не подвергнуться вместе с ним осуждению. Все учение стригольников уже содержится в этих утверждениях Акиндина. Однако не следует воспринимать его пламенные речи слишком серьезно. |
| Ибо этот [Акиндин] говорит: «то, что говорится к Богу, не является иным и иным, и все это не отлично как от божественной сущности, так и друг от друга, ибо в Боге вовсе нет никакого различия никоим образом, кроме различий трех Лиц», а те [эллины], — [слова которых] привел сам Христов мученик, возражавший им, — что « Не подобает думать, будто как в нас иное есть бытие (τ εναι), иное же — воление (τ βολεσθαι), так и в Боге; но ровно одним и тем же в Нем являются бытие и воление. Ведь то, что существует, то и изволяет, и что изволяет, то и существует; и никакого нет у Него между тем и этим различия » . Итак, тогда как эллины , наподобие Акиндина, в те еще времена говорили это, мудрый свидетель истины Иустин говорит: « Поскольку Бог обладает сущностью для бытия (προς υπαρξιν) , а волением — для творения, то отвергающий различие сущности и воления, отвергает Божие и бытие, и творение: бытие Его [Самого] и творение не сущих [прежде]» . 17. II. Таким образом, в настоящее время Акиндин, — поскольку он противоречит нам, перенеся на божественную энергию то, что прежде было худо сказано эллинами о божественном волении, — возрождает их заблуждение, представляя, будто Бога не существует, и все [сущее] является несотворенным. И к чему говорить, что он перенес на энергию прежде безбожно сказанное эллинами о волении? Ибо превзошедший в безбожии [и самих] эллинов Юлиан Отступник, прославляя в качестве своего бога Солнце, показывает себя держащимся того же самого учения, что и Акиндин, [которое и выражается у него] в тех же словах, когда пишет: « Не иным является сущность бога, иным же сила (δναμις), и [чем–то] третьим помимо сих — энергия: ведь все, чего он желает, то он [и] есть, может (δναται) и действует (ενεργε). Ибо он ни того, что не есть, не желает; ни то, чего желает, сделать не бессилен; ни того, что не может делать, не желает делать » . Так что не несправедливо подвергаются тому же [осуждению], что и эллины, те, кто говорит, будто нетварная энергия неразличима с божественной природой: ведь то, что Бог существует, познается только из свойственных [Ему] энергий. |
| 101. Но «весь Бог меня обожает и всему Богу я соединяюсь, обоживаясь», — говорит Акиндин, называя «всем Богом» и сущность, и все ипостаси, и всякую нетварную энергию. Но и всех вообще ангелов и заодно святых людей не весь в таком смысле Бог обожает и освящает — а некая часть энергии, как и Златоуст сказал, когда назвал ее каплей и малой брызгой . Поэтому и Григорий, именуемый от богословия, говорит: « " Христос " [Он именуется]— по причине божественности; ибо это помазание человечества [в Нем], не энергией освящающее, подобно другим помазанникам, но пришествием всего Помазывающего » . С ним согласен и тот, кто подобно пчеле отовсюду собирает с цветов богословский мед, говоря: « Христос — не богоносный человек, но воплощенный Бог, не как пророк, помазанный энергией, но пришествием всего Помазывающего, так что человеком стало Помазывающее, и Богом — помазываемое » . Итак, поскольку все — и богоносные люди и вместе святые ангелы — обоживаются благодаря одной лишь энергии Божией, да и то не всей, а некой малой [ее] части и как бы скудной капле по сравнению с оным морем, а воспринятое от нас Словом [обожено] благодаря [соединению с ним] одной из трех ипостасей, то Акиндин не пропускает никакой преизбыток безумия и помешательства, показывая себя выше не одних лишь богоносцев, и даже вообще всех ангелов и человеков, но и Самого — увы! — единственного Христа, по Которому человеком стало Помазывающее, и Богом — помазываемое, не по всем, но по одной лишь из ипостасей соединенное с божественностью. Пожалуй же, и в этом Акиндин думает иметь преимущество, что не только всем Богом является помазавшее его, но и что весь Бог в нем стал человеком, если по всем не только энергиям, но и божественным ипостасям соединился с ним Бог, как он утверждает и как убеждает своих последователей говорить и думать, чтобы не потерпел Бог, как он говорит, разделения, не соединившись с ними целиком по всем способам, не сознавая того, что божественное не делится на части телесным образом. И тогда, хотя бы и одна из покланяемых трех ипостасей вочеловечилась, и по ней одной Бог соединился человеческому смешению, но всему мне непреложно весь Он соединился, и весь Бог воспринял человеческое, поскольку не телесным образом разделяется бестелесное, и тем паче божественное и Сам Бог, так чтобы была часть Его в части; но по ипостасям и по энергиям Он нераздельно разделяется и сочетается разделенно. ГЛАВА 26 |
| Inc.: Συ μν μσ σως… Des.: … Θες νωθεν επκουρος κα πκοος εη 855 . Цитируя текст, мы опираемся на [рукопись Парижской Национальной библиотеки] Coisl. 100, fol. 69–75. Письмо адресовано Григорию Акиндину, который, как и Варлаам, находится в Фессалониках. В своем уединении на горе Афон Палама в день Пятидесятницы получил книгу Варлаама против латинян: судя по тому, что учитель исихазма говорит о ее содержании, мы видим, что речь идет об упоминавшемся нами выше сочинении, состоящем из шести трактатов. Чтение этого текста вынуждает Паламу задать автору «некоторые важнейшие вопросы»: он предпочитает писать не напрямую автору, но через посредничество Акиндина. Таким образом, с самого начала предполагается, что Акиндин может стать в этом споре арбитром, пользующимся доверием обеих сторон. Он будет пытаться сохранить эту роль вплоть до собора августа 1341 г. Однако уже сейчас Палама сожалеет, что в одном пункте Акиндин согласен с Варлаамом: действительно, тот считает неподходящим именование «аподиктические», данное Паламой своим трактатам (fol. 74). Таким образом, уже здесь можно предвидеть, на какой почве между ними позже возникнут противоречия. В книге Калабрийца два момента вызвали вопросы у Паламы: 1) его трактовка учения об исхождении Святого Духа (fol. 69–72); 2) его отрицание всякой возможности «доказать» богословскую истину (fol. 72–75). В том, что касается доктрины «двойного исхождения» Духа, Палама признает, что Варлаам действительно «порицает латинян за введение двух Начал божественности Духа» – а это главный аргумент греков со времен Фотия – но, согласно учителю исихазма, делает это недостаточно последовательно. Так, латиняне, пытаясь «исцелить зло злом», ссылаются на сущностное единство Бога и утверждают, что в их мысли нет двух исхождений, но лишь одно, которое совершается «как от единого» ( ς ξ νς): здесь, действительно, узнается учение Лионского собора, где было провозглашено, что Дух исходил от Отца и от Сына tanquam ab ипо principio [как от единого начала] 856 . Именно в этом пункте их аргументации калабрийский философ и пытается найти почву для взаимопонимания с латинянами. Он приводит выдержку из свт. Григория Назианзина , где Сын назван «Началом, происходящим от Начала» 857 , утверждая, что поэтому «не будет нечестивым сказать, что Сын также есть Начало Святого Духа». Против идей Калабрийца Палама выдвигает доводы, состоящие почти исключительно из цитат своего же « Λγοι ποδεικτικο» и имеющие целью доказать несовместимость латинской доктрины с православием. |
| 36. Поскольку же он старается представить, будто присно сущая от присно сущего энергия и благодать ничем не отличается от божественной сущности, то иной раз он говорит, что она есть сам Отец, — а значит, согласно ему, и триипостасная сущность — от Духа, и даже сам Отец, так что сказанное не только, по пословице, «вверх дном», но и превосходит эту поговорку столь нечестивое по отношению к божественным догматам новшество слов Акиндина. Так, как сам он похваляется в своих сочинениях: «Проповедуется [учение] отнюдь не иное, и не измененное по сравнению с древним преданием и определениями святых отцов, но как раз всеми благочестивыми признаваемое и любимое», окрадывая тем самым неблагоразумно слушающих. Чтобы и здесь остаться незамеченным, делая такие заключения, и ввести в заблуждение слушающих, будто бы великий Василий говорит, что все, существующее вечно — сущность, Акиндин скрыл, что у Великого идет речь о Духе и о том, что от Духа. Так, обратив внимание на то, что тот сказал «из чего-то», а из чего [именно] — не дописав, и не прояснив, о чем у Василия речь и к чему относится проводимое им разделение, и вместе с тем находя речение подходящим для того, чтобы дать место своему нечестивому извращению [истинного смысла] и клевете на написавшего. Поскольку же [Василий] предложил Единородного от высочайшего Отца как пример бытия «от кого-то» в смысле рождения, и затем прибавил, что «рожденное от Духа» не есть из Него в созидательном смысле, поскольку и называется производным от Него [словом] , и не только называется, но [таково] и есть, тогда как ничто из [числа] сущих в созидательном смысле от Него, не называется по этой причине производными от Него наименованиями. Сказал же он это, не уча, будто сущее от Духа в смысле рождения по благодати ничем не отличается от единородного Слова Отчего, но лишь что они не в созидательном смысле, а другим способом [происходят] от Духа, хоть бы Акиндин и разорвался [пытаясь доказать иное]. Ибо об этом сам же он, как и другие богословы, учит в многих других местах слов, как мы уже выше подробно это представили в нашем слове. Он говорит: «Будучи творениями, мы благодаря сыноположению Свято Духа становимся сынами» ; поэтому он и вспоминает там евангельское изречение, глаголющее, яко «рожденное от Духа дух есть» (Ин. 3:6), несомненно, сказанное о сынах по благодати. |
| 13:43) — каждый соответственно очищению через добродетель божественно причащаясь божественной светлости Сверкнувшего на Фаворской горе паче солнца и показавшего апостолам Свою божественность, и предуказавшего имеющую быть воспринятой теми, кто воистину уверовали в Него, светлость. Ибо таковой свет, будучи, согласно Варлааму и Акиндину, чувственным, материальным и телесным, не может быть ангелом, хотя бы он и был тварным, но также не будет он и светом ангелов, ни предмирным, ни премирным, ни пренебесным. Как же бы был и назывался Бог таковым светом, когда он даже тварен, согласно варлаамиту Акиндину? ГЛАВА 10. Доказательство того, что великий Василий сказал, что пренебесный свет прерывается небесной оболочкой, не потому, что он материален и поэтому не может проходить через нее, как это умоповрежденно понял Акиндин, а потому, что чувственные [предметы] не могут вместить оное сияние, и также им не свойственно быть видимыми сквозь него. 24. «Но почему, — говорит он, — великий Василий написал, что «небо, натянутое вокруг объемлемых им [предметов], прервало [исходящее] свыше сияние, сделав то, что внутри, неосвещенным»?» Так всегда злославные, попадая в со всех сторон затруднительное положение, считают за любезное для себя прибежище то из написанного, что кажется двусмысленным и неудобовразумительным и не ясным. Но здесь стоит, я думаю, привести другое изречение великого Василия, которое Варлаам и Акиндин также напрасно беспрестанно повторяют против нас. Или, скорее, не совсем напрасно. Ибо мы можем воспользоваться готовым [аргументом] против них, извращающих то, что [вполне] ясно, посредством того, что написано неясно, чтобы показать творением просвещающий и божественно облистающий, и духовно возвеселяющий святых ангелов и людей свет, который и Христос явил на горе, воссияв паче солнца и показав красоту будущего века. Ибо великий Василий советуя и подсказывая, как не потерпеть вреда от неясностей Писания, говорит: «Надлежит нам, отправляясь от общих понятий о Боге, когда Писание называет Его гневающимся или скорбящим, или раскаивающимся, исследовать намерение этого слова и размышлять, каким образом возможно восстановить, а не разорить достойные Бога предположения. |
| 17:12), — говорит Григорий, получивший свое имя от богословия, — дабы не легко видела темная природа сокровенную красоту, достойную немногих. Ибо свет сойдется со светом, вечно к высоте влекущим через устремление, и очищенный ум приблизится к чистейшему, и одно явится ныне, а другое потом, как награда за добродетель и отсюда к нему тяготение» . 11. А Акиндин, отвергая опять же и этот исключительный для преподобных образ божественного осияния, которое для верно приходящих к нему отлично от познания в ознакомлении, приводит в противовес речение богословов об ознакомлении в познании, когда они говорят, что Бог от творений видится, то есть помышляется всеми, сквозь проявляющуюся во всем мудрость видящими Того, Кто в мудрости все сотворил, или, иначе говоря, умозаключающими о Нем, и утверждает, будто эти столь отстоящие [друг от друга вещи] суть одно и то же. Ибо что общего у рассуждения и божественного причастия, умозаключения и неизреченного осияния, познания (и к тому же происходящего от умозаключения) и стяжания и вкушения света невыразимого и нескончаемого, которое, по великому Василию, совершается от смешения [его] с достойными? Как же будет одним и ни в чем не будет отлично присущее одним лишь боговдохновенным [подвижникам] и присущее все нам, и даже кое-кому из эллинских мудрецов, как говорит божественный Григорий Нисский? Так что не от злоумия ли и безрассудства Акиндин пользуется против мысли богословов их [собственными] высказываниями, вооружая их речения друг против друга? 12. Итак, [выражение] «видеть Бога» имеет, как показало наше слово, два значения: когда кто-либо в себе самом стяжал Бога и благодаря воссиянию от Него зрит Его; и то, чтобы прийти в познание и признание Бога не по исключительному образу осияния [являемого] преподобным. Но опять же и само то, чтобы быть в сознании ( ν εδσει ) Бога имеет два значения, как сейчас нам покажет Василий Великий. Ибо он говорит к утверждающим, что они знают сущность Божию, и говорящим, что «мы почитаем Бога не которого не знаем, но которого знаем»: «[выражение] «знать Бога» — многозначно: ведь мы говорим, что знаем и величие Божие, и силу, и премудрость, и благость, и промысл, и справедливость Его суда, и созидательное [Его начало], и предведение, и воздаяние, но не саму сущность. Пусть они не вводят нас в заблуждение из-за Его простоты: ибо энергии Божии разнообразны, а сущность проста. Мы же говорим, что знаем Бога нашего из энергий, но не уверяем, что приближаемся к Его сущности» . |
| 19. Но Акиндин говорит, что «если мы, при том, что различие [их] по отношению друг ко другу явственно видно, назовем нетварной и энергию, и сущность Божию, то впадем в двубожие». И это есть то, из-за чего он утверждает, будто мы почитаем две божественности. Так что, таким образом Варлаам и Акиндин, увы, заронили в свои души учение Ария, который первый после [воплощения] Христа сопричислил Бога к тварям, потому что и они делают Бога тварью. Ибо что с того, что они иным, однако же смежным [путем] устремляются к той же пропасти нечестия? 20. Когда же они снова услышат, что одно и то же слово [служит определением] божественной сущности и энергии , и что очищенные сердцем «узрят Бога» (Мф. 5:8), а не тварь, и что «сущность каждого характеризуется [исходя] из энергии, так что нетварная энергия указывает на нетварную природу, а тварная — на тварную» ; когда, значится, они опять услышат это от нас, приводящих это в доказательство того, что Божия энергия нетварна, как являющаяся неотделимой от сущности, то говорят, что нетварная энергия и сущность — абсолютно одно [и то же] и ничуть не отличны [одна от другой]. А что Бог по сущности является невидимым и непостижимым и что известное так или иначе будет отлично от абсолютно непостижимого, и что то, к чему применяется одно и то же слово, не является с необходимостью абсолютно одним [и тем же], и следовательно некоторым образом отличается [друг от друга], хотя и неотделимо [одно от другого], то ничего из этого не принимая во внимание, они сливают [это] воедино; лучше же сказать — сокращают ( συντμνουσι ) Бога подобно Савеллию. Ибо что с того, что они иным [путем] устремляются к тому же злочестию, лишая [присущих качеств], сужая и убавляя высочайшее богатство божественности и загоняя Бога в одно, [то есть] только в одну лишь сущность? Ведь именно это они хотят здесь доказать через то, что энергия [якобы] ничем не отличается от сущности, а в других местах, открыто утверждая, пишут, что «общепринято, что есть лишь одно безначальное и бесконечное, сущность Божия, а все, что помимо нее, суть тварной природы, и что единственный нетварный свет и нетварная слава — это есть природа Божия», пренебрегая и сами — увы их дерзости! — [сущими] окрест природы ипостасными свойствами. |
| Лично нам кажется более вероятной точка зрения (ее в свое время высказывал Триандафиллопулос, а последним – К. Г. Питцакис) о том, что Арменопул, подобно Димитрию Кидонису, не принял активного участия в социально-политической и идеологической борьбе своего времени, остался вне основных враждующих лагерей, за что его, кстати, и упрекал Григорий Акиндин, обвиняя в том, что тот, пленяясь иным мнением, стремится составить третью партию ( τρτην μοραν συνιστ ναι σπουδζει), враждебную и исихастам, и варлаамитам, а также Церкви. 451 По-видимому, Григорий Акиндин имеет здесь в виду какое-то не сохранившееся или остающееся неизвестным сочинение Арменопула. Однако вернемся к основному юридическом труду Арменопула – к Шестикнижию. То, что оно мыслилось автором как практическое руководство судьям, видно из наставления судьям ( Κριτν πρυκτατστασις), которое предваряет сборник. Этот opus rhetoricum, в котором Арменопул продемонстрировал свое умение пользоваться аттическим стилем, наполнен абстрактными рассуждениями автора о высоком назначении судьи, рыцаря справедливости, о его ответственности перед высшим судией, т. е. Богом, о его беспристрастности и непорочности, о профессиональной обязанности всегда изучать законы, причем не столько слова и формулировки, сколько их смысл и значение. Все эти положения обильно уснащены цитатами из Ветхого и Нового Заветов, апофтегмами отцов церкви, выдержками из древних авторов. Уже здесь Арменопул подчеркивает компилятивный характер своего труда, составленного из собранных отовсюду и изложенных кратко положений, «подобно тому, как если бы кто-нибудь, придя на покрытый цветами луг, сорвал самые приятные из цветов и свел их в единый букет – воплощение красоты и наслаждения». 452 Наиболее отчетливо свое намерение и свои мотивы, которыми он руководствовался при создании Шестикнижия, Арменопул изложил в особом предисловии (П ροθεωρα), которое заслуживает быть приведенным полностью, тем более, что оно отсутствует в русском переводе Шестикнижия: «Некогда юристами из окружения благочестивейших императоров Василия, Константина и Льва была создана Книга законов, так называемый Прохирон, излагающий в сокращенном виде предписания законов. |
|
|
